Й воздушно-десантной бригады.

Как бы далеко ни отодвинулись в прошлое военно-политические события 1941-1945 годов, они не перестают привлекать к себе внимание читателя. Поэтому воспоминания Наших военачальников, генералов и офицеров, непосредственных участников битв против гитлеровских орд, имеют большое познавательное и воспитательное значение для самых широких кругов советского народа. Одновременно такие воспоминания являются ценным фактическим материалом и для историков Великой Отечественной войны.

Мне хочется надеяться, что и мои записки, начатые на Южном фронте, пронесённые через Киев, Харьков, Тим, Волгоград и завершённые в Праге, в дни разгрома остатков немецко-фашистских войск в Чехословакии, окажутся в известной степени полезными для нашего читателя.

Я, конечно, не ставлю своей задачей изложить все этапы и перепетии сложного пути вверенного мне соединения. В каждом боевом эпизоде советские воины являли примеры самоотверженности, бесстрашия и высокого патриотизма, и поэтому каждое из этих сражений может быть достойно солидной, волнующей книги. Я останавливаю внимание только на тех эпизодах, которые наиболее памятны мне как непосредственному участнику великой битвы.

В жизни каждого человека наступает период, когда хочется оглянуться на пройденный путь, сравнить день нынешний и день минувший, взвесить пережитое. И если прожита она не бесцельно, в такой жизни, будь это рядовой солдат или полководец, всегда найдётся много поучительного.

Мемуары принято начинать с биографических данных. Но "анкетный раздел", касающийся моего детства, очень скуден. По сути, я почти не помню детства, так как слишком рано, совсем мальчонкой, стал единственной опрой семьи.

Родился я в далёком глухом селе Шарлык бывшей Оренбургской губернии в семье крестьянина-бедняка. Наше село окружала бескрайняя плодородная степь, на которой зрели обильные урожаи. Однако мне ещё ребёнком пришлось узнать. что и эти немерянные тысячи десятин земли, и заповедные, богатые рыбой озёра, и бесчисленные стада коров и овец, и табуны лошадей, и даже колодцы у дорог в степи, - всё это было отмечено знаком "чужое", всё принадлежало помещикам и кулакам.

Собственной земли отец не имел, и всё его "хозяйство" являла собой хилая лошадёнка, купленная у проезжего барышника за гроши. Запрягать свою Сивку отцу почти не приходилось: с весны и до поздней осени он батрачил у богатых мужиков, а они в нашем "иноходце" не нуждались.

Уход за Сивкой был поручен мне. Я водил её в ночное, чистил, купал, холил и радовался, что в старой кляче иногда словно бы пробуждалась молодость и она трусила за табуном рысцой.

В далёкое наше село отзвуки больших событий докатывались медленно и глухо. Помню шумную, праздничную сходку бедноты. Красный флаг над зданием волости. Пышный красный бант на груди отца. Серьёзный, сосредоточенный вид, с каким он чистил и смазывал добытую где-то старенькую винтовку...

В суровую пору гражданской войны белогвардейцам надолго удалось отрезать Оренбургскую губернию от советской территории.В селе что ни день появлялись всё новые атаманы. Особенно свирепствовала банда Дутова. После её налётов многие семьи оплакивали родных.

Кулаки запомнили, что батрак Илья Родимцев, безземельщина, голь перекатная, держал на сходке революционную речь, выражая уверенность в победе Красной Армии. Они выдали Родимцева дутовцам... Какой-то пьяный, расхлябанный атаман, немытый, нечёсанный, ворвался в чёрную избу батрака, как врываются в осаждённую крепость. Но, увидев бледных, оборванных детишек, измождённую мать, преждевременно поседевшего отца, остановился. Возможно, что даже у бандита шевельнулось чувство жалости. Он спрятал наган и кивнул своим подручным:

- Расстрел отменяется... Но шомполов, для острастки, не считать!

Зверски истерзанный белобандитами, отец умер через несколько дней после пытки. Я остался единственным кормильцем семьи.

Тягостно и горько было мне идти в в услужение к богатею, который, я знал это, выдал моего отца. но слёзы матери и благословение усталой её руки были для меня приказом. Я оставил семью, школу, товарищей и нанялся в батраки.

Незабываемым остался для меня тот день, когда в наше село в сиянии солнца и в громе духового оркестра, рассыпая цокот подков, широким развёрнутым строем хлынула красная конница. Я сам не помнил, как уцепился за стремя усача- кавалериста, а он, смеясь, наклонился и легко подхватил меня с земли, усадив перед собою на луку седла... Красные конники остановились в Шарлыке на отдых, и я ходил за бойцами по пятам, с замиранием сердца прислушиваясь к их разговорам. Манящая даль военных походов отныне стала моей детской мечтой. Но почему же эта мечта не приходила раньше? Ведь и раньше не раз на улицах нашего села гарцевали вооружённые конники. Однако при появлении белоказаков Шарлык словно бы вымирал, только священник, староста и тройка бородатых богачей выходили на площадь к церкви с хлебом и солью на полотенце. А теперь ликовал весь народ, и мне было понятно, что эти люди с оружием, обветренные и пропахшие дымом атак, несли народу на остриях своих клинков свободу и счастье.

Вот почему крестьянки делились с ними последним куском хлеба. Старики, сидя на завалинках домов, угощали их махоркой и доверчиво вели долгие разумные беседы. Кузнец без устали день и ночь ковал их лошадей. Учительница спешила к ним со стопой книг, и они встречали её почтительно и слушали, как примерные школьники. Даже мальчишки чувствовали себя в кругу этих суровых воинов своими людьми и, конечно, с готовностью выполняли их поручения.

Я мечтал стать красным кавалеристом, чтобы так же лихо позванивать шпорами, носить длинную, с золочёной рукоятью саблю, бесстрашно мчаться в атаку на врага на горячем скакуне, чтобы и меня встречали в сёлах с радостью, как родного...

Однако я знал, что до призыва в Красную Армию мне ещё долго ждать. Трудно мне было в первые годы батрачества, когда кулаки чувствовали себя на селе значительной силой и беспощадно эксплуатировали сезонных рабочих. Постепенно коммунисты Шарлыка укрощали хищные аппетиты богатеев, привлекали их к строгой ответственности за издевательство над батраками.

Я стал выступать на сельских собраниях, и хозяин, ещё недавно грозивший мне кнутом, вдруг удивительно переменился: он уверял каждого встречного, что не чает во мне души. Всё же, когда наступил срок, я был очень рад разлуке с этим "благодетелем".

Осенью 1927 года я предстал перед призывной комиссией, очень опасаясь, как бы меня не забраковали. Я нарочно выпячивал перед врачами грудь. напрягал мускулы, старался ступать тяжело и вразвалку: вот, мол, какая силёнка - полы подо мной дрожат! Но физический труд, знакомый мне с детства, зной и стужа достаточно закалили меня, и врачи в один голос сказали: годен.

Как-то очень быстро всё этопроизошло: я не успел сказать о своём страстном желании служить в кавалерии, и уже был назначен в караульную роту. Просить о другом назначении мне показалось неудобным. Что ж, рота - так рота, можно и в пехоте стать примерным бойцом.

С этого дня и началась моя настоящая биография, а всё предшествующее было только подготовкой к самостоятельной жизни.

В армии передо мной раскрылись возможности учёбы. Я с жадностью набросился на книги, отдавая им каждую свободную минуту, слушал и конспектировал лекции, пристрастился к газетам, увлёкся географией и авиацией, стал мечтать о парашютном спорте.

В те годы парашютизм в нашей стране, этот спорт отважных и сильных, приобрёл грандиозный размах. В Осоавиахим, возникший в 1925 году, вступило около трёх миллионов человек. Клубы и парашютные станции Осоавиахима привлекли огромные массы молодёжи. Я тоже был захвачен этим бурным потоком: с завистью посматривал на значок парашютиста, которым были отмечены некоторые мои сверстники, и мне не терпелось испытать свою выдержку и волю.

Несколько позже, когда довелось совершить свои первые пять прыжков с парашютом с самолёта ТБ-3, мне тоже вркчили желанный значок, и я считал его чуть ли не высшей наградой.

Два года действительной службы в армии были для меня доподлинным и разносторонним курсом житейского университета. Уже в первые дни службы я понял, как мало дала мне сельская школа и какую огромную, сложную задачу выдвигает передо мной жизнь: стать образованным человеком.

Я решил учиться с настойчивостью и упорством, на какие только чувствовал себя способным; однако мне постоянно казалось, что и вчера, и сегодня сделано мало, что можно и нужно сделать значительно больше.

В армии я вступил в комсомол, а звание комсомольца налагало на меня новые обязанности, которые тоже сводились к дальнейшей учёбе. Эти два года действительной службы не прошли для меня даром: я нашёл своё призвание, свой путь в жизни. Теперь я не мыслил себя вне рядов Красной Армии, с которой сроднился навсегда.

Романтическая мечта детства стать красным кавалеристом не оставляла меня. Как видно, первые признаки призвания проявляются очень рано. Не отцовская ли Сивка была повинна в этом? Нет, пожалуй, во мне ещё было живо то неизгладимое впечатление силы и радости, какое я испытал в детстве при виде красной конницы, хлынувшей в, будто живая лавина, в наш маленький Шарлык.

По окончании действительной службы я выдержал экзамены в школу имени ВЦИК. Меня зачислили в кавалерийское отделение. Так сбылась мечта моего детства: я - красный конник, будущий командир.

Ещё мальчонкой я считал себя отличным наездником, да так говорили обо мне и первые авторитеты в нашем Шарлыке. Однако теперь мне пришлось учиться заново: мою манеру ездить и управлять конём командир назвал "весёлым кустарничеством".

Военному делу я учился с огромным интересом: оно поглощало меня всего; в джигитовке и рубке я быстро добился немалых кспехов, хотя и приходилось не раз побывать под конём. Впрочем, для молодого, физически развитого спортсмена подобные неприятности были нипочём, - они лишь накаляли азарт, воспитывали силу и ловкость.

Но особенно меня увлекало изучение важнейших операций периода первой мировой и гражданской войн: каждая строка воспоминаний участников легендарных рейдов конницы Будённого звучала для меня как песня. В школе имени ВЦИК я вступил в партию Ленина и после трёх лет упорной учёбы был назначен командиром пулемётного взвода. Продолжая заниматься в общеобразовательнойц школе командного состава, я по-прежнему отдавал чтению каждую свободную минуту; изучал историю, литературу, военные мемуары русских и иностранных полководцев.

Меня не привлекала перспектива стать кабинетным специалистом: все свои знания я старался передать бойцам своего подразделения, воспитывая в них чувство долга, не поколебимую преданность Родине и партиии, высокую дисциплину, настойчивость в боевой и политической подготовке. Я понимал, как важно постоянно вникать в каждую мелочь жизни и быта солдата, беречь его и заботиться о нём, чтобы воин видел в своём командире не только строгого, требовательного руководителя, но и чуткого. отзывчивого товарища.

На боевых учениях курсанты моего подразделения не раз показывали образцы находчивости, смелости, совершенного владения боевой техникой, умения быстро ориентироваться в обстановке боя, и для меня это было наградой за те усилия, которые я вкладывал в свою работу.

Когда мятежная банда генерала Франко, опираясь на военную помощь немецких и итальянских фашистов, поощряемая американскими и английскими реакционными правителями, выступила против законного правительства республиканской Испании, тысячи людей доброй воли из многих стран мира встали на защиту Испанской Республики. Борцы за справедливое дело создали интернациональные бригады. Я тоже загорелся желанием внести свой посильный вклад в борьбу трудового испанского народа. По зову сердца я прибыл в Испанию.

Сражаясь в рядах Испанской республиканской армии, впервые воочию увидел звериный облик фашизма, его циничную сущность, подлость и ложь.

Война в Испании многому меня научила, наполнила смертельной ненавистью к фашистским псам, болью осталась в сердце за растерзанную и поруганную трудовую Испанию.

Много трудностей довелось перенести мне на испанской земле, но я никогда не был неженкой и белоручкой и помнил солдатскую истину, что трудности существуют для того, чтобы их преодолевать.

Участвуя в боях за Мадрид, под Теруэлем, помогая бойцам испанской Народной армии овладеть современным стрелковым оружием, закупленным Испанской Республикой в СССР, я крепко сдружился с этими славными воинами, в среде которых бодрость духа и весёлый нрав ценились также высоко, как и отвага.

Впервые фашистских интервентов я увидел под Мадридом, когда в начале 1937 года итальянский экспедиционный корпус появился вблизи испанской столицы.

Вместе с командиром 1-й регулярной бригады майором Энрике Листером я участвовал в атаке на захваченный фашистами монастырь Серро де лос Анхелес и уже в этом первом боевом крещении на испанской земле оценил могучую силу интернациональной спайки борцов за Республику.

Запомнился мне и этот бой, когда стремительной атакой мы вышибли фашистов из траншей, и отважный Листер, сражавшийся в передовой цепи, и синяя ночь после боя, когда усталые воины собрались у костра, - зазвучал патефон, и наша русская песня полилась над притихшей землёй.

Испанские воины пели "Каховку", и было радостно слышать знакомую песню, словно донесённую с Днепра, - она стала выражением нашей скреплённой кровью дружбы.

Но особенно памятными остались для меня бои у Гваделахары, где нам довелось скрестить оружие с хвалёными итало-фашистскими дивизиями "Литторно", "Божья воля", "Чёрное пламя" и "Чёрные перья".

Противник располагал здесь внушительными на то время силами. Кроме перечисленных дивизий, в его корпус входили две смешанные итало-испанские бригады, артиллерийская группа в составе восьми артиллерийских дивизионов и четырёх зенитных батарей, бронетанковая группа, мотопулемётная рота, огнемётно-химические роты, до 1300 автомашин, 160 мотоциклов, 120 боевых самолётов.

Перед нами стоял злобный и отлично вооружённый враг, заранее уверенный в своём успехе. Командование противника не случайно избрало для решающего удара на Мадрид именно Гвадалахарское направление. По рельефу и дорожной сети этот район был исключительно удобен для наступления и позволял ввести в действие все рода войск.

Не имея возможности подробно рассказать в этих записках о войне в Испании, я всё же коротко остановлюсь на Гвадалахарской операции, так как она явилась для меня серьёзным боевым "семинаром". Опыт современной войны, приобретённый в Испании, пригодился мне в сражениях на полях Украины.

Когда 9 марта 1937 года, ранним утром, после мощной аритллерийской подготовки и налёта авиации, итало-фашистская пехота перешла в наступление у местечка Мирабуэно, я находился в батальоне, который его оборонял.

Надо сказать, что фашистское командование знало слабые места обороны 12-й республиканской дивизии, состояние и расположение войск, и артилллерия фашистов вела почти прицельный огонь по штабам республиканских батальонов, по важным огневым точкам.

Фашистская пехота шла в атаку с устрашающими воплями, со свистом и улюлюканьем. Авиация противника непрерывно наносила боибовые удары по нашим войскам. Это подбадривало фашистское воинство, и оно лезло на наш рубеж, что называется, напролом.

Позже, когда наша артиллерия и танки обрушили на дивизию "Чёрные перья" сокрушительный огонь и с неё действительно полетели перья, фашисты мгновенно присмирели. Куда девалась их недавняя прыть! С тех дней мне запомнилась эта особенность фашистских вояк: в случае успеха они были хвастливы и нахальны, в случае неудачи - злобны и трусливы.

Прибыв к советнику фронта, я до мельчайших подробностей информировал его о положении оборонявшейся 12-й республиканской дивизии. Вся тяжесть боя легла на республиканские танки и батальон имени Димитрова. Лишь к вечеру с помощью частей 11-й интернациональной бригады нам удалось остановить продвижение фашистов на этом участске фронта.

Вскоре я был направлен к командиру 11-й бригады немцу-коммунисту Гансу Кале для оказания помощи в организации взаимодействия всех родов войск и выяснения обстановки на поле боя.

Здесь, на НП бригады, засыпанном комьями земли от снарядных разрывов, мы наблюдали, как многочисленная колонна итальянских танков планомерно и неторопливо развёртывалась для атаки, а затем двинулась на наш оборонительный рубеж.

Ведя на ходу огонь, пехотные цепи фашистов быстро приближались к линии оброны республиканцев и на ближнем к нам участке ворвались в окопы.

Впервые я увидел, как воюют фашисты: они добивали раненых бойцов Республики, поднимали их на штыки, истошно славили "дуче" и вопили о своей победе.

Впрочем, вопили рано: из засады на поле боя выдвинулась группа наших танков, и несколько машин противника запылали дымным огнём. Сломав цепи, пехота противника стала откатываться, отползать, а танковый взвод лейтенанта Эрнеста Ферреро усердно "утюжил" фашистов и расстреливал их в упор.

Когда "Чёрные перья" начинали атаку, командиры их подразделений лихо шли впереди цепей с обнажёнными клинками. Миновали какие-то минуты, и эти бравые вояки пустились наутёк. Немногим из них удалось уйти: частью они были перебиты, частью взяты в плен.

В последующих боях, когда мне самому довелось косить фашистов из станкового пулемёта, я меньше всего обращал внимание на их крикливые угрозы - после меткой очереди они моментально трезвели и теряли апломб.

Во время пребывания в Испании мне приходилось встречаться с командиром 12-й интернациональной бригады - легендарным генералом Лукачем. Венгерский писатель-коммунист Матэ Залка, носивший это имя, остался в моей памяти человеком наивысшей доблести и отваги. Такую же беззаветную храбрость проявляли прославленные командиры Листер и Модесто, которых я не раз видел в бою.

На переднем крае, на самых опасных участсках фронта воины с ликованием встречали пламенную Долорес Ибарурри, и минуты, когда я беседовал с нею, остались мне в памяти на всю жизнь: женщина большого обаяния и неукротимой воли, она была высоким примером для других.

Запомнились мне и встречи с Михаилом Кольцовым, и с американским писателем, то весёлым, то задумчивым Эрнестом Хемингуэем, - у нас была одна цель - победа над вероломной фашистской кликой.

Разгром итальянского экспедиционного корпуса на гвадалахарском направлении, позорное бегство с поля боя сотен и тысяч фашистских вояк, пленение множества отъявленныхголоворезов "дуче" и Франко, торжество трудового народа Испании в дни той значительной победы, - всё это стало лишь страницей истории, но страницей поучительной и вдохновенной.

Для меня она была особенно поучительной. Теперь я располагал опытом современной войны. Возвратясь на Родину, я снова засел за учёбу. Нужно было совершенствовать свои знания, чтобы стать на две головы выше офицера любой империалистической армии.

Удостоенный высокого звания Героя Советского Союза, я не успокоился на достигнутом - решил продолжать учёбу и был несказанно рад, когда меня зачислили в Военную академию имени М.В.Фрунзе.

В мае 1941 года, после окончания Военной академии и годичных курсов при штурманской Академии имени Н.Е.Жуковского, я был назначен Командиром 5-й воздушно-десантной бригады, входившей в состав 3-го воздушно-десантного корпуса Одесскоговоенного округа.

Казалось бы, ещё не так давно, будучи рядовым солдатом, я мечтал о службе в воздушно-десантных войсках. На всю жизнь памятными остались мне первые прыжки с парашютом, ощущение полёта и высоты, гордая радость, испытанная под шёлковым куполом в поднеьесье.

А теперь, оказывается, я перевыполнил свою мечту: стал одним из командиров наших молодых воздушно-десантных войск, служба в которых считалась среди военных ответственной и почётной.

В те дни я был совершенно счастлив. Во-первых, мне предстояло служить с отлично подготовленными бойцами - цветом нашей советской молодёжи. Во-вторых, я впервые получил возможность проявить себя на самостоятельной работе; проверить и уточнить тот боевой опыт, которым располагал.

Перед отъездом к месту службы в Главном управлении кадров Красной Армии полковник П.Е.Свиридов сообщил мне, что самую опытную и боеспособную войсковую часть, по его мнению, представляла 212-я воздушно-десантная бригада: её бойцы и командиры имели на счету по 100 и даже по 200 прыжков с парашютом, а командир, полковник И,И.Затевахин, совершил не менее 300 прыжков.

Неплохо отозвался полковник Свиридов и о 6-й бригаде. Правда её солдаты в парашютном спорте не были достаточно натренированы, однако командир, участник хасанских событий и финляндско-советского конфликта, полковник Виктор Жёлудев пользовался репутацией человека смелого и энергичного.

После беседы с полковником Свиридовым у меня осталось впечатление, что первостепенное значение значение он придавал главным образом специальной подготовке парашютиста: чем больше количество прыжков, тем лучше, надёжнее солдат. Однако тем, как должен действовать парашютист после приземления, например в тылу врага, по-видимому, мало кто занимался. Я решил по прибытии уделить особое внимание задачам ведения боя воздушно-десантными войсками после приземления.

Итак, в дорогу! Мне очень не терпелось поскорее увидеть своих красноармейцев. Колёса вагона равномерно отсчитывали километры, и в чётком их перестуке мне слышалось: "юго-запад... юго-запад..." Не чаял я, не думал, что над нашими западными границами уже нависла грозовая туча войны и что в скором времени она должна была пролиться ливнями металла и крови.