Удивительный случай зеркальной дислексии

 

Такой подход к чтению может пролить новый свет на проблему дислексии. Как я уже отмечал в главе 6, у большинства дислексиков дефициты чтения возникают из‑за базового нарушения в обработке звуков речи. Однако я также упомянул о том, что некоторые дети страдают нарушениями зрения. В этих случаях проблема может быть вызвана, по крайней мере частично, сбоем в восприятии симметрии.

Обычно считается, что дислексический ребенок не может не только читать, но и отличать левую сторону от правой. На самом деле ориентация букв действительно создает определенные трудности для многих детей с этим заболеванием, из‑за чего они часто путают «p» с «q» и «b» с «d»[469]. Однако с подобной проблемой сталкиваются все дети, а не только дислексики. Более того, она временна. Зеркальные ошибки достигают своего пика в возрасте от 7 до 10 лет, когда дети учатся распознавать буквы. Затем они исчезают. Как группа, дислексики не наделены даром зеркального чтения. Зрительные трудности, по‑видимому, не играют доминирующей роли у большинства из них[470]. Кратковременные нарушения зрения могут быть просто следствием базового фонологического дефицита: если я не могу понять разницу между фонемами [b] и [d], мне потребуется больше времени, чтобы осознать, что зеркальные формы «b» и «d» – это разные буквы. По чистой случайности зеркальные буквы даже произносятся похоже: все они относятся к взрывным согласным, которые продуцируются путем внезапной блокировки воздушного потока в голосовом тракте. Неудивительно, что подобное сочетание трудностей создает особые проблемы для детей с фонологическими нарушениями.

Тем не менее в редких случаях истинной причиной дислексии является неспособность различать лево и право. Яркий пример – случай молодой женщины, А. Х., которую тщательно обследовал американский психолог Майкл Макклоски[471]. Дислексия у А. Х. была диагностирована довольно поздно, когда ей было уже за 20. В то время она училась на факультете психологии Университета Джона Хопкинса. После одной из лекций о дислексии А. Х. призналась, что в детстве тоже мучилась с чтением и арифметикой. Макклоски предложил ей несколько когнитивных тестов. Оказалось, что эта одаренная студентка страдает редкой и очень любопытной формой дислексии.

Проблемы А. Х., по всей вероятности, были обусловлены пространственной путаницей на всех уровнях процесса чтения. Когда А. Х. читала отдельные буквы, ошибки преимущественно сводились к пространственным инверсиям. Например, она принимала букву «р» за «q», а букву «М» – за «w». Что интересно, она почти никогда не путала буквы, идентичность которых не зависела от ориентации в пространстве, например «g» или «k». Читая слова, А. Х. не только переворачивала отдельные буквы, но и нарушала их порядок (рис. 7.8): «snail» превращалось в «nails». Наконец, на уровне предложения она переставляла слова местами, особенно в тех случаях, когда их расположение не было жестко ограничено контекстом.

Вкратце можно сказать, что А. Х. жила в нестабильном зрительном мире, в котором пространственные отношения менялись постоянно. Буквы перепрыгивали с места на место, превращая одно слово в другое. Даже такое простое слово, как «brain» («мозг»), трансформировалось в набор всевозможных транспозиций и анаграмм вроде «drain» («канава») или «Brian» («Брайан» – имя). Разрешить эти двусмысленности А. Х. могла только с помощью контекста. Чтобы определить степень расстройства, Макклоски попросил ее прочесть несколько предложений, в которых буквы и слова были перепутаны, например: «The stock market is storngly affected dy dercebtions the the of pulbic». А. Х. не только с легкостью прочла все, но и исправила их. В конце она объявила, что 60 % предложений были совершенно нормальными! Прожив с этим дефицитом всю жизнь, она не осознавала нестабильности своего пространственного зрения.

Дефицит А. Х. распространялся не только на чтение. Она не могла правильно перерисовать даже самый простой рисунок – 50 % изображений были зеркальными копиями оригинала (рис. 7.8). Эта особенность проявилась у девушки еще в школе. Во время экскурсии в музей Филлипса в Вашингтоне она сделала набросок картины Ренуара «Завтрак гребцов», на которой художник изобразил молодых женщин и мужчин, кокетничающих в кафе на берегу Сены. Особый акцент А. Х. сделала на шляпах, но нарисовала их в зеркальном отражении: те, что были на левой стороне картины, на эскизе оказались справа, и наоборот.

Впрочем, это еще не самое удивительное. А. Х. «отзеркаливала» даже жесты! В ходе простого теста на хватание перед ней ставили деревянный кубик. Услышав сигнал, она должна была открыть глаза и схватить предмет как можно быстрее. Видеокамера, снимавшая эту сцену, запечатлела странное явление (рис. 7.8): в двух третях испытаний ее рука изначально тянулась в противоположную сторону! А. Х. так часто путала лево и право, что показанные ей результаты оказались хуже, чем при реагировании наугад. Как ни странно, неверным было только первоначальное направление движения; все остальные параметры – угол, расстояние и скорость – были оптимальными. Казалось, зрительная система А. Х. постоянно прыгает слева направо, будто некий злой дух заточил ее в Зазеркалье Алисы.

 

Рис. 7.8. В редких случаях дислексия может быть вызвана избытком симметрии в зрительной системе. Во время чтения молодая женщина А. Х. в основном путала обратимые буквы «b», «d», «p» и «q», реже – другие буквы и их порядок (вверху). А. Х. часто копировала рисунки в зеркальном отражении, особенно вдоль оси «лево – право» (посередине). В тесте на хватание (внизу) ее рука изначально тянулась в противоположном направлении (по материалам статьи McCloskey et al., 1995; McCloskey & Rapp, 2000). Использовано с разрешения Journal of Memory and Language и Psychological Science.

 

По счастливой случайности Майкл Макклоски и его коллеги все‑таки нашли способ, как помочь их необычной пациентке. Когда целевой объект двигался, мерцал или появлялся менее чем на одну десятую долю секунды, производительность А. Х. улучшалась. Так, при сверкании букв, слов или фраз со скоростью 10 циклов в секунду скорость ее чтения соответствовала нормальному уровню. Этот феномен по‑прежнему не имеет объяснения, так как он прямо противоречит общепринятому мнению, что дислексия есть следствие нарушения магноклеточного пути, обеспечивающего быструю зрительную обработку[472]. В случае А. Х. способ с мерцанием оказался настолько эффективным, что она начала читать под стробоскопическим светом!

Случай А. Х. настолько не согласуется со всей информацией, представленной в научной литературе о дислексии, что вызывает больше вопросов, чем дает ответов. Сколько детей с диагнозом «дислексия» на самом деле страдают первичным дефицитом пространственного восприятия? Поможет ли стробоскоп и другим дислексикам? А главное, какой механизм может объяснять таинственное зеркальное обращение визуального мира? В чем была истинная причина дефицита А. Х.? В раннем повреждении дорсального пути, который локализует объекты в пространстве и отличает левое от правого? В избытке зеркальных связей с мозолистым телом в вентральном пути? Или, может, в нарушенном механизме удаления синапсов, из‑за которого девушка оказалась наделена зрительной системой маленького ребенка, неспособной воспринимать разницу между словом и его зеркальным отражением? Визуализация мозга, несомненно, должна пролить некоторый свет на все эти вопросы.

Любопытный случай А. Х. напоминает нам, что зрительно‑пространственное внимание имеет первостепенное значение для нормального развития навыка чтения[473]. Хорошие способности декодирования возникают не только из ассоциаций между буквами и звуками речи – буквы должны быть восприняты в правильной ориентации и в корректном порядке слева направо. В мозге юного читателя вентральный зрительный путь, который распознает идентичность букв и слов, должен тесно взаимодействовать с дорсальным путем, который кодирует их положение в пространстве, а также программирует движения глаз и внимание. Когда один из них дает сбой, весь процесс чтения рушится.

Тот факт, что дорсальный и вентральный пути нуждаются в особой подготовке к чтению, объясняет успешность методов обучения, задействующих моторный аспект. В рамках программы, предложенной итальянским психологом Марией Монтессори, дошкольники прослеживают контуры букв, вырезанных из наждачной бумаги. Детей учат делать это слева направо, обращая пристальное внимание на порядок составляющих их штрихов. Эта деятельность позволяет объединить моторику, осязание, зрение и ощущение пространства. Формирование асимметричного маршрута, всегда идущего слева направо, безусловно, облегчает нарушение симметрии в вентральном зрительном пути. На самом деле французский психолог Эдуар Жентаз экспериментально доказал, что в работе со здоровыми детьми этот мультисенсорный метод более эффективен, нежели классический фонологический или визуальный тренинг по отдельности[474].

Мультисенсорные эксперименты представляют собой совершенно новое направление исследований. Возможно, нейровизуализация покажет, что тактильный метод действительно улучшает функциональные связи, объединяющие дорсальный и вентральный пути. Пространственное и тактильное изучение букв должно помочь и тем детям, которые страдают дефицитами чтения зрительного происхождения. Не исключено, что метод сенсорного вмешательства сработает даже в случае А. Х. Я убежден: по мере развития науки о чтении мы не просто получим лучшее представление о том, как человеческий мозг овладевает чтением, но также сможем разработать более эффективные технологии обучения и реабилитации, максимально адаптированные к мозгу ребенка.

 

 

8

Культура нейронов

 

Чтение открывает новые горизонты в понимании природы взаимодействия между культурным научением и мозгом. Модель нейронного рециклинга должна распространяться и на другие культурные изобретения, кроме чтения. Математика, искусство, религия – все это может быть истолковано как условные конструкции, приспособившиеся к нашему мозгу приматов за тысячелетия развития цивилизации. До сих пор, однако, не решен один ключевой вопрос: почему люди – единственный вид, создавший культуру и, следовательно, придумавший новые способы использования своих нейронных сетей? Я предполагаю, что именно увеличение «сознательного нейронного рабочего пространства», обширной системы корковых связей, позволяет переориентировать ментальные объекты на новые задачи.

 

Когда было провозглашено, что Библиотека объемлет все книги, первым ощущением была безудержная радость. Каждый чувствовал себя владельцем тайного и нетронутого сокровища.

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС, «ВАВИЛОНСКАЯ БИБЛИОТЕКА» [475]

 

 

Если бы Бог существовал, он был бы библиотекой.

УМБЕРТО ЭКО (ИТАЛЬЯНСКИЙ ФИЛОСОФ И ПИСАТЕЛЬ, 1932–2016)

 

Итак, мы близимся к концу нашего путешествия по мозгу читателя. Теперь уже очевидно, что умением читать мы обязаны исключительно счастливой случайности. Если книги и библиотеки сыграли доминирующую роль в культурной эволюции нашего вида, то это потому, что пластичность мозга позволила нам трансформировать зрительную систему приматов в речевой инструмент. Изобретение чтения привело к мутации наших мозговых цепей и их превращению в считывающее устройство. Мы обрели новую, почти магическую способность «слушать мертвых глазами». Именно о ней говорит Франсиско де Кеведо в своем сонете: «Моим очам усопших речь внятна, я с мертвыми беседую душою». Однако чтение стало возможным только потому, что мы унаследовали корковые области, которые могли научиться связывать визуальные знаки с речевыми звуками и смыслом.

Вероятно, не стоит удивляться тому, что наши мозговые цепи не оказались идеально приспособленными к чтению. Низкое визуальное разрешение, крутая кривая научения и раздражающая склонность к зеркальной симметрии – таковы отголоски нашего эволюционного прошлого. К сожалению, эволюция не предполагала, что наши нейронные сети однажды будут переориентированы на распознавание слов. Тем не менее даже такое несовершенное устройство мозга не помешало поколениям писцов, начиная с Древнего Шумера, искать способы воспользоваться этими сетями. Они разработали эффективные системы письменности и веками совершенствовали их – все ради того, чтобы сегодня буквы на этой странице могли говорить с вашим мозгом.

 

Парадокс чтения

 

В начале этой книги я сформулировал ключевой вопрос: каким образом письмо могло зародиться в мозге, который изначально не был предназначен для этого навыка? Как человек – примат с неизменным геномом – превратился в книголюба? Эту загадку я назвал парадоксом чтения. Мрак, окутывающий эту тайну, только сгустился, когда мы обнаружили, что хотя чтение существует всего несколько тысяч лет, но мозг всех грамотных взрослых оснащен тонко настроенным механизмом для чтения.

Теперь мы знаем, что никакого парадокса нет. Человеческий мозг не развивался специально для чтения. Биологическая эволюция слепа, и никакой божественный архитектор не программировал нас с тем, чтобы однажды мы могли прочесть его книгу! Единственное развитие прошла сама культура – чтение постепенно приобрело форму, оптимально приспособленную к устройству наших нейронных сетей. Спустя столетия проб и ошибок системы письменности всего мира пришли к схожим решениям. Все они опираются на набор форм, которые достаточно просты, чтобы мы могли хранить их в вентральной зрительной системе, и связаны с речевыми центрами. Культурная эволюция столь точно отрегулировала наши системы письма, что теперь им требуется всего несколько лет, чтобы захватить нейронные цепи любого начинающего читателя. Я ввел понятие «нейронный рециклинг», чтобы описать частичное или полное вторжение письма в области коры, которые изначально отвечали за другую функцию.

Поскольку я убежден, что детали имеют значение, мы подробно рассмотрели, как работают нейронные цепи, отвечающие за чтение. Надеюсь, читатель простит мне мою многословность: я хотел как можно точнее проиллюстрировать два важнейших аспекта функционирования мозга. Прежде всего, я стремился показать, что культурное развитие не опирается на общие механизмы научения – оно закреплено за конкретными предсуществующими нейронными цепями, функция которых четко определена. В случае чтения мы имеем достаточно точное представление об устройстве этих цепей. Сегодня мы знаем, что они принадлежат к зрительным путям, отвечающим за инвариантное распознавание объектов и присутствующим у всех приматов. Их богатая внутренняя структура и частичная способность к усвоению новых форм ограничивают диапазон доступных нам систем письменности.

Моя вторая мысль, вытекающая из первой, состоит в том, что человеческие культуры не отличаются бесконечным многообразием и произвольной изобретательностью, которые постулируют социологи. Структура мозга строго контролирует культурные модели. Человеческая способность к изобретательству не бесконечна – она ограничена нашим нейрональным «конструктором». Если нашим культурам свойственна видимость огромного разнообразия, то это потому, что из множества комбинаций ограниченного набора фундаментальных культурных черт может возникать показательное число культурных форм.

В случае с чтением гипотетические культурные инварианты конкретны и осязаемы. Все системы письменности – от китайских иероглифов до латинского алфавита – основаны на морфофонологическом принципе: они одновременно представляют и корни слов, и фонологические структуры. Они также опираются на небольшой набор зрительных форм, распространенных по всему миру и впервые обнаруженных Марком Чангизи (см. главу 4). Иными словами, в основе кажущегося разнообразия систем письменности лежит широкий спектр универсальных, неврологически обусловленных особенностей.