Глава 27 Что было в тайнике Регины Вако

 

Ей совсем перестали сниться плохие сны. Она ждала, что прошлое будет возвращаться, что из темноты старого дома опять будут выходить кошмарные образы ушедших по её вине, убитых её проклятием. Она думала, что каждую ночь будет просыпаться в слезах, с диким криком, вновь и вновь пытаясь убежать от той себя, прежней. Но в темноте комнаты шевелилась лишь занавеска, раздуваемая ветерком из приоткрытого окна. За ней не было призраков. Тусклое зеркало на стене отражало усталую, но улыбающуюся смертную женщину и даже её клыки – последнее напоминание о вампирском прошлом, словно уменьшились и совсем не бросались в глаза.

Призраки прошлого не возвращались. Да и откуда им взяться в мире, залитом солнцем? Ночь больше не правила в Карде, она была верной служанкой Дня. Замок Владыки вампиров лежал в руинах, и Ночи негде было прятаться. Каждое утро солнце раздирало её в клочья и вставало над цитаделью carere morte триумфатором. Несс весело бежал в Патенс и дальше – за пределы Карды. На Пустоши полным ходом шло восстановление церкви Микаэля. Даже дом Вако утратил нездоровую бледность, а на яблонях в саду впервые за много лет осенью появились птицы, прилетевшие полакомиться созревшими дикими яблоками.

Понемногу Мира осваивалась в новой смертной жизни. Она осталась в Карде, полагая, что Дэви вознамерится вернуть свою цитадель, но обманулась. Вампиры покинули север, Владыка не возвращался, ночи в Карде были спокойными. И тогда Мира впервые за несколько десятилетий решилась заняться собой и своим домом.

Она наняла работников, и до родов успела сменить обстановку в большинстве комнат. Новые обои, мебель, ковры были светлыми, в золотой полдень они слепили её отвыкшие от света глаза. Неизменёнными остались только бальная зала и холл, первая – ввиду своих размеров и ограниченности денежных средств хозяйки, второй – в силу традиции. Треснувшее зеркало Регины Вако доминировало в холле: узкое, но длинное – высотой в человеческий рост, резные завитушки его рамы в воображении всех жильцов и гостей дома неизменно складывались в головы и лапы чудовищ. Снять этот ужас, не сняв с себя право владения старинным домом, было невозможно. Поэтому Мира оставила холл прежним, а позже придумала заслонить зеркало картиной. Тем самым "Рассветом над Кардой", что ей подарил Винсент.

Мира собиралась заняться приведением дома в порядок снаружи и обустройством сада, но эти планы пришлось отложить до весны. Появился на свет Донат, и мир немолодой матери замкнулся на младенце. Мира была лишь рада: ей было довольно этой новой вселенной!

Когда она носила его под сердцем, преобладающим было чувство вины за те месяцы, когда, сама того не зная, мать подвергала жизнь будущего ребёнка страшному риску. Даже когда врач успокоил её: руки‑ноги, голова на месте, даже когда она увидела сына, тревога не ушла, просто спряталась глубоко, и Мира осознала: она пребудет с ней всегда. Тяжесть этого груза чуть отступила, когда у неё на руках очутился крохотный, родной человечек, и она осторожно и нежно, уже инстинктивно защищая от неизвестных опасностей, прижала его к груди. А, заглянув малышу в лицо, Мира мгновенно узнала любимого в едва намеченных детских чертах. И это повторение не испугало её. Как заклинание, она прошептала: "Я буду любить тебя, потому что я любила твоего отца".

Время шло, Мира видела, как оно отражается на детском личике. Прошло несколько недель, и она разглядела в нём как в зеркале свои черты и ощутила теперь некоторую гордость и уверенность в собственном бессмертии. Она узнавала‑вспоминала и других. Когда она качала малыша, в голове теснились сотни обрывков детских песенок. Она запевала первую – и образ сестры Агаты, качающей маленькую дочку, вставал перед глазами. Первый раз Мира расплакалась, увидев его. Этот образ вернул её в почти забытую смертную жизнь, до встречи с carere morte.

Так она качала, пела… и цепь, связывающая жизни многих поколений, виделась ей. Эта цепь укреплялась с каждым вздохом, с каждым словом старой колыбельной. И Мира видела, куда она тянется – цепь указывала ей путь в вечность смертных.

Дни становились всё короче, но не теряли и толики власти. Ночь мягким одеялом накрывала спящий долгим зимним сном город и пела ему свою колыбельную. И эта песня была уже не о вечной тьме и не о мире, катящемся в Бездну. Ночь пела, что солнце взойдёт и будет новый день. Нужно лишь чуть‑чуть подождать…

Дела Ордена Мира передала Давиду и Солен. Постепенно в Дону перебралась большая часть охотников, в северном городе из старого отряда остались только Кристина да Феликс с Джезабел. Кристина обучала кардинцев премудростям борьбы с вампирами, а молодые супруги взяли на себя руководство новыми сформированными отрядами. Впрочем, за полгода все встречи охотников с вампирами в Карде можно было пересчитать по пальцам. И новых дикарей не появлялось.

– Избранная за пять месяцев, что была с нами, полностью дискредитировала идею вампиризма, – объяснил ей Давид Гесси, когда пришёл проститься перед отбытием в Дону.

– То есть?

– Она доказала, что вампиризм – болезнь. Какая идея привлекательней для юной неокрепшей души: дитя тьмы или несчастный больной? – охотник усмехнулся. – Просто не осталось кандидатов в carere morte, Мира!

– М‑м, есть ещё Дэви… Может, новообращённые сейчас направляются прямиком к нему?

– А способ связи? Владыка таится, найти его непросто.

– Увидев его новые способности, я поняла, что ему доступно практически всё. Может, он нашёл уже и способ связи! – Мира мрачно усмехнулась и откинулась на спинку кресла:

– Я не представляю, с какой стороны мне теперь подобраться к Дэви! – вздохнула она. – До меня доходят разные слухи о нём. Винсент утверждает, что "Гроздья" под вампирскими чарами. Алекс сообщил, что у столичных вампиров появилось новое действенное оружие против охотников, похожее на то, которое было у Дэви в "Тени Стража". Но я не могу понять его планы! На месте Дэви я боролась бы за Карду, но он, похоже, занялся чуждой вампирам Доной. Как же я тревожусь!

– Думай как вампир. Как вампир, получивший силы больше, чем способен удержать.

– Увы, я уже не carere morte! Я не договорила, Давид. Не только неизвестность планов Дэви меня пугает. В конце осени Винсент рассказал одну старую тайну Латэ. Оказывается, Латэ и Морено предполагали, что у Избранного может не хватить сил для того, чтобы уничтожить проклятие Макты.

– Не понимаю. Габриель легко исцеляла carere morte…

– Но не Первого! Если Избранный попробует исцелить Старейшего, эта попытка закончится ничем. Проклятие останется!

Мира внимательно следила за лицом Давида. Удивлённым охотник не выглядел. Он морщился, как от головной боли.

– Ты тоже это знал?

– Догадывался, – очень тихо. – Дар вначале принадлежал Арденсам, им одним, ты знаешь. Потом Кармель Крас придумала, как нам избавиться от него. Эта её попытка отняла у Дара часть силы. И ещё. Один из Избранных переходил на сторону вампиров, два столетия в светлой силе была заключена частица тьмы – проклятие Владыки Алитера. Винсент уничтожил его, но два века не могли пройти для Дара бесследно. Возможно, для исцеления Макты его не хватит.

– Что тогда?

Гесси выразительно пожал плечами, синие глаза были печальны:

– Мы верили, что Избраный исцелит Макту, а сам останется невредимым… Но, может быть, Макте придётся забрать не только Дар – свою жизнь, но и жизнь Избранного. А если проклятию Первого и двух жизней окажется мало, тогда… Ты знаешь старую сказку о том, как герой, победивший чудовище в пещере, сам стал чудовищем?

– Да. Ты хочешь сказать…

– Может быть, мы уберём Макту и его детей, но получим новое чудовище. Если Макта заберёт у Избранного больше, чем жизнь, тем самым он откроет новую дверь в Бездну.

Мира отвела уставшие, злые глаза.

– Выходит, полностью вампиризм нам не победить? Никогда?

– Ты же знаешь: нет такого слова "никогда". Оставим Дар! Вполне возможно, для победы над проклятием он не пригоден. Но рано унывать! Давай зайдём с другой стороны: если все Арденсы будут уничтожены либо избавлены от метки, это сильно ослабит Первого. Старейший – не что иное, как воплощённая ненависть, но ненависти необходим объект приложения. Если объекта не будет, она постепенно уйдёт.

– Ты думаешь, без Арденсов Старейший уйдёт сам? Исчезнет? И Избранный будет не нужен?

– Посмотрим. Так или иначе, сначала нужно разобраться с Арденсами. И я уже близок к этому.

– Ты приготовил то снадобье, что давал Красу?

– Процесс его приготовления многоступенчатый. Сейчас я между пятой и шестой ступенью. Нужно ждать полнолуния, чтобы посмотреть, можно ли сделать следующий шаг. Но пока всё получается.

– Когда снадобье будет готово?

– Сейчас я не тороплюсь, как в прошлый раз. Весной‑летом.

– Долго!

– Ты и оглянуться не успеешь, – Давид поднялся, собираясь уходить. На прощание охотник взял её странно безвольную руку, легонько сжал между своих ладоней, вместо привычного поцелуя. – Представь только, твой сын встанет на ноги, заговорит, побежит гулять… в мире, где не будет сarere morte!

Ей пришлось улыбнуться:

– Ты умеешь утешить, Давид.

Гесси ушёл, а Мира поднялась из гостиной в детскую. Здесь Кристина, пришедшая к главе охотников за очередной консультацией, дожидаясь её, играла с Донатом. Малыш лежал в кроватке, а она водила у него перед лицом яркой игрушкой, заставляя поворачивать голову и переворачиваться.

Мира взяла сына на руки и счастливо улыбнулась, зарывшись лицом в его светлые волосики. Оставив малыша всего на полчаса для беседы с Гесси, она уже соскучилась по его тёплой тяжести на своих руках. Даже не соскучилась – стосковалась!

– Не плакал?

– Нет, он очень спокойный малыш. Мы играли.

"Очень спокойный!" – Мира усмехнулась. После очередной бессонной ночи её немного пошатывало.

– На чём мы остановились Кристина? На хозяевах?

– Хозяев прошли. Куклы…

– Хорошо, – Мира вздохнула. – Поговорим о куклах…

Кристина достала приготовленную тетрадь и карандаш. Она записывала все лекции главы, чтобы потом пересказать их кардинцам.

Положив ребёнка в кроватку, Мира быстро, умело переодела его, не переставая рассказывать молодой охотнице об особенностях кукол и способах их уничтожения. Кристина прилежно писала конспект. Закончив, Кристина засобиралась к Бреннам, Мира, с Донатом на руках, вышла её проводить. Первой оглядев холл, Кристина вскрикнула. Картина с рассветом упала, зеркало Регины Вако вновь сверкало в темноте.

Мира не стала в него заглядывать. В последние месяцы беременности и после рождения сына она обходила зеркало стороной, будто боялась, что оно и правда заберёт её освобождённую от уз проклятия душу. Ещё бывшая вампирша боялась, что страшное зеркало до сих пор хранит её чудовищный образ, и однажды Донат его увидит…

– Не смотри в него, я сейчас позову слуг, – дрогнувшим голосом сказала Мира охотнице. Но Кристина уже попала под власть чар старинного стеклянного омута. Она сделала непроизвольный шаг к зеркалу, в глазах девушки отражалась его тёмная таинственная глубина.

– Я прежде смотрелась в него, – прошептала Кристина. – И оно не страшное, просто очень старое… Винсент говорил, оно показывает судьбу?

Мира улыбнулась:

– Он давно полюбил пугать этим девчушек… Нет, это неправда. Вампирам зеркало моей прабабки может показать необычные вещи, но смертным – ничего, кроме отражения. Своей судьбы ты в нём не увидишь, но можешь увидеть сегодня плохой сон. Лучше не смотри в него.

– А правда, что за зеркалом тайник?

– Да.

Кристина почему‑то вздохнула.

– Что ты вздыхаешь?

– Жаль, что никто не осмелился его вскрыть! Неужели никому не любопытно, что там?

– По завещанию Регины Вако этот дом принадлежит её потомкам, пока на месте зеркало.

– Неужели жадность сдерживает вас от этого шага? Непохоже на вас…

Мира засмеялась:

– Я бы, не задумываясь, убрала из холла эту пакость, даже если б это значило, что после совершеннолетия мой мальчик останется бездомным! Это зеркало не волшебное, но проклятое, и несёт в себе частицу тьмы. Но если завещание Регины Вако окажется буквальным: дом обрушится на головы тех, кто попытается убрать его?

На лице Кристины было написано недоумение и неверие, когда она уходила. Она заметила, что Мира, провожая её, шла так, чтобы ни в коем случае не отразиться в открытом зеркале. Проводив девушку, Мира спешно кликнула слуг и приказала водрузить картину на место. Но это оказалось невозможно: рама была сломана.

 

Следующие две недели, пока новая рама ехала из Доны, Мира проходила холл, теснясь к правой стене, чтобы не отразиться случайно в зеркале. Она более не была хозяйкой старого дома. Призрак властной прабабки виделся ей то тут, то там. И, исцелённая, она вновь ощущала печать проклятия carere morte на себе. Вновь её терзали образы убитых, и из любого зеркала на Миру смотрели пустые глаза вампирши. Холод распространялся из холла по всему дому, заползал под одежду, под кожу… в душу. Вспоминалось и недавнее, ещё более страшное. Не раз и не два Мира просыпалась с криком. Ей являлся Дэви, всесильный бог во главе армии таких же страшных, могущественных созданий…

Ужаснее всего были её слабость, нездоровье и старость! Мира понимала, что может не успеть разгадать все новые загадки. Нет, она не может уйти, не разделавшись с Дэви, не убедившись, что для Бездны закрыты все старые двери! Но сколько времени осталось в запасе – пятнадцать лет… десять… пять?

В ноябре Мире исполнилось пятьдесят семь лет, а к февралю она и выглядела на этот возраст. Старение шло стремительно: каждую неделю она теряла по году от своей сомнительной вампирской молодости, пока внешность не сровнялась с настоящим возрастом. Быстро ухудшались зрение, слух, а от бессонных ночей у кроватки младенца постоянно болела голова. И вот, она уже не могла думать, размышлять над новыми проблемами, требующими немедленных её действий. Мира могла только тревожиться и непрестанно трястись от страха. Она тихо стонала, не умея проснуться от новых‑старых кошмаров.

В последнюю ночь февраля Мира не спала. Донат опять заходился в крике, и неясно было, что беспокоит малыша. Мира кружила по комнате с ним на руках, качала, иногда пыталась напевать, но её голос был слаб, едва слышен. За окнами было тихо. Там пасмурное, низкое небо зацепилось за шпили и прорвалось. Снег валил большими хлопьями. Возможно, последний снег этой зимы… Снежинки ударялись о тротуар и разбивались на мельчайшие белые зёрнышки – едва заметные глазом точки. Они катились дальше, подгоняемые ветром, таяли, наконец, исчезали совсем.

Странно, но Мира не почувствовала, как задрожала защита дома, когда её пересек carere morte, хотя обычно хозяйка бывала предупреждена о таком визите. Значит, этот вампир пришёл не со злыми намерениями? В окно детской была видна летняя терраса, и Мира следила краем глаза за падением снежинок на неё. Она не пропустила момент, когда из темноты улицы на террасу скользнула быстрая крылатая тень.

Мира осталась в детской. Она потянулась к шнурку, ведшему к колокольчику в комнате слуг. И кухарка, и гувернантка, и садовник были обучены борьбе с вампирами и должны были явиться по первому пронзительному зову этого колокольчика. Но рука бывшей вампирши замерла, потом опустилась: она узнала пришедшего, и этот гость, вернее, гостья, действительно, никогда не причиняла Мире зла. Всё же бывшая вампирша не захотела оставаться безоружной. Не спуская сына с рук, она достала кинжал из кармана домашнего платья и подвинулась ближе к столу, где в ящике лежал заряженный арбалет.

Дверь детской шевельнулась. Вампирша стояла в коридоре, но не решалась войти. Донат, затихший было, снова заревел, да так громко и отчаянно, что Мира машинально опять начала укачивать его. Она закружилась с ним по комнате, оставив наблюдение за дверью.

"Ну, успокойся, маленький! – шептала она. – Что тебе нужно?"

Дверь отворилась, вампирша застыла на пороге статуей. Через мгновение Мира обернулась.

– Кларисса! – позвала она. – Входи. Ты знаешь, все эти годы я ждала тебя… однажды.

Кларисса не шелохнулась. Серое платье старинного покроя подчёркивало неестественную бледность бессмертной. Длинные тёмные волосы были распущены по плечам, в больных, слезящихся глазах отражалась одна картинка: женщина с младенцем на руках. Миру вздрогнула от этого пристального безумного взгляда.

– Как видишь, подруга, я теперь смертная и мать. И – глава охотников! Так что, если ты затеяла нападение…

Кларисса не отозвалась, она словно и не слышала ничего. Взгляд вампирши метался по фигуре женщины с ребёнком, но этот взгляд не был голодным. Миру больше пугало молчание подруги.

– Отвечай, зачем пришла, – резковато потребовала она. Кларисса моргнула и взглянула теперь Мире в глаза. Она немного пришла в себя.

– Это твоё дитя? – хрипло спросила она.

– Да.

Вампирская пророчица шагнула в комнату. Мира инстинктивно отступила к окну, сжала покрепче кинжал.

– Я вижу, ты пришла не для злого дела, подруга. Но если ты не объяснишь, что значат все эти странные взгляды, я кликну своих охотников.

Кларисса качнулась вперёд, но на ногах устояла.

– Это мальчик? Скажи мне! Сколько ему месяцев?

– Мальчик, – прошептала Мира. – Ему полгода.

– Ах!

Донат затих и с неожиданным любопытством воззрился на гостью.

– Он светленький, как ты, но какие у него тёмные глаза! – нежно пропела вампирша. Серые глаза Клариссы заволакивал привычный туман, взгляд утрачивал пристальность. – Тёмные! Прости за сравнение, совсем как у Владыки вампиров…

– Как у его отца, – Мира поглядела неприязненно. – И не смей упоминать при мне Дэви.

– Я попросила прощения! – вампирша скользнула ближе и остановилась в двух шагах от Миры. Она всё глядела на младенца, и Донат внимательно и серьёзно следил за ней. – Дай мне его подержать! – неожиданно взмолилась Пророчица.

Мира на всякий случай прижала ребёнка к себе покрепче:

– Нет.

– У меня тоже был сын, – словно оправдываясь, прошептала Кларисса. – Ему было полгода. Темноглазый…

– Я не знала, – Мира отступила ещё на шаг. – Но своего ребёнка в руки carere morte я всё равно не дам. Прости.

Кларисса застыла, опустив руки. Тогда Мира, пожалев её, дружески улыбнулась и звонко начала:

– Все, знакомые с особенностями carere morte, начинают с вопроса, как я ухитрилась выносить сына, будучи вампиршей… Ты была оригинальней. Уже знаешь мою историю?

– Я не занимаюсь сбором сплетен, я говорю лишь то, что вижу сама. Ты ближе к смертным, чем к carere morte, твоё тело давно было готово к тому, чтобы выносить ребёнка. И пусть слияние клеток смертного и бессмертной невозможно; обретший силу Дар сделал возможным всё невозможное, и это в том числе. Так ты забеременела. Ты понесла и от смертного, и от Дара. Но проклятие carere morte сильно, и первые месяцы твой ребёнок был проклят, как и ты.

Мира прерывисто вздохнула.

– Я корю себя за это, – глухо сказала она. – Как ты считаешь, Пророчица, эти пять месяцев, что он был carere morte, ещё в моем теле… они по‑прежнему отражаются на нём или исцеление их стёрло?

– Это ничем не стереть! – грозно возгласила вампирша, и Мира поникла. Слёзы закапали из её глаз на кружевное платьице сына.

– Но я утешу тебя: твой сын силён, – немного погодя добавила Кларисса, и Мира вскинула голову, внимая её словам. – Он успешно борется с тёмной меткой. Может быть, однажды она поблёкнет так, что её не увижу даже я.

– А сейчас она черна?

– Не так, как твоя. Не плачь! Метки исцелённых вампиров – это их память, твоя память – годы, его – дни.

– Но он будет помнить Бездну всегда…

– Да. Даже, когда Её больше не будет в мире.

Мира долго молчала. В тишине неслышно догорели свечи, и комната погрузилась в ночной мрак. Малыш отыскал мамину грудь и скоро, наевшись, сладко посапывал. Мира устроилась в кресле‑качалке с ним на руках, откинула голову на спинку и устало закрыла глаза.

– Беспокойный малыш, – заметила Кларисса. – Совсем как мой…

– Что с ним стало?

– Его воспитали чужие люди.

Мира печально вздохнула:

– Моего ждёт то же. Его отец погиб, я быстро старею. Сколько лет мне осталось, Пророчица?

Вампирша приблизилась, ласково коснулась её щеки, и теперь Мира не отстранилась.

– Старость облагородила твой облик, она не уродует – возвышает тебя. Не она тебя погубит… Но я не могу назвать точную дату.

Мира улыбнулась:

– Я все не могу привыкнуть к спокойной, радостной жизни простой смертной.

– И не привыкай. Просто отдыхай. Это только лишь краткая передышка перед новой битвой.

– Ты нарочно пришла меня растроить!

– Ты не хуже меня знаешь, что история carere morte еще не кончена. Я же пришла, потому что почувствовала, что узнаю нечто очень важное для себя. И я узнала, что наш с Дэви род не угас. Благодарю, тебя, Мира, – Кларисса склонилась над кроваткой. – Донат, дарованный… Не тревожься о нём. Он – дитя большой любви, и любовь будет хранить его всегда, и когда ты уйдёшь… Прощай, подруга, – вампирша обернулась, коротко сжала руку Миры в своих холодных ладонях и скользнула к двери. – Я буду оберегать вас, сколько смогу. До скончания нашего мира, а час этот уже недалёк…

– Подожди! – зашипела оторопевшая подруга. – Что там про "ваш с Дэви род"?!

Пророчица не отозвалась. В окно детской Мира видела, как тонкая чёрная тень пересекла террасу и, расправив крылья, ринулась в ночь. На пустую террасу вновь швырнуло горсть снежинок – бах! – и их уж нет, белую пыль уносит ветер…

 

После этой беседы Мира неожиданно успокоилась. Туманные слова Пророчицы сначала подстегнули её тревогу и страх, но Мира поняла: она или сдастся им и сойдёт с ума, или будет учиться жить с ними. Она выбрала второе.

Ясным днём в середине мая после очередной лекции Кристина опять надолго остановилась перед зеркалом в холле.

– Последний раз в него смотришься, – заметила Мира. Она была одета для прогулки, в нарядное тёмно‑синее платье с белоснежным воротником и манжетами. Донат у неё на руках был в платье из тех же тканей.

– Вы решились снять зеркало? А если рухнет дом?

– Оказывается, это маловероятно. Я советовалась со строителями, делавшими тут ремонт прошлым летом. Они сказали, за зеркалом есть небольшое пустое пространство – и всё. Та стена не несущая. Скорее всего, за зеркалом действительно какое‑то хранилище.

– А если… если там какое‑нибудь чудовище?!

– Разве что, вампирская кукла. А с ней легко справится даже новичок. Но я думаю, тайник хранит лишь тайную информацию. И, может быть… – Мира нахмурилась.

– Что?

– Моя прабабка была голосом Бездны. После её смерти ходили слухи, что она весь свой род отдала в служители Госпожи. Может, за зеркалом место этого ритуала: знаки, символы…

– Разве человек не сам выбирает судьбу?

– Вако делают свой выбор, из поколения в поколение оставляя на месте зеркало. Пора оборвать эту цепь.

– Но вы лишитесь дома!

– До совершеннолетия Доната – нет. Не хочу, чтобы мой сын когда‑нибудь смотрел в зеркало Регины Вако.

Кристина не выглядела убеждённой. Мира усмехнулась:

– Не ты ли в конце зимы призывала меня снять зеркало?

– Я за вас боюсь! Вы же сами будете его снимать, да?

Мира взглянула на Доната, теребившего её локон и глухо сказала:

– Да. Это бремя хозяйки.

– А Винсент?

– Он Линтер, а не Вако. И у него достаточно дел в столице.

– Вы даже не написали ему!

– Не написала. И тебя попрошу ему ничего не сообщать… пока, – она подмигнула охотнице и улыбнулась, но Кристина почувствовала фальшь этой улыбки.

– Можно, я с вами? – тихо попросила она, но Мира отрубила:

– Нет.

Они вышли на залитую весенним солнцем улицу. Кристина отправилась к Феликсу и Джезабел, а Мира, погуляв с малышом по саду, перешла улицу и оказалась у дома Меренсов. Он, как и дом Вако, был кардинским оплотом Ордена, и его единственная хозяйка встретила Миру радушно. Мира усмехалась про себя, когда они шли в гостиную. Два дома через дорогу, в обоих – рано постаревшие одинокие хозяйки. И даже – обе когда‑то были влюблены в одного человека… просто дома‑близнецы!

Охотницы обсудили грядущий большой рейд в северные земли. Потом Мира поднялась:

– Пожалуй, к вечеру похолодает. Сбегаю за курточкой для Доната. Побудешь с ним? Я быстро.

– Конечно, – холодновато отозвалась Дара, но Мира расслышала в этом тоне нежность и улыбнулась:

– Я скоро вернусь.

Она склонилась над малышом, игравшим на ковре, быстро поцеловала его в лобик, в светлые кудряшки, и выпрямилась:

– Ты внимательно смотри за ним, Дара!

– Не беспокойся.

Мира покинула дом Меренсов и, перебежав улицу, оказалась в своём саду. Садовника, трудившегося на клумбе с будущими лилиями, она не стала окликать, поднялась по ступеням и отворила дверь. Главной причиной её внезапного бегства домой была, конечно же, не курточка. Сегодня Мира решила избавиться от тайны Регины Вако.

Перед мысленным взором Миры мелькали лица родственников, убитых по вине проклятия carere morte, что тенью стояло над старым домом: отец, брат, сестра… Может быть, сегодня она станет новым звеном этой цепи, но – последним звеном! Довольно! Лучше, пусть этот дом не принадлежит никому!

Мира почувствовала себя сильной. Сильнее страшной прабабки. Эта эмоция согрела её. Она уверенно ступила в холл, но здесь скоро остановилась.

Зеркало не блестело привычно в дальнем конце холла. На его месте была глубокая ниша в человеческий рост: бездонная яма, колодец пустоты.

"Кто здесь был?" – неприятно заныло сердце, задрожали ноги. Мира бросилась вперёд, иногда хватаясь за стену, чтобы отдышаться. Чёрная яма на месте зеркала притягивала.

Темнота шевельнулась. Человек выступил из ниши, махнул Мире рукой. Это была девушка с задорными короткими рыжими кудряшками… Кристина?

– Так‑так. Решила украсть мои лавры?

– Простите! Я подумала, вам ни к чему подвергать свою жизнь риску и… Дверь дома была открыта. Я сказала гувернантке, что забыла тетрадь, а сама… – Кристина снова махнула рукой и чихнула.

Мира поискала убранное зеркало взглядом и скоро нашла. Оно было прислонено зеркальной стороной к стене. Узкое, длинное, пыльное… более не опасное. Тогда она перевела взгляд на нишу. За зеркалом была потайная дверь. Старая, трухлявая… – Кристина легко выломала её.

– Необычные вещи происходили?

– Нет, ничего. Хотя я, на всякий случай, держала арбалет заряженным.

В нише за зеркалом было несколько обычных деревяных полок с пыльными бумагами. Более ничего.

За полками спуск в подвал, – сообщила Кристина. – Обычная лестница. И все, – в голосе слышалось разочарование.

С одной из полок Мира дрогнувшей рукой сняла скрученный пергамент. Развернула его и чихнула от пыли, поднятой этим небольшим движением. На пергаменте были старинные символы, начертанные кровью.

– Так и думала! – прошипела Мира и разорвала пергамент в клочья. – Старая ведьма! Старая ведьма!

– А что это…

– Это было её проклятие для потомков! – Мира присела и принялась подбирать кусочки пергамента, – Нужно их сжечь, немедленно! С‑старая ведьма!

– Расскажите о ней?

Мира поморщилась:

– Ведьма, вампирша, мужеубийца. И это – лишь начало. Она была голосом Бездны и захватила бы у Дэви власть, не убей её раньше кардинцы. Её боялся весь север. Всё, пожалуй. Никогда не интересовалась её персоной.

– Почему?

Мира вздохнула:

– Мне казалось, я очень похожа на неё. Не хотела читать свою судьбу.

Кристина кивнула, серые глаза блестели непонятной тревогой. Охотница продолжила осмотр полок.

– Здесь есть кое‑что ещё, – скоро проговорила она. – Посмотрите.

Руки Миры были заняты кусочками пергамента, потому она не дотронулась до странного предмета, который держала Кристина. Это была пыльная шкатулка тёмного дерева. Кристина открыла её, и внутри обе дамы увидели механизм – барабанчик с возвышениями‑точками и туго натянутые тонкие струнки.

– Музыкальная шкатулка! – прошептала Кристина. – Смотрите, тут и ключик есть. Я заведу?

– Ни в коем случае! Не трогай её лишний раз. Отнеси в мой кабинет.

Мира ликовала и чувствовала ликование дома, избавившегося от груза проклятия. Почему она не замечала раньше, какое это может быть светлое, радостное жилище? Никто не видел этого, словно разбитое зеркало в холле каким‑то образом искажало облик всего дома.

– Проклятая старая ведьма! – прошептала она, гляда на кусочки пергамента в руках. – Запечатать проклятие, чтобы никто из потомков не видел его, но все бы росли в его вони! Каким же извращённым должен быть ум… – Мира осеклась. Догадка поразила её, как стрела навылет. Она замерла, боясь вздохнуть.

– Что с вами? – встревоженно спросила Кристина.

– Кажется, я поняла, что собирается делать Владыка вампиров!

Мира добежала до гостиной, выбросила разорванный пергамент в камин и, обтёрла руки о юбку, будто бумага с проклятием запачкала их. Кристина, немного напуганная, последовала за дамой, но остановилась на пороге.

– Что вы поняли?

– Дэви будет стремиться разделаться с Мактой! Старейшего мы вряд ли защитим, но кое‑что защитить способны…

– Кое‑что?

– Кое‑кого! Лира Диос от дома Калькаров ушла с Ульриком, так?

– Да. С тех пор её не могут найти. Может, Палач её убил?

– Было бы жаль! Позови Гесси. Мы сейчас же отправляемся к Корвусам. Только разберусь с прабабкиным безумием…

Мира возвратилась в гостиную и разожгла камин. Скоро дым от сгорающего пергамента поплыл в трубу, унося с собой остатки проклятия Регины Вако.

 

Глава 28 Лилиана

 

С того утра, когда Ульрик стал, пусть ненадолго, марионеткой Макты, боль была постоянной спутницей Палача. Болела не голова, не старые раны, а словно кожа стала вдруг чрезвычайно чувствительной к любым колебаниям воздуха и от малейшего ветерка наливалась болью. Движения, прикосновения стали сущим мучением, но Ульрик продолжал свою работу. А её со взятием "Тени Стража" прибавилось. Carere morte бежали прочь из Карды, и Палач, временно присоединившись к охотникам, искал их дневные убежища. На короткое время Ульрик снова стал охотником, нерассуждающим исполнителем. Через две недели горячка кончилась: кое‑кто успел удрать, но большинство бессмертных были убиты. Карда была чиста от вампиров. Отряды охотников занялись очисткой северных земель, но в многодневные походы Ульрик с ними уже не пошёл. Была одна дама, требовавшая его неусыпного контроля.

Лира Диос вела себя тихо. Она была послушна и спокойна, совсем как в ночь Бала Карды, когда убеждала охотника пропустить её к Избранной, и, как тогда, было в её спокойствии что‑то зловещее. Ульрик, конечно, перевёл её из подвала в чистую комнату на верхнем этаже. Назвав Лиру своей пленницей, он и не помышлял запереть её в клетке или оставить в тёмном подвале. Комната, одна из двух жилых комнат третьего этажа, была тёплой и светлой. Там была кровать, шкаф для платьев, бюро, полки с книгами. Было большое зеркало на стене, которое Ульрик специально перенёс из комнаты баронессы. И, может быть, эта комната не совсем подходила для дамы – и мебель была грубоватой и некрасивой, и шкаф маловат для пышных нарядов, но, во всяком случае, она была просторной и чистой. Раз в день Ульрик запирал все комнаты на этажах и позволял пленнице пройти в ванную комнату. Сам он на это время вставал у двери главного входа.

Лира терпела, и успокоенный Палач занялся определением Низших, оставшихся в Карде. Со смертью Владыки вампиров они притихли и сидели по своим убежищам. На ближайшие десять лет о них можно было б забыть… но Ульрик так не мог. Он не мог быть спокоен, пока в округе есть хоть один подлый carere morte! И он искал убежища Низших. Подобное, обычно, бывало доступно только опытным, старым охотникам, и даже им требовался зрительный контакт с предполагаемым Низшим, чтобы убедиться в его принадлежности к вампирам, а Палач вовсе не смотрел своим жертвам в глаза. Чутьё маниака развилось настолько, что ему просто становилось дурно в присутствии лишённых смерти. На кожу будто лили кипяток! И Ульрик, следуя за своей болью, входил в дом вампира и убивал хозяина. И – вот странно! – он ожидал, что непременно ошибётся хоть раз и убьёт смертного вместо вампира, но нет – все его жертвы были, действительно, Низшими.

С убитыми он поступал так же, как раньше: отрубал голову и уносил с собой, тело оставлял. Он ожидал, что охотники будут препятствовать ему, но те, похоже, были только рады помощи Палача.

И вновь из самой большой трубы дома Корвуса по ночам шёл дым… А Ульрик сидел в подвале, но уже не следил, как в огне съёживаются головы carere morte. Он прислонялся спиной к стене, закрывал глаза и замирал, качаясь на волнах боли. Кто покарал ею Палача? Может быть, по его вине сгоревшая в доме Калькаров Избранная?

В одну такую ночь дверь подвала скрипнула и отворилась. Ульрик обернулся, почему‑то вовсе не удивлённый. Девушка в белом платье стояла на пороге.

– Я видела дым из трубы уже несколько раз за время, что я здесь, – хрипло сказала Лира.

– Это вас не касается. Как вы покинули комнату?

– Ты плохой тюремщик, – она улыбнулась одними губами, глаза были серьёзными. – Ты вообще не тюремщик… Я могла бы уйти раньше, но оставалась с тобой, терпела все эти унижения, потому что надеялась: со мной ты не вернёшься к маске Палача. А ты… Так что я ухожу, – она развернулась и начала подниматься по лестнице из подвала. Белое платье заструилось вверх по ступеням. Ульрик догнал пленницу у верхней двери, схватил под локоть:

– Никуда ты не пойдёшь!

– Если ты применишь силу, я признаю тебя своим тюремщиком и все силы приложу, чтобы освободиться, не погнушаюсь убийством. Если отпустишь – останешься для меня Ульриком, чьей гостьей я была почти месяц. Это твой выбор, – холодно, ровно. Зелёные глаза девушки были тусклы. Они были полны разочарованием… Никакого страха перед Палачом! Неготовый к такому повороту событий, Ульрик выпустил руку Лиры. Девушка толкнула дверь и вышла. Мгновение она постояла на пороге, с наслаждением вдыхая воздух тёплой летней ночи, потом медленно пошла по садовой дорожке к воротам. Звёзды блестели в небе, зелёными драгоценными камнями рассыпались в траве светлячки. Лунный свет серебром разлился по длинному платью девушки, а волосы Лиры, пламенем вспыхивающие в свете солнца, сейчас словно потухли – серый пепел. Ульрик ждал, что она обернётся, но Лира не обернулась, даже когда коснулась замка ворот.

– Отвори, – глухо попросила она. И, не поворачиваясь, ждала, пока он подойдёт. Ульрик остановился у ворот. Он вертел ключ в пальцах, не доставая из кармана. Он неожиданно разволновался, так что даже боль – проклятие Избранной, перестала терзать.

– Леди Диос, подождите. Не уходите.

Она по‑прежнему не поднимала взгляда.

– Вы назвали себя моей гостьей? Я согласен. Вы – моя гостья, и отныне я сделаю всё, чтобы вам понравилось у меня в гостях.

– А Палач?

– Если вы хотите быть гостьей Ульрика, вы будете гостьей только Ульрика, – выдохнул он, и понял, что давно мечтал сказать эти слова.

С этой поры Лира стала его гостьей. Никакие двери перед ней больше не запирались, но девушка подолгу не выходила из своей комнаты. Как‑то Ульрик заглянул, и увидел, что она сидит за столом и лихорадочно исписывает один лист за другим.

– Что вы пишете? – полюпопытствовал он. Гостья ответила неожиданно резко:

– Не ваше дело!

– …Мемуары?

Он зашёл в комнату, взял один заполненный лист. Текст состоял из простых по начертанию, но совершенно непонятных символов, кое‑где связанных предлогами, стрелочками, вопросительными и восклицательными знаками.

– Что это? Что за значки?

Лира моргнула и теперь будто смешалась, опустила зелёные ведьминские глаза:

– Это… это особый язык. Язык алхимических символов. Его придумал Атер.

"Опять создатель Первого вампира! Почему она так интересуется этим безумцем?!"

– Мне не нужно проклятое письмо Атера в моём доме. Прекратите вести эти записи, леди Диос. Я сожг