Чисто английское распутство, или Львица пустыни. Джейн Элизабет Дигби

 

В 1807 году в Европе родилась еще одна женщина, которую при жизни считали знаменем порока, а ныне причисляют чуть ли не к прародителям феминизма. Джейн Дигби не отстаивала права женщин, не сочиняла декларации в их защиту. Она всю свою длинную жизнь отстаивала право поступать как заблагорассудится, наплевав на общественное мнение и предрассудки, боролась ради только одной женщины – себя самой. И судьба, надо сказать, оказалась к ее эгоистичным сумасбродствам более снисходительной, нежели к истинным борцам за равноправие. Вот его‑то для себя Джейн никогда и не искала.

 

 

...

Джейн Дигби не отстаивала права женщин, не сочиняла декларации в их защиту. Она всю свою длинную жизнь боролась ради только одной женщины – себя самой.

 

Она начала свою жизнь английской аристократкой, а закончила женой бедуинского принца. Однако эта дама примечательна прежде всего тем, что заложила основы современного гламура, немыслимого без скандалов, громких бракосочетаний, оглушительных разводов и, конечно, без больших денег.

То, что Джейн Элизабет Дигби будет склонна к авантюрам, можно было предсказать еще до ее рождения. Страсть к приключениям была у нее в крови: ее отец – капитан королевского флота Генри Дигби – был не просто авантюристом, но даже немного пиратом. Генри Дигби командовал кораблем во флоте адмирала Нельсона, отважно сражался при Трафальгаре, отличился в нескольких других сражениях. Однако разбогател он на подвигах иного рода. Во время войны с революционной Францией Дигби захватывал вражеские торговые суда и, как и другие британские капитаны, получал премию в зависимости от ценности захваченного груза. Менее чем за два года капитан захватил 48 торговых судов, а в 1799 году взял на абордаж два испанских фрегата, набитые золотом. Солдатам из плимутского гарнизона понадобилось 50 повозок, чтобы перевезти захваченное золото из порта в цитадель.

Ко дню, когда родилась Джейн, капитан Генри Дигби заработал морским разбоем порядка £64 тыс., что было значительным капиталом. Это богатство позволило морскому волку войти в приличное общество и даже жениться на леди Эндовер – дочери богача, видного парламентария и одного из вождей партии вигов Томаса Кука. Какого рода авантюры будут увлекать Джейн всю жизнь, также можно было предположить, исходя из склонностей ее предков. Так, ее дед Томас Кук на старости лет показал себя большим проказником – женился на 18‑летней девушке, когда ему было уже 69.

Детство Джейн провела в роскошном отцовском поместье и, похоже, не знала слова «нет». О том, что родители ей редко в чем‑то отказывали, свидетельствует, например, сохранившееся письмо 13‑летней Джейн, в котором она просит отца выдать ей крупную сумму неизвестно на какие нужды: «Дражайший папа, я пишу тебе, чтобы попросить тебя очень о многом… но раз ты в Женеве дал мне небольшую сумму, я подумала, что могу снова попросить. Дай мне 40 фунтов!!! Не больше и не меньше. До свидания». В то время в Англии на £40 можно было купить дом.

Когда Джейн исполнилось 16, родители перевезли ее в Лондон, чтобы ввести в высшее общество. Девушка быстро получила внимание света, потому что была очень красива, умна, образованна и весьма богата. К тому же она была внучкой одного из крупных политиков, родство с которым могло быть чрезвычайно полезным. Джейн быстро привыкла к горячему интересу со стороны окружающих и откровенно наслаждалась новой для себя ролью светской львицы. Ее любимыми занятиями стали шопинг и посещение гламурных мероприятий вроде балов и званых вечеров. Вскоре появился и жених – перспективный молодой политик лорд Эдвард Лоу, барон Элленборо, который в свои 34 года уже успел стать парламентской звездой. В 1824 году Джейн вышла замуж за барона, и, казалось, это была самая счастливая молодая пара в Англии. Однако близость к политическому истеблишменту может испортить даже самую благовоспитанную девушку.

Будучи влиятельным политиком, Эдвард Элленборо имел обширные связи в дипломатических кругах. Поэтому в его доме часто бывали зарубежные дипломаты с женами. Особенно часто – австрийский посол граф Эстергази и русский, граф Ливен. Супруги этих дипломатов стали близкими подругами юной Джейн. Причем обе были значительно старше ее и не отличались добродетельным поведением. Про графиню Эстергази, например, говорили, что она меняет любовников каждую неделю. Доротея Ливен и вовсе была фактическим резидентом русской разведки в Лондоне. Будучи родной сестрой шефа жандармерии Бенкендорфа, Ливен регулярно поставляла в Петербург сведения государственной важности. Как всякий разведчик, она должна была постоянно налаживать новые контакты, что и делала без оглядки на общественную мораль. В Лондоне в те времена ходила шутка: «В мире нет ничего такого, о чем нельзя было бы договориться, включая ночь с мадам Ливен».

Джейн быстро переняла у старших подруг их стиль поведения, манеру одеваться во все самое дорогое, а также взгляды на супружескую верность. Уже через два года после свадьбы она завела любовника – в этой роли выступил кузен молодой баронессы Джордж Энсон, который был на 10 лет ее старше. Молодой полковник Энсон, герой битвы при Ватерлоо и депутат парламента, имел репутацию дамского угодника. Один из его друзей писал: «В этом году Джордж Энсон точно поимеет всех замужних женщин Лондона, и ничего удивительного, ведь он выглядит лучше всех, кого я знаю». Скрывать связь с Энсоном для Джейн не составляло труда, поскольку, согласно этикету, он как близкий родственник имел право сопровождать ее в отсутствие мужа. Когда в 1828 году Джейн родила первенца, она не сомневалась, что отцом был именно Энсон. Ну а ее муж так ничего и не заподозрил. Тогда же Джейн поняла, что материнство – не ее стихия, никакой привязанности к ребенку она не испытала. И все же в 1828 году ее жизнь резко изменилась.

Однажды на балу в русском посольстве Джейн Элленборо познакомили с 27‑летним австрийским атташе князем Феликсом Шварценбергом. Это был настоящий аристократ, шпион, человек, который, как многие верили, умел лечить женщин наложением рук. Князь был любимцем всемогущего Меттерниха, который в те годы управлял Австрией. Шварценбергу прочили блестящую карьеру, хотя его деятельность на дипломатическом фронте сопровождалась постоянными скандалами. Службу князь начал в австрийском посольстве в Петербурге и сразу же привлек к своей персоне ненужное внимание. Во время восстания декабристов Шварценберг оказался на Сенатской площади среди мятежников. Он всего лишь пытался узнать, что происходит, но после подавления восстания в России на него стали смотреть косо, и с Петербургом Шварценбергу пришлось распрощаться. В Португалии он тоже не прижился. Князь так напористо гнул в Лиссабоне линию своего правительства, что его однажды чуть было не растерзала толпа местных патриотов, после чего Шварценберг был направлен в Лондон. И снова князь оказался замешанным в крупный скандал, но на сей раз это была история другого рода.

Феликс Шварценберг влюбился в Джейн с первого взгляда и начал буквально преследовать ее. Вскоре баронесса капитулировала перед мастером наложения рук, поскольку сама всерьез увлеклась князем. И если ее связь с полковником Энсоном оставалась для Лондона лишь слухом, то роман со Шварценбергом быстро стал притчей во языцех. О приключениях леди Элленборо говорил весь свет. Появился даже термин – «Элленбориана». Шварценберг, в свою очередь, заработал кличку Кэдленд в честь скакуна, который на дерби ловко обошел лошадь по кличке Полковник, как князь обошел полковника Энсона. Позднее прозвище сократилось до Кэд и в таком виде даже вошло в словарь английского языка. Теперь словом «cad» англичане обозначают хитрую уловку в нечестной игре или просто подлость.

 

 

...

Любовники не слишком заботились о конспирации. Джейн регулярно появлялась в доме на Харлей‑стрит, который снимал Феликс, причем, пока она оставалась внутри, ее лакей в «фирменной» ливрее Элленборо стоял на пороге.

 

Любовники не слишком заботились о конспирации. Джейн регулярно появлялась в доме на Харлей‑стрит, который снимал Феликс, причем, пока она оставалась внутри, ее лакей в «фирменной» ливрее Элленборо стоял на пороге. Пара скрывалась в загородных отелях, раздавая гостиничной прислуге щедрые чаевые за молчание, и даже у знакомых. Так, однажды Джейн и Феликс остановились в доме у женщины, которая, как многие предполагали, была любовницей мужа самой Джейн. Вскоре баронесса Элленборо снова забеременела, и на сей раз обмануть мужа было невозможно, поскольку за пару месяцев до зачатия Джейн прекратила интимное общение с ним. К тому же до барона уже доходили вести о скандальном поведении жены. К примеру, один из служащих гостиницы, где любовники как‑то останавливались на ночь, решил, что помимо чаевых от Джейн может получить вознаграждение от барона Элленборо, и направил ему письмо соответствующего содержания. Тот в результате нанял частного детектива и вскоре знал абсолютно все. Состоялся семейный разговор по душам, в ходе которого Джейн заявила мужу, что не может жить без Феликса, и барон потребовал развода.

Развод члена палаты лордов был далеко не ординарным мероприятием, по закону дело должно было слушаться обеими палатами парламента. Слушания были открытыми, и скандал принял общенациональный масштаб. В 1829 году вся пресса страны писала о разводе четы Элленборо, причем смачной фактуры было более чем достаточно. На страницы попадали откровения свидетелей. Слуга из гостиницы, который написал письмо барону Элленборо, сообщал судье: «Я услышал, как они целуются, а затем услышал шум, который убедил меня, что за дверью имеет место акт сожительства». Не менее интересными были показания соседа князя с Харлей‑стрит, который видел, как в окне напротив Феликс Шварценберг зашнуровывал корсет Джейн. В газетах немедленно появилась карикатура, изображавшая эту сцену, с подписью: «Невинное занятие заграничных князей – шнуровка корсетов». Впрочем, сами виновники скандала в это время были уже в Париже. Феликс отбыл из Англии по требованию начальника – австрийского посла, а Джейн уехала к любимому донашивать ребенка. Девочка родилась в 1829 году, когда бракоразводный процесс был в разгаре.

 

 

...

Джейн стала создавать вокруг себя то, что сейчас называют модной тусовкой. Ее салон стал местом неформального, чтобы не сказать фривольного, общения.

 

Лишенная титула и места в обществе Джейн, казалось бы, должна была навсегда забыть о светских развлечениях. Но она выбрала другое – стала создавать вокруг себя то, что сейчас называют модной тусовкой. Ее салон стал местом неформального, чтобы не сказать фривольного, общения, где можно было блистать нарядами и сорить деньгами, не заботясь о светском статусе. Деньги же у нее кое‑какие были. От бывшего мужа она получала пожизненную ренту в размере £360, кроме того, молва утверждала, что барон Элленборо, князь Шварценберг и отец – Генри Дигби тайно составили капитал в размере £25 тыс., на проценты с которого Джейн и жила. Так или иначе, она тратила в год куда больше £360.

В Париже Джейн называла себя мадам Айнберг, хотя, конечно, все знали, кто она такая. Джейн надеялась, что Шварценберг на ней женится. Этого требовал и ее отец, к тому времени уже адмирал. Но Феликс не собирался поступать как честный человек – делать карьеру в Австрийской империи с женой, чья репутация была погублена (пусть и им самим), не представлялось возможным. Не изменило ситуацию и рождение в 1830 году их второго ребенка. В том же году во Франции случилась очередная революция, и Шварценберг был отозван в Австрию. Больше Джейн своего возлюбленного не видела – отныне князь старался не попадаться ей на глаза.

Все еще надеясь на лучшее, Джейн вскоре уехала в Мюнхен, поскольку Шварценберг написал ей, что его могут перевести в этот город. Однако стоило Джейн поселиться там, как Шварценберг отправился служить в Берлин. В своих письмах Феликс продолжал клясться ей в вечной любви, но на все ее мольбы о встрече отвечал отказом. Вероятнее всего, Шварценберг просто не знал, насколько удачно будет складываться его карьера, и держал Джейн «про запас» на случай, если дела пойдут плохо. Но карьера шла в гору. Со временем Шварценберг стал могущественным министром, а в 1848 году именно он возвел на австрийский престол императора Франца‑Иосифа, при котором еще много лет оставался фактическим правителем Австрийской империи. Словом, для Джейн места в его жизни уже не было.

 

 

...

Самым преданным поклонником был барон Карл фон Феннинген. Но Джейн куда больше интересовал тот, который не женился бы на ней никогда, – король Баварии Людвиг I…

 

Но Джейн не унывала, поскольку «модная тусовка» неизменно возникала там, где она появлялась. В Мюнхене вокруг нее увивались многочисленные поклонники, самым преданным был гессенский барон Карл фон Феннинген, настойчиво звавший ее замуж. Но Джейн куда больше интересовал тот, который не женился бы на ней никогда, – король Баварии Людвиг I из династии Виттельсбахов, которая правила давно и успела выродиться. Впрочем, Людвиг I был одним из самых вменяемых баварских королей. Во всяком случае, большим жизнелюбом. В частности, он завел обычай каждый октябрь отмечать годовщину своей свадьбы. Во время торжеств лилось так много пива, что для баварцев этот праздник стал наиглавнейшим после Рождества. Сегодня он называется Октоберфестом и является визитной карточкой Баварии.

Людвиг считал себя ценителем прекрасного, коллекционировал греческие древности и прочие предметы искусства. Мимо красивых женщин он тоже не проходил и даже заказал серию портретов первых красавиц своего королевства. Многие модели становились его любовницами. Мало кто сомневается в том, что Джейн тоже не миновала королевского ложа. Прямых доказательств тому нет, однако Людвиг был не из тех, кто просто так наведывается к заезжей иностранке и просто так дарит ей подарки. Некоторое время Джейн даже жила в его охотничьей резиденции.

Впрочем, Джейн с легкостью изменила и королю. В 1832 году она вновь забеременела, и отцом был барон Карл фон Феннинген. Сообщив Людвигу, что ей хочется попутешествовать, Джейн вместе с Феннингеном уехала в Палермо, где и родила сына. И снова вокруг нее образовался кружок ухажеров из числа местных и заграничных аристократов. Один итальянец, например, несколько раз менял внешность, чтобы только проникнуть к ней в дом: переодевался то монахом, то дровосеком, то странствующим музыкантом.

В 1833 году баварский король узнал об истинной причине отлучки Джейн, однако гневаться не стал и благословил ее брак с бароном. Счастью Карла не было границ, но невеста была не в восторге от жениха. Перед свадьбой она много раз объясняла Феннингену, что не любит его, но барона это не остановило. Он был настолько предан Джейн, что однажды даже послал Шварценбергу вызов на дуэль. Дело в том, что Феликс, чтобы не выглядеть в глазах света законченным подлецом, распустил слух, что Джейн изменяла ему в Париже с каким‑то лейтенантом. Получив вызов, Феликс немедленно заявил, что не имеет к сплетне никакого отношения, и дуэль не состоялась. Но драться за Джейн Карлу фон Феннингену все же пришлось.

В 1833 году чета Феннинген поселилась в поместье барона на берегу Рейна. В 1834 году Джейн родила дочь, которую Карл признал своей, хотя она и не была на него похожа. Девочка, названная Бертой, оказалась душевнобольной, что выдавало связь со славной баварской королевской династией. Так или иначе, Карл был счастлив с дочерью адмирала Дигби и не чаял беды. Джейн же тем временем отчаянно скучала. Люди, окружавшие ее, были слишком благонравными, в том числе Карл, а Джейн всю жизнь влюблялась в мужчин иного свойства. И если вокруг нее долго не происходило никаких скандалов, она начинала создавать их сама.

 

 

...

Если вокруг Джейн Дигби долго не происходило никаких скандалов, она начинала создавать их сама.

 

В 1835 году во время очередного пивного торжества в Мюнхене Джейн познакомилась с греческим графом Спиридоном Теотоки, который приехал в Баварию с дипломатической миссией. Греция недавно обрела независимость, а правил страной король Отто – сын Людвига I, так что отношения между Баварией и Грецией были, можно сказать, родственными. Граф Теотоки, обладатель густых черных усов и таких же бровей, был на четыре года моложе Джейн и в своем национальном наряде выглядел храбрым воином. Кроме того, Теотоки был известным сердцеедом, о чем Джейн прекрасно знала; она даже в переписке с королем называла его «опасным». Как и следовало ожидать, через пару месяцев у них начался роман, более того, баронесса решилась, бросив детей и мужа, бежать с черноусым красавцем‑графом в Грецию.

Разъяренный барон Феннинген догнал жену и ее любовника и, вытащив грека из экипажа, потребовал немедленного удовлетворения. Теотоки, который, как выяснилось, не умел обращаться со шпагой, от боя отказался, но у барона при себе оказались дуэльные пистолеты. Стрелялись тут же, возле кареты, на глазах у Джейн. Теотоки в надежде спастись выстрелил первым и промахнулся. Карл же прострелил графу грудь. Когда барон и его неверная жена склонились над Теотоки, тот шепотом поклялся, что никогда не притрагивался к Джейн. Как истинный потомок византийцев Теотоки был способен лгать даже на краю могилы, но для Карла фон Феннингена предсмертной клятвы было достаточно. Между тем Теотоки вовсе не собирался умирать. Муж, жена и раненый любовник вместе поехали в Париж, где Джейн нежно ухаживала за греком. Они втроем гуляли по городу, сидели в кафе. Когда граф полностью поправился, Феннинген отвез его в Марсель, посадил на корабль, отплывавший в Грецию, и успокоился. Но, как выяснилось, напрасно.

 

Сначала барон обнаружил, что в связи с тратами жены находится на грани банкротства. Пришлось продать часть имений. А в 1838 году Спиридон Теотоки вернулся в Германию, и история повторилась. Во время очередного бала, пока барон Феннинген танцевал, Джейн выскользнула из зала и вскочила в экипаж, в котором ее поджидал Спиридон. И снова барон настиг беглецов, правда, стрелять на этот раз ни в кого не стал. На почтовой станции, где Карл их нагнал, произошел разговор, в ходе которого барон умолял жену вернуться, подумать о детях, пощадить ее отца и т. д. В итоге сошлись на том, что Джейн подумает полгода, а потом решит, с кем оставаться. Через полгода она выбрала Спироса, как она теперь называла Спиридона Теотоки, и Карл отступился навсегда. При этом барон до конца жизни поминал сбежавшую жену только добрыми словами.

Поначалу Джейн жила с Теотоки во Франции, но отъезд в Грецию вовсе не отменялся. В 1840 году она родила ему сына Леонидаса. Вскоре Джейн приняла православие и вышла замуж за графа. Она была счастлива. Теотоки тоже, потому что из бедного помещика из нищей страны в одночасье превратился в богача. К тому времени годовой доход Джейн превышал £3 тыс., которые достались ей после двух разводов. В 1841 году чета Теотоки переехала в Грецию, на остров Тинос, губернатором которого был отец Спиридона.

Свидетелем приезда Джейн на Тинос стал французский ученый Бушон, который записал в дневнике: «2 апреля 1841 года. Мы отправились в порт Тиноса, чтобы посетить графа Теотоки, губернатора и отца того Теотоки, который только что женился на леди Элленборо. Мы видели в нескольких комнатах мебель, которую она привезла, и распакованные вещи, среди которых были ее седла… Не знаю, что Теотоки наговорил леди Элленборо, чтобы она решила поселиться в стране, полностью лишенной комфорта… и прислала свои седла туда, где ни лошади, ни мулу некуда поставить копыто».

Естественно, отсутствие привычной светской жизни вскоре стало действовать на Джейн угнетающе, поэтому она решила украсить жизнь милым ее сердцу гламуром. Купив дом в Афинах, она начала блистать в тамошнем обществе, что было нетрудно на этом фоне. Но гламур без скандала – ненастоящий гламур, и Джейн, осмотревшись, стала действовать на нервы королеве Греции Амалии.

 

 

...

Джейн решила украсить жизнь милым ее сердцу гламуром. Но гламур без скандала – ненастоящий гламур, и Джейн, осмотревшись, стала действовать на нервы королеве Греции Амалии.

 

Супруга короля Отто была готова ради короны терпеть все тяготы греческой жизни, но лишь при одном условии: она должна была оставаться королевой – первой дамой государства. Однако новоявленная графиня Теотоки лишила ее этой радости. Наряды Джейн были богаче и моднее, лошади в ее конюшне – лучше, чем в королевской, так что, когда Джейн выезжала на конную прогулку, многие греки ошибочно принимали ее за свою государыню. В отместку Амалия начала настраивать афинский бомонд против Джейн, и вскоре на нее косились так же, как в любом другом городе Европы.

Но худшее случилось в 1846 году. Сначала Джейн узнала, что некогда благоверный Спирос ей изменяет, да еще и распоряжается ее деньгами по своему усмотрению. А потом произошла трагедия. Маленький Леонидас сбежал от нянек, влез на крышу дома и упал прямо под ноги матери. Леонидас был единственным ребенком Джейн, которого она действительно любила, и теперь ее больше ничего не связывало с ее греческим супругом.

Последующие несколько лет она путешествовала по Италии и Османской империи, причем истории, которые о ней рассказывали, часто походили на вымысел. Так, говорили, что в Риме некий лейтенант подарил ей бриллиант, но тут же был разоблачен капитаном, который доказал, что камень был украден. Но только капитан решил, что Джейн готова выйти за него замуж, как на пути у него встал некий дипломат. Капитан с дипломатом рубились на саблях, дипломат победил, но, получив отказ от Джейн, застрелился… Но что бы ни рассказывали о бывшей графине Теотоки, реальность оказалась еще более фантастической.

В 1852 году Джейн вернулась в Афины. В ту пору Греция была наводнена шайками грабителей, которые контролировали целые районы. Особой удалью отличались паликары – наемники‑албанцы, которые в военное время шли к тому, кто больше платил, а в мирное грабили всех, кто попадался под руку. Чтобы положить конец разбою, король Отто взял на службу паликарского вожака по имени Христодолус Хаджи‑Петрос. Это был 60‑летний рубака, увешанный холодным и огнестрельным оружием и обладавший драгоценным для женщин обаянием. Хаджи‑Петрос был произведен в генералы и назначен губернатором провинции, которую контролировал и раньше, но в качестве разбойного атамана. Уже немолодая Джейн и знатный паликар нашли друг друга. Оба были авантюристами, оба плевали на светские приличия, оба хотели яркой, веселой жизни напоследок. Христодолус увез Джейн жить в паликарское становище, где та ощутила себя настоящей королевой. Среди головорезов она наконец перестала чувствовать себя изгоем. Своего нового любовника Джейн звала просто – Христос.

Между тем королева Амалия не забыла старых обид, а к ним еще добавились новые. Королева тоже положила глаз на украшенного шрамами Хаджи‑Петроса и не могла простить Джейн, что та увела его прямо у нее из‑под носа. Дождавшись, когда Отто уехал на лечение, оставив ее на государственном хозяйстве, Амалия послала гонца к Христодолусу с приказом о его смещении. Паликар отреагировал так, как королева и надеялась. В ответном письме Хаджи‑Петрос признавался: «Ваше величество сместило меня, без сомнения, из‑за того, что я живу с графиней Теотоки, но, что бы мои враги ни говорили, я могу уверить Вас и дать слово солдатской чести, что хотя я и являюсь любовником этой женщины, но не по любви, а лишь из корыстного интереса. Она богата. А я беден. У меня есть положение в обществе, которое я должен поддерживать, и дети, которым я должен дать образование».

Получив это послание, королева немедленно пустила его по рукам, и теперь над Джейн потешалась вся Греция. Однако причиной разрыва между Джейн и Хаджи‑Петросом стало вовсе не это. В 1853 году Джейн узнала, что старый паликар изменил ей с ее же служанкой. После этого адмиральская дочь собрала вещи и уехала в Палестину.

 

 

...

От отца Джейн получила в наследство £10 тыс., которые, по его выражению, предназначались только ей «вне зависимости от долгов ее нынешнего и всех последующих мужей».

 

Теперь Джейн Дигби была совершенно свободна и как никогда богата. Дети частью умерли, частью жили у Карла фон Феннингена, а капитал увеличивался год от года. От отца Джейн получила в наследство £10 тыс., которые, по его выражению, предназначались только ей «вне зависимости от долгов ее нынешнего и всех последующих мужей». Мать оставила еще £2 тыс. Кроме того, £4 тыс. годового дохода давала Джейн земельная собственность. Но теперь бывшая светская львица совершенно не представляла, чем заняться, и просто путешествовала по Ближнему Востоку.

Она пробовала завести себе арабского любовника, но караванщик Салех показался ей слишком холодным в постели. Зато он познакомил ее с шейхом Меджуэлем эль‑Мезрабом – братом вождя бедуинского племени мезрабов, которые время от времени подрабатывали тем, что водили богатых европейцев на развалины Пальмиры, а на обратном пути, бывало, грабили. Джейн тоже хотела посмотреть Пальмиру, и Меджуэль со своими людьми взялся ее сопровождать. По дороге на них напали бедуины из другого племени, но Меджуэль отразил атаку, показав себя храбрецом. Вождь мезрабов был на 20 лет моложе Джейн, но, живя в пустыне, никогда не видел, чтобы женщина так хорошо ездила верхом. Он вообще никогда не видел женщин, подобных Джейн Дигби, и вскоре после экскурсии в Пальмиру сделал ей предложение.

Джейн, правда, не спешила соглашаться. Более того, за время своего переезда из Палестины в Сирию, где должно было состояться бракосочетание, она сошлась с караванщиком шейхом Бараком. Впрочем, у нее, вероятно, не было выбора, потому что Барак посреди пустыни начал наведываться к ней в палатку, требуя: «Саксо! Саксо!» Видимо, это было слово «секс» – единственное, которое шейх знал по‑английски, по крайней мере Джейн поняла его именно так.

Наконец, доехав до Меджуэля, Джейн вышла за него замуж по мусульманскому обряду, но до конца своих дней оставалась православной. Теперь ее звали Джейн Элизабет Дигби эль‑Мезраб, и больше она своего имени не меняла. Медовый месяц молодожены провели в пустыне, где Джейн научилась топить очаг засохшим верблюжьим пометом, доить верблюдиц и исполнять прочие женские обязанности, обычные для тех мест. И ее, кажется, все это устраивало. Позднее она побывала в Англии, где повидалась с еще живыми родственниками, но вернулась, чтобы остаться в пустыне навсегда.

 

 

...

Джейн жила в Дамаске, где ее обслуживала армия слуг. Наконец она стала королевой без преувеличений, соперничать с ней было некому.

 

Джейн, конечно, не все время кочевала вместе с племенем. Чаще она жила в Дамаске, где купила огромный дом, в котором ее обслуживала армия слуг. Наконец она стала королевой без преувеличений, соперничать с ней было некому. А ее европейская репутация бедуинов не волновала. Более того, мезрабы считали ее еще и кем‑то вроде провидицы и целительницы. Они приводили к ней больной скот или приходили сами со своими бедами. Джейн милостиво судила свой народ, а также оказывала посильную медицинскую помощь. Лечить она, конечно, не умела, но люди племени мезрабов смыслили в медицине еще меньше; во всяком случае, большого вреда от такого врачевания не было.

Но главным для Джейн стало другое – торговля оружием. Через британского консула в Дамаске Джейн наладила поставки мезрабам новейших английских ружей, что резко повысило их военную мощь в конфликтах с другими племенами. Взамен англичане получали политическое влияние, а также знакомились с восточной культурой. Кстати, есть версия, что именно благодаря Джейн Дигби эль‑Мезраб европейцы получили «Камасутру» – она отправила попавшее к ней в руки пособие по интиму через британского консула.

На склоне лет вокруг Джейн по‑прежнему группировались шпионы и плелись политические интриги, ведь она оставалась английской светской львицей, к тому же единственной на всем Ближнем Востоке. Джейн Дигби скончалась 11 августа 1881 года в Дамаске в возрасте 74 лет. Ее жизнь, наполненную авантюрами и скандалами, можно считать эталоном гламурной саги. С соответствующим финалом: когда она умерла, шейх Меджуэль едва не сошел с ума от горя.

 

Достойные наследницы княгини Ольги. Надежда Дурова, Лидия Зверева, Софья Сухово‑Кобылина, Софья Ковалевская, Анна Достоевская

 

Начиная с 30‑х годов XIX века у женского движения стало открываться второе дыхание. На этот раз импульс к его развитию дала промышленная революция, которая буквально взорвала традиционный уклад жизни в Западной Европе. Модернизация этого уклада сопровождалась развитием крупной промышленности, ростом городов, разорением мелких сельских хозяйств. А вместе с этим – разрушением прежнего уклада семейной жизни, кризисом отношений между мужчиной и женщиной. Два обстоятельства оказали сокрушительное воздействие на традиционные семейные отношения – массовое вовлечение женщин в общественное производство и постепенное установление контроля над рождаемостью.

Новое крупное промышленное производство стало все шире использовать дешевую женскую рабочую силу. Под воздействием промышленной революции женский труд в общественном производстве превратился в факт социальной жизни. И факт далеко не однозначный. С одной стороны, он создавал возможность изменить традиционную иерархию мужской и женской ролей, выстроить разделение труда между мужчинами и женщинами не на принципе взаимодополняемости, а на принципе взаимозаменяемости. А с другой – оборачивался сверхперегрузками, сверхэксплуатацией женщин. Ведь с них никто не снимал обычных домашних обязанностей, материнских забот и хлопот. При этом по действовавшим законам поначалу женщина не могла даже распоряжаться своим заработком – он принадлежал ее мужу. Женщин не принимали в профсоюзы и иные общественные организации, защищавшие права наемных работников, и т. д. Так возникали новые основания для коллективных выступлений женщин, для создания женских организаций, призванных отстаивать интересы и права женщин.

С их помощью женщины могли предъявить свой счет обществу, которое вынудило их выйти за пределы семейного очага и начать работать. Со временем в рамках женского движения сложились первые требования к государству – снять с женщин часть их традиционных обязанностей и взять на себя заботу о детях, больных и престарелых. Отсюда сформировалось представление о необходимости расширения функций государства, о его превращении в социальное государство, призванное заботиться об общем благе, о слабых и неимущих, об инвалидах и пенсионерах.

Коллективными усилиями женщины добивались равной оплаты за равный с мужчинами труд, требовали доступа к тем профессиям, к которым их стремились не подпускать. Работавшие женщины начинали осознавать, что у них есть свои особые социальные, гражданские, политические интересы и что их необходимо отстаивать. Освоение сфер гражданской и партийно‑политической жизни, защита прав женщин на труд и его достойную оплату, на образование, на социальные гарантии по защите материнства и детства, установление опеки над больными, инвалидами и пожилыми людьми – все это осознавалось как задачи женского движения.

Его становление и укрепление шло с середины XIX века. К началу XX века женское движение превратилось в массовое, многосоставное. В его русле активно действовали суфражистки, добивающиеся распространения на женщин норм всеобщего избирательного права; социалистки, озабоченные признанием права женщин на труд, на его справедливую оплату, на участие наравне с мужчинами в профсоюзных организациях; радикальные феминистки, пропагандирующие идеи сознательного материнства и контроля над рождаемостью. А наряду с ними – женские благотворительные общества всех видов и типов, включая христианские женские организации.

 

 

...

Для того чтобы, встать на ноги и окрепнуть, женскому движению нужна была философская база, некое теоретическое обоснование, которое помогло бы ему противостоять гнету традиционной морали.

 

Для того чтобы встать на ноги и окрепнуть, женскому движению нужна была философская база, некое теоретическое обоснование, которое помогло бы ему противостоять гнету традиционной морали и добиваться перемен в буржуазном законодательстве. Задача была сложной, так как основная масса идеологов – философов, историков, социологов – была совершенно убеждена в гражданской неполноценности и несостоятельности женщин. И консерваторы, и либералы хором твердили о природном или «естественном» назначении каждого из полов. Лишь редкие чудаки решались оспорить эти догмы. Один из них, социальный философ Шарль Фурье, в своем труде «Теория четырех движений и всеобщих судеб», который появился как результат размышления автора над событиями Великой французской революции, писал: «Расширение прав женщин есть главный принцип социального прогресса». Другой великий утопист, Анри де Сен‑Симон, умирая, оставил в наследство своим ученикам загадочную мысль: «Мужчина и женщина – вот полноценный социальный индивид». Оба они разрабатывали идеальные проекты гармоничной, счастливо и справедливо устроенной социальной жизни, основой которой, по их замыслу, должно было стать гендерное равноправие.

Особую роль в обосновании общественной значимости движения за женское равноправие сыграли в ту пору марксисты. Они определили весь комплекс требований, сформулированных этим движением, как «женский вопрос» и предложили на него свой ответ.

Основные подходы к женскому вопросу изложены в знаменитой работе Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Карл Маркс разделял концепцию книги, она была совместно продуманной и как бы продолжала традиции Шарля Фурье и Анри де Сен‑Симона. Но в отличие от своих предшественников Маркс и Энгельс писали не столько об индивиде, будь то женщина или мужчина, который должен быть наделен всеми гражданскими правами и свободами, сколько о массах – массах тружеников. К ним они и обращались, объясняя, что идея «естественного назначения» пола, по существу, маскирует особого рода «производственные отношения» – отношения воспроизводства человеческого рода. Вся загадка этих отношений, по их мнению, связана не с «таинством» пола, а с тем, что они являются одновременно и природными, биологическими, и социальными. А еще – это отношения социального неравенства, вытекающего из неравного и несправедливого разделения труда, при котором жена и дети фактически являются рабами мужа и отца. Поэтому любая форма традиционной семьи автоматически воспроизводит отношения господства/подчинения.

Основатели марксизма доказывали, что промышленная революция нанесла непоправимый удар по такой семье. Наемный женский труд, каким бы тяжелым он ни был, создает экономические предпосылки для независимости и самостоятельности работающих женщин. А это разрушает основы старой семьи и традиционных семейных отношений, обрекавших женщин на подневольное существование. В этом – позитивный смысл наемного женского труда.

Кроме того, подчеркивали классики марксизма, положение женщин – наемных тружениц есть положение классовое. Они принадлежат к классу пролетариев. Поэтому задача их освобождения от социального неравенства совпадает с задачей освобождения пролетариата. Уничтожение любых форм эксплуатации и угнетения – общая цель пролетариев и женщин. Только в обществе, свободном от эксплуатации и угнетения, возможны равноправные отношения между мужчинами и женщинами.

Таков в самых общих чертах марксистский подход к вопросу женского равноправия. Он соответствовал своему времени и его очевидностям. Проблема была в одном. Этот подх