Георг II, Георг III и Гораций Уолпол

Как и все, кто интересуется жизнью английского общества XVIII века, я люблю Горация Уолпола. Он был четвёртым сыном графа Роберта Уолпола, премьер-министра Англии, хотя сам никогда не использовал отцовский титул. Гораций не участвовал в политической жизни, не обладал влиянием в обществе и привлекательной внешностью – и вообще ничем особо не выделялся. Однако его можно назвать умным, наблюдательным и язвительным острословом. Кроме того, он явно не страдал от отсутствия вдохновения. Его письма позволяют из первых рук получить самые подробные представления об английском обществе середины XVIII столетия. Я в неоплатном долгу перед этим человеком, поскольку именно благодаря одному из его посланий я смогла описать то, что лорд Джон видел и слышал на торжественных похоронах короля Георга II.

Ниже приводится письмо, в котором Уолпол подробно рассказывает об этих похоронах. Думаю, вам будет любопытно сравнить его отчёт с тем, как я использовала его в 43 главе «Шотландского узника». Правда, письмо я немного подсократила. Когда в руки попадает такое щедрое и красноречивое историческое свидетельство, велико искушение использовать его в полном объёме. Однако я знаю: лучше таким искушениям не поддаваться. Ведь задача художественного произведения – рассказать конкретную историю, не увязая в красочных деталях, которые отвлекут на себя внимание. И неважно, насколько эти детали интересны.

Зачем мне понадобилось включать в сюжет повести королевские похороны? Причин тому несколько. Во-первых, именно там лорд Джон стал размышлять о преемственности и догадался, почему Джейми решил остаться в Хелуотере. Во-вторых, это один из поворотных моментов мировой истории, который а) даёт читателю привязку к конкретному периоду; б) метафорически акцентирует внимание на завершении миссии братьев Грей; в) отмечает поворотный момент в отношениях лорда Джона с Джейми Фрейзером и г) открывает новую главу как в личной жизни персонажей, так и в истории человечества. Ведь именно во время правления Георга III (кстати, Георгу II он приходился внуком, а не сыном) восстали и получили независимость американские колонии. И в более поздних книгах «Чужестранки» мы увидим, как эти события повлияют на жизнь лорда Джона, Джейми Фрейзера и Уильяма.

 «Джорджу Монтегю, эсквайру.

Арлингтон-стрит, 13 ноября 1760 г.

… Знаешь, прошлым вечером мной овладело любопытство, и я пошёл на похороны. Я никогда не видел королевских похорон. Но попасть на церемонию не составило никакого труда. Видишь ли, я отправился туда как ничтожный отпрыск высокого сановника – каковым я на самом деле и являюсь. И моему взору предстало величественное зрелище. Достойное впечатление производили и убранные пурпуром склеп принца, и шесть огромных роскошных серебряных канделябров на высоких подставках, и множество других серебряных светильников, которые освещали гроб, стоявший под балдахином красно-фиолетового бархата.

Посмотреть на склеп привезли даже ливийского посла с сыном. Всё было чрезвычайно торжественно. Гвардейцы пехоты выстроились в два ряда, каждый седьмой из них держал факел. Все, кто пришёл проститься с королём, двигались между этими рядами. Позади пехотинцев выстроилась конная гвардия. Офицеры сидели на лошадях с саблями наголо и с траурными повязками. Слышались негромкая барабанная дробь и приглушённый посвист флейт, перемежаемые мерным звоном колоколов и ежеминутными выстрелами траурного салюта из маленьких пушек. Очень пышно и печально.

Пленительная картина открылась при входе в аббатство, где нас встретили настоятель и каноники в богатых одеждах, а также хор и благотворители, которые держали факелы. Аббатство освещалось так ярко, что гробницы, боковые приделы и узорчатые переплёты сводов можно было разглядеть гораздо лучше, чем днём. Всё сияло, поражая chiara scuro – игрой светотени. Не хватало только благовоний и пары-тройки священников, служивших мессу за упокой усопших в часовенках. Однако никто не смог бы попенять устроителям на то, что церемония менее пышна, чем у католиков. Я с ужасом ждал, что меня поставят в пару с каким-нибудь десятилетним мальчишкой, но распорядители были не слишком внимательны, и я прошёл с Джорджем Гренвиллом. Он выше и старше меня, и при нём мне пришлось держать себя в рамках приличий.

Когда мы подошли к часовне Генриха VII, вся торжественность и благолепие испарились. За порядком никто не следил: люди сидели или стояли, где могли и где хотели. Сгибаясь под огромным весом гроба, дворцовые стражи взывали о помощи. Епископ читал отвратительно и делал ошибки в молитвах. Прекрасные строки о мужчине, который рождён от женщины, он не прочёл, а почти пропел; а гимн был утомительно бесконечным и совершенно неподходящим: с равным успехом его можно было выбрать для церемонии бракосочетания. 

Привлекал внимание герцог Камберленд – один из самых значимых участников церемонии. Интерес к нему подогревался великим множеством печальных обстоятельств. На герцоге был тёмно-коричневый парик «адонис» и чёрная мантия со шлейфом в пять ярдов. Разумеется, похороны отца – событие не из приятных, к тому же около двух часов он был вынужден стоять, терпя чудовищные боли в ноге. Недавно герцог перенёс апоплексический удар, и его одутловатое лицо перекосило: одна половина лица безжизненно обвисла, и глаз почти не открывался. Кроме того, герцогу отвели место прямо у входа в склеп. Судя по всему, Камберленд и сам в ближайшее время может там оказаться. Вдумайся, насколько жуткая ситуация! Однако герцог перенёс всё это с невозмутимым выражением лица.

Шутовское поведение герцога Ньюкасла совершенно не вязалось с мрачной церемонией. Как только он вошёл в часовню, то сразу же зарыдал и поспешил усесться. Над ним, предлагая нюхательные соли, тут же захлопотал архиепископ. Однако любопытство Ньюкасла оказалось сильнее: его притворный приступ прекратился, и он принялся разглядывать в монокль тех, кто явился в часовню. Причём одной рукой он держал монокль, а другой – утирал глаза. Затем им овладел страх подхватить простуду. И, чтобы не замёрзнуть на холодном мраморном полу, Ньюкасл наступил на шлейф мантии Камберленда. Тот, помирая от духоты, вдруг почувствовал, что его что-то тянет вниз, гневно обернулся и обнаружил, что на его мантии стоит брат. Всё было похоже на театральную постановку: этот гроб в склепе, эти скорбящие с факелами. Клаверинг, главный камердинер, отказался сидеть возле тела усопшего и, по приказу короля, был уволен.

Что тут ещё рассказывать? Разве что самую малость, совершеннейший пустяк. Король Пруссии полностью разгромил маршала Дауна. Месяц назад об этом потрясающем известии трубили бы на каждом углу. Сегодня же эта новость выеденного яйца не стоит. Всего лишь один из вопросов в череде таких важнейших проблем, как: «Кто теперь будет главным камердинером? Какой пост займёт сэр Т. Робинсон?» Я был сегодня в Лейстер-Филдс: народ волнуется, хотя вряд ли это продлится долго. Спокойной ночи.

Твой самый покорный...»