Что-то, что может тебя убить???

 

— Софи, — произнесла я, стараясь не завизжать от ужаса. — Даже если хотя бы половина из того, что вы с Хеллер мне рассказали, правда, я уверена, что мы уже совершили достаточно опасных дел на сегодня. У тебя и так смертельно опасное заболевание — так зачем же ты хочешь оказаться еще ближе к смерти?

— Да, ты совершенно права, — ответила Софи. — Я провела слишком много времени в борьбе с раком, практически постоянно находясь на грани смерти. И да, сначала я была такая — почему? Почему я? Почему Бог — ну или кто там занимается этой фигней — почему там, на небесах, позволяют болеть раком ребенку? Почему им болеют дети? Ну, впрочем, и взрослые тоже? Я говорила с родителями, врачами, кучей психологов, с одним священником из интернета и раввином моей подруги Джули, с каким-то парнем-буддистом в аэропорту, с другими больными раком детьми. И всегда разговор заканчивался одним и тем же: ни-кто-не-зна-ет. Вот так. Полный капец. «Не гневи Господа, ведь это может быть частью его плана или, может быть, наоборот, неподвластно его контролю». Но, БЛИН, кто вообще будет верить в какого-то придурошного бога, который хранит свои секретики и который просто не может взять и остановить всю эту происходящую хрень? Это что вообще за бог такой? Он что, на подработку что ли устроился? Или может, он, блин, бесплатный стажер, который на нас свою злость вымещает? Или, не знаю, может, я сама виновата в том, что у меня рак? Может, ела слишком много глютена или наоборот, недостаточно много, ну или, может, наш дом расположен слишком близко к какой-нибудь высоковольтной линии передач? Или, может, потому что моя мама пользовалась во время беременности сотовым телефоном? Хотя, думаю, если бы причиной рака были телефоны, сейчас бы все улицы уже были пустыми. В конце концов я просто перестала задавать вопросы, потому что, блин, ребята, чего я хотела? Ответа просто нет. Я даже придумала специальное слово: это нечто среднее между «дерьмо» и «капец» — дерьпец. Просто дерьпец! Типа, просто смирись с этим. Но, сидя в кресле, пока меня все больше и больше накачивали химией, не знаю почему, но я начала размышлять: а что, если бы рак был человеком, нет, скорее не человеком, а вещью, или хищником, или киношным бандитом, типа Дарта Вейдера или той сучки, которая пыталась похитить Коралину и вшить ей пуговицы вместо глаз? Только рак был бы чудищем под сто метров ростом, с зелеными глазами, миллионом острых зубов, и еще он был бы инопланетным пришельцем — как в фильме «Чужой» — и его единственной целью было бы убить меня. Так что, как только я вернулась домой, я начала его рисовать. Я называла его Раковым Королем. И постоянно думала — как я могу убить его раньше, чем он убьет меня? Я решила, что мне нужно показать Раковому Королю, что я здесь главная и только я решаю, что произойдет. Нет, конечно, я не хочу умереть. Смерть — отстой. К тому же я бы хотела в будущем как-нибудь проникнуть на фабрику «Skittles», ну или пойти в колледж, а потом бросить его, или что-нибудь изобрести и получить миллиард долларов, или даже заняться сексом. Хотя, простите, но мне по-прежнему кажется, что секс — это полная хрень: двое людей притворяются, что им это нравится, хотя на самом деле они думают только о «Skittles». Так что я хочу сделать что-нибудь опасное, ну или хотя бы пугающее. Но это должно быть что-то, не имеющее никакого отношения к раку. Что-то в духе Хеллер Харриган. Что-то, что позволит мне сказать Раковому Королю: «Эй, придурок, глянь-ка! Тебе дерьпец!»

Я хотела отчитать Софи за ругательства, но она уже уставилась на меня со взглядом: «Неужели?»

— Я знаю, что нам нужно сделать, — сказала Хеллер.

— Что? — Спросила я.

— Карьер.

 

Глава 30

Карьер

Нет. НЕТ! Как она посмела? Как вообще у Хеллер язык повернулся предложить мне вернуться в карьер? Я потратила последние четыре года жизни, пытаясь больше о нем не думать. Нет, неправильно выразилась. Я пыталась убедить себя, что он вообще никогда не существовал.

Хеллер бросила на меня взгляд в зеркало заднего вида, вновь выезжая на шоссе. Почему она это делает? Она что, специально хочет сделать мне больно? Неужели все это было спланировано ею заранее? На протяжении этих нескольких лет я испытывала ненависть к Хеллер, но в последние пару дней мое отношение к ней начало меняться. Мы разговаривали о личном. Мы вместе работали. Мы смеялись.

Но сейчас я задавалась вопросом: неужели кузина ненавидит меня?

Я замерла. Во рту стало сухо. Я была на грани того, чтобы снова начать размахивать руками.

— Карьер? — переспросила Софи. Она, видимо, поняла, что напала на какой-то след, и, как обычная тринадцатилетняя девчонка, теперь не успокоится, пока все не выведает. — Что за карьер?

Хеллер по-прежнему внимательно смотрела на меня в зеркало.

— Это удивительный карьер, ты сама увидишь, — заверила она Софи. — Он охватывает практически весь склон горы. И находится в паре километров от того места, где мы с Кейти выросли. Пятьдесят лет назад он был действующий, там тоннами добывали гранит и известняк, даже была вывеска о том, что камень для половины домов в Трентоне, столице нашего штата, был получен именно из этого карьера. Но потом, наверно, были исчерпаны все запасы гранита, а может, компания обанкротилась, в общем, горные работы завершились. Там до сих пор есть подземный источник, поэтому за пятьдесят лет карьер наполнился водой, и эта вода настолько чистая, что можно легко увидеть дно. Туда стали приезжать люди, чтобы насладиться прелестным видом, поплавать или просто отдохнуть.

— Хватит, — прошептала я, потому что говорить громче уже не могла. — Пожалуйста, хватит рассказывать об этом. Остановись сейчас же.

— Почему? По словам Хеллер, это прелестное место, — удивилась Софи.

— Кейти, — произнесла Хеллер, — нам нужно поговорить об этом. Весь уик-энд эта тема витала вокруг нас, а ты такая: «Ой, да вы что, все супер, все прекрасно», вот только ты не виделась со мной и никак не пыталась со мной связаться четыре года. До тех пор, пока я не стала кинозвездой.

— Это вообще никак с этим не связано, — ответила я, пытаясь сохранить ровный тон. — Я тогда чуть умерла. А тебе было все равно. Тебе всегда было пофиг.

— Это неправда, — возразила Хеллер. Теперь ее голос стал таким же серьезным, как мой.

Итак, переговоры начались, и я ни за что ей не уступлю.

— Ладно, — сказала я. — Ты можешь рассказать Софи. А после того, как расскажешь, мы больше никогда в жизни не будем поднимать эту тему. Ровно так же, как после окончания выходных нам уже больше не нужно будет раздражать друг друга своим присутствием.

— Боже мой! — воскликнула Софи. — Я сейчас услышу, типа, страшную тайну, которая преследует вас обеих целую вечность. Что-то вроде: вы вошли в заброшенный дом, кого-то там убили и съели. Или что вы были похищены инопланетянами, которые заставили вас танцевать перед ними, а потом они разослали ваше видео в инстаграм на другие планеты, чтобы вся вселенная смеялась над вами. Ну или что вы на самом деле эко-террористки под прикрытием, которые четыре года назад взорвали завод по производству подгузников из пластика. Конечно, вы не хотели причинить никому вреда, но один из взорвавшихся подгузников убил человека. Ух, я вся в предвкушении!

— В карьере была цепь, — начала рассказ Хеллер. — Она была прикреплена к огромному механическому рычагу, чему-то вроде крана. Эта штука использовалась для транспортировки гранита. Рабочие обвязывали гранитную плиту веревкой, прикрепляли ее к крюку на конце цепи и поднимали пластину вверх, а потом направляли туда, где стояли грузовики. Но даже после того, как работы по добыче гранита прекратились, а карьер наполнился водой, кран с цепью и крюком по-прежнему оставались там. Ну и некоторые стали бросать друг другу вызов: получится ли у тебя удержать равновесие, стоя на крюке и держась за цепь руками, пролететь над карьером и прыгнуть в воду — а там реально глубоко. Со временем это превратилось в некий ритуал: например, у выпускников Парсиппани перед окончанием школы; и на мальчишниках напившиеся парни притаскивали в карьер бочонок пива, врубали музыку и прыгали.

— Но иногда люди получали травмы, — перебила я Хеллер. По ее словам, получалось, что прыгать в карьер было нереально весело. — А один человек даже утонул. Это была шестнадцатилетняя девушка.

— Ого, — произнесла Софи.

— Потому что она закинулась кислотой и не соображала, что делает, — уточнила Хеллер. — После этого случая полиция установила вокруг карьера ограждение и предупреждающие знаки. Они пытались запретить людям не только прыгать, но и даже просто плавать и загорать на камнях. А это означало, что теперь все в Парсиппани подговаривали друг друга тайно туда проникнуть. Особенно часто этим занимались братья Кейти.

— Которые там вообще ни разу не были! — воскликнула я. — Они только говорили об этом, строили планы, но они никогда бы в жизни этого не сделали, потому что знали, что в таком случае наши родители убили бы их и отправили под вечный домашний арест.

— Братья Кейти постоянно нас дразнили, обзывали салагами, соплячками, «маленькими пирожочками-девчоночками».

— Ну это же была правда, — сказала я. — Во всяком случае я такой и была.

— Я просто не могла это больше терпеть, — продолжала Хеллер. — Насколько я себя помню, всегда, когда кто-нибудь говорил мне, что я чего-то не могу или что мне что-то запрещено, потому что я девчонка, или потому что я слишком маленькая, или потому что я — «трусишка» — что ж, лучше бы они этого не говорили.

— Вот поэтому-то я и обожаю тебя, — сказала Софи. — Например, однажды, играя куклой Анны Бананы, я заставила ее выбросить всех остальных моих барби в туалет и смыть их. А это получается если смывать только головы. И то — иногда волосы продолжают плавать в унитазе, крутясь в потоке воды, но удерживаясь на плаву.

— Это был мой тринадцатый день рождения, — продолжала Хеллер, — и, простите, но во многих культурах в этом возрасте ты уже считаешься взрослой. Блин, в некоторых странах тринадцатилетние девушки уже замуж выходят или работают, чтобы содержать свою семью.

Я собиралась объяснить Хеллер, что, так как мы живем в цивилизованной Америке, тринадцатилетним девушкам не нужно ничего это делать, но потом вспомнила, что Хеллер уже осуществила большую часть из перечисленного.

— Я уже чувствовала, — говорила Хеллер, — что готова стать суперзвездой или хотя бы просто известной, ну или на крайний случай, свалить нафиг из Парсиппани. Мне хотелось отметить это. Я больше не собиралась бегать от всего, что пугает меня до чертиков. Мне хотелось, чтобы Кейти пошла со мной, потому что она была моей самой лучшей подругой и ничего не имело значения, если со мной в это время не было Кейти.

Да, именно так четыре года назад Хеллер удалось уговорить меня забыть про родителей, закон и голос разума и отправиться с ней в карьер. Я четко понимала, что мы поступаем неправильно, но это был день рождения Хеллер, а ее мама совершенно об этом забыла.

Тетушке Нэнси и раньше случалось забывать о дне рождения дочери. На следующий день она обычно чувствовала себя ужасной матерью и пыталась искупить вину — устраивала Хеллер запоздалый праздничный ужин, заказывая суши в каком-нибудь тайском ресторанчике, или же заверяла Хеллер, что день рождения, вечеринки и торт — это всего лишь конструкт западного общества потребления и что по-настоящему самодостаточные личности не нуждаются в подобном. Хеллер всегда защищала тетю Нэнси, делая вид, что все хорошо, но мне кажется, сложно найти человека, который настолько самодостаточный, чтобы не желать отметить свой день рождения. Моя мама всегда помнила про день рождения Хеллер и напоминала об этом Нэнси, которая, тем не менее, все равно о нем забывала. Может быть, причиной было то, что празднование чьего-либо дня рождения напоминало тетушке Нэнси о ее возрасте и заставляло чувствовать себя старой. Моя же мама в этот день всегда приглашала Хеллер на кексики.

На тринадцатый день рождения Хеллер моих родителей не было в городе: они поехали во Флориду навестить мою бабушку Пегги, сломавшую бедро. Кэтрин было поручено следить за всеми остальными, но, так как детей было слишком много, а Кэтрин была занята сбором чемоданов в колледж, мне и Хеллер с легкостью удалось сбежать.

— Было около четырех часов дня, — рассказывала Хеллер. — Мы на велосипедах отправились к карьеру. Это был великолепный августовский день. В карьере никого не было, поэтому было очень тихо и спокойно, не считая криков птиц и шума маленького водопада. Думаю, я чувствовала себя довольной, потому что это был мой день рождения, и еще я изо всех сил пыталась не злиться на маму. Я знала, что Кейти много чего боялась, ну, практически всего на свете, так что я подумала, что и ей было бы неплохо сделать что-нибудь дикое. Ну, дикое в рамках Парсиппани.

Хеллер взглянула на меня в зеркало, провоцируя меня поправить ее. Я не могла. И все же она рассказывала лишь свое видение той истории.

Мне было ужасно страшно от того, что мы сбежали, от того, что до каменоломни нам пришлось ехать по очень узкой дорожке по какому-то жуткому лесу и, к тому же, я никогда раньше не была в карьере. У меня было чувство, что мы уехали очень далеко и уже пересекли границы Нью-Джерси, так что я могла только надеяться, что Хеллер в случае чего защитит меня и найдет дорогу домой.

— Когда мы туда приехали, я просто сгорала от нетерпения, — продолжала рассказ Хеллер. — Я была так рада сбежать от домашних проблем и мне просто не терпелось начать свою крутую новую жизнь. Схватив цепь, я встала на крюк. Чувствовала себя пиратом, поднимающим парус: было ощущение, будто я лечу или прыгаю с парашютом над океаном. Я раскачивалась туда-сюда и кричала во все горло, потому что это было невероятно здорово. Пролетев над карьером, я отпустила цепь и полетела. Казалось, что я лечу целую вечность, хотя прошло всего несколько секунд до того, как я оказалась в воде. Стояло лето, так что вода была теплая; перевернувшись на спину, я покачивалась на поверхности и смотрела вверх на небо, на гранитные уступы. Где-то вверху, у самого края карьера стояла Кейти.

— Кейти? — повернулась ко мне Софи. — Что ты сделала?

— Я… я… я наблюдала за прыжком Хеллер. Но она же способна на все, особенно если это что-то опасное. Мне не хотелось, чтобы Хеллер считала меня трусишкой, я хотела быть похожей на нее, и больше всего… Больше всего мне не хотелось быть похожей на себя. Я сейчас уже плохо все помню. Я думала, что я смогу измениться, что, к тому моменту, как я коснусь поверхности воды, я стану совершенно новым, храбрым, счастливым и классным человеком. Я ухватилась за цепь, но даже не могла подумать о том, чтобы ее отпустить, потому что было ужасно страшно. Цепь раскачалась всего на несколько сантиметров, но я была слишком напугана, чтобы прыгнуть обратно на берег или раскачаться как следует и прыгнуть вниз, как это сделала Хеллер. Хеллер кричала: «Кейти, давай! Тебе понравится! Вода такая теплая! Не будь ребенком! Хватит тянуть!». Я попыталась качнуться обратно, используя вес своего тела, но я была слишком неуклюжей и не знала, что делаю, и… моя рука соскользнула. Я попыталась удержаться другой рукой, но не смогла. И я… упала.

— Боже-боже-боже-боже! — ужаснулась Софи.

— Я упала, не могу точно сказать, насколько далеко, но сначала врезалась в камни и только потом плюхнулась в воду. Но к тому времени я была уже без сознания.

— Я оттащила Кейти к берегу, — сказала Хеллер. — Я не знала, жива ли она. Я начала кричать в надежде, что, может быть, рядом окажется кто-то, кто сможет помочь, но никого не было. Я позвонила 911 и села рядом с Кейти. Пыталась делать ей искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Наконец, появилась скорая и полицейские машины.

— Я целую неделю находилась в коме, — сказала я. — Врачи пытались откачать образовавшуюся в моем черепе жидкость. Еще у меня были сломаны рука и тазовая кость. Когда я, наконец, пришла в сознание, мне пришлось еще целый месяц оставаться в больнице, потому что врачи боялись, что у меня могут быть необратимые повреждения головного мозга. Потом они все-таки решили, что все нормально и все заживет, и отпустили меня домой.

Я потерла руки, потому что, вспоминая эти события, вдруг почувствовала себя ужасно замерзшей. Моя левая рука иногда до сих пор болела из-за находящегося в ней стального штифта.

После этого я больше не видела Хеллер и не разговаривала с ней. Мы вновь увидели друг друга только два дня назад.

Я никогда никому не рассказывала эту историю. В моей семье знали все до последней детали и никогда не поднимали эту тему. Хотя даже сейчас время от времени я замечаю встревоженные взгляды моих родителей, как будто они еще сомневаются — неужели я правда выжила. Я знаю, что обычно, рассказав секрет или признавшись в чем-либо, человек чувствует себя лучше, как будто у него гора с плеч упала. Но я понятия не имела, как я себя сейчас чувствовала. Я избегала смотреть на Хеллер.

— Нам нужно это сделать, — подвела итог Софи. — Далеко до этого карьера?

 

Глава 31

Цепь

К тому времени, как Хеллер привезла нас к карьеру, уже начинало вечереть, но по-прежнему светило солнце. Не знаю, что я ожидала там увидеть, но все выглядело точно так же, как четыре года назад. Карьер был одновременно и прекрасным, и устрашающим — как пикник на Луне. Те места, где шахтеры и их машины прогрызались сквозь камень, были хорошо различимы, но деревья, трава и виноградная лоза захватили все, где можно было найти хоть немного почвы, и даже пробивались сквозь трещины в камне.

Ветра практически не было, и не было видно ни одного живого существа, так что поверхность воды была спокойной, лишь с переливанием солнечных бликов. Карьер был слишком маленьким, так что язык не поворачивался назвать его озером, но все-таки он был намного шире и глубже любого пруда. Заграждение до сих пор было на месте, правда оно уже порядком поржавело; по углам висели обрывки желтой ограждающей ленты, которой обычно оцепляют место происшествия. Не знаю, осталась ли там эта лента после того, что произошло четыре года назад, или с тех пор были и новые несчастные случаи.

— Пошли. — Хеллер повела Софи вокруг ограждения к пласту горной породы, выступавшему над водой.

Мне следовало остановить их. Мы рассказали Софи, что произошло. Мы увидели карьер. Хеллер знала, что это последнее место на свете, где мне хотелось бы очутиться. Зачем она меня мучает? Почему она хочет, чтобы я вновь пережила худший момент в моей — да и в ее — жизни? Почему мы не можем просто вернуться в машину?

И потом я поняла почему. Хеллер хотела убедить себя, что она ни в чем не виновата. Кузина хотела доказать, что она по-прежнему храбрее и сильнее меня.

— Это выглядит, будто… будто сюда упал метеорит, — проговорила Софи. — Или как лежак для лохнесского чудовища, когда оно прибывает сюда с визитом.

— Мне здесь очень нравится, — сказала Хеллер, глядя на воду. — Здесь до сих пор вода такая прозрачная, что можно дно увидеть.

Мне совсем не хотелось подходить еще ближе к воде, чтобы проверить, так ли это, и уж тем более приближаться к крану, который до сих пор возвышался над карьером с крюком на цепи. Кран стал еще ржавее, его зеленая краска потускнела и осыпалась лохмотьями. Не знаю, почему полиция не убрала этот сгнивший механизм — может быть, он слишком крепко засел в своей цементной основе.

— Нам не надо было сюда приезжать, — сказала я. — Нам лучше уйти. Прямо сейчас.

— Кейти, все нормально, — ответила Хеллер. — Тебе ничего не придется делать. Это только для Софи; а я покажу ей, как это делается.

Хеллер взглянула на меня, но я не смогла прочитать ее выражение лица. Она бросала мне вызов? Или это было что-то другое? Неужели она… она будто хочет, чтобы я что-то поняла?

Хеллер и Софи скинули всю одежду до нижнего белья. Розово-голубой хохолок Софи выглядел еще более странно в сочетании с ее пухлым белым телом и кислотно-зелеными лифчиком и трусами, с рисунком в виде голов черных кроликов со знаком Х на глазах — как будто их торкнуло электрошоком.

— Итак, Софи, — произнесла Хеллер, — вся штука в том, что тебе сначала надо как следует раскачаться, а потом отпустить цепь, когда будешь готова.

— Думаю, я все поняла, — ответила Софи, дрожа как осиновый лист — то ли от страха, то ли оттого, что она была практически голышом.

— НЕТ, — произнесла я настолько решительно, насколько могла. Услышав собственный голос, я поразилась, насколько убедительно он прозвучал.

— Кейти, я же сказала, — вздохнула Хеллер, — тебе ничего не нужно делать. Ты можешь просто стоять и смотреть.

— Что, прости?

— Это касается только меня и Софи.

— Хеллер, — произнесла я дрожащим от ярости голосом. — Ты действительно считаешь, что это меня не касается? Ты, блядь, реально так думаешь?

Я просто не могла поверить в то, что только что произнесла матерное слово, но мне это было действительно необходимо. Хеллер постоянно материлась, так что ее ругательства практически потеряли значение. А вот матерное слово в моих устах просто шокировало Хеллер и Софи.

— Кейти? — поразилась Хеллер.

— Ты в порядке? — спросила Софи.

— Нет, я не в порядке, — ответила я несмотря на то, что раньше никогда бы не призналась, что что-то не так. Я никогда ни на что не жаловалась. Я была таким ребенком, которого и родители, и все вокруг считали настоящим подарком — ведь со мной никогда не возникало проблем. Я была девочкой, у которой всегда все отлично, ну или которая лгала, притворяясь, что все хорошо. Так было до сегодняшнего дня.

— Я чуть не сдохла здесь! — крикнула я. — Я неделю была без сознания. Из-за тебя. А ТЫ ДАЖЕ НЕ ПРИШЛА МЕНЯ НАВЕСТИТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ ПОЗВОНИЛА. МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ДАЖЕ НЕ ПОЗВОНИЛА МНЕ.

— Я хотела! Но мне не разрешали разговаривать с тобой. Твои родители были против! Моя мама была против! Я не виновата!

— Ты не виновата? Ты правда так считаешь? Хеллер, ВСЕ, что произошло в тот день, было только по твоей вине! Я бы никогда не пришла сюда, если бы ты меня не заставила! Я бы никогда не прыгнула, если бы ты не обзывала меня тряпкой, слабачкой и трусишкой-Кейти!

— Я ПЫТАЛАСЬ ТЕБЕ ПОМОЧЬ!

— ТЕМ, ЧТО ЧУТЬ НЕ ОТПРАВИЛА МЕНЯ НА ТОТ СВЕТ? Софи, не слушай ее. Это полностью в духе Хеллер. Она берет на себя главенство, и рядом с ней ты кажешься себе просто ничтожеством. У нее получается представить все как веселое сумасшедшее приключение, но только до тех пор, пока веселье не заканчивается. Пока кто-то не получает повреждения. Пока кто-то чуть не умирает!

— Заткнись, Кейти! — бросила Хеллер. — Не понимаю, о чем ты вообще.

— А я вот очень ясно понимаю, о чем я! Я знаю о тебе все! Это я была здесь четыре года назад! Я послушала тебя!

— НУ И ПРАВИЛЬНО СДЕЛАЛА! — крикнула Хеллер, делая шаг мне навстречу. — Ты всегда такая! Этакая маленькая, блядь, правильная девочка! В точности, как все говорят, все, перед кем ты всю свою жизнь стелешься! Лишь бы они сказали: «Посмотрите на Кейти! Она такая умная! У нее такие отличные манеры! Ее родители так ею гордятся!» А ты до сих пор ВСЕГО на свете боишься! И ты действительно этого хочешь? Прожить в страхе всю свою оставшуюся жизнь? Таким ты человеком хочешь быть?

— Эй, — позвала нас Софи встревоженным голосом. — Пожалуйста, не ссорьтесь. Блин, вы же были друзьями, так? Лучшими друзьями?

— Друзьями? Ты уверена? — усмехнулась Хеллер.

— Я уже не знаю! Разве друзья не должны любить друг друга? Разве друзья не должны пытаться встретиться, несмотря на запреты? Хеллер, я ведь тебя любила и ждала. Хоть чего-нибудь. Но ты была слишком занята. Ты ведь стала звездой. Вот поэтому у тебя и нет друзей — настоящих друзей. У тебя есть фанаты, фолловеры, хейтеры и сталкеры, но у тебя нет ни одного настоящего друга.

— Хеллер? — удивилась Софи. — Это что… правда?

Теперь Хеллер смотрела на меня совершенно по-другому. Она глядела на меня так, будто желала меня убить. Нет, я не впала от этого в панику, но это заставило меня вздрогнуть. И еще мне стало невероятно грустно — так грустно мне раньше никогда не было, даже в больнице. Хеллер была права. Я буду грустить и бояться всю свою оставшуюся жизнь. И всегда буду одна.

— Я прыгну первой, — бросила Хеллер. Она встала рядом с краном в своем дорогущем кружевном белье черного цвета.

Ее босые ноги были расставлены, а руки подняты высоко над головой. Своим самым громким голосом, голосом актрисы она объявила:

— Я — Хеллер Харриган, номинантка на премию «Эмми» и Лучшая начинающая актриса по мнению зрительского голосования! Во имя Анны Бананы, Линнеи и всех сумасшедших девчонок на свете, я покорю этот карьер! Потому что я ничего не боюсь!

Она ухватилась за цепь, балансируя одной ногой на крюке. Даже в детстве Хеллер все время вела себя так, будто она в кино, а вокруг нее камеры и миллионы зрителей. Кузина действительно была отличной актрисой; она была звездой с самого рождения.

Хеллер завопила как Тарзан, или как человек, который только что выиграл в лотерею, или как кто-то, кто решил своим криком заглушить все проблемы в своей жизни, и полетела над карьером. Затем она начала выделываться, крутясь на цепи так быстро, что превратилась просто в размытое пятно. Потом сестра сосредоточилась и качнулась так сильно, что ее тело стало практически параллельно воде. И отпустила цепь.

Падая, Хеллер широко улыбалась и размахивала руками, пытаясь показать, какая она смелая и свободная, но, когда она ударилась о поверхность воды, на ее лице возникло удивленное выражение — как будто Хеллер на секунду забыла про то, что там вода. Она пропала из вида на несколько секунд и не выныривала на поверхность так долго, что мы с Софи уже начали волноваться, что что-то пошло не так. Я вообще подумала, что, возможно, Хеллер специально пытается утонуть, чтобы отомстить мне. Чтобы продемонстрировать некий ужасающий финал саморазрушительного поведения. Чтобы последнее слово осталось за ней. Но тут Хеллер вынырнула из воды. Ее волосы прилипли к спине.

— ВАУ!!! — завопила она. — Вода теплая, но холоднее, чем я ожидала! Но все равно классная! Блин, здорово! Софи, ты готова?

Софи бросила на меня взгляд, а потом подбежала и обняла меня, чего я совсем не ожидала. Она была немного вспотевшей и пахла апельсинами и фиалками.

— Мне очень страшно. Я боюсь умереть. Я боюсь, что мне снова придется ложиться в больницу. Я боюсь того, что моим родителям снова придется смотреть, как меня тошнит. Я боюсь всего. Но я больше не хочу бояться.

— Софи, ты не обязана этого делать. Я не знаю, станет ли тебе хоть чуточку менее страшно благодаря этому прыжку. Возможно, тебе станет только холодно и мокро, а еще ты вполне можешь получить серьезные повреждения. Даже если ты решишь не прыгать, я все равно буду считать тебя самой храброй девочкой на свете.

Софи на секунду задумалась.

— Нет, я хочу это сделать. Я должна. У больных раком детей редко выпадает такой случай.

Софи взвизгнула — так обычно в ужастиках кричат те, кого закололи вилами. Она подбежала к цепи, уставилась на нее и схватилась за нее руками. Повторяя движения Хеллер, она обхватила одной ногой цепь, а второй оттолкнулась от уступа. Сначала ей никак не удавалось толком раскачаться, и она двигалась очень медленно.

— Как маятник! — крикнула Хеллер, плавающая на спине. — Вперед-назад! Вперед-назад!

С каждым разом наклоняя тело все больше вперед, Софи смогла раскачаться получше. В ней не было грации Хеллер, но тем не менее она хорошо справлялась. Неожиданно ее нога соскользнула, и я в ужасе задохнулась; однако Софи очень крепко вцепилась руками и смогла удержаться. Она раскачалась так сильно, что в один момент цепь изогнулась в виде буквы «L», и именно тогда Софи, крикнув: «Дерьпец всему!», отпустила цепь. Софи летела вниз, размахивая руками и ногами во все стороны. Она была похожа на мультяшного кролика, который пытается очень быстро бежать в воздухе. Обхватив колени руками, Софи прижала их к груди и вошла в воду, подняв фонтан брызг.

— Классическая бомбочка! — крикнула Хеллер. — Софи, это было круто!

Почти тотчас же Софи вынырнула, отплевываясь. Ее мокрый хохолок свесился на одну сторону. Она радостно затрясла кулаком, а Хеллер подплыла ее обнять.

— Да! — кричала Софи. — Я прыгнула с цепи! И даже не потеряла трусы!

До этих выходных у меня было четкое представление о себе, ну или хотя бы о том, каким человеком я хочу быть. Мне хотелось быть чем-то средним между девочкой-скаутом, директрисой и монахиней, с кучей медалей и наград за хорошее поведение, от которых я бы скромно отказалась. Я бы пошла в Технический университет Парсиппани, получала бы там только отличные оценки, и я бы не только оплачивала все налоги нашей семьи, но и путешествовала в разные неразвитые страны как миссионер организации «Бухгалтеры без границ». Я была бы в точности тем, чем описала меня Хеллер — ханжой в старушечьих панталонах. Я бы провела всю жизнь с опущенной головой, ведя себя как хорошая девочка и отчаянно пытаясь в глубине души не гордиться тем, какая я идеальная. Потому что в ту же секунду, когда я себе это позволяла, в тот же момент, когда я разрешала себе испытать счастье, гордость за себя, разрешала себе побыть немного странной, немного другой — именно в этот момент из своих подземных пещер с рыком появлялись мои собственные Раковые короли — Монстр Тревожность и Гоблин Вина, которые отправлялись на мои поиски, хихикая в предвкушении добычи.

И вот сейчас эти монстры снова заглотили меня к себе в пасть и устроили из меня ликующее перетягивание каната. У меня сперло дыхание, я слышала, как спешат в мою голову жестокие мысли и насмешки, которые все, как одна, убеждали меня в том, что я никчемная, жалкая и бесполезная. Мое горло пересохло, руки сжались в кулаки. Я как сумасшедшая начала бешено оглядываться в поисках деревьев, которые можно было бы пересчитать, автомобильных номеров, в которых не встречается ужасающая цифра 9, или хотя бы туалетной комнаты, где я могла бы снова и снова мыть руки — но только не общественного туалета, где все микробы заполонили бы мое тело и съели бы меня заживо.

Либо я, либо эти монстры, и это схватка не на жизнь, а на смерть. Я приказала своим ногам двигаться, чтобы подойти к крану. Четыре года назад цепь просто была влажной, от того-то моя рука и соскользнула. Я скинула обувь, сняла один из гольфов и натянула его на руку в виде защитной перчатки, с помощью которой смогла крепко ухватиться за цепь. Я слышала, как где-то внизу Хеллер и Софи кричат мое имя. Я поставила ногу на вершину крюка; потом, ухватившись другой рукой за цепь, качнулась всем телом и полетела над водой. Я слышала, как поскрипывает кран, чувствовала прохладный ветер, охватывающий мое тело, а садящееся солнце слепило мне глаза.

Я раскачивалась все сильнее и сильнее. Казалось, что если я сейчас отпущу цепь, то приземлюсь на противоположном конце карьера. Не знаю, к лучшему или к худшему — но раз дело касалось меня, то, скорее всего, к худшему — я решилась это сделать.

Я решилась на самый безумный, самый дерзкий, самый безответственный поступок в своей жизни — но не потому что меня подначивала или унижала Хеллер, нет — потому что этого хотела я сама. Мне это было необходимо. Мне нужно было перестать ненавидеть Хеллер, прекратить прятаться в своем пиджаке и бояться всего до такой степени, что это станет намного страшнее, чем утонуть. Я должна была спасти свою жизнь. Или покончить с ней.

Я раскачалась насколько это было возможно и отпустила цепь. Падая, я услышала громкий скрежет и увидела, что в нескольких метрах над моей головой ломается механический кран, который под моим весом вырвался из своей зацементированной основы, и теперь сотни килограммов ржавого металла летят прямо на меня, в то время как Софи и Хеллер визжат от ужаса.

Я ударилась об воду, погрузилась вниз, и всего в нескольких сантиметрах от меня упал в воду механический кран. Я почувствовала, как металлический кусок с рваными краями задел мой локоть. Вода пенилась и бурлила так, что было невозможно что-либо увидеть.

Я вынырнула из-под воды, а Хеллер и Софи тут же схватили меня за руки и потащили к берегу. Кран и цепь с крюком были уже глубоко под нами, оседая на дно карьера. Насколько я могла судить, я была мокрая, крашенная, с пирсингом и задыхающаяся от нехватки воздуха, но без повреждений.

И тут я услышала сирены полицейских машин, которых было точно больше, чем одна, приближающиеся все ближе и ближе.

 

Глава 32

Виновна во всем

И вот я в тюремной камере — там, где мне и место; а вот куда полиция отправила Хеллер и Софи, понятия не имею. Я собираюсь признать вину за все, в чем меня будут обвинять, чтобы избежать совершенно ненужного судебного разбирательства и начать отбывать свой, скорее всего, пожизненный срок в тюрьме, находящейся как можно дальше от Нью-Джерси — потому что я не хочу, чтобы члены моей семьи чувствовали себя обязанными меня навещать, ну и чтобы им не пришлось читать все эти унизительные заголовки, типа «Каторжница Кейтлин, позор семейства Синглберри» или «Преступно-безумная Кейтлин: панк Парсиппани».

Так как теперь я не пойду учиться в колледж, я решила провести свой тюремный срок, выполняя самую унизительную работу: например, на коленях отскребая зубной щеткой тюремные туалеты или каждое утро заправляя кровати других заключенных, даже если они меня об этом не попросят. Я смогу стать частью тюремного пастырства и буду учить преступников, севших за поджоги, делать пожаробезопасные рождественские венки; мой пример будут использовать, чтобы нагонять ужас на трудных подростков, которых приводят на экскурсию в тюрьму ради исправления — я была бы отличной иллюстрацией того, что происходит, когда человек принимает одно неправильное и грешное решение за другим. Также я решила, что на протяжении всей оставшейся жизни я буду носить лишь один гольф как символ раскаяния и сожаления, и, может быть, в тюремной комнате для рукоделия я даже вырежу из дерева распятие, на котором Иисус тоже будет лишь в одном спадающем носке.

— Тебя за что? — спросила девчонка в байкерской куртке. — Дорогу перешла в неположенном месте? Книжки в библиотеке просрочила? Надула кого-то в «Скраббл»?

— Мисс Синглберри? — позвал меня охранник в форме. — Прошу следовать за мной.

Ну вот, сейчас охранник возьмет у меня отпечатки пальцев, сделает снимки для досье, и если я буду на них с этими искромсанными волосами и пирсингом, эти фотографии точно можно будет использовать для социальной рекламы против курения или наркотиков. Однако вместо этого охранник повел меня по коридору в зал заседаний, где стоял длинный стол, окруженный складными стульями. Здесь мои мама и папа, тетушка Нэнси, Дейв и Барбара Шулеры и Уайатт. Здесь же сидят закутанные в пледы Софи и Хеллер, хотя сама я намеренно осталась во все еще мокрой юбке и остатках блузки — потому что большего я не заслуживаю. Когда я вижу всех этих людей перед собой, я даже не знаю, у кого первого мне просить прощения. Я бегу к родителям, они обнимают меня, а я выпаливаю:

— Простите, простите меня, я самый плохой человек на свете…

— Тише-тише, — утешает меня мама. — Ты в безопасности, все здоровы, и это единственное, что имеет значение…

— Что, даже хуже Гитлера? — подначивает меня папа, улыбаясь, и это ужасно сбивает с толку и даже раздражает меня, потому что я тут вообще-то пытаюсь признаться в грехах, извиниться и принять заслуженное наказание. Поэтому я говорю:

— Пап! Я намного хуже Гитлера! Ты только посмотри на мои волосы!

— Его честь судья Генри Брюс Дрендоуэр, — объявляет пристав. — Прошу всех встать.

Все встают, и в комнату заходит судья Дрендоуэр, правда на нем почему-то нет судейской мантии. Он немного старше моего папы, и кажется, что ему совсем не хочется здесь находиться, особенно в воскресенье. Я слышу, как тетушка Нэнси бормочет себе под нос: «Фашистский подстрекатель». Я сама слышала, как эту же фразу она бросала официанту, который принес ей недостаточно хлеба, регулировщику, который убеждал ее подождать зеленого светофора, и продавщице тыкв, обсчитавшей ее на ферме.

Судья с х