Ваша история начинается здесь

 

У интервью должно быть интересное начало, развитие, затем наступает момент кульминационного вопроса или темы (и тогда ваш собеседник вынужден серьезно задуматься над ответом), после чего приходит очередь «заминочных» вопросов, ведущих к развязке.

При таком подходе ннтервью мало отличается от художественного произведения, которое обычно представляет собой как раз такую «арку»: интересное начало, ускорение и замедление действия, потом критический момент, спад действия и развязка. Хорошие интервью обычно подчиняются такой же логике, и вы воссоздаете ее в последовательности вопросов. Вам вряд ли захочется читать рассказ, в котором кульминация оказывается в самом начале. Если поступите так в своем интервью, оно может «сдуться» всего за несколько минут. Вам нужно двигаться к кульминации поступательно и подпитывать ожидания и собеседника, и аудитории. Правильная повествовательная структура позволяет вашему гостю постепенно укреплять доверие к интервьюеру, чувствовать себя более комфортно в разговоре. Хорошие разговоры (а именно такое впечатление должно складываться у собеседника) обычно имеют какой‑либо центр внимания. Структура помогает вам сосредоточиться, чтобы вы с собеседником не производили впечатление котов, которых легко отвлечь солнечным зайчиком. В глубине сознания у вас всегда есть «пункт назначения».

Многие из моих студентов, обучающихся писательскому мастерству, слишком подробно описывают место и время действия рассказов и эссе, отчего действие подолгу не начинается. Они пишут длинные экскурсы в историю, вплетают собственные автобиографии, откладывая все действие на потом. Сколько раз мне приходилось зачеркивать сразу несколько абзацев (или даже страниц!), рисовать стрелку напротив того абзаца, где начинает происходить хоть какое‑то действие, и писать на полях: «Ваша история начинается здесь».

Если вас зовут не Кен Фоллет и вы не пишете роман на тысячу страниц, действие которого разворачивается в третьем веке, вам не обязательно долго запрягать – переходите сразу к действию. Ваша история должна заинтересовать читателя с самого начала.

За годы работы мне нередко попадались интервью, в которых вступление, казалось, длилось вечно: интервьюеры не имели представления о том, как остановиться и включить своего гостя в беседу. Вступление было таким многослойным, а интервьюер был так влюблен в себя, свое остроумие и привлекательность, что мне хотелось крикнуть: «ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ УЖЕ!!!» Поверьте, на самом деле я и во время просмотра некоторых своих интервью кричал самому себе: «ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ УЖЕ!!!» Я будто бы раскручивал над головой лассо и забывал, что должен рано или поздно его отпустить и заарканить теленка. Я все крутил и крутил лассо.

Просто заткнитесь уже и арканьте теленка.

 

 

ИСКЛЮЧЕНИЯ

Некоторые интервью проходят в режиме блиц‑опроса. Вы спрашиваете у очевидца: «Что вы видели?», или «С какой стороны прилетел метеорит?», или «Где вы были, когда это произошло?», или «Что вы успели взять с собой из дома, когда ваш район эвакуировали?», или «Что вы первым делом сделали, когда выиграли стипендию Мак‑Артура?». Последний из этих вопросов я и правда задал, и ответ был прекрасен: «“Вольво” свой починил». Вам все еще нужно задавать хорошие вопросы, но у вас не всегда есть время на то, чтобы обдумать формулировки и структуру. Невозможно выдерживать структуру, если с вами группа репортеров и вы боретесь за шанс задать свой вопрос. Иногда вас хватает ровно на то, чтобы спросить: «Что случилось?»

Но в случае заранее назначенного интервью, цель которого глубже, чем просто записать отчет очевидцев, вопросы и их последовательность нужно обдумывать со всей серьезностью.

 

 

О ВАЖНОСТИ СТРУКТУРЫ

 

На совесть подготовленное интервью приносит чувство уверенности и вам, и вашему собеседнику. Вы знаете, что придерживаетесь выбранной линии, собеседнику передается ваша уверенность и он расслабляется, а значит, может давать более продуманные ответы.

Если я понимаю, что мне предстоит серьезное интервью, в котором я буду поднимать на поверхность прошлое человека, его успехи и провалы, его мотивы, жизненные уроки, повлиявшие на него события и другие не ограниченные временем темы, тогда я очень методично подхожу к продумыванию последовательности вопросов. Я не хочу лезть в душу и сразу спрашивать о чем‑то очень личном или философском, не хочу быть навязчивым. Как интервьюер вы должны в какой‑то степени руководствоваться интуицией и чувствовать, когда настало время немного углубиться в тему, но я лично в первую очередь предпочитаю установить комфортный уровень общения с моим собеседником. Чем чаще вы будете это делать, тем больше сможете доверять своему шестому чувству и правильно выстраивать порядок вопросов.

Мой личный список писателей, которыми я восхищаюсь, возглавляет Джон Макфи. Он берет самые сложные и непонятные темы (геология, искусство, каноэ, апельсины) и преображает их, наполняя волшебством. Он умеет делать замечательные описания и схватывать очень важные детали. Но больше всего я ценю в нем приверженность жесткой структуре в своих текстах. Вот как охарактеризовали его в The New York Times Magazine: «Макфи одержим идеей структуры. Он начинает не покладая рук работать над композицией задолго до того, как садится писать. Кажется, энергии, которую он тратит, чтобы продумать, что за чем должно следовать, хватило бы на целый роман. И труд этот вознаграждается с лихвой»[34].

Когда мне предстоит масштабное интервью, я прохожусь по всем своим заметкам, всем подчеркнутым абзацам в книжке или статье, просматриваю все вопросы, которые, по мнению других людей, должен задать, и выписываю их в блокнот. Кому‑то удобнее делать это на компьютере или в телефоне. Я так не могу, мне приятнее перелистывать страницы, чем переключать вкладки на экране. Если вам больше по душе экран, пожалуйста!

По окончании этого процесса передо мной оказываются страницы вопросов, комментариев, отрывков, которые я хотел бы подробнее обсудить с собеседником. Я распределяю эти вопросы на группы. Если между вопросами просматривается связь, я ставлю букву А напротив каждого из них. Другая группа вопросов, объединенных одной темой, получает букву Б. Я видел, что кто‑то использует для той же цели не буквы, а цветные маркеры.

Потом я внимательно смотрю на каждый вопрос или утверждение под буквой А и распределяю их по очереди в соответствии с тем, в какой последовательности я задавал бы их внутри группы. Так у каждого вопроса появляется маркировка А‑1, А‑2 и т. д., затем Б‑1, Б‑2 и т. д. Этот порядок зависит от логики: что меня интересует в первую очередь, к чему можно перейти позже.

Затем я переписываю вопросы в нужном порядке, как бы подбирая детали пазла. Интересно, что хронологический порядок почти всегда сбивается.

Используя этот метод, я, получается, выписываю вопросы как минимум дважды: в первый раз – чтобы просто зафиксировать их, во второй раз – чтобы распределить их по порядку. После двух записываний вопросы оседают у вас в памяти, и вы лучше запоминаете, что за чем идет, без необходимости постоянно подглядывать в блокнот. Интервью становится больше похожим на беседу, а это как раз то, что нам нужно.

 

НЕБОЛЬШОЙ ПЛАН МНОГОГО СТОИТ

 

Терри Гросс, чья программа «Свежий воздух» (Fresh Air) транслируется на Национальном общественном радио (NPR), идеально умеет выстраивать структуру разговора. Темы, которые она обсуждает с гостями, выстроены в логическом порядке. Создается впечатление, что они буквально перетекают одна в другую. Она поднимает вопрос текущего проекта того или иного собеседника, потом может заинтересоваться его прошлым, потом снова вернуться к настоящему, потом уйти метров на сто в сторону и обсудить вопросы расовые или гендерные проблемы, религию или ситуацию в мире, а затем снова обратиться к настоящему. Ее интервью всегда имеют направление. В них нет ничего случайного.

Но как определить, что выбранный вами порядок является правильным? В целом он зависит от цели интервью. Если вы разговариваете с кем‑то, потому что вас интересует история его или ее жизни, как, например, в интервью типа «Как вы оказались в теперешней ситуации?», то разумно следовать хронологическому порядку. Если же вы ищете глубины и хотите что‑то хорошо понять и это нечто неконкретное и неизмеримое количественно, то оптимально выбрать порядок «от простого к сложному, а потом к еще более сложному».

В любом случае вот три простых вопроса, которые я задаю себе, пытаясь понять, правильный ли порядок вопросов я выбрал: 1) Что мне нужно знать? 2) Что нужно знать моим читателям и зрителям? 3) Как наиболее эффективно получить ответы на вопросы 1 и 2?

 

Хронологический подход

 

Самые запоминающиеся истории обычно не начинаются с рождения главного героя и не следуют за течением его жизни до самого смертного часа. (Есть исключение: Супермен.) Многие хорошо продуманные истории начинаются с действия, затем идет возвращение к прошлому – с чего все началось – или описывается место действия, затем история снова возвращается в настоящее. Это не магическая формула, но так легче подпитывать интерес аудитории. Писатели могут (и часто так и делают) строго следовать хронологии, но это вовсе не обязательно. И если вас зовут не Габриэль Гарсия Маркес и вам не все равно, насколько читатель запутался в структуре романа «Сто лет одиночества», каждая часть вашей истории должна логически следовать из предыдущей.

В случае с интервью вы стоите перед таким же выбором. Вы можете начать разговор с самого начала, но это не обязательно. Готовясь к беседе с Джойс Кэрол Оутс[35], я решил, что хронологический подход будет оптимален. Мне показалось, то, что ее детство было довольно уединенным, добавляет важный штрих к пониманию ее писательских трудов.

 

Тематический подход

 

Когда я готовился к интервью с Мэри Карр, мне показалось интересным, что ее настоящей любовью была поэзия и что она часто пишет стихи, но известность ей принесли вовсе не они, а мемуары. Меня также увлекла история о том, как она стала писательницей, но я подумал, что ей самой будет интереснее, если я начну с разговора о потенциальном разрыве между тем, как она видит саму себя и как мир видит ее. Это, на мой взгляд, была более удачная тема для начала интервью, чем вопрос о первом стишке, написанном ею в детстве.

Но противоречие может быть весьма коварной темой для начала разговора. Может так случиться, что даже одно упоминание определенной темы резко положит конец интервью.

Я почувствовал, что не сильно рискую, начиная интервью с Мэри Карр с этого ее «полупротиворечия», потому что на самом деле это можно было даже назвать комплиментом. Ее прославили одни произведения, хотя сама она гораздо больше любила совершенно иные формы. Так у нее появился шанс рассказать, почему же она написала эти мемуары, и мы чрезвычайно одухотворенно поговорили об искусстве рассказывать истории. Другими словами, противоречие было позитивным. Скорее парадокс, чем конфликт.

Однако обычно, когда интервью не может обойтись без какого‑либо спорного момента, начинать разговор именно с него не стоит. Сначала нужно обсудить все остальное, что важно, и лишь потом задавать самый сложный вопрос.

Если бы я начал с серьезного вопроса свое интервью с начальником Пограничной службы США по поводу стрельбы на границе, наша беседа продлилась бы не более минуты. Он бы точно так же выпрыгнул из‑за стола и схватил меня за грудки, и этим бы наше интервью и ограничилось. Оставив этот вопрос напоследок, я все‑таки успел из него вытянуть кое‑что полезное.

Когда я готовился к интервью с писателем Дейвом Эггерсом, я знал, что он не часто соглашался поговорить с журналистами и не горел желанием разговаривать со мной. У меня сложилось впечатление, что он не доверяет журналистам в принципе. Эггерс согласился дать мне интервью в рамках «Писательского симпозиума» только при том условии, что оно не будет записано. Мы могли пообщаться в присутствии аудитории – не более того.

Зная, с какой подозрительностью он относится к нашему брату журналисту, я решил начать с вопроса о школьном учителе, который его вдохновил и внушил желание стать писателем. Я хотел немного его расслабить, поэтому решил начать с того, что, по моим расчетам, должно было вызвать у писателя приятные воспоминания.

В том случае я предположил, что поговорить о его писательской жизни в хронологии будет вполне разумно, что благодаря этому он начнет мне доверять. Он и начал. И какое‑то время доверял.

 

ДРУГИЕ ВАРИАНТЫ

 

Когда я утверждаю, что интервьюеру необходим план и структура интервью, я не кривлю душой. Но структура не всегда бывает отражена в списке намеченных им вопросов.

Много лет назад у меня брала интервью одна колумнистка. С собой она принесла пачку карточек 10×15 см. Женщина села напротив меня и положила свою колоду на стол. На каждой карточке был записан вопрос. Она зачитывала вопрос с карточки, потом переворачивала ее и начинала записывать в блокнот мой ответ. Несколько раз, не дослушав мой ответ (или, по крайней мере, мне казалось, что я еще не все сказал), она брала следующую карточку и прочитывала про себя вопрос. То есть мысленно переходила уже к следующей теме. Меня это дико отвлекало. По‑моему, такое поведение в корне противоречит идее полноценной беседы. Я даже подумывал, не сделать ли громкое признание о нераскрытом убийстве, чтобы проверить, слушает ли она меня вообще, но сдержался.

Не обязательно записывать абсолютно все вопросы. Но даже если вы их записали, убедитесь, что внимательно слушаете собеседника, чтобы можно было подхватить и развить какую‑то мысль. Заперев себя в клетке написанных вопросов, вы рискуете упустить что‑то важное и полезное.

Режиссер‑документалист Эррол Моррис делал так, что убийцы, политики, офицеры полиции и самые обычные граждане рассказывали ему потрясающие истории. И он никогда не составлял список вопросов.

«Не верю я в списки вопросов, – сказал он как‑то в интервью. – Честно говоря, я считаю их ужасной идеей… Если он у вас есть, это означает, что на самом деле вам не интересно слушать ответы своих собеседников. Например, они говорят нечто, что вызывает у вас вопрос, не прописанный в списке. И что тогда делать?»[36]

Но не у каждого интервьюера есть столько времени просто на то, чтобы часами с кем‑то разговаривать, как у режиссера документального кино.

Недавно у меня брали интервью по поводу новостных медиа и демократии в городе Барранкилья, Колумбия. Это происходило на крупном общественном форуме. У интервьюера, редактора журнала из Боготы, вообще не было при себе никаких записей. Это обстоятельство подогрело мое любопытство, так что, когда мы стояли за кулисами и нас вот‑вот должны были представить публике, я спросил, подготовил ли он вопросы или нас ждет полная импровизация. Он был опытный и уважаемый журналист. Я не волновался, просто любопытствовал.

– У меня такой стиль: я знаю, каким будет мой первый вопрос, – сказал он. – Куда разговор повернется дальше, зависит от полученного мною ответа.

Мне эта стратегия пришлась по душе. И интервью вышло просто фантастическое. Он был внимателен, знал, как задать хороший уточняющий вопрос, как поставить собеседника в затруднительное положение и как вернуться к определенному вопросу чуть позже, если данного ответа ему показалось недостаточно.

Но далеко не все так находчивы, как этот парень. Он отлично подкован в мировой политике, правах и злоупотреблении правами в новостных СМИ, текущих событиях в мире и общих тенденциях. Ему, кажется, было уже больше 50. У него большой опыт, так что, скорее всего, при таком подходе он ничем не рискует. Я предполагаю, что он был более методичным, когда только начинал и учился основам профессии. Для того чтобы так взять интервью, как произошло со мной, нужно обладать огромной уверенностью в себе. Риск состоит в том, что собеседник совсем не обязательно удачно ответит на самый первый вопрос. Что, если он скажет что‑то вроде «Ну не знаю»? В каком направлении тогда двигаться интервьюеру? Я полагаю, что этот журналист достаточно хорошо подготовился к разговору со мной и узнал, что в некоторых темах я разбираюсь весьма неплохо, так что он знал, что ступит на весьма плодотворную почву для беседы. Приятная сторона процесса заключалась в том, что у меня сложилось полное ощущение, что я участвую в естественно текущем разговоре. Позднее я выразил ему свое восхищение.

Его подход хорошо работает в тех случаях, когда целью интервью является изучение темы, а не глубинное понимание личности или частного опыта собеседника. Его интересовала роль свободной прессы в свободном обществе, когда в Колумбии наконец завершилась многолетняя гражданская война, а президент США Дональд Трамп объявил новостные СМИ «врагами американского народа». Редактор журнала знал положение дел в обеих странах, и больше всего его интересовал диалог именно на эти темы. Когда тема так обширна и не ограничена временем, тогда подготовка открывающего вопроса подобна выстрелу стартового пистолета в забеге. Потом можно просто следовать за бегунами.

Если бы целью его интервью было понять мой личный опыт журналистики и демократии, подобный подход не сработал бы так хорошо, потому что тогда редактор журнала не смог бы в полной мере осветить эти темы. Эта техника работает, когда ты свободно катишься с горы, когда вступаешь в борьбу идей. Она неэффективна, если вам нужно нечто более конкретное.

Я редко работаю без подсказок, как этот журналист, но я далеко не всегда записываю вопросы. Иногда достаточно наметить основные темы, которые вы хотите обсудить с собеседником. В таком случае я выписываю темы в самом верху блокнота, чтобы быть уверенным, что в разговоре мы доберемся до каждой из них.

Но даже тогда темы должны быть как‑то упорядочены. Одна должна логически следовать из предыдущей.

Как‑то мне дали задание осветить очень спорную тему борьбы за место окружного прокурора Сан‑Диего. После того как я подготовился к интервью с окружным прокурором, претендовавшим на переизбрание, я решил не выписывать все вопросы. Вместо этого я составил список тем, которые необходимо было обсудить. Он выглядел вот так:

 

• Успехи

• Что еще нужно сделать

• Почему Сан‑Диего все еще в нем нуждается

• Критика

• Дела, в которых окружной прокурор и его команда допустили ошибки

• Оппонент

• Что его подчиненные говорят о сложностях работы на него

 

Не было причин придумывать конкретные вопросы, раз мы разговаривали на эти общие темы. Но можно заметить, что в этом списке есть структура: первые три вопроса касаются положительных сторон прокурорства, четыре оставшихся посвящены причинам, по которым моего собеседника, по мнению других людей, нужно сместить. Начни я с критики, не думаю, что я многого бы добился.

Вышло так, что он в гневе все равно сменил тему (может, это еще один повод сменить прокурора?), но я не мог этим воспользоваться. (Подробнее об этом я расскажу в главе «Не для записи».)

Ричард Бен Крамер подходил к вопросу совершенно иначе, и его подход хорошо работал для книг с длинным вступлением. Он вообще не задавал вопросов. Он просто постоянно появлялся на горизонте и наблюдал за источником, пока тот не расслаблялся в его присутствии настолько, чтобы начать разговор – иногда даже очень доверительный.

«И тогда я переместился со своей половины стола на его половину, – сказал он. – Это что‑то вроде дзюдо: я пытаюсь направить его туда, куда нужно мне. Я всегда стараюсь быть на его стороне стола. Если бы я пришел со своим блокнотом и списком вопросов, то так и остался бы самым обычным дурачком с блокнотом и вопросами, которому можно было бы швырнуть какую‑нибудь „новость дня“ или какие там приемы сейчас в моде.

Но если у меня с собой нет вопросов, кроме основного „Что тут происходит?“, и я хочу провести с гостем весь день, стараясь увидеть весь мир его глазами, с его стороны стола, тогда он воспринимает меня совсем иначе»[37].

Так же размышляет Ричард Престон. Но помните, что они оба пишут книги и располагают бо́льшим запасом времени.

«Я обычно не записываю вопросы заранее, – сказал Престон. – Стараюсь приходить на интервью без предубеждений насчет того, что человек скажет и к чему его слова могут привести. Интервью – процесс органичный. Я позволяю своему собеседнику стать главным и решать самому, какие вопросы будут заданы. Такой подход отнимает очень много времени, и часовое интервью может легко превратиться в шестичасовое. Люди вообще любят разговаривать обо всем на свете. Это напоминает мне рыбалку. Я как бы сижу на берегу, леска в воде, и время от времени я что‑то выуживаю. Иногда на то, чтобы поймать крупную рыбу, уходит много времени»[38].

Некоторые интервьюеры перескакивают с одной темы на другую. Справедливости ради скажу, что некоторые из них делают это намеренно, чтобы не давать собеседнику ни единого шанса расслабиться. Но в девяти случаях из десяти дело в том, что интервьюер просто пожалел времени на продумывание структуры.

 

БУДЕТ БОЛЬНО

 

Вполне возможно, что интервью пойдет вовсе не так, как вы запланировали. Репортерам редко приходит в голову взять у кого‑то интервью, когда ничего особенного не произошло и все в порядке. Никто не станет разговаривать с начальником аэропорта в день, когда все самолеты благополучно приземлились, но мы обязательно захотим задать пару вопросов ответственным лицам, если один из самолетов разбился. Не все интервью проходят так мирно, как нам хотелось бы.

Ранее я упоминал, что начальника Пограничной службы обидела моя манера задавать вопросы. Вот как все было: я приехал к нему в офис, который в тот момент располагался в трейлере, чтобы поговорить об инциденте, произошедшем несколько дней назад. В пограничника, стоявшего на территории США, бросил камнем одиннадцатилетний мальчик. Камень был брошен с территории Мексики. Офицер вынул пистолет, присел в боевую стойку и выстрелил в мальчика. Это произошло, когда стены на этом месте еще не было. Тогда граница между Штатами и Мексикой была просто воображаемой линией на песке. Камни и пули беспрепятственно совершали международные перелеты.

К счастью для мальчишки, к нему тут же подбежали друзья, подхватили его и перенесли на территорию США, после чего перешагнули обратно в Мексику. Кровь их друга пролилась в американскую почву. Начальник Пограничной службы обратился за помощью, и вертолет скорой помощи транспортировал мальчика в детскую больницу в Сан‑Диего. Там его жизнь была спасена.

– У вас там пули через границу летают? – не веря своим ушам, сказал по телефону мой издатель. – А ну бегом туда! И узнай, какого черта там творится.

Я договорился, что прокачусь с пограничником по окрестностям места трагедии, и взял с собой фотографа. Мы подписали формы, в которых говорилось, что, если с нами что‑нибудь случится, мы не станем их обвинять. Затем мы забрались в зеленый внедорожник и стали патрулировать границу. Приписанный к нам офицер показался мне хорошим человеком. Было похоже, что на мои вопросы он отвечал честно. Сначала он был не слишком разговорчив, но постепенно становился все более открытым. Он обнаружил попытку группы людей незаконно пересечь границу США. Группа состояла из пяти или шести женщин с детьми, а вел их мужчина. Я спросил, можно ли мне поговорить с ними.

Увидев из‑за холма, что к ним подъезжает внедорожник, они даже не попытались бежать. Просто остановились и подняли руки вверх.

Офицер вылез из машины и заговорил с ними по‑испански.

– Я не стану вас арестовывать, – сказал он. – У меня тут журналист, и он хочет задать вам несколько вопросов.

Мексиканцы кивнули.

Ошеломленный, я достал свой блокнот и спросил, откуда они, куда направляются, почему нелегально въезжают в страну, знают ли они об опасности обезвоживания в пустыне, о бандитах и высоком риске быть арестованными. Они свободно разговаривали со мной, но недоверчиво поглядывали на офицера. Потом мы попрощались и поехали дальше.

Понятия не имею, поймали ли их потом, но мне лично этот инцидент показал, каким сочувствующим человеком был офицер.

Но какое‑то время спустя его рация затрещала, и началась погоня. Мы, подпрыгивая, неслись по грязи и песку, пока не заметили впереди нескольких мужчин. Они бежали, а когда увидели наш внедорожник, бросились врассыпную. Но пограничник уже вызвал вертолет, и он грохотал у нас над головами, приближаясь к мужчинам.

Потом вертолет сделал нечто невиданное: он опустился до высоты всего метров пятнадцати над землей и повернулся боком, так что винт перегородил путь беглецам. Он поднял такое цунами пыли, песка и грязи, что они вынуждены были остановиться и прикрыть лицо руками. Наш внедорожник подъехал сзади, и офицер выпрыгнул из кабины. Он указал рукой на пол и крикнул мне:

– Ложитесь!

Я уж было начал сгибаться в три погибели, но вмешалось мое репортерское «я»: «Погодите‑ка, я должен это видеть. Я ведь здесь именно для этого!» Я вылез из машины и стал наблюдать за происходящим. Подлетели еще несколько внедорожников, из них выскочили пограничники с дубинками. Некоторые беглецы сразу подняли руки вверх и получили по паре наручников на запястья. Другие принялись убегать и сопротивляться, и их избили дубинками и только потом заковали в наручники. Потом их посадили в кузов и увезли. К тому моменту вертолет давно уже улетел.

Офицер, который взял меня с собой пассажиром, видел, что я следил за происходящим. Когда он, перепачканный грязью, вернулся за руль, он тяжело дышал и, попив воды, сказал:

– Как вы могли заметить, операция прошла жестковато.

Я кивнул.

– Это потому, что они играли не по правилам, – сказал он.

Я подумал о том, о каких «правилах» он говорил, но решил подождать того момента, когда смогу обсудить этот вопрос со старшим по званию.

Наш гид‑пограничник переметнулся из стана сердобольных людей в стан злостных полицейских вроде тех, что избивали Родни Кинга[39], быстрее, чем вы бегаете в бухгалтерию за зарплатой. Заметка начинающим репортерам: сочувствие – не бездонный колодец.

В конце смены я поблагодарил пограничника и пообещал прислать ему статью на ознакомление до публикации (и сделал это – еще одна заметка репортерам: всегда делайте именно так. Даже если вашему собеседнику не понравится материал, он оценит этот жест, и вы заручитесь его поддержкой на всю жизнь), после чего отправился в офис начальника Пограничной службы, чтобы взять интервью.

От начальника мне было нужно не так уж много. Суть моего интервью заключалась в рассказе о подготовке пограничников, о том, как их обучают справляться со стрессом, гневом и ситуациями, в которых их – да! – побивают камнями мальчики‑мексиканцы.

Не могу сказать, что начальник был человеком душевным, но он вел себя цивилизованно, и я чувствовал, как он пытается подавить свое презрение к репортеру, которому хватило наглости ставить под сомнение действия смелого офицера перед лицом опасности.

Я продумал особый план разговора с этим человеком, и, когда я понял, что подхожу к кульминационному вопросу, оказалось, что я был прав, потому что он набросился на меня и чуть не разбил мне череп. Это не входило в мои планы, но, как я уже говорил, не все интервью идут как запланировано.

Кульминация интервью не обязательно должна вести к конфликту. Это вовсе не присуще всем в мире интервью. Но по крайней мере они должны следовать по определенной траектории, как рассказ, в котором все события происходят не просто так, а ради чего‑то.

 

КОГДА ВСЕ ЛЕТИТ В ТАРТАРАРЫ

 

Несмотря на то что мир (как и наши интервью) невозможен без хоть какого‑то порядка, иногда нам все‑таки приходится импровизировать. Скорее всего, вы довольно быстро почувствуете, что интервью началось не очень гладко, или вы недостаточно подготовились, или ваш собеседник просто с вами не на одной волне. Когда я брал интервью у Карима Абдул‑Джаббара, я весь разговор не мог понять, почему он никак не может расслабиться, почему отвечает так кратко, почему не подхватывает мою мысль и не рассказывает истории из жизни, даже когда я явно его к этому подталкиваю.

Меня многие предупреждали, что собеседник он «трудный», но было в том разговоре нечто большее, чем просто трудность. Мне с трудом удавалось вытянуть из него хотя бы несколько слов.

Только позже выяснилось, что по пути ко мне на интервью он узнал, что умер его хороший друг. Характерно, что он не отменил интервью, – не сомневаюсь, что любой на его месте отменил бы. Невозможно знать наверняка, что происходит в жизни вашего собеседника, и иногда разработанный вами план просто нельзя исполнить.

Интервью – это живой организм. Вы оказываете влияние на другого человека. Обстановка вокруг в тот конкретный момент тоже оказывает на него влияние. Предполагать, что все пойдет так, как вы запланировали, – это ошибка молодых и неопытных. Нужно держаться за придуманную структуру, но не слишком крепко. Даже если вы хорошо упорядочили свои вопросы и абсолютно убеждены, что довели их до совершенства, прямо как Макфи, всегда будьте готовы отказаться от своего плана.

Так я и поступил, когда брал интервью у Джорджа Плимптона, одного из редакторов – основателей журнала Paris Review и одного из моих любимых спортивных журналистов. Я не мог дождаться нашего с ним разговора и неделями корпел над вопросами, оттачивая их порядок до идеального. Но, когда мы с Плимптоном шли с ужина в направлении аудитории, положение резко стало опасным. Я начал пояснять ему формат интервью, но он внезапно остановился прямо посреди тротуара:

– Интервью? Какого еще интервью?

– Интервью, которое я прямо сейчас буду у вас брать, – сказал я, стараясь поддерживать темп ходьбы на подходе к залу.

– Я впервые слышу об интервью, – сказал он, заметно разволновавшись. – Я не давал своего согласия на интервью. Я думал, будут только публичные чтения. – В качестве подтверждения он достал свою новую книгу.

– Чтения тоже будут, – отозвался я. – После интервью.

Он стоял не шелохнувшись.

– Вы мне ничего об интервью не говорили. – Теперь он уже закипал. – О чем вы будете меня спрашивать? Собираетесь поставить меня в неловкое положение?

– В моем пригласительном письме было сказано и об интервью, – сказал я, надеясь, что излучаю спокойствие, а не отчаяние, которое царило в тот момент у меня внутри. – Я поспрашиваю вас о вашей карьере, о мастерстве, о Хемингуэе. Я не Майк Уоллес. Скандальных вопросов не будет.

Он смотрел на меня во все глаза. На мгновение мы оба замолчали.

– Видите вон ту очередь? – Я указал на толпу, ожидающую у входа в зал. – Эти люди пришли посмотреть на вас и на то, как я беру у вас интервью. Нам лучше не опаздывать.

Плимптон пошел со мной к зданию.

– Я на это согласия не давал, – сказал он, и мы вошли внутрь.

Тогда я уже понимал, что мне необходимо изменить порядок вопросов.

На тот момент они стояли в порядке, идеально подходящем двум людям, которые уже комфортно себя чувствуют в обществе друг друга (так было на ужине). Но теперь мы на время превратились в противников. Мне необходимо было найти вопрос, который остудит его пыл.

Мы сидели в первом ряду, пока публика рассаживалась. Он смотрел прямо перед собой на два стула, стоявших на сцене. Он сердился. Я думал, как буду выкручиваться. Я смотрел на целые страницы вопросов, и даже точно не помня, какой вопрос я поставил первым, я был уверен, что его придется заменить. Я нашел тот, который, по моим оценкам, немного его расслабит, и написал на полях: «Начать отсюда».

Плимптон был приверженцем и поклонником жанра так называемой «гражданской журналистики». Это означало, что он не просто наблюдает события и пишет о них, как делает большинство спортивных журналистов. Он принимал личное участие в событиях. Футбольная команда Detroit Lions позволила ему пожить в тренировочном лагере, где он тренировался вместе с игроками, жил с ними в одном общежитии, обедал за одним столом, и ему отвели роль квотербека на поле. Ему даже позволили принять участие в одной предсезонной игре. Его книга «Бумажный лев» (Paper Lion) получилась замечательной и послужила для меня настоящим источником вдохновения: я повторил весь этот сценарий с командой по американскому футболу из моей альма‑матер через десять лет после окончания университета. Правда, время я сократил. Вместо того чтобы тренироваться с командой перед началом сезона, я делал это в течение недели прямо перед игрой по случаю бала выпускников, то есть перед самой главной игрой года. С меня каждый день по сто потов сходило!

Плимптон также тренировал навыки вратаря в хоккейной команде Boston Bruins, провел месяц во флагманском туре PGA[40], боксировал с чемпионом в тяжелом весе Арчи Муром (что закончилось сломанным носом) – и писал обо всем. Прекрасные материалы на все эти темы и сделали его знаменитым.

Однако не все знают, что он проработал похожий сценарий в Нью‑Йоркской филармонии. Он играл на треугольнике где‑то в дальнем углу перкуссионной секции под руководством легендарного Леонарда Бернстайна. Ему было что рассказать об этом опыте, и я подумал, что ему понравится такая идея. Так публика мгновенно заинтересуется, и дальше мы продолжим, как будто нам обоим хорошо и легко в компании друг друга.

Именно так и произошло. Как только зрители начали смеяться по поводу треугольника и гнева Бернстайна, который Плимптон навлекал на себя, делая что‑то не так, интервью пошло гладко, и я вернулся к первоначальной структуре. Плимптон больше не вспоминал о недопонимании между нами.

 

Представление о том, какое интервью вам предстоит взять (неформальное, нацеленное на сбор информации, очень личное или тематическое), определит, нужно ли вам выписывать вопросы, выстраивать линию разговора или скорее импровизировать, а может быть, просто нажимать на «старт» и смотреть, что будет дальше.

Оказавшись в ситуации, когда вам нужно импровизировать (а я надеюсь, такой момент наступит, потому что он означает, что вы относитесь к собеседнику со всем вниманием и, возможно, вам удастся раскопать что‑то новое), на какое‑то время отдайтесь на волю этого течения, но не теряйте берег из виду. Помните, что вам еще нужно выполнить первоначально поставленную цель. Будьте готовы отказаться от некоторых вопросов и тем и перекроить оригинальный план. Не забывайте, что в первую очередь важен человек, с которым вы разговариваете.

Если вы помните, именно так и должен был поступить Дэвид Грин, когда брал интервью у Крисси Хайнд. Его основная проблема в том, что он хотел говорить об эпизоде сексуального насилия, который она описала в книге, а она не хотела, а он все равно наседал.

Я стал свидетелем упущенной возможности импровизации, когда привел поэта Роберта Пински на общественное радио, где он должен был почитать свои стихи и дать интервью одному из местных радиоведущих. Но Пински не собирался просто почитать свои стихи, как обычно. Он взял с собой трех джазовых музыкантов, студентов университета, которые должны были играть в фоновом режиме во время его чтения. Они репетировали с ним вместе и сумели создать очень интересную атмосферу поэзии и джаза. Но, перед тем как начать интервью, им захотелось еще раз отрепетировать, прямо в студии. И вот ровно в тот момент, как они собрались пройтись по материалу в последний раз, в студии появилась радиоведущая и сказала, что хочет начать интервью немедленно. Она сразу же положила перед собой блокнот с вопросами. Казалось, что она куда‑то сильно торопится.

Но Пински – профессионал. Он давал интервью не менее тысячи раз.

– Почему бы вам не послушать нашу репетицию? А потом я отвечу на ваши вопросы, – сказал он.

– Я предпочла бы взять интервью прямо сейчас, – <