Исповедь бедного стихотворца.

 

Священник.

Кто ты, мой сын?

 

Стихотворец.

Отец, я бедный однодворец,

Сперва подьячий был, а ныне стихотворец.

Довольно в целый год бумаги исчертил;

Пришел покаяться — я много нагрешил.

 

Священник.

Поближе; наперед скажи мне откровенно,

Намерен ли себя исправить непременно?

 

Стихотворец.

Отец, я духом слаб, не смею слова дать.

 

Священник.

Старался ль ты закон господний соблюдать

И кроме Вышнего не чтить другого бога?

 

Стихотворец.

Ах, с этой стороны я грешен очень много;

Мне богом было — я, любви предметом — я,

я заключалися и братья и друзья,

Лишь я был мой и царь и демон обладатель;

А что всего тошней, лишь я был мой читатель.

 

Священник.

Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?

 

Стихотворец.

Кумиров у меня бывало не один:

Любил я золото и знатным поклонялся,

Во всякой песенке Глафирами пленялся,

Которых от роду хотя и не видал,

Но тем не менее безбожно обожал.

 

Священник.

А имя божие?

 

Стихотворец.

Когда не доставало

Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало

И имя божие вклею в упрямый стих.

 

Священник.

А часто ль?

 

Стихотворец.

Да во всех элегиях моих:

Там можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке

"Увы!" и "се", и "ах", "мой бог!", тире да точки.

 

Священник.

Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных?

 

Стихотворец.

Не много; да к тому ж не знаю вовсе их,

Зато своих я чад люблю и чту душою.

 

Священник.

Как время проводил?

 

Стихотворец.

Я летом и зимою

Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,

Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.

А в церковь некогда: в передней Глазунова

Я по три жду часа с лакеями Графова.

 

Священник.

Убийцей не был ли?

 

Стихотворец.

Ах, этому греху,

Отец, причастен я, покаюсь на духу.

Приятель мой Дамон лежал при смерти болен.

Я навестил его; он очень был доволен;

Желая бедному страдальцу угодить,

Я оду стал ему торжественно твердить.

И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной

Поморщился, кряхтел… и умер.

 

Священник.

Не похвально!

Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей!

Твои стихи…

 

Стихотворец.

Все лгут, а на душе моей,

Ей-богу, я греха такого не имею;

По моде лишний грех взвалил себе на шею

А правду вымолвить — я сущий Эпиктет,

Воды не замутить, предобренький поэт.

 

Священник.

Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради,

Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради?

 

Стихотворец.

Ах, батюшка, грешон! Я краду иногда!

(К тому приучены все наши господа),

Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера,

И даже у своих; не надобно примера.

Да как же без того бедняжкам нам писать?

Как мало своего — придется занимать.

 

Священник.

Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться,

Советую тебе скорее отучиться

От этого греха. На друга своего

Не доносил ли ты и ложного чего?

 

Стихотворец.

Лукавый соблазнил. Я малый не богатый —

За деньги написал посланье длинновато,

В котором Мевия усердно утешал —

Он, батюшка, жену недавно потерял.

Я публике донес что бедный горько тужит,

А он от радости молебны богу служит.

 

Священник.

Вперед не затевай, мой сын, таких проказ.

Завидовал ли ты?

 

Стихотворец.

Завидовал не раз,

Греха не утаю, — богатому соседу.

Хоть не ослу его, но жирному обеду

И бронзе, деревням и рыжей четверне,

Которых не иметь мне даже и во сне.

Завидовал купцу, беспечному монаху,

Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху,

И, словом, всякому, кто только не поэт.

 

Священник.

Худого за собой не знаешь больше?

 

Стихотворец.

Нет.

Во всем покаялся; греха не вспомню боле,

Я вечно трезво жил, постился поневоле,

И ближним выгоду не раз я доставлял:

Частенько одами несчастных усыплял.

 

Священник.

Послушай же теперь полезного совета:

Будь добрый человек из грешного поэта.

 

 

ВИШНЯ.

 

Румяной зарею

Покрылся восток,

В селе за рекою

Потух огонек.

 

Росой окропились

Цветы на полях,

Стада пробудились

На мягких лугах.

 

Туманы седые

Плывут к облакам,

Пастушки младые

Спешат к пастухам.

 

С журчаньем стремится

Источник меж гор,

Вдали золотится

Во тьме синий бор.

 

Пастушка младая

На рынок спешит

И вдаль, припевая,

Прилежно глядит.

 

Румянец играет

На полных щеках,

Невинность блистает

На робких глазах.

 

Искусной рукою

Коса убрана,

И ножка собою

Прельщать создана.

 

Корсетом покрыта

Вся прелесть грудей,

Под фартуком скрыта

Приманка людей.

 

Пастушка приходит

В вишенник густой

И много находит

Плодов пред собой.

 

Хоть вид их прекрасен

Красотку манит,

Но путь к ним опасен —

Бедняжку страшит.

 

Подумав, решилась

Сих вишен поесть,

За ветвь ухватилась

На дерево взлезть.

 

Уже достигает

Награды своей

И робко ступает

Ногой меж ветвей.

 

Бери плод рукою —

И вишня твоя,

Но, ах! что с тобою,

Пастушка моя?

 

Вдали усмотрела, —

Спешит пастушок;

Нога ослабела,

Скользит башмачок.

 

И ветвь затрещала —

Беда, смерть грозит!

Пастушка упала,

Но, ах, какой вид.

 

Сучек преломленный

За платье задел;

Пастух удивленный

Всю прелесть узрел.

 

Среди двух прелестных

Белей снегу ног,

На сгибах чудесных

Пастух то зреть мог,

 

Что скрыто до время

У всех милых дам,

За что из эдема

Был выгнан Адам.

 

Пастушку несчастну

С сучка тихо снял

И грудь свою страстну

К красотке прижал.

 

Вся кровь закипела

В двух пылких сердцах,

Любовь прилетела

На быстрых крылах.

 

Утеха страданий

Двух юных сердец,

В любви ожиданий

Супругам венец.

 

Прельщенный красою

Младой пастушек

Горячей рукою

Коснулся до ног.

 

И вмиг зарезвился

Амур в их ногах;

Пастух очутился

На полных грудях.

 

И вишню румяну

В соку раздавил,

И соком багряным

Траву окропил.

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ К[ЮХЕЛЬБЕКЕРА].

 

Друзья, простите! Завещаю

Вам всё чем рад и чем богат;

Обиды, песни — всё прощаю,

А мне пускай долги простят.