Из показаний Н.И. Кибальчича на следствии

Относительно события 1‑го марта 1881 года и подготовлений к нему, я о своем участии имею показать следующее. Я признаю, что я сделал все части как тех двух метательных снарядов, которые были брошены под карету императора, так и тех, которые были впоследствии захвачены на Тележной улице. Изобретение устройства этих снарядов принадлежит мне, точно так же, как все части их: ударное приспособление для передачи огня запалу и взрывчатое вещество – гремучий студень, были сделаны мной одним, без участия каких‑либо помощников, на квартире, которой я указать не желаю. Снарядов было сделано мной четыре штуки, из них два было решено употребить в действие, а остальные два оставить, так сказать, в резерве. Для приготовления их мне пришлось употребить много времени и труда прежде, чем я собрал нужные технические сведения и изобрел данное устройство снаряда. Нужно заметить, что я, среди своей партии, был первым, взявшимся добыть нитроглицерин. С целью ознакомиться с предметом, я перечитал все, что я смог найти в литературе на русском, французском и немецком языках. Но для того, чтобы, во‑первых, производить собственными средствами приготовление динамита, и, во‑вторых, чтобы устроить вполне удовлетворяющий цели метательный снаряд с динамитом, мне приходилось придумывать много новых, нигде не употреблявшихся приспособлений. […]

Вообще все мое участие во взрыве 1‑го марта ограничивалось исключительно научно‑технической сферой, а именно: 1) я давал советы относительно того, какое количество динамита необходимо для того, чтобы взрыв, во‑первых, достиг цели, а, во‑вторых, – не причинил вреда лицам, случившимся на тротуаре при проезде государя, а также прилежащим домам; во‑вторых, придумал и приспособил с помощью двух других лиц 4 метательных снаряда; в‑третьих, ездил с двумя лицами, взявшимися бросить два снаряда, на опыт, на котором снаряд с ударным приспособлением и с гремучей ртутью, но без динамита был брошен, если не ошибаюсь, Рысаковым с целью убедить участников взрыва в годности устройства снаряда. Таким образом, в вопросе о времени и месте события я не имел решающего голоса. Знал только, и то последнее лишь время перед взрывом, что взрыв должен произойти во время езды императора в манеж и что лица, имеющие метательные снаряды в руках, должны были стоять в это время неподалеку от мины и в случае неудачи пустить в дело снаряды. Поэтому для меня явилось неожиданностью то, что метательные снаряды были употреблены в действие без предварительного взрыва мины. Прибавляю к этому, что снаряды были изготовлены не в моей квартире, а на другой, которой я указывать не желаю[367]. […]

13. М. Т. Лорис‑Меликов

Из доклада об аресте Тригони [368]  и Желябова 28 февраля 1881 г.

Всеподданнейшим долгом считаю довести до сведения вашего императорского величества, что вчерашнего дня вечером арестованы: Тригони (он же Милорд) и сопровождавшее его и не желающее до настоящего времени назвать себя – другое лицо; при сем последнем найден в кармане заряженный, большого калибра, револьвер; хотя, по всем приметам, в личности этой можно предполагать Желябова, но, до окончательного выяснения, не беру на себя смелость утверждать это. […]

Как Тригони, так, в особенности, предполагаемый Желябов, категорически отказались, на первых порах, от дачи всяких показаний, причем предполагаемый Желябов наотрез отказывается указать свою квартиру. К полудню надеюсь разъяснить его личность чрез Окладского, которого я приказал снова доставить ко мне из крепости.

Во всяком случае могу заранее доложить, что как Тригони, так и его спутник занимают весьма серьезное положение в революционной среде.

В. Н. Фигнер

О подготовке покушения 1 марта 1881 г.

[…] Все наше прошлое и все наше революционное будущее было поставлено на карту в эту субботу, канун 1 марта: прошлое, в котором было шесть покушений на цареубийство и 21 смертная казнь[369] и которое мы хотели кончить, стряхнуть, забыть, и будущее, – светлое и широкое, которое мы думали завоевать нашему поколению. Никакая нервная система не могла бы вынести долгое время такого сильного напряжения.

Между тем все было против нас: нашего хранителя – Клеточникова[370] мы потеряли, магазин[371] был в величайшей опасности; Желябов, этот отважный товарищ, будущий руководитель метальщиков и одно из самых ответственных лиц в предполагаемом покушении, выпадал из замысла: его квартиру необходимо было тотчас же очистить и бросить, взяв запас нитроглицерина, который там хранился; квартира на Тележной, где должны были производиться все технические приспособления по взрыву и где сходились сигналисты и метальщики, оказывалась, по заявлению ее хозяев, Саблина[372] и Гельфман, сделанному накануне, не безопасной, – за ней, по‑видимому, следили, и в довершение всего мы с ужасом узнаем, что ни один из четырех снарядов не готов… А завтра – 1 марта, воскресенье, и царь может поехать по Садовой… Мина в подкопе не заложена.

Среди этих‑то обстоятельств 28 февраля мы, члены Исполнительного комитета, собрались на квартире у Вознесенского моста. Присутствовали не все, так как для оповещения не было времени. Кроме хозяев квартиры, меня и Исаева*, были: Перовская*, Анна Павловна Корба*, Суханов*, Грачевский*, Фроленко*, Лебедева*; быть может, Тихомиров*, Ланганс* – наверное не помню. Взволнованные, мы были одушевлены одним чувством, одним настроением. Поэтому, когда Перовская поставила основной вопрос, как поступить, если завтра, 1 марта, император не поедет по Малой Садовой, не действовать ли тогда одними разрывными снарядами, все присутствующие единогласно ответили: «Действовать! Завтра во что бы то ни стало действовать!» Мина должна быть заложена. Бомбы должны быть к утру готовы и наряду с миной или независимо от нее должны быть пущены в ход. Один Суханов заявил, что он не может сказать ни да, ни нет, так как снаряды еще никогда не были в действии.

Было около трех часов дня субботы.

Исаев был немедленно отряжен в магазин зарядить мину; квартира Желябова и Перовской, с помощью Суханова и военных, была очищена, и Софья Львовна перешла к нам. Не успели оповестить не только всех членов, но даже сигналистов Садовой улицы, но роли последних, как и метальщиков, были заранее определены, и свидание на воскресенье со всеми ими уже условлено.

С пяти часов вечера три человека должны были явиться на нашу квартиру и всю ночь работать над метательными снарядами. Это были Суханов, Кибальчич* и Грачевский. До восьми часов вечера на квартиру беспрестанно заходили члены Комитета то с известиями, то по текущим надобностям, но так как это мешало работе, то к восьми часам все разошлись, и на квартире остались, считая меня и Перовскую, пять человек. Уговорив измученную Софью Львовну прилечь, чтобы собраться с силами для завтрашнего дня, я принялась за помощь работающим там, где им была нужна рука, хотя бы и неопытная: то отливала грузы с Кибальчичем, то обрезывала с Сухановым купленные мной жестянки из‑под керосина, служившие оболочками снарядов. Всю ночь напролет у нас горели лампы и пылал камин. В два часа я оставила товарищей, п отому что мои услуги не были более нужны. Когда в восемь часов утра Перовская и я встали, мужчины все еще продолжали работать, но два снаряда были готовы, и их унесла Перовская на квартиру Саблина на Тележной; вслед за ней ушел Суханов; потом я помогла Грачевскому и Кибальчичу наполнить гремучим студнем две остальные жестянки, и их вынес Кибальчич. Итак, в восемь часов утра, 1 марта, четыре снаряда были готовы после 15 часов работы трех человек. В десять часов на Тележную пришли Рысаков, Гриневицкий, Емельянов и Тимофей Михайлов. Перовская, все время руководившая ими вместе с Желябовым, дала им точные указания, где они должны стоять для действия, а потом, после проезда царя, где сойтись.

15. И. И. Гриневицкий*