Дата, наиболее важная в истории мира

 

Покидая Анкару 14 января 1923 года, Кемаль знал, что предстоят исключительно важные, даже решающие дни для его страны и для него лично. Срыв переговоров в Лозанне усложнил обстановку, и возобновление их могло завершиться как войной, так и миром; ожесточенность политических противников может привести к ситуации, в очередной раз выигрышной для врагов родины. Мог ли он представить себе, какие личные потрясения уготовила ему судьба?

 

Мадам Латифе гази Мустафа Кемаль

 

Едва Кемаль прибыл в Эскишехир, первый этап его поездки, как получил телеграмму, отправленную из Измира его адъютантом Салихом: его мать Зюбейде умерла. В последние недели состояние здоровья семидесятилетней женщины ухудшилось, и только ее железная воля заставила Зюбейде отправиться в Измир, чтобы познакомиться с Латифе и умереть в этом освобожденном городе. «Я знаю, что мама умерла этой ночью, — признался Кемаль, — я видел сон, будто мы вдвоем прогуливаемся в поле, и вдруг налетел ураган и унес ее». Турки встречают смерть с достоинством, зная, что она неизбежна. И Кемаль просит Салиха похоронить мать со всеми почестями, которых она заслуживает, а сам продолжает поездку по Анатолии.

А в Измире печаль Кемаля разделяет Латифе. В течение месяца она окружала мать Кемаля заботой и вниманием. Она надеялась, что если мать оценит ее достоинства, то Кемаль не откажется жениться на ней. Трудно сказать, была ли Зюбейде действительно покорена современными взглядами и вкусами Латифе, ее властным характером.

Что касается самого Кемаля, то он сделал свой выбор. Через пять дней после похорон матери гази прибывает в Бурсу; он обедает в отеле, хозяйкой которого была семидесятичетырехлетняя француженка, мадам Бротт, прибывшая в Турцию с отцом полвека назад, чтобы создать прядильную фабрику. «Не собирается ли ваше превосходительство паша жениться в Измире?» — спросила любопытная мадам. «Да, я женюсь. Дата моей женитьбы зависит of графика моей поездки». Как это часто случалось с Кемалем, правда была несколько иной. Возможно, Кемаль знал точную дату свадьбы, но Латифе этого не знала. Какой же был для нее сюрприз, когда 27 января Кемаль объявил, что в ее распоряжении не больше сорока восьми часов, чтобы подготовиться к свадьбе! Итак, сорокадвухлетний гази собирается жениться на женщине, которая моложе его на восемнадцать лет и которую он знает около пяти месяцев. Живая, образованная, свободная, с изысканными манерами, влюбленная Латифе олицетворяла все то, что хотел бы видеть Кемаль в турецких женщинах. «Я хочу, чтобы турецкая женщина походила на американскую», — признался он в 1918 году в доверительной беседе со знакомой. С Латифе Кемаль испытывал ликование Пигмалиона, если бы тот добился всего, ничего не предпринимая. «Он женился на идеале», — комментировал один из свидетелей.

Этим же утром Кемаль произнес надгробную речь над могилой другого своего идеала. Прибыв в Измир, он тут же поехал на могилу матери. В присутствии сопровождавших его в поездке Кязыма Карабекира и Февзи и большой толпы Кемаль произносит поразительную речь, превращая Зюбейде в исторический символ, в жертву султанского режима: «В течение трех с половиной лет моя мать плакала дни и ночи, она практически ослепла от слез, а я не смог спасти ее из Стамбула… И вот мы встретились: ее тело мертво, но ее душа жива… Разумеется, я тяжело переживаю утрату. Но тем не менее кое-что смягчает мою боль и успокаивает меня. Да, режим, уничтоживший мою мать и родину, исчез навсегда. Моя мать покоится в этой земле, но национальная свобода не погибнет никогда».

29 января 1923 года десяток персон собрались на свадьбу гази и Латифе. Когда кади, религиозный судья, проводящий церемонию бракосочетания, спросил, какой выкуп готов заплатить Кемаль за невесту, тот ответил: «Десять серебряных дирхемов!» — назвав самую скромную сумму, предусмотренную мусульманским обычаем. «Недорого ты платишь за невесту!» — воскликнул Кязым Карабекир. После благословения, произнесенного кади, Кемаль приглашает своих свидетелей, Февзи и Кязыма, остаться на ужин:

— Я хочу оценить таланты молодой жены.

— Но, паша, разве этот вечер не предназначен для развлечений?! — воскликнул Февзи.

— Жена военного проводит вечер после свадьбы на кухне, — заявил Кемаль.

Завидная перспектива!

 

Символ веры и морали

 

Непростые взаимоотношения молодых замечают окружающие. Так, Кемаль с Латифе приглашены к его старому другу Эмин-паше, коменданту крепости Измира. В просторном салоне, выходящем в сад, жена Эмина предлагает молодоженам шампанское. Кемаль с бокалом в руке усаживается на диван перед окном, выходящим в сад и на улицу; он взглянул на толпу, узнавшую о его приезде и собравшуюся его поприветствовать. «Кемаль, Кемаль, — восклицает Латифе, — не показывай свой бокал, тебя видят с улицы!» Гази остается невозмутимым и продолжает пить. «Этот брак долго не продлится», — скажет жена Эмина после их ухода. Но Кемаль и Латифе не расстаются. Она сопровождает его в поездке и получает настоящее боевое крещение 17 февраля в Измире.

В этот день гази произносит речь на открытии Экономического конгресса, собравшего три тысячи участников. Менее чем через полгода после окончания сражений и пожаров в городе, после того как переговоры в Лозанне были приостановлены, этот конгресс имеет важное значение: он символизирует, что Турция становится на путь экономического развития и модернизации. Организаторы конгресса подготовили большую выставку, свидетельствующую о том, что Анатолия может производить как ковры и фисташки, так и заколки для галстуков, бумагу для сигарет, футбольные мячи и одеколон. Кемаль придает этому конгрессу такой же статут, как и конгрессам Эрзурума и Сиваса: не может быть политической независимости без экономической независимости страны. Докладчик, цитируя «выдающихся» экономистов, в частности французских и английских, излагает основные принципы экономики. В остальном, для конкретной работы, Кемаль рассчитывает на таких советников, как Джеляль, бывший сотрудник Немецкого банка, и Махмуд Эссат, получивший университетское образование в Швейцарии и Венгрии, где он узнал, что одним из первых шагов революционеров-националистов 1848 года был созыв Экономического конгресса; в настоящее время Махмуд Эссат — министр экономики. Впрочем, даже не зная экономики, нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, какой колоссальный урон причинила стране экономическая политика Османской империи. Кстати, юнионисты первыми заклеймили позором Капитуляции, Комиссию по долгам, регулирующую выплату внешнего долга империи и франко-немецкую монополию на торговлю османским табаком. Воспользовавшись мировой войной, юнионисты отменили выполнение Капитуляций и призвали соотечественников к подлинной экономической войне.

Кемаля нисколько не задевает их первенство. Говоря о национальной независимости, он вовсе не хочет выглядеть фанфароном. В отличие от Энвера и Талаата Кемаль выиграл свою войну, и немцев не было за его спиной. Но путь Кемаля не менее тернист. Страна в руинах, и он с нетерпением ожидает, чтобы правительство наметило пути восстановления и развития экономики.

Среди 1135 делегатов, сгруппированных в четыре секции (коммерсанты и банкиры, аграрии, рабочие и ремесленники, промышленные предприниматели), наиболее организованными и внимательными были коммерсанты и мусульмане Стамбула. Коммерсанты Стамбула, объединившиеся в конце 1922 года в Турецкий национальный союз ассоциаций ремесленников и Генеральный союз рабочих Стамбула, твердо решили использовать националистов для борьбы с иностранными предпринимателями, стремясь исключить интересы иностранцев и национальных меньшинств. Между прочим, они сыграли важнейшую роль в организации и подготовке этого конгресса. Таким образом, цели Кемаля восстановить национальную экономику их устраивали, только нужно было еще, чтобы Анатолия и ее буржуазия не действовали в ущерб Стамбулу. А ведь Кемаль, кажется, предпочитает Анкару Стамбулу…

Кемаль произносит речь, объединяющую всех: «Товарищи, вы представляете все классы общества, то есть народ… Среди нас нет соперничества классов или профессий. Все они тесно сплочены и образуют одно целое: народ, нацию, одним словом — Турцию. Это и есть Народная партия, партия, представляющая народ Турции, — это не какая-то фракция, она сама по себе и есть нация, она — Турция».

Кемаль предоставляет другим, как, например, Махмуду Эссату, выступать с докладом о проблемах управления экономикой и вести дебаты с Турецким национальным коммерческим союзом о роли государства и частного сектора во внешней торговле и иностранных инвестициях. Кемаль покидает Измир 18 февраля, оставив руководство конгрессом Кязыму Карабекиру.

Конгресс завершил работу через две недели, приняв окончательную декларацию — Экономический пакт в либерально-националистическом духе. Следует отметить, что конгресс отказался распределять землю крестьянам, а также от участия профсоюзов в защите интересов предприятий. Национальный союз удовлетворен результатами. А для Кемаля главной заботой была экономическая независимость страны или, как он более прозаически сформулировал в частной беседе, «как сделать, чтобы мой народ ел досыта» и как «развивать национальную торговлю… строить заводы… разрабатывать полезные ископаемые». С этой целью он хочет «помочь анатолийским коммерсантам, способствовать их процветанию». Либерализм не очень беспокоит его, поскольку у него нет альтернативы. Самое важное — заставить турок понять и показать иностранцам, что новая Турция всерьез занимается подъемом экономики. Как отметила одна из газет, близких к правительству: «Народ Турции не уничтожен, он строит <…>. Он много работает, избегая пустой траты времени и разбазаривания национальных богатств. Он готов работать днем и ночью, если потребуется, чтобы производить национальную продукцию <…>. Народ Турции осознал, что он сидит на золотой жиле, имей такие национальные богатства. Он любит свои леса, как своих детей <…>. Воровство, ложь, лицемерие и лень — наши главные враги <…>. Турки тянутся к знаниям и к овладению техникой <…>. Турки остерегаются микробов, загрязнения воздуха, эпидемий и грязи».

 

Пороховая бочка

 

Латифе прибывает в Анкару 20 февраля с Кемалем и Исметом, вернувшимся из Лозанны. Молодая женщина испытывает шок. Измир, Биарриц, Париж и Лондон словно на другом краю света, в другом мире, где столицы — это не деревни и где женщины свободно гуляют по улицам и могут исполнять Моцарта, Шуберта и Чайковского. Но еще больше поражают Латифе настроения, царящие в Анкаре: она рассчитывала прибыть в город, «лежащий у ног гази», но сталкивается с раздражением и недовольством и ощущает себя словно на пороховой бочке.

После победы круг сторонников Кемаля сужался, а провал конференции в Лозанне породил заурядные амбиции и чрезмерные обещания. Нужно ли снова приступать к переговорам или следует готовиться к войне? Непрерывно заседают Совет министров и Национальное собрание, разворачивающиеся там дебаты продолжительные и шумные. «Новый год может быть годом мира или войны, — заявляет Кемаль и добавляет: — Нужно быть готовыми ко второму варианту».

Когда первое удивление прошло, Латифе приступает к обязанностям хозяйки. Ковры, изящные безделушки, новые занавески и букеты цветов украшают и преображают резиденцию Кемаля в Чанкая. Новая хозяйка стремится установить свои порядки для слуг и адъютантов. Первые споры с Кемалем, первые семейные разногласия. Кемаль одобряет желание супруги совершить маленькую революцию, присутствуя на открытии парламентской сессии или принимая дипломатов после завершения дебатов в Национальном собрании, но выступает против того, чтобы прислуга в Чанкая прислуживала в белых перчатках!

Своеобразие пары Латифе — Кемаль становится заметным. Латифе читает ему Монтескье и Руссо, пока он бреется, — очень хорошо. Латифе сопровождает его повсюду — на гражданских и военных мероприятиях, пешком или на лошади, набросив шаль, элегантно прикрывающую голову и плечи, — ещё лучше. Но когда Латифе критикует его образ жизни, частые застолья с друзьями и пытается придать более светский характер его вечерам, он выступает категорически против подобного вмешательства. «Статуэткой на выставке», образцом авангарда — вот кем, по его мнению, должна стать Латифе.

Риск, на который идет Кемаль, не только касается его лично, его семьи. Появление на сцене Латифе и чрезмерность ее модернизма удивляют и шокируют. В Адане религиозные авторитеты вынуждены опубликовать коммюнике, чтобы уточнить, что присутствие Латифе рядом с гази не противоречит исламской религии, а ее одежда, английский дамский костюм и вышитая вуаль, не рассматриваются как нарушение религиозного закона. По мнению французского коменданта Пелле, этих комментариев недостаточно: «Кажется, Кемаль выбрал себе жену, словно созданную, чтобы разжигать его амбиции и выявлять недостатки». Пелле считает, что Латифе шокирует почти всех и начинает компрометировать мужа.

Пелле, конечно, преувеличивает, но критика действительно была, как это обычно случается в сложные моменты. А обстановка в Анкаре была напряженной. Готовится коммюнике, уточняющее условия, при которых Анкара возобновит переговоры в Лозанне, и депутаты уверены, что правительство пытается их обмануть. Национальное собрание бурлит, и Исмет, отныне привыкший к дипломатическим тонкостям, поражен тем, что он видит и слышит с момента своего возвращения. Али Фуад, возглавляющий работу Национального собрания, с трудом справляется, а избрание на пост вице-президента Хюсейна Авни, одного из руководителей «Второй группы», нисколько не разряжает атмосферу. Депутаты больше не обсуждают вопросы спокойно, они нападают, обвиняя друг друга, сжав кулаки. А когда однажды Али Шюкрю гневно прервал Кемаля, взбешенный гази стремительно направился к оппозиционеру, сжимая в кармане пистолет.

В этой грозящей взорваться атмосфере 29 марта Национальное собрание узнает об исчезновении Али Шюкрю. Для его друзей из «Второй группы» нет ни малейшего сомнения: «хотели избавиться от одного из лидеров оппозиции», хотят «заткнуть рот» оппозиции, готовятся подавить свободы. И даже уточняют, кто мог это сделать: последним, с кем видели живого Али Шюкрю, был не кто иной, как Осман Хромой, командир лазов личной охраны Кемаля! Через несколько часов обнаружили труп Шюкрю, и Рауф, после обсуждения с Кемалем, отдает приказ арестовать Османа Хромого. В ночь на 2 апреля жандармы окружают лаза, Осман Хромой предпочел покончить с собой. Жестокий финал: Али Шюкрю — озлобленный и непримиримый оппозиционер, и Осман — жестокий, без стыда и совести, с одинаковым рвением уничтожавший армян, греков и энверистов[45]. Многое в этой истории остается неясным, но нет времени разбираться в деталях.

1 апреля 120 депутатов выступили с предложением распустить Национальное собрание. Сам Исмет поддержал это предложение: «Необходимо обновить Национальное собрание, чтобы доказать конференции в Лозанне, что всё, что мы будем говорить, и те решения, которые мы примем, будут отражать последнее слово нации». Оппозиция с радостью поддержала это предложение: ведь она требовала роспуска в течение месяца! Решение принято.

Несколько дней в стане «Второй группы» царит эйфория; следовало бы убавить спеси и сменить тон. Тогда как у «Второй группы» нет никакой программы, Кемаль публикует «новые принципы», точнее, программу Народной партии. Программа представляла искусное сочетание вопросов: национальный суверенитет, Экономический пакт, принятый в Измире, ликвидация поборов, строительство железных дорог, реформа юриспруденции, усовершенствование банковской системы и… мир при полной независимости. Программа, организация и лидер, святая троица победы на выборах, объединены.

Кемаль не сомневается в своем успехе, даже готов отвергнуть руку, протянутую юнионистами. Собравшиеся у Кавита, бывшего министра финансов, около двадцати уцелевших лидеров юнионистов пытаются найти пути воскрешения «Единения и прогресса» с Кемалем во главе. «Сегодня никто не имеет права говорить от имени „Единения и прогресса“», — комментирует гази. Единственная неудача может остановить победный марш Кемаля: провал второй конференции в Лозанне.

 

Мир

 

Турки хорошо подготовились ко второй конференции в Лозанне. Исмет, настроенный решительно и верящий в успех, решил даже взять с собой жену, а Кемаль поддержал его.

Другой жест, еще более выразительный, — это голосование по закону о проекте Честера, который был принят Национальным собранием. Следовало бы еще раньше упомянуть о проектах американского адмирала Честера. Прибыв в Стамбул в 1900 году, адмирал проявил нестандартное мышление, задумав проекты, воплощение которых тормозило только недоброжелательное отношение других инвесторов: мост через Босфор, железную дорогу через всю Анатолию, строительство морских портов, добычу железной руды… Несмотря на неудачи перед 1914 годом, Честер вернулся в 1922 году и предложил новые проекты правительству националистов. Произошло чудо — Анкара подписала предварительное соглашение, предусматривающее строительство трех портов и более четырех тысяч километров железных дорог, а также концессию на 99 лет, дающую право на использование шахт на 40 километров вдоль железных дорог и в районе портов. Так, за несколько недель до открытия конференции в Лозанне Анкара стремилась завоевать симпатии Соединенных Штатов Америки, желающих вновь поставить под сомнение успехи европейцев, что на языке дипломатов целомудренно называют политикой «открытой двери».

К несчастью для турок, лорд Керзон тоже придерживался политики «открытой двери». Из Лозанны Исмет направляет запрос в правительство, требуя пересмотреть проект Честера, который, если принять всё во внимание, может очень дорого обойтись национальной независимости. В Национальном собрании развернулись бурные дебаты, освещаемые прессой. «Вторая группа» выступала против, а Кемаль защищал проект. Кемаль обратился с призывом к «великой американской нации», чтобы «американцы с открытым сердцем относились к турецкому народу, борющемуся за свободу и независимость и стремящемуся встать на путь прогресса и справедливости, следуя вашему примеру». Он был уверен, что американская помощь причинит наименьший вред по сравнению с любой другой иностранной помощью. Великие державы знали, что им угрожает: утвердив проект Честера, Национальное собрание объявляет о пересмотре всех существующих концессий.

Вторая конференция в Лозанне протекала в доброжелательной атмосфере, чему способствовало и присутствие жены Исмета, и голосование по проекту Честера, и отсутствие лорда Керзона, и личные отношения Исмета с Венизелосом. Начавшись 23 апреля 1923 года, она завершилась через три месяца подписанием мирного договора.

«Мирный договор в Лозанне, — комментирует газета „Фигаро“, — знаменует важную дату в истории мира, так как впервые к Турции отнеслись как к западной державе». Независимость новой Турции признали Франция, Италия, Великобритания, Япония, Румыния и Югославия, а между тем Турции принадлежит в Европе территория всего в 24 тысячи квадратных километров при общей площади страны 767 тысяч квадратных километров, расположенной в основном в Азии. Исчезли территориальные претензии Севрского мирного договора: новая Турция совпадает в общих чертах с той, что определена Национальным пактом. Больше не встает вопрос о Курдистане, и армянская часть ограничивается пределами Советской Армянской Республики. Единственное огорчение для Турции — судьба Мосула: конференция в Лозанне не приняла по этому вопросу решения, Лондон и Анкара будут продолжать переговоры под эгидой Лиги Наций. Еще более впечатляет признание экономической и финансовой независимости Турции. Унизительные Капитуляции отменены, а все иностранные концессии, так же как и долг Османской империи, будут пересмотрены. Турция наконец добилась свободы в таможенной политике.

Побежденная в 1918 году, живой труп в 1920 году, Турция рассматривается как «западная держава» через три года. Какая резкая перемена! Наряду с Японией, победившей Россию в 1905 году, новая Турция оказывается в первых рядах Востока, решившего покончить с колониальной мощью Европы. Пока никто еще не говорит о деколонизации и не противопоставляет север югу, но тем не менее одно не вызывает сомнения: в Лозанне международные отношения определенно вступили в XX век. В апреле 1955 года на конференции в Бандунге, в Индонезии, представители тридцати африканских и азиатских стран, собравшиеся для подготовки деколонизации, вспомнят о Лозанне. Кстати, активное участие в работе этой конференции приняли Неру и Чжоу Эньлай.

Сто один орудийный залп в Анкаре, Стамбуле и во всех турецких городах салютовал договору в Лозанне. Сто один залп в честь Мустафы Кемаля, но также и Исмета. Исмет, военный, ставший дипломатом по гениальной прихоти гази, заслужил такой почет. Генеральный секретарь конференции в Лозанне Рене Массильи писал о нем: «Худощавый, начинающий седеть, он выглядел старше своего возраста лет на десять; тонкие черты лица, орлиный нос, глаза всегда настороже, скромный, но не застенчивый, всегда спокойный, очень вежливый, не реагирующий на громы и молнии величественного лорда Керзона, сохраняющий самообладание и снова повторяющий слово в слово бесстрастным голосом аргументы, которые западные делегаты считали уже отвергнутыми; при этом он был скорее скуп на слова, немного глуховат, что позволяло ему, в зависимости от обстоятельств, не всё услышать или заупрямиться дольше допустимого и вывести собеседников из себя, он изматывал противников, брал их „измором“. Руководствуясь точными инструкциями Мустафы Кемаля, он сумел, таким образом, при всех бесчисленных трудностях следовать точно по заданному пути».

 

Глава четвертая

ДЕСТРУКТИВНОЕ СОЗИДАНИЕ

 

Через три недели после подписания договора[46] Исмет возвращается из Лозанны. В толпе, торжественно встречающей Исмета, нет Рауфа. 4 августа председатель Совета министров подал в отставку. Как только стало известно о подписании договора, Рауф в сопровождении Али Фуада поспешил в резиденцию Кемаля в Чанкая.

— Я не смогу работать с Исмет-пашой.

— Мой милый Рауф, не знаю, что тебе сказать, — ответил ему гази, а затем добавил: — Ты прав, эта среда делает человека безнравственным.

— Мой паша, не беспокойся, найдется дюжина честных соратников, с кем ты сможешь управлять страной.

Тут вмешался Али Фуад:

— Кто же теперь будет твоими апостолами? — И, почувствовав недопонимание старого друга, добавил: — Кто станет апостолами, разделяющими с тобой твои усилия?

— У меня нет апостолов. Есть лица, готовые служить нации и стране. И эти «апостолы» должны доказать свою силу и возможности.

 

Новые апостолы

 

С апостолами или без, но Кемаль практически держит в руках Национальное собрание: выборы прошли с триумфальным успехом. Ни один из членов «Второй группы» не получил снова мандата, тогда как гази был избран дважды — в Измире и Анкаре. Он снова избран президентом Национального собрания единогласно, за исключением одного голоса — его собственного, который он отдал Исмету.

Апостол или нет, но Исмет, блестяще завершивший переговоры в Лозанне, стал одним из столпов кемалистской системы. Несмотря на недовольство примерно сорока депутатов, упрекающих его за неудачу с присоединением Мосула и Александретты, Исмет добивается прекрасных результатов голосования по ратификации договора. И всё же первым апостолом был не Исмет, а Али Фетхи, которого гази избрал на пост председателя кабинета министров. Друг детства, компаньон по «ссылке» в Софии, бывалый политик, молодая элегантная жена которого стала подругой Латифе, Фетхи — это тот, кому гази может доверять безоговорочно.

9 сентября Кемаль основал свой «храм» — Народную партию, главная задача которой «руководить обеспечением национального суверенитета с помощью народа и для народа». «„Священная ассоциация“, воплощение в нации революционного духа» — так определял Кемаль организацию, предназначенную для осуществления его революции. Члены Народной партии должны понять, что они не являются членами обычной партии. Чтобы помочь им в этом, президент Мустафа Кемаль выбирает генеральным секретарем партии Реджепа. Высокомерный, скупой на улыбки Реджеп похож на министра внутренних дел, о котором мечтает любой режим; впрочем, он и будет им несколько раз. Бывший лейтенант, хороший организатор умеет добиваться намеченной цели, преданный человек. Это именно те качества, которые необходимы Народной партии: Национальное собрание хотя и состоит из представителей одной партии, не всегда единодушно принимает решения.

И всё же первое важное голосование нового Национального собрания было единогласным. 13 октября 1923 года по предложению Исмета Анкара становится столицей новой Турции. Националисты предвидели это с 1921 года, французские дипломаты поняли, что это случится, в декабре 1922 года, а Кемаль заявил об этом журналистам в Измире в феврале 1923 года. Но падение Стамбула означало страшное поражение для его депутатов, Рауфа, Кязыма Карабекира, Рефета, для его прессы, для его деловых кругов и государственных чиновников. Все они так или иначе утратят свою власть. И не променяют в один прекрасный день столицу с четырнадцативековой историей на захолустный городок. Современный город, о каком мечтает гази, еще не существует. В городе нет ни одного отеля, всего два ресторана и фургон для товаров, куда поместили американского консула. В июле 1923 года Анкару посетил американский журналист и не обнаружил ничего, что могло бы понравиться чиновникам и дипломатам, привыкшим к шарму Босфора и Золотого Рога. Впрочем, европейские послы будут сопротивляться переезду в Анкару и останутся в Стамбуле до 1925 года. Но настоящие трудности для новых апостолов начнутся 25 октября.

 

Да здравствует республика!

 

«Мустафа Кемаль должен будет разрешить внутренний кризис установлением устойчивого народного режима» — таков анализ полковника Мужена от 24 сентября; Мужен был официальным представителем посольства Франции в Анкаре. Он не имел дипломатического опыта, но симпатизировал Кемалю; военный комендант Пелле называл его Мужен-паша. И в то же время его пессимистическое заключение удивляет: какой внутренний кризис? В стране воцарился мир, гази триумфально победил на выборах, где же кризис?

А между тем кризис повсюду. Прежде всего в экономике. В общественном порядке, нарушаемом то здесь, то там выступлениями групп с политическими претензиями. В армии, где были отправлены в отставку в связи с демобилизацией 1200 офицеров, среди которых оказался Нуреддин-паша, «освободитель» Измира. Нельзя безнаказанно выйти из состояния войны, продолжавшейся двенадцать лет, и распрощаться с политической и социальной системой, просуществовавшей пять веков.

Кризис усугубляется еще и тем, что страна оказалась между двумя мирами. Старый покинули, но где новый? Национальный суверенитет, Экономический пакт Измира, Народная партия — важные вехи. Но чего-то недостает: политического определения режима. Хотя Кемаль заявляет американскому журналисту, что «первый, наиболее важный проект новой Турции не политический, а экономический», но сам-то он знает, что основа его конструкции — политическая.

Кемаль страстно желал республики. Республиканский идеал был для него настоящим культом, как и для французских радикалов. Республика! Это слово заставляло взволнованно биться его сердце, и он даже пытался перевести его на турецкий язык. Республика навечно связана с французской революцией. «Следует выбрать для учреждения республики подходящий момент», — советовал ему Юнус Нади. «Именно сейчас подходящий момент», — отвечал ему Кемаль. Однако в этом не было никакой уверенности. Как писал в своих «Мемуарах» Исмет: «Многие товарищи считали, что провозглашать Республику еще не время». «Гиблая идея», — публично заявил Рефет, тогда как Рауф отстаивал идею конституционной монархии и заявлял, что режим должен быть свободно выбран самим народом, без давления сверху. Учитывая оппозицию и осложнения, порождаемые проектом, Кемаль не включил создание республики в «новые принципы» Народной партии. Ярые консерваторы, осторожные сторонники умеренной политики, личные противники Кемаля и депутаты, смешивающие личные интересы и жизненно важные вопросы, — все они значительно ослабляли позицию Кемаля.

24 октября Фетхи покидает пост министра внутренних дел, который он совмещал с должностью председателя Совета министров. На следующий день Али Фуад выходит в отставку, а Рауфа избирают первым вице-президентом Национального собрания, тогда как кандидат правительства на пост министра внутренних дел проигрывает представителю внутренней оппозиции в Народной партии. 27 октября правительство уходит в отставку с согласия гази. Затем разыгрывается потрясающая мизансцена, дирижируемая «сверху» и сыгранная «внизу». «Верх» — это резиденция Кемаля в Чанкая, окруженная виноградниками и садами, «низ» — это Национальное собрание в центре города.

После отставки правительства Народная партия пытается найти ему преемника, перебирают имена, составляют различные комбинации. Наконец, приходят с предложениями к Кемалю в Чанкая. Кемаль категорически отказывается заменить Исмета на посту министра иностранных дел, делегация уходит, озадаченная. Всё начинают снова. Тогда Кемаль переходит в атаку, пригласив нескольких друзей на обед в Чанкая. 28 октября Исмет, Али Фетхи, министр обороны Кязым, Рюшен и трое других близких ему депутатов обедают с гази. «Завтра мы провозгласим республику, — объявляет Кемаль, прежде чем распределить роли каждому. — Сами, ты потребуешь завтра заседания Народной партии и сделаешь так, чтобы партия попросила моего вмешательства с целью приостановить кризис. А ты, Исмет, останешься здесь, и мы подготовим вместе текст обращения Национальному собранию».

На следующий день всё происходит как задумано. Партия собирается, и начинаются обсуждения состава нового правительства, но в какой-то момент Кемалеттин Сами предлагает, чтобы «Мустафа Кемаль-паша присоединился к ним и высказал свою точку зрения». Предложение принято, отправлено в Чанкая, чтобы пригласить Кемаля, и гази обращается к депутатам: «Месье, предоставьте мне один час». За эти шестьдесят минут Кемаль встречается с несколькими депутатами и тщательно шлифует свой доклад. Через час депутаты возвращаются в зал, чтобы выслушать гази. «Дорогие друзья! Я думаю, что все прекрасно поняли причины, которые привели нас к этой деликатной ситуации, какую мы должны разрешить сегодня. Существующая система является причиной чертовской слабости. Да, каждый из нас должен участвовать в выборах правительства и министров всякий раз, когда наша конституция вынуждает нас формировать новое правительство <…>. Ваше высокое собрание поручило мне найти решение <…> я вам его предоставляю». И Кемаль дает секретарю прочесть свой проект конституции, начинающийся так: «Турецкое государство — это Республика…»

«Подвергнуть бомбардировке, затем стремительно напасть, внести замешательство и добиться успеха» — тактика Кемаля вступила в свою последнюю фазу. Исмет — автор исторической формулировки: «Мы родили ребенка. А теперь мы должны дать ему имя». Юнус Нади тоже вмешивается, чтобы поддержать гази: «Не будем торопиться». «Мы только согласились на решение по составу кабинета министров», — заявляют некоторые депутаты. В 18 часов началась работа Национального собрания; завязалась горячая дискуссия. В 20 часов 30 минут председатель заседания воскликнул: «Да здравствует республика!» Через 15 минут Мустафа Кемаль был избран президентом республики единогласно при 158 голосовавших. Его первые слова адресованы Исмету: «Мой паша, будь счастлив, какое доброе дело для нации!»

 

Первые волнения

 

Теперь нужно убедить всех в правильности этого шага. Например, Кязыма Карабекира: он был в Трабзоне, когда в честь провозглашения республики прогремел 101 орудийный залп. Карабекир с недовольством заявил своему окружению: «Мы не обсуждали подобной инициативы».

Это же надо было объяснить и анатолийцам. В регионе Вана, как рассказывал депутат от этой области, провозглашение республики вызвало смятение и страх. Что это такое — «республика», о которой никогда не говорили? Не собираются ли запретить религиозные обряды и свадебные контракты, не дадут ли право жандармам распоряжаться жизнью и смертью крестьян? Страх некоторых настолько велик, что они предпочитают бежать в Персию или Ирак. Правительство республики реагирует мгновенно и разъясняет принципы нового режима: республика — это не диктатура, она дает гораздо больше прав и власти народу и запрещает всякое беззаконие, она — не противник религии, одна из великих держав мира — Соединенные Штаты Америки — республика…

Регион Вана в Восточной Анатолии — один из наиболее отсталых в стране, поэтому смятение и страх населения не удивительны. С другой стороны, реакция Рауфа тоже предсказуема. В Стамбуле он дает интервью двум консервативным газетам «Ватан» и «Тефхиди Эфкяр» и выражает поддержку новому режиму: «Только такой режим сможет обеспечить процветание и независимость нашего народа». И всё же высказывания Рауфа «огорчили» Кемаля. Почему? Рауф, как бывший глава кабинета министров, позволил себе отметить, что процедура учреждения республики была слишком быстрой и директивной. Он осмелился сказать, что «даже самые выдающиеся люди не могут устоять перед соблазном — использовать свою силу и влияние», что, естественно, задело Кемаля. По инициативе Исмета, ставшего премьер-министром, Рауф был вызван ответить перед Народной партией, причем ему не дали возможности предварительно встретиться с Кемалем. 22 ноября в течение восьми часов он должен был объяснять свою «ошибку» и защищаться против тех, кто поставил во главе с Исметом вопрос о его пребывании в Народной партии. Рауф отклонял обвинения: «Мне ставят в упрек, что я создаю оппозицию в партии, но я этого не делаю. Вам решать, но моя совесть чиста…» Рауф был прощен.

Заседание 22 ноября было небесполезным. Для Рауфа это была своего рода репетиция: через год он покинет Народную партию и создаст оппозицию. Что же касается правительства, то оно через три недели после провозглашения республики продемонстрировало, что готово защищать это историческое событие от кого бы то ни было и любыми средствами. В своих «Мемуарах» Исмет рассказывает о том, что спросил у адмирала Бристоля, представителя Вашингтона в Стамбуле, через сколько лет США поверили в незыблемость их республики. «Да, это фундаментальный вопрос, — ответил адмирал, — через двадцать лет». — «Ну что же, нам тоже, вероятно, понадобится двадцать лет».

Лучший способ защиты — это нападение: в Анкаре в этом не сомневаются. В Стамбуле тоже. В начале ноября пресса бывшей столицы обращается к халифу с вопросом, не намерен ли он уйти в отставку. «Я не вижу никаких причин покинуть мой пост халифа», — отвечает Абдул-Меджид, поддерживаемый президентом коллегии адвокатов Стамбула, который уточнил, что «это было бы бедствием для мира». Борьба с халифом начинается. Анкара начинает с того, что сокращает на одну треть средства, выделяемые на содержание халифа и его окружения, а торжественная церемония выезда халифа по пятницам в мечеть превращается в скромную процессию.

 

Игры Измира

 

«А теперь вопрос о халифате» — таков заголовок статьи, появившейся 11 ноября в юнионистской газете «Танин» («Эхо»). И действительно, вопрос о судьбе халифата становится главным в борьбе двух миров, гази не включил его в «новые принципы» Народной партии, считая, что не стоит «преждевременно будоражить реакционеров и несведущих», но отмена халифата и религиозная реформа терзали его сознание. Новая Турция <