Смертная казнь и ВЧК: апрель-июнь 1918 г

Несмотря на большое количество местных чрезвычайных комиссий, высшая мера наказания весной 1918 г. ими не применялась. Достаточно ограниченным было применение расстрелов на месте преступления и в Москве. В мае 1918 г., по данным советской периодической печати, общее количество расстрелянных ВЧК, включая 12 анархистов, составило 28 человек, в большинстве случаев уголовники: грабители и убийц[352]. Исключением было вынесение смертного приговора двум братьям Александру и Владимиру Череп-Спири-дович, бывшим гвардейским офицерам, и их биржевому маклеру Б. С. Берлисону (по другим данным Вейлингсону) за спекуляцию в особо крупных размерах (незаконная сделка по продаже акций на сумму 5 млн. рублей) и государственную измену. Они пытались продать скупленные по дешевке у населения немцем обесцененные акции Веселянских рудников на сумму 4100 тыс. рублей и акций «Чистяково-антрацит» на 900 тыс. рублей. В дальнейшем эти акции были предъявлены советскому правительству, и оно должно было бы их выкупить по номиналу согласно условиям Брестского мира. 31 мая 1918 г. все трое спекулянтов были расстреляны ВЧК [353]. В других случаях по спекулянтским делам расстрелов не было, хотя ВЧК активно вела работу по борьбе со спекуляцией. По неполным подсчетам в течение марта-июля 1918 г. ВЧК конфисковала у спекулянтов только различных товаров на сумму свыше 7 млн. рублей[354].

В июне 1918 г. применение высшей меры наказания в Москве фактически было приостановлено. Известен лишь единственный случай, когда в ночь на 13 июня был расстрелян провокатор К. А. Штримфлер (М. Г. Владимиров), бывший жандарм, устроившийся на работу в ВЧК под вымышленной фамилией[355]. Подобная практика вынесения смертных приговоров ВЧК была вызвана временной стабилизацией советского режима в Москве после весенних превентивных мероприятии ВЧК. Определенную роль также сыграло общественное мнение, направленное против применения смертной казни, в т. ч. позиция левых эсеров, входивших в руководство центральной чрезвычайной комиссии. Единогласия по этому вопросу в центральной ЧК не было, а применение смертной казни ВЧК было возможно только по единогласному постановлению всех членов коллегии, насчитывающей в то время 18 человек. Значительная часть коллегии выступала за более решительные меры, но мнение левоэсеровского меньшинства по установленному порядку перевешивало. Сторонникам жестоких мер оставалось только надеяться на поддержку местных ЧК, которые в июне более решительно стали применять высшую меру наказания.

Особенно отчетливо эта тенденция воплотилась при подавлении июньского мятежа мобилизованных в Красную Армию в Тамбове, который явился первым городом, подвергшимся массовому расстрелу контрреволюционеров органами ЧК. За мятеж, сопровождавшийся 17–18 июня 1918 г. многочисленными жертвами, после его подавления 22 июня было расстреляно 50 человек [356]. Необходимо заметить, что подобные расстрелы дополнялись спустя некоторое время новыми расстрелами задержанных к этому времени участников. Так, в том же Тамбове по постановлению ЧК при Тамбовском совете от 3 июля 1918 г. за активное участие в мятеже расстреляно еще 11 человек[357]1.

Ответственность за подобное массовое употребление высшей меры наказания следует возложить на местный Совет, занимавший жесткую, непримиримую позицию в течение всей гражданской войны. Это была местная инициатива, хотя и одобренная по горячим следам некоторыми видными советскими деятелями, например, членом коллегии ВЧК Я. Х. Петерсом. В центральном органе коммунистической партии газете «Правда» он писал в эти дни: «Если рабочий класс возьмет пример с Тамбова, наша борьба с контрреволюцией закончится в несколько дней» [358]. Данное высказывание Я. Х. Петерса надо рассматривать как выражение его политических взглядов, достаточно широко распространенных среди чекистов, а не каких-то его личных человеческих качеств. По свидетельству английского разведчика Б. Локкарта, каждое подписание смертного приговора причиняло Петерсу физическую боль. «В его натуре была большая доля сентиментальности, но он был фанатиком во всем, что касалось столкновений между большевизмом и капитализмом, и он преследовал большевистские цели с чувством долга, которое не знало жалости»[359]. Фанатизм, беспощадность чекистов всегда служили предметом их гордости, культивировались и подчеркивались. «Работающие в Чрезвычайных комиссиях товарищи — фанатики своего дела. История этого им минусом не поставит», — писал впоследствии М. Я. Лацис[360].

Единичные расстрелы во второй половине июня 1918 г. производились чрезвычайными комиссиями также в Витебске, Екатеринбурге, Ельце: всего было расстреляно 10 человек[361]. Данный перечень городов не случаен. Елецкой уездной ЧК высшая мера наказания после вторичного расследования была применена по отношению 6 членов контрреволюционной организации, готовивших вооруженное выступление и террористических акты [362]. При этом Елецкий Совдеп еще в апреле 1918 г. выделялся В. И. Лениным как образцовый по подавлению контрреволюции[363]. Из четырех других случаев расстрелов трое лиц были расстреляны за неоднократные кражи, убийства и грабежи (Витебск), а телеграфист Стенин за шпионаж по телеграфу (Екатеринбург)[364]. Местные советы этих городов лишь подтвердили принятое ими еще весной решение о введении смертной казни. Указанные и ряд других территорий были также автономны и в других областях, вплоть до собственной экономической политики, радикально отличной от Московского центра[365]. Таким образом, практика вынесения смертных приговоров за уголовные преступления, наблюдаемая в первом полугодии 1918 г. в деятельности ЧК, постепенно распространяется и на политических противников советской власти.

Оценивая в целом доиюльский период деятельности ВЧК, следует отметить, что в первое полугодие 1918 г. чрезвычайные комиссии не использовали террор как оружие политического устрашения противника. ВЧК, обладая чрезвычайными полномочиями, еще не применяла мер, даже отдаленно схожих с террором. В Москве смертная казнь против политических противников не использовалась вплоть до выступления левых эсеров в июле 1918 г.

Более того, согласно постановлению Московского Совнаркома в этот период упраздняются московские уездные тюрьмы, а заключенные переводились в Москву. В частности в июне 1918 г. была закрыта тюрьма в уездных городах Дмитров и Руза[366]. В соседней Рязанской губернии, согласно циркуляру Наркомата юстиции, также было ликвидировано 8 уездных тюрем и т. д [367].

Если рассматривать собственно деятельность ВЧК, то среди расстрелянных за этот период более 80 % были лица, совершившие уголовные преступления, в массе своей рецидивисты. Общее количество казненных ЧК, по данным периодической печати, можно определить (учитывая Тамбовские расстрелы) в 150–180 случаев расстрелов, из них примерно две трети на месте преступления.

По поводу применения высшей меры наказания чрезвычайными комиссиями в первое полугодие 1918 г. в историографии деятельности ВЧК существуют две наиболее распространенные точки зрения, основывающиеся на статистике М. Я. Лациса или С. П. Мельгунова. Ввиду того, что цифры разнятся с приведенными выше расчетами и в еще большей степени между собой, приведем их.

М. Я. Лацис (Судрабс) пишет о 22 случаях применения смертных приговоров за первое полугодие 1918 г. всеми чрезвычайными комиссиями[368]. Данная цифра впоследствии прочно вошла в обиход советской историографии. Между тем, она противоречила данным других чекистов и советской периодики 1918 г. Столь значительное расхождение с данными периодической печати и других чекистов (Я. Х. Петерс писал о 16 расстрелах только в петроградский период деятельности ВЧК) можно объяснить своеобразием статистических выкладок М. Я. Лациса. Очевидно, им не учитывались расстрелы на месте преступления, без вынесения приговора после расследования дела. Возможно, что приговоры местных ЧК, произведенные в двадцатых числах июня, после Первой конференции чрезвычайных комиссий, также могли оказаться вне внимания М. Я. Лациса, который использовал с большей вероятностью данные указанной конференции. К сожалению, проверить эти соображения не представляется возможным, т. к. М. Я. Лацис не приводит источника своих статистических данных. Несмотря на это, многими исследователями эта цифра используется без необходимых пояснений, в разрыве с реальным положением дел [369].

Что касается диаметрально противоположной оценки практики вынесения смертных приговоров ЧК — С. П. Мельгунова — 884 случаев расстрела, то она представляется преувеличенной, точнее — ошибочной[370]. Примером подобной ошибочности расчетов С. П. Мельгунова могут служить следующие случаи: 300 человек, расстрелянных в Петрограде после 5 сентября 1918 г., учтены автором как акты первого полугодия; ошибочно приравнены первые шесть месяцев деятельности Уральское ЧК к шести первым месяцам 1918 г. (расхождение в цифрах еще в 35 человек)[371]. Завышение итоговых данных С. П. Мельгуновым происходило также в силу того, что все расстрелы на месте происшествия им относятся исключительно к деятельности чрезвычаек, а это неправомерно. Корректировка данных С. П. Мельгунова низводит приведенные им 800 с лишним расстрелов к той же цифре в двести человек.

Таким образом, имеющиеся данные позволяют говорить о примерно 200 случаях применения смертных приговоров, вынесенных ЧК в первое полугодие 1918 г., с учетом, возможно, отсутствующих данных с мест. Такие цифры позволяют сделать определенные выводы о динамике смертных приговоров в первой половине 1918 г.: можно говорить о постепенном росте частоты применения высшей меры наказания, но не о послеоктябрьском большевистском всплеске террора.

11—14 июня 1918 г. в Москве проходила I Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий. Непосредственно работой конференции руководили члены коллегии ВЧК Д. Г. Евсеев, И. К. Ксенофонтов и И. Н. Полукаров. В ней приняли участие 66 делегатов, представлявших 434 местные ЧК и руководства ВЧК. Главным итогом работы стало принятие «Положения о чрезвычайных комиссиях на местах»[372]. По положению, чрезвычайные комиссии создавались при каждом областном, губернском, уездном и пограничном совете. В основу построения ЧК был положен принцип централизма. Областные и губернские ЧК находились в непосредственном подчинении ВЧК и были подотчетны местным советам. Остальные комиссии были подчинены опосредованно через областные и губернские комиссии. Общее руководство всеми чрезвычайными комиссиями находилось в ведении ВЧК, которая также имела право ревизии их деятельности. В положении были определены задачи и права местных ЧК, а также структура основных отделов[373]. В определенной степени чрезвычайные комиссии ставились под контроль советских партий. По предложению Ксенофонтова конференция приняла решение об образовании при всех ЧК контрольных коллегий с участием члена ЧК и двух представителей местных комитетов большевиков и левых эсеров (вскоре только большевиков). Местные чрезвычайные комиссии наделялись широкими правами, в т. ч. имели право предлагать Совету депутатов ввести на своей территории чрезвычайное или военное положение. Вместе с тем в перечне прав чрезвычайных комиссии не было упомянуто о возможности применения ими высшей меры наказания.

Произведенные в конце июня 1918 г. чекистские расстрелы были, таким образом, нарушением «Положения о чрезвычайных комиссиях на местах». Они проходили по инициативе местных советов, хотя толчком к ним послужило введение института смертной казни по суду в связи с делом А. М. Щастного.

До рассмотрения дела бывшего начальника морских дел Балтийского флота А. М. Щастного, обвиненного в контрреволюционной деятельности, высшая мера наказания применялась только в отношении преступников, застигнутых на месте преступления. Исключения граничили с самосудами и преследовались советским государством. Такая практика вынесения смертных приговоров вызывала неприятие у ряда руководителем Советского государства и в целом в большевистской партии. Особо значимой была точка зрения Л. Д. Троцкого, выступавшего за более суровую систему наказаний в практике советских органов, в т. ч. судебных учреждений[374]. Схожих взглядов придерживался и В. И. Ленин, указывавший еще в конце марта 1918 г., что «… надо обратить внимание на практические результаты работ коллегии юстиции в деле создания действительно революционного, скорого и беспощадного строгого к контрреволюционерам, хулиганам, лодырям и дезорганизаторам суда» [375].

Принятый 4 мая 1918 г. при участии В. И. Ленина декрет о ревтрибуналах предусматривал введение постоянных коллегий обвинителей, а также разрешение всех вопросов следствия на закрытых заседаниях, что снижало гласность суда, увеличивая роль обвинения в судебном производстве[376]. Образованный Верховный революционный трибунал, будучи высшим судебным органом, является примером для всей судебной системы, и его приговоры рассматривались как юридический прецедент. В силу этого дело А. М. Щастного выходило за рамки политического процесса, вызывая дискуссию о применении смертной казни. С самого начала процесса стала ясна предубежденность обвинения в отношении дела и его стремление вынести смертный приговор: принятое наркомом юстиции П. И. Стучкой 16 июня 1918 г. постановление давало ревтрибуналам необходимые полномочия[377].

Июньский декрет Наркомюста был продиктован прямым указанием руководства партии большевиков.

Еще на заседании ЦК РКП (б) 19 мая 1918 г. вопрос о красном терроре поднял И. Т. Смилга, выступивший с докладом о положении дел в Финляндии. Говоря о массовых случаях насилия, расстрелов финскими белогвардейцами революционеров, он высказал мысль, что необходимо применить расстрелы к арестованным и захваченным белогвардейцам, находящимся в Петрограде. Идея массового расстрела не была поддержана на заседании, но против расстрела нескольких белогвардейцев ЦК не возражало. Одновременно было принято принципиально важное решение «ввести в практику приговоры к смертной казни за определенные преступления» и Наркомюсту было поручено подготовить соответствующий проект[378]. Возобновление судебного института смертной казни было введено революционным методом, игнорируя октябрьское постановление об отмене смертной казни. Декрет к этому времени большевистского Наркомюста оказался сильнее неотмененного решения Съезда, высшего органа власти.

Обвинителем был назначен инициатор этого процесса Л. Д. Троцким, у которого были личные счеты с капитаном А. М. Щастным [379]. Несмотря на отсутствие прямых улик в контрреволюционной деятельности, А. М. Щастный был осужден ревтрибуналом и 21 июня 1918 г. приговорен к расстрелу. Многочисленные протесты в ходе процесса и по его завершении были проигнорированы, расстрел A. M. Щастного был произведен на следующий день, 22 июня 1918 г. Это постановление стало отправной точкой для вынесения смертных приговоров в судебном, а впоследствии и в несудебном порядке.

Право советских учреждений на применение смертной казни неизменно подтверждалось последующими выступлениями высших должностных лиц, в т. ч. и на состоявшемся вскоре V Всероссийском съезде Советов[380]. Революционное право ставилось выше юридических норм. «Ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует революции, он отменяется или исправляется», — указывал В. И. Ленин [381]. Выступления противников смертной казни, в т. ч. левых эсеров, не были восприняты, и советское государство продолжало эволюцию к режиму военно-партийной диктатуры.

В конце 1918 г. произошел еще ряд событий, которые повлияли на дальнейшее развитие карательной системы. Помимо получившего широкий резонанс процесса А. М. Щастного и первого судебного приговора по отношению к нему и еще семи провокаторам, вынесенного Верховным ревтрибуналом в эти же дни, следует учесть и убийство В. Володарского. Процессы в Москве послужили примером применения смертных приговоров на местах, а ряд террористических актов оправдывал подобные ответные меры против контрреволюционеров в глазах местного руководства.

Глава 3