Праздник на Форумной площади

 

Нашу космольскую ячейку возглавляет тот самый Реут, который был моим выборщиком и вызвал у меня (как, судя по всему, и я у него) жгучую неприязнь. Впрочем, со всеми, кто ему подчинен, он держится высокомерно – с одними подчеркнуто сухо, с другими просто похамски (я бы такого обращения не стерпел!), с третьими, из числа подхалимов, снисходительно.

Как‑то после собрания, на котором Реут выговаривал нам за общественную пассивность, я спросил его:

– Ты ведь закончил цикл обучения тремя или четырьмя годами раньше меня. И куда тебя распределили? Какова твоя специальность?

– Я не распределялся на бирже, – с чувством собственного Прево‑сходства ответил он. – Активистов отбирает для политической работы лига.

– Значит, руководство ячейкой – твоя работа?

Он посмотрел на меня так, словно я сморозил глупость.

– Да, пока я работаю в космоле.

– Что значит «пока»? – не понял я.

– Меня обещают перевести в аппарат лиги.

– О‑о! У тебя большое будущее!

Реут не уловил иронического смысла моих слов. Взглянул благосклонно, впервые с момента нашего знакомства.

– Такими, как я, не разбрасываются.

– Ты, наверное, и родился активистом?

На этот раз насмешка попала в цель. Безбровое, рыхлое, мучнистое лицо Реута, обычно скованное неподвижностью, словно раз и навсегда надетая маска, перекосилось, пошло красными пятнами, напоминающими свежие ожоги. В рыбьих глазах полыхнула ненависть.

– Дошутишься, – сказал он с угрозой.

– Все может быть, – ответил я.

К этому времени мне было уже кое‑что известно о другом Реуте, совсем не похожем на того надменного, не признающего чужих мнений руководителя, с которым имели дело мы…

На Форумной площади состоялся День космола – наш ежегодный праздник.

Я люблю это место за редкий для Космополиса простор, головокружительно высокие своды. Ночами я пробирался сюда, чтобы побродить по металлической брусчатке, вскарабкаться на верхнюю эстакаду и с нее обозреть утопавшие в полумраке эллиптические стены, создающие иллюзию ничем не ограниченного пространства. Мне казалось, что я смотрю в даль Вселенной. Мечталось, что когда‑нибудь смогу отправиться туда в поисках новых миров и судеб…

Праздничная площадь была неузнаваема. Свисали голубые полотнища. Куда ни глянь, – лозунги. Я знал их наизусть и всей душой поддерживал. Но почему действительность не всегда соответствует благородным словам, сопровождающим меня с самого рождения?

На возведенную накануне трибуну поднялись Урм, Реут и другие руководители космола. Заполненная космольцами площадь сдержанно шумела.

Но вот к трибуне подкатил энергомобиль. Я не поверил глазам: с трибуны опрометью сбежал Реут, распахнул дверцу и склонился в угодливом поклоне.

Из энергомобиля пыхтя вылез полный, одутловатый пожилой человек и, похлопав Реута по плечу, поднялся на трибуну. Реут шел сзади на полусогнутых ногах, поддерживая старика под локоток.

По толпе прокатилось:

– Тис… Тис… Тис…

Я был ошеломлен. Пытался и не мог найти сходство между шумно дышавшей тушей и героем моего детства – молодцеватым, подтянутым Тисом, чьи портреты, наравне с портретами Лоора, смотрели на меня со стен отсеков и шлюзов.

Невольно вспомнились возмутительные слова Асды: «Приспешник, который мечтает стать «отцом и учителем».

Странное дело: сейчас эти слова вовсе не казались мне возмутительными. Слушая цветистую речь Тиса (точнее, фонограмму, потому что голос был не в ладу с движениями губ), я подумал:

«Неужели она права?»

А толпа затаила дыхание: не каждый день удается увидеть и услышать великого человека, спасшего Космополис от изменников, которые продались «призракам»!

Стоявшие на трибуне также не спускали глаз с оратора. Лишь Урм – не померещилось ли? – водил глазами по рядам, как будто выискивал кого‑то. Вот наши взгляды встретились, и он подмигнул мне. А может, просто моргнул?

 

Взгляд на Гему

 

И все же странный человек этот Урм! Такой же функционер, как Реут, даже рангом повыше – младший советник самого Лоора, – а ведет себя просто, не важничает…

Но что я знаю о нем? Открытый, обаятельный. Так почему же, если он такой хороший, не откроет глаза Лоору на злоупотребления администраторов? Ведь вождь может просто не знать об этом. Наверняка не знает!

Да… все не так просто. Урм умнее Реута, это очевидно. В остальном же между ними вряд ли есть разница!

Так я думал об Урме до вчерашнего дня. И как раз вспоминал о нем, когда почувствовал на плече его сильную руку. Разумеется, наша встреча была случайной, только не слишком ли часто стала повторяться случайность?

– Торопишься к Асде? – улыбнулся Урм.

Надо же, запомнил!

– Да нет… Просто прогуливаюсь, – уклончиво сказал я.

– Хочешь, пойдем ко мне?

Вот это неожиданность! У нас ведь не принято приглашать друг друга в гости. Да и как бы я мог позвать к себе Урма, если сам с трудом втискиваюсь в свою узкую, словно пенал, жилую секцию, а уж вдвоем с Асдой…

Я представил себе Урма на месте Асды и невольно рассмеялся: уж больно нелепая картина возникла в воображении!

– Что тебя рассмешило? – спросил Урм удивленно.

– Да так… Вспомнил кое‑что.

– Ну, решайся!

– Пошли, – кивнул я.

Мы поднялись на верхний ярус, пересекли аппарель и по нескольким переходам дошли до Базы.

У входа в центральный тамбур стоял сотрудник охраны верности в яркокрасном парадном комбинезоне с боевым излучателем на поясе – «верняк», как говорили мы для краткости, вкладывая в это слово и скрытую насмешку, и боязливое уважение.

Служба верности, сокращенно «СВ»… Эти две буквы вызывали у нас дрожь. Могущественная СВ властвовала над нашими жизнями, и это было так же привычно, казалось таким же естественным, как вращение Космополиса вокруг Гемы, а Гемы вокруг Яра.

Иногда я задавал себе вопрос, из тех, что остаются без ответа: кто правит нами, лига или СВ? Однажды даже спросил об этом Асду. У нее ведь не бывает безответных вопросов…

– Да это одно и то же! – брезгливо сказала она.

«Абсурд!» – подумал я, но, вопреки обыкновению, спорить не стал: тема была из самых скользких…

Младший советник вождя протянул «верняку» шестигранный жетон. Урм отличался спортивной фигурой и завидным ростом, но рядом с массивным сотрудником СВ выглядел мальчишкой.

Казалось, алый комбинезон вот‑вот треснет на могучем торсе «вер‑няка», вперившего в меня пронизывающий и вместе с тем бесстрастный взгляд. Взгляд робота.

– Этот со мной, – небрежно проговорил Урм.

«Верняк» топнул два раза, отдавая честь, и вложил жетон в прорезь автомата‑опознавателя. Дверь в тамбур открылась. Мы вошли в лабиринт старой Базы.

Поблуждав по нему, оказались в ярко освещенном туннеле, по сторонам которого виднелась редкая цепочка пронумерованных дверей.

Подойдя к одной из них, Урм прикоснулся жетоном к глазку запорного устройства и пропустил меня вперед.

– Вот это да! – не удержался я от восклицания.

Просторное помещение, куда мы вошли, даже отдаленно не напоминало мою жилую секцию. Вдоль стен до потолка стояли стеллажи. На одних виднелись ряды книг, на других – выдвижные ящики с мнемокристаллами, на третьих – предметы, назначение которых явилось для меня загадкой: я столкнулся с ними впервые.

Урм явно испытывал неловкость, наблюдая мое замешательство.

– Все это необходимо мне для работы, – как бы оправдываясь, сказал он.

– В космоле?

– При чем здесь космол?

– Как при чем? Ты же функционер космола!

– Функционер… Терпеть не могу это слово! – поморщилсяУрм, напомнив мне Асду.

– Но ведь так оно и есть.

– По профессии я историк.

– А разве существует такая профессия? – изумился я. – Да кто же сейчас занимается историей? Вот функционер… Реут говорит, это главная из профессий.

Урм покачал головой.

– Он так считает. Что же касается меня, то я занимаюсь исторической наукой как профессионал. Не веришь? Вот мои труды, смотри…

– О чем они?

– Разумеется, о Геме. Иной истории нет.

Я был потрясен.

– А разве можно… об этом…

– Смотря кому.

Урм говорил буднично, ничуть не рисуясь, но меня вдруг охватила злость.

– Ну конечно, забыл, кто ты!

– Я такой же, как все.

– О чем речь! Мы все равны, только почему‑то одним можно заниматься Гемой, а другим даже думать о ней запрещается. Одни живут вот в таких комфортабельных отсеках, а другие ютятся в крошечных секциях. Наверное, у тебя и душ есть, и туалет?

– И даже кондиционер.

– Странное равенство, ты не находишь?

– Когда‑нибудь я отвечу на твой вопрос, – помедлив, сказал Урм.

– Когда‑нибудь? А почему не сейчас?

– Еще не время.

«И чего к нему привязался? – подумал я, остывая. – Завидно стало? Нет, не завидно… Просто… Просто…»

На этом слове я застрял, не в силах примирить два противоречивых чувства, владевших мною: поколебленную, но еще не иссякшую веру в справедливость нашего общественного устройства и возмущение при виде столь разительного контраста двух миров, в одном из которых влачили существование обыкновенные космополитяне, а в другом наслаждались жизнью такие, как Урм и Реут.

– Ты видел когда‑нибудь Гему? – неожиданно спросил Урм.

– Как я мог это сделать? Нас же не выпускают в космос. А иллюминаторы отсеков наглухо задраены.

– Тогда смотри.

Урм подошел к одному из стеллажей. Стеллаж раздвинулся. В образовавшемся проеме обозначился матовый прямоугольник. Спустя несколько мгновений он наполнился прозрачной чернотой, испещренной бегущими наискось золотыми искорками. Вот его пересекло по диагонали большое светящееся пятно, ушло из поля зрения в правом нижнем углу прямоугольника, появилось вновь в левом верхнем и запульсировало широкими мазками.

– Это Гема, – пояснил Урм.

У меня закружилась голова. По глазам ударила яркая радужная вспышка.

– А вот Яр. Подожди, сейчас включу синхронизатор.

Когда я раскрыл непроизвольно зажмуренные глаза, передо мной покачивался серебристый диск с нечетко очерченными краями. На его поверхности виднелись бесформенные пятна блеклых, едва угадываемых цветов.

«Материки и океаны», – догадался я.

Хотел что‑то сказать и не мог.

Гема… Прародина… Никогда бы не подумал, что при виде ее испытаю столь сильное ностальгическое чувство. Казалось бы, меня ничто с ней не связывает, она проклята и вырвана из сердца навсегда. И родился‑то я не там, а на Космополисе. Отчего же тогда эти слезы и тяжесть в груди и ощущение невосполнимой потери?

«Будь же мужчиной!» – прикрикнул я на себя мысленно и тут боковым зрением перехватил взгляд Урма. Печальный и нежный, каким, вероятно, смотрят на любимую женщину, которая больше тебе не принадлежит. И взгляд этот был прикован к Геме…

– На первый раз довольно, – оторвавшись от созерцания Гемы, проговорил Урм. – Ну, что скажешь?

– Здорово! – вырвалось у меня.

Но тотчас возобладало чувство осторожности.

«С какой же все‑таки целью он заманил меня к себе? Что если это проверка на благонадежность? А я ему столько наговорил…»

– Здорово, – снова сказал я, но уже безразличным тоном. Вот как, оказывается, выглядит со стороны логово врага!

– Логово врага? – повторил мои слова Урм. – Логово… Ах, да, конечно…

 

Изгнание» Тиса

 

Непостижимо! Тис оказался врагом, агентом «призраков»! Никогда бы не поверил в это, если бы своими ушами не слышал его признания.

Суд над Тисом был открытым, ведь у нас демократия, хотя ее принципами зачастую пренебрегают.

Судебные заседания транслировали по всесвязи. Асда пришла ко мне, и мы, прижавшись друг к другу, не отрывали глаз от экрана.

На Тиса было неприятно смотреть. Он весь обмяк и напоминал уже не глыбу, а бесформенную студенистую массу. Когда на минуту показали крупным планом его лицо, нас поразило покорно‑бессмысленное выражение слезящихся подслеповатых глаз. Не раскаяние, не страх были в них, а желание угодить…

Тис с готовностью рассказывал о своих преступлениях. На вопросы обвинителя отвечал угодливо, многословно, как будто отчитывался о проделанной работе. Временами даже увлекался, в тусклом голосе прорезались патетические нотки, но тотчас, вероятно вспомнив, что стоит не на трибуне, а перед судьями, переходил на подобострастный тон.

Оказывается, Тис с самого начала был завербован «призраками», верно служил им. Его прославляли за то, что изгнал врагов, тогда как в действительности он помог кучке отщепенцев беспрепятственно покинуть Космополис и тем самым избежать заслуженной кары!

– Ты молодец, – шепнул я Асде. – Сумела распознать предателя. Не зря его ненавидела. А я‑то хорош, восхищался агентом «призраков»!

Асда отстранилась, насколько позволяла теснота моей каморки.

– Святая наивность! Тис – агент «призраков»?! И ты веришь в эту чушь?

– Он же во всем признался!

– И ты бы сделал на его месте то же самое.

– Я?! Мне не в чем признаваться!

– И ему не в чем, разве лишь, что рыл яму Лоору. А он признался во всех смертных грехах, кроме этого.

– Но почему?

– Ничего другого не оставалось.

– Он же мог защищаться – доказывать, опровергать!

– Кому доказывать, «вернякам»? С ними не поспоришь.

– Тогда, по крайней мере, не надо наговаривать на себя! А он, как ты утверждаешь, это делает. Зачем?!

– Чтобы избежать пыток.

– Ничего не понимаю… О чем ты? Какие пытки?

– Ты словно вчера родился, – обожгла меня насмешливым взглядом Асда. – Неужели не знаешь?

– Но ведь Тис – второй человек после Лоора, историческая личность! Портреты висели в каждом отсеке!

– Все как раз и объясняется тем, что второй человек замышлял сделаться первым. И если бы удалось, под судом был бы сейчас не он, а Лоор. Но тот оказался не по зубам Тису, успел его обезвредить.

– Не может быть! Лоор выше мести! И потом, они же друзья, разве не знаешь?

– Ты и на самом деле ребенок, Фан! – Уже не насмешка, а грусть была во взгляде Асды. – Лоор и дружба, Лоор и порядочность… Это же несовместимые понятия! Когда ты, наконец, повзрослеешь?

Тиса приговорили к изгнанию, то есть фактически к смерти.

Формально смертной казни у нас не существует. На «изгнанника» надевают одноразовый «погребальный» скафандр с десятиминутным запасом кислорода и катапультируют в космос.

Еще недавно «изгнание» казалось мне гуманным актом: преступника непосредственно не убивали, а правосудие вершилось. При этом общество во имя гуманности сознательно шло на жертвы: «погребальный» скафандр невосполнимо утрачивался, вместе с ним – неисчислимое множество атомов, составляющих тело осужденного. А ведь в замкнутой системе драгоценен каждый атом: кругооборот веществ должен быть полным и непрерывным! На Космополисе нет кладбищ. «Из праха вышел и вновь обратишься в прах», это вычитанное мной в старинной книге изречение имеет для нас буквальный смысл. Рождаясь, мы заимствуем у системы атомы, а умирая, возвращаем их.

Теперь же я вижу, сколь лицемерны были мои представления о гуманности. Все яснее становится противоречие между высокими идеалами лооризма и действительностью. Неужели Лоор не видит, как извращают и уродуют его учение? Если так, то он просто слеп! А если нет, то почему мирится с этим? Он же всевластен!

«Лоор… обезвредил»…

Невероятно! Живой Бог, Демиург Космополиса! Тис был его другом, одним из строителей замкнутой системы, они казались нераздельными, как нераздельны добро и справедливость. И вот вчерашний сподвижник низвергнут, втоптан в грязь…

А вдруг Асда, действительно, права? До сих пор я думал, что в ней говорит дух противоречия, желание поддеть меня. Мне претила ее привычка глумиться над нашими духовными ценностями. Но что если это никакие не ценности?!

«Изгнание» Тиса непредвиденно осложнилось: ни один из имевшихся на складе «погребальных» скафандров не подходил ему по размеру. Пренебрегая герметичностью, принялись сшивать воедино два скафандра. Получилось нечто бесформенное…

Мы видели по всесвязи, как вели Тиса к отсеку катапульты. Вернее, волокли, словно тяжелый мешок, два дюжих «верняка». А из мешка доносился вой…

«Верняки» втолкнули мешок в отсек, едва не выломав дверцу. Послышался негромкий хлопок, пол под нашими ногами чуть вздрогнул…

Я представил себе беспомощную куклу – Тиса в черноте космоса, среди чересполосицы звезд и мелькания Гемы, и содрогнулся. Тис вернется на родную планету облачком пепла, сгорев, подобно метеориту, в ее атмосфере. И это облачко будет долго витать над Гемой, а затем рассеется на ее материках и океанах.

Жуткая смерть! Но есть в ней и мрачная торжественность, как будто во искупление зла, в знак прощения приняла блудного сына в свое лоно преданная им родина…

 

Прозрение

 

Мы с Урмом и впрямь подружились. Странно… Что он нашел во мне? В глубине души я сознаю свою заурядность. А Урм – личность, умница, каких мало. Дружить с ним лестно и в то же время както неуютно. Невольно ждешь, что он скажет: «Поигрались, и довольно!»

– Вот заладил: Урм да Урм! Смотри, начну ревновать! – говорит в шутку Асда.

Но думается, ей по душе эта дружба. Чувствую, что вырос в ее глазах…

Когда мы подходим ко входу в Базу и Урм привычно протягивает «верняку» опознавательный жетон, я всякий раз мысленно вздрагиваю, представив себя на месте Тиса. А под взглядом «верняка» непроизвольно съеживаюсь. Даже его приветственное топанье вызывает у меня дрожь. Так и кажется, что сейчас он скажет:

«Слава Космополису, ты арестован!»

Впрочем, судьба Тиса – еще не самое страшное. Над ним ведь был открытый суд, а значит, существовал, пусть теоретически («Как ты наивен!» – сказала бы Асда), шанс на оправдательный приговор. Иногда же люди просто исчезают без следа: был человек, и нет человека. Мы вдыхаем атомы, совсем недавно составлявшие их тела, не догадываясь об этом…

И я могу исчезнуть бесследно. Особенно, если буду слушать и повторять слова Асды. А я хочу жить. Мечтаю побывать в космосе, но не так, как Тис, а по собственному свободному выбору!

В конце концов, если я ей дорог, она не должна подвергать мою жизнь опасности!

«Расстанься с ней, пока не поздно!» – нашептывает мне малодушие.

Но я знаю, что уже поздно. Я прикипел к Асде и не смогу без нее жить. Хоть бы Урм вооружил мое мятущееся сознание новыми аргументами, которые восстановят веру в Лоора и помогут пере‑убедить любимую…

Вот, оказывается, почему я сблизился с Урмом! Ищу в нем спасения от Асды! А ведь думал, что дружу бескорыстно…

Урм… Теперь я настолько поверил в него, что все чаще начал задавать вопросы из тех, что могут дорого обойтись. Но далеко не всегда получал прямой ответ: видимо, ко мне он все еще относится с настороженностью. Раньше, когда я сам темнил, это не бросалось в глаза, хотя не однажды слышал: «как‑нибудь в другой раз», «еще не время», «после поговорим».

Сегодня впервые удалось вызвать Урма на откровенность. Я посетовал, что не стал исследователем космоса.

– Вероятно, в моем досье были низкие баллы, нам же не сообщают результаты тестов!

– Ерунду говоришь, – отозвался Урм с непонятным раздражением. – Родители у тебя не те, вот в чем дело!

– Как не те… – опешил я. – Мне же позволили родиться, значит…

– Ровным счетом ничего не значит! Вероятностная выборка, и только!

– Вероятностная? А генные спектры?

Урм рассмеялся, но смех был грустным.

– Славный ты парень, Фан!

– Да ну тебя… Как же все‑таки насчет родителей… Мы же вообще не знаем, кто они…

– Зато родители знают, кто их дети. Вернее, некоторые родители.

– Ну и что?

– А то, что от положения родителей зависит карьера детей.

– Значит, и Реут…

– Не продолжай! Ты и так узнал слишком много.

– А как же всеобщее равенство? – с горечью спросил я.

– Ты или слишком наивен, дорогой Фан, – усмехнулся Урм совсем как Асда, – или…

– Глуп?

– Прикидываешься простачком.

– Не прикидываюсь!

– Тогда пора повзрослеть.

– Ты играешь со мной в прятки, – обиделся я. – Думаешь, не вижу? Если я безнадежный дурак, то какого… На что я тебе со своей дремучей наивностью, которую с трибуны ты сам же столько раз объявлял верностью идеалам, твердостью идейной позиции?

– У тебя чистая душа, Фан, – прочувственно сказал Урм. Это сейчас редкость. Прости, если обидел. Знай, я считаю за честь быть твоим другом.

Слова Урма меня растрогали. И все же я не удержался от щекотливого вопроса:

– А своей карьерой ты тоже обязан родителям?

Я думал, что Урм будет отрицать это, но ошибся.

– Именно так, – подтвердил он. – Я долго не подозревал, в чем причина моего взлета. Тешил самолюбие, мол, оценили мои способности… И знаешь, кто просветил меня?

– Ну?

– Наш вождь и учитель.

– Лоор? – не веря ушам, переспросил я. – Не может быть…

– Еще как может! – положил конец моим сомнениям Урм.

– А я‑то был уверен, что он не подозревает о злоупотреблениях!

– Лоор их вдохновитель.

– Послушай, Урм, – встревожился я. – Что будет, если «верняки» узнают о нашем разговоре?

– Они уже знают. Здесь повсюду подслушивающие устройства.

– Тогда мы оба погибли…

– Не бойся, – успокоил Урм. – «Верняки» слышат безобидную болтовню, которую я записал заранее.

И тотчас зазвучал мой собственный голос:

«Синтезировать пищу не так просто. Ведь она должна иметь стандартный вкус. Существует около трехсот вкусовых эталонов, и нужно обладать исключительно высокой восприимчивостью, чтобы в процессе дегустации безошибочно установить соответствие продукта…»

– Достаточно? – спросил Урм.

– Но я этого не говорил!

– А мог бы сказать?

Я задумался.

– Да, пожалуй. Но как ты…

– Синтезируют не только пищу. Можно синтезировать речь, неотличимо имитировать живой голос.

– Никогда бы не подумал!

– Да уж, изрядно фантазии от меня потребовалось, чтобы угодить взыскательным вкусам «верняков», – потер руки Урм. Между прочим, это их излюбленный прием, они часто к нему прибегают, чтобы опорочить неугодных людей. Но им и в головы не придет, что я его позаимствовал.

– Кто ты, Урм? Функционер, историк, а может, еще кто‑нибудь? Я ведь до сих пор тебя по‑настоящему не знаю. Расскажи о себе. Или все еще не доверяешь?

– Если бы не доверял…

– Тогда в чем же дело? Я вижу: тебе трудно. Хочу помочь, а как это сделать, не представляю.

– У нас еще будет принципиальный разговор. Обо мне. О тебе. О нас, – улыбнулся Урм. – долго ждал, пока ты прозреешь. Наберись терпения и ты.

– И что затем? – буркнул я недовольно.

– Увидишь. Главное, ты прозрел.

А я‑то искал в Урме защиты от Асды…

 

8. Ссора и еще раз ссора…

 

Членство в космоле связано с так называемой общественной работой. Совсем недавно я считал ее своей первейшей обязанностью, но в первые же месяцы убедился, что пользы от нее нет. Собственно, это не работа, а игра в работу. Мы заседаем по малейшему, чаще всего надуманному, поводу, регулярно отдаем «политдолг», иначе говоря, пережевываем труды Лоора…

А я и так выучил их наизусть. Лоор и лооризм… Может ли учение отторгнуть своего создателя?

Я и теперь убежден, что замкнутое общество теоретически самое справедливое и гуманное. Я и теперь верен идеалам лооризма, но верен ли им Лоор? Нет! Он предал свое учение, по его вине у нас царит произвол!

Но об этом на «политдолге» не заикнешься. Считается, что мы активно участвуем в политике, на самом же деле в нас воспитывают аполитичность.

Говорят, первые космольцы отдавали «политдолг» с великим энтузиазмом. Давно ли и я был пылким энтузиастом? Со стыдом вспоминаю былую восторженность. Что это, юношеская бравада, проходящая с возрастом, или природная ограниченность? Ведь если бы не Асда и, в особенности, Урм, я бы поныне преклонялся перед «вождем и учителем».

Остро ощущаю их правоту: моя наивность не знает предела. Есть ли еще среди нас хоть один «энтузиаст», или я был последним?

Увы, не узнаешь: все очень здорово научились притворяться, лицемерить. Нужен энтузиазм? Пожалуйста!

И вот я дважды нарушил правила игры – пренебрег «политдолгом» ради встреч с Урмом.

Реут взбеленился и, конечно же, решил меня проработать. Заба‑вная была, вероятно, картина: в кресле, под огромным портретом Лоора, рассерженный старичок молодого возраста, а напротив, словно преступник перед судьей, – я. Не сижу, разумеется, – стою. Ковыряю ногой дырку в полу, слушаю нудные нравоучения, а сам раскаляюсь, как металлическая болванка в электромагнитном поле.

И вдруг меня прорвало.

– Вспомни, Реут, – крикнул я, – как ты прислуживал Тису, нашему заклятому врагу, агенту «призраков»! Как поддерживал его под локоток, а он похлопывал тебя по плечу! И что за пятно на стене, здесь, кажется, висел портрет Тиса?

Даже и подумать не мог, как испугается Реут! Он не побледнел, – бледнее, чем был, стать невозможно! – а посинел и начал хватать губами воздух.

– Тэ‑эк… тэ‑эк… – и вдруг взмолился: – Тише, прошу тебя! Поверь, у меня нет с Тисом ничего общего!

Меня осенило:

– Разве не Тис посадил тебя в это кресло?!

– Откуда ты узнал? – подскочил Реут. – Тебе сказал Урм? Тэ‑эк… Это ему дорого обойдется! Не зря я подозревал вас обоих!

– Можешь поделиться своей догадкой с «верняками». Но и у меня найдется, что сказать им!

Я блефовал. И тем не менее достиг цели: охватившая Реута ярость мгновенно погасла, уступив место паническому страху.

– Прости, Фан… – слезы потекли по мучнистому лицу, оставляя серые борозды. – Я сам не знаю, что говорю. Я вовсе не хотел угрожать тебе. Я неудачно пошутил, Фан! Не выдавай меня, ты славный парень! Я всегда симпатизировал тебе, не веришь?

Мне стало противно.

– Ладно, живи! – сказал я с презрением. – Но если со мной или с Урмом что‑нибудь случится, «вернякам» все будет известно. Уразумел?

Он мелко и часто закивал, словно голова затряслась, что еще больше подчеркнуло его сходство со стариком. Выполз из кресла и под локоток, как тогда Тиса, проводил меня к выходу.

– Тэ‑эк… Я могу быть спокоен? – заискивающе спросил на прощание.

– Это зависит от тебя, – буркнул я, сдерживая злость, и захлопнул за собой дверь отсека. Было так мерзко, будто вывалялся в грязи.

В тот вечер я, не без похвальбы, рассказал Асде о ссоре с Реутом:

– Проучил его! Будет знать, с кем имеет дело!

– Глупо! – к моему изумлению воскликнула Асда. – Зачем ты связался с этим мерзавцем? Считаешь его побежденным? Уверяю тебя, ты ошибаешься. Он лишь временно отступил и теперь ждет случая, чтобы расправиться с тобой.

– Не посмеет, – рассмеялся я.

Однако Асда оставалась непривычно мрачной, – такой я ее прежде не видел. Даже глаза изменили цвет: были сиреневыми, а стали темносерыми, со свинцовым отливом.

– Не думал, что ты такая трусиха, – нарочито беззаботным тоном произнес я. – Мы вроде бы поменялись местами: вспомни, как я упрекал тебя в неосторожности. Пойми, Реута нужно было хорошенько проучить, чтобы не зазнавался, и я это сделал.

– Наивный мальчишка!

Я рассвирепел.

– Вы оба, Урм и ты, точно сговорились. Обвиняете меня в наивности! И само слово «наивность» произносите как «недомыслие» или даже «идиотизм». Если я такой идиот, то бегите от меня, куда глаза глядят!

– Не устраивай истерики, Фан, – сказала Асда дрожащим голосом. – Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Люблю таким, каков ты есть. Может быть, именно за эту твою наивность или за что‑то другое, скрывающееся под ее видом. Но я не могу оставаться в стороне, когда чувствую, что тебе грозит беда. А Урм… Он умный и опытный, ты же сам говорил. Расскажи ему обо всем. Тем более, что ты и его невольно подставил под удар!

– То‑то Урм посмеется, узнав об этой ссоре!

– Не думаю. Иди к нему, не теряя времени!

Урм даже не улыбнулся, несмотря на то, что я очень смешно разыграл в лицах сцену стычки с Реутом.

– Похоже, – сказал он озабоченно. – Из тебя получился бы неплохой комедиант. Жаль, что у нас нет театра.

– Ты сердишься? Я поступил глупо?

– А сам как думаешь?

– Не знаю…

– Связываться с Реутом не стоило, но что уж теперь… Хорошо хоть, что не скрыл от меня!

– Это Асда посоветовала, – признался я смущенно.

– На редкость умная девушка, – похвалил Урм так, словно был знаком с ней не только по моим рассказам.

– Ей стало страшно за меня.

– А тебе самому не страшно?

– Я ничего не боюсь.

– И зря, – заметил Урм. – Ничего не бояться – то же самое, что ничего не любить. Бойся, но умей обуздать страх.

– Ну, а ты испытывал страх?

– Я человек, а не робот.

– А любовь?

К моему удивлению, Урм смутился.

– Не до того было.

– «Ничего не бояться…» – передразнил я.

– «То же самое, что ничего не любить»? Ошибаешься. Любить можно не только женщину. Моя любовь отдана Геме. «Логову вра‑га», – как ты сказал однажды.

Я густо покраснел.

– Ничего удивительного, – успокоил меня Урм. – В тебе с детства поддерживали ненависть к прародине. А что думаешь о ней сейчас?

– Прошлое Гемы вызывает во мне отвращение. Но как там теперь? Засилье тьмы, в котором царят «призраки», а люди всего лишь безвольные рабы? Или это очередной обман?

– А ты как думаешь?

– Нас могли изолировать от Гемы, чтобы мы не узнали прав‑ды. Видимо, сравнение не в нашу пользу. Скажи, это так?

– Сомневаешься?

– Меня учили: не задавай лишних вопросов, а я их все‑таки задаю. Но редко добиваюсь ответа. Помнишь, ты обещал принципиальный разговор. Не пора ли исполнить обещание?

– Пора, – согласился Урм. – Ты и сам догадался, что я ненавижу Лоора.

– Но у тебя репутация человека, к голосу которого он прислушивается. Почему же ты не пристыдишь его, не пробудишь в нем чувство справедливости? – недоумевал я.

– Бесполезно. Этого человека не пристыдить. Да и разве в нем одном корень зла? Цель моей жизни – сокрушить лооризм, лживое, безнравственное учение, спекулирующее на чувствах людей.

– Как ты можешь! – возмутился я. – О Лооре говори, что угодно, но лооризм… Это же для меня самое святое…

– Потому я и оттягивал разговор с тобой, – сказал Урм устало. – Ты все еще не хочешь понять, что из грязных рук не может выйти ничего чистого!

– По крайней мере, я не лгу и не притворяюсь!

– Ты лжешь пассивно, сам того не замечая… А я… Да, мне приходится скрывать ненависть и на каждом шагу притворяться, пожимать руки врагам, смотреть им в глаза. Если бы ты знал, как тошно копаться в грязи…

Я молчал, впервые испытывая превосходство над Урмом и жалость к нему. Но и что‑то, напоминавшее брезгливость…

Я уже не был тем наивным юнцом, для которого вступление в космол означало праздник. Благодаря Асде и тому же Урму у меня открылись глаза на лицемерие, пропитавшее наше общество.

Я признал причастность вождя к преступлениям и сейчас на вопрос Асды: «ты любишь его?» ответил бы решительным «нет!»

Лоор оказался низким человеком, а вовсе не живым Богом. Но лооризм… Если для меня еще существуют идеалы, то они питаются только им. А Урм хочет уничтожить эту святыню!

– Ты меня осуждаешь… – сказал Урм, пристально посмотрев мне в глаза. – Но пойми, другого шанса победить нет. Я должен играть роль функционера, иначе буду раздавлен.

– Куда уж мне тягаться с тобой в искусстве комедии, – перебил я его язвительно.

– Ради дела, которому служу, готов быть и комедиантом, – с достоинством ответил Урм.

– Так вот для чего я был тебе нужен… Ты ошибся в выборе, советник вождя!

– Да, пожалуй, я ошибся в тебе. Ну что ж, донеси на меня «вернякам»!

«Почему бы и нет?!» – промелькнула подлая мыслишка, и я плюнул ей вслед.

– Мне нечего делать у «верняков»! Я не доносчик, но и двурушником не стану!

– А я двурушник, – сдавленным голосом проговорил Урм. Ты ведь это имел в виду? Уходи, Фан, нам больше не о чем говорить…

 

Покушение?

 

Теперь я знаю, как это бывает. Негромкое потрескивание, человека окутывает облако. Края облака загибаются внутрь, словно кто‑то затягивает узел. В нем видны контуры человеческого тела. Облако сминает их, спрессовывает в точку. Перед тем, как исчезнуть, точка ярко вспыхивает. И вот уже нет ни облака, ни точки, ни человека. Остается лишь слабый запах озона, да и тот через минуту исчезает…

По‑научному это называется селективной деструкцией. О ней говорят как о важнейшем технологическом процессе, и только. В замкнутой системе, куда ничто не поступает извне и где ничто не должно теряться, деструкция – единственный способ получить атомы, этот исходный материал для синтеза любой новой структуры. Умерев, я, как и всякий космополитянин, подвергнусь деструкции. Или умру оттого, что буду деструктирован. О последней возможности у нас не говорят вслух. А если и обмолвятся, то намеком…

Наше жизненное пространство ограничено объемом Космополиса. Оно позволяет существовать всего лишь десяткам тысяч людей (точное число, как и многое другое, держится в секрете).

На Геме столько вмещал стадион. Люди собирались туда, чтобы утолить жажду зрелищ, а затем снова рассеивались на необозримых пространствах города, страны, планеты…

Нам же «рассеиваться» негде. Наша цель – выжить, не покидая «стадиона». И дать выжить грядущим поколениям.

Каждое последующее поколение будет слепком с нынешнего. Абсолютная стабильность – один из постулатов лооризма. Он предопределяет неограниченно долгую жизнь нашего общества.

Год назад этот постулат был для меня непререкаемой истиной. Я не замечал в нем очевидного противоречия…

Мы строим счастливое будущее. Терпим унылое настоящее ради тех, кто придет нам на смену. Мысль о них помогает терпеть лишения. Мы говорим себе:

«Пусть нам плохо, стиснем зубы, выдержим. Лишь бы потомки были счастливы!»

Но о каком счастливом будущем можно мечтать, если оно призвано воссоздать настоящее? Ведь получается, что наши потомки, в свою очередь, будут страдать ради своих потомков, а те снова повторят нашу участь! И так будет продолжаться, пока существует Космополис…

Страшно от этих мыслей. Они исподволь подтачивают мою веру в идеалы лооризма. Но если я разуверюсь в нем, то буду вынужден признать правоту Урма. И что мне останется тогда: душевная пустота, осознание своей неполноценности?

А любовь Асды, разве этого мало? Наверное, все‑таки мало. Иначе не было бы метаний, мучительных поисков смысла жизни, заведомо обреченных на неудачу.

Мне хотелось побыть одному, чтобы навести хотя бы видимость порядка в своих чувствах. Тянуло в потаенные уголки, где ничто не отвлекало от размышлений.

Я и раньше любил в одиночестве бродить по немноголюдным переходам. А резервные ответвления, которыми изобилует лабиринт Космополиса, заброшенные накопители и окраинные тупики большую часть суток вообще пустынны. Вот и сейчас я решил пробраться туда. Миновал несколько туннелей и шлюзов – они, как обычно, были открыты.

Из бокового ответвления донеслись шаги, тяжелые и частые. Видимо, человек спешил. Интересно, куда, зачем?

Случайный прохожий, возможно, и слышал мои шаги, но не оглянулся. Скорее всего, был погружен в свои мысли.

Я шел следом, не упуская его из вида. Что‑то в нем меня привлекало.

«Он же мой двойник! – сообразил я наконец. – Тоже среднего роста, в похожем комбинезоне. Идет вразвалку, чуть косолапя, Асда передразнивала меня, копируя такую походку…»

Сходство показалось мне забавным. Ах, если бы я тогда знал, что произойдет через несколько минут!

Вскоре к нашим шагам добавились еще одни – скользящие, крадущиеся, как будто кто‑то порхал по металлической палубе, стараясь не производить шума.

В проеме мелькнула и тотчас растаяла тень.

«Что нужно этому невидимке?» – подумал я в смутной тревоге.

И тут раздалось негромкое потрескивание. Сам не знаю, как я его расслышал на фоне привычного гула серводвигателей, не смолкавшего ни на минуту в любом месте Космополиса.

Двойника – я был в с