Заседание секции кино и телевидения

Октября 1977 года

ЖДАН: Давайте каждый предложит свой вариант списка на пре­мии – 5 штук.

(Напоминаю, премий с программой «Время» было четыре.)

КАРМЕН: Из комедий, наверное, «Афоня».

ГЕРАСИМОВ: Обе достойны. Может быть, обе комедии на одну премию.

ЕРМАШ: Как делить? Тут все уважаемые люди.

ГЕРАСИМОВ: Не в деньгах дело. Мест мало, а претендентов много. Почему юбилейный год не оттенить картинами веселого со­держания?

ЖДАНОВА: Комедийный жанр надо поддержать обязательно. Если мы дадим двум режиссерам, активно работающим в этом жанре, – есть резон. Но только режиссерам.

ЕРМАШ: Рязанов без Брагинского получать откажется.

ГЕРАСИМОВ: Можно записать – за успешную режиссерскую работу в области комедии.

АНДРОНИКОВ: А Куравлев свое еще получит.

ОЗЕРОВ: А Таривердиев? Здесь музыка решала успех.

ГЕРАСИМОВ: Я бы все‑таки об этой возможности (одна премия на двоих) подумал.

ЖДАН: Давали же одну премию двум актерам за образ Ленина.

ЖДАНОВА: Двум за политические репортажи.

ВАСИЛЬЕВ: Но объединение по жанру – расплывчато.

ГЕРАСИМОВ: А по‑моему, удачный выход из положения.

ЖДАНОВА: Ведь юбилей Октября – это праздник, веселье.

ЕРМАШ: Если объединять, то режиссеров и сценаристов. (К Данелии добавить А. Бородянского.)

ГЕРАСИМОВ: Хорошая мысль. А то говорим, что комедия нра­вится, а награждать ее боимся. Два серьезных комедиографа.

ЖДАНОВА: Надо разнообразить форму представления.

ГЕРАСИМОВ: И подумать о точной формулировке.

 

В те октябрьские дни 1977 года в прессе, по радио, по телевиде­нию вовсю бушевала юбилейная истерия, у нас это случается перед каждым праздником. Происходит великий перебор, который дово­дит людей до того, что они начинают тихо ненавидеть даже святые даты.

 

Октября 1977 года.

ГЕРАСИМОВ: Если объединять, то возникла идея присоединить Куравлева и Мягкова. Но в других секциях против объединения. (Очевидно, за это время происходило прощупывание мнений других секций.)

ЕРМАШ: Что‑то похожее на бутерброд здесь есть.

ЖДАНОВА: Давайте конкретно. Режиссеров за две хорошие ко­медии.

ГЕРАСИМОВ: Это упирается в стену нежелания других секций.

ЕРМАШ: Нет оснований, что секции поддержат «Иронию судь­бы». Говорят «хи» да «ха».

ГЕРАСИМОВ: А по‑моему, она нравится.

ЖДАН: Не пройдет!

ГЕРАСИМОВ: Нам придется отстаивать одну комедию. «Афоня» по художественным достоинствам и социальному звучанию сильнее.

ЕРМАШ: Перенести и ту, и другую сложно. У Данелии в «Мимино» весь коллектив другой. А у Рязанова в «Служебном романе» иг­рает тот же Мягков. И Брагинский есть.

ГЕРАСИМОВ: Может быть, все‑таки перенести Данелию. Надо его сохранить обязательно.

РОСТОЦКИЙ: На двух комедиях настаивать нельзя.

ЖДАНОВА: Но выбор одной будет субъективным. Это трудно.

ЕРМАШ: Для меня не трудно. «Афоня» выше по искусству.

ЖДАНОВА: А по‑моему, «Ирония судьбы».

ЖДАН: У Рязанова комедия, но по стилю Данелия выше.

ГЕРАСИМОВ: Когда речь идет о трагедиях, решать легче. Хоро­шо бы соединить.

КУЛИДЖАНОВ: Но Брагинского нельзя отрывать от Рязанова.

ГЕРАСИМОВ: Да, их надо рассматривать вместе. Еще раз пред­лагаю Данелию перенести.

КАРМЕН: Успех новой работы – не аргумент для переноса.

ГЕРАСИМОВ: Если хотим сохранить, выхода нет.

ЕРМАШ: Если уж переносить, то я за перенос «Иронии судьбы». В «Служебном романе» тот же состав плюс Фрейндлих. А у Данелии в «Мимино» другой состав.

ГЕРАСИМОВ: Хорошая мысль.

ЖДАНОВА: Но у «Иронии судьбы» есть преимущество в массо­вости, в тиражности картины. По ТВ ее показывали три раза.

КИРИЛЛОВ: «Афоня» пользовался большим успехом в Гане.

ЕРМАШ: И в Англии, в США, во всех социалистических стра­нах. Данелия всегда социальную проблему решает.

ГЕРАСИМОВ: Наведем справки, что пользуется у членов коми­тета большей популярностью, и решим. Для меня вопрос решен в пользу «Афони». Это решение более стабильно у нас в секции. Голосуем список: «Белый пароход», «Выбор цели», «Афоня», программа «Время», «100 дней после детства» (эта лента шла на премию за про­изведение для детей).

 

Секция кино и телевидения проголосовала единогласно. Лишь один человек воздержался. Это была С. И. Жданова.

 

ГЕРАСИМОВ: А «Иронию судьбы» переносим на будущий год.

 

Так «Ирония судьбы» выпала из списка. Песенка ее была спета. Казалось, марафон фильма к премии кончился. В это время в поме­щение, где заседала секция, вошел Игорь Иванович Васильев, уче­ный секретарь комитета.

 

ГЕРАСИМОВ (Васильеву): Как в секциях относятся к комедиям?

ВАСИЛЬЕВ: Окончательного решения нет, но предпочтительнее «Ирония судьбы».

ГЕРАСИМОВ: А объединение двух комедий поддерживают?

ВАСИЛЬЕВ: Считают нонсенсом.

РОСТОЦКИЙ: Мы хотим Рязанова перенести с присоединением «Служебного романа».

 

Через три дня предстояли последние заседания по секциям, после чего должен был состояться пленум, где происходило общее голосо­вание.

Выяснилось, что в секциях, особенно у художников и архитекто­ров, «Ирония судьбы» пользовалась безоговорочным признанием. Немало поклонников ленты имелось среди писателей и музыкантов.

По предварительным обсуждениям, которые я привел выше, со­отношение сил в секции было понятно. Ермаш был активно против нашей картины. Он считал мой уход на телевидение чем‑то вроде измены, не выносил Лапина, кино соперничало с телевидением и так далее. А следовательно, Ждан, Кармен, Кулиджанов, Ростоцкий и другие кинематографисты шли за ним в фарватере (Ермаш очень не любил, когда выступали против него). Герасимов занимался балан­сировкой, что называется «и нашим и вашим», а может быть, был искренен в своих бесконечных виляниях. Единственным человеком, ко­торый последовательно выступал за нашу ленту, была Жданова.

 

Октября 1977 года.

Заключительное заседание

ГЕРАСИМОВ: «Иронию судьбы» поддерживают другие секции. Значит, «Афоню» переносим. «Афоня» поддержки вообще не встре­чает. Что‑то переменилось! Если дадут дополнительную премию, то мы вставим из комедий «Иронию судьбы».

РОСТОЦКИЙ: Надо отстаивать документальный фильм «Голод­ная степь». Если нам дадут еще одну премию, то не для комедии, а для документального фильма.

ГЕРАСИМОВ: Есть в этом резон. Тогда уступим «Иронию судь­бы».

ВАСИЛЬЕВ: Изобразительная секция горячо поддерживает «Иронию судьбы» и отдает вашей секции свою премию.

 

И вот наступил пленум. Все секции собрались вместе, чтобы вы­нести свое окончательное решение.

 

Октября 1977 года.

Заседание пленума

ГЕРАСИМОВ: Горячо поддерживаем «Иронию судьбы». Ее кон­курент – «Афоня». Чтобы сохранить обе комедии, Данелия и другие переносятся на будущий год, чтобы присоединить «Мимино» и укре­пить кандидатуру. (Ибо «Афоня» не всем нравится, а Данелия – большой и достойный художник.) Так что преимущество на стороне Рязанова.

МАРКОВ (литературная секция): «Ирония судьбы» вызвала еди­нодушную поддержку, что бывает в нашей секции редко.

ХРЕННИКОВ (музыкальная секция): «Ирония судьбы» вызывает большие симпатии, и члены секции просили это передать на пленуме.

ЧИРКОВ (театральная секция): Нам хотелось оставить обе коме­дии. Но так как Данелия сохраняется на будущий год, мы за Ряза­нова.

ТОМСКИЙ (изобразительная секция): Единодушно поддержива­ем «Иронию судьбы».

ОРЛОВ (архитектурная секция): Секция единодушно за «Иронию судьбы».

 

Голосование. «Ирония судьбы» единогласно вставляется в окон­чательный список. А затем также единогласно проходит в лауреаты за 1977 год. Надо сказать, что хлопоты по поводу лишней премии оказались ненужными. Ибо члены комитета забаллотировали ермашовского фаворита «Выбор цели»: картина не собрала нужного числа голосов и не получила Государственной премии СССР. Так что ради нашей ленты не понадобилось выбивать лишнюю преми­альную единицу. Лауреатами стали также «Белый пароход», «Бегст­во мистера Мак‑Кинли» и программа «Время». И еще «100 дней после детства», но она шла параллельно как произведение, создан­ное для детей.

Прошло пять дней с того момента, как пленум комитета вынес свое решение о том, кому быть лауреатами. Из Вашингтона, со взлетной дорожки аэропорта имени Джона Кеннеди, взлетел «Ил‑86» с нарисованным красным флагом на хвосте. Мы с Ниной сидели рядышком. Постепенно Америка отдалялась, как географи­чески, так и в нашем сознании. И тут мы впервые вспомнили, что в дни, пока мы знакомились с США, в Москве проходила решающая осенняя сессия и, вероятно, уже состоялся итоговый тур голосова­ния. Естественно, мы ничего не знали о том, как это кончилось.

Наконец, после изнурительного, бесконечного перелета над Ат­лантикой наш самолет пошел на снижение. Колеса коснулись земли, и коллективный вздох облегчения дружно пронесся в салоне воздушного корабля.

Пройдя процедуру паспортного контроля, мы с Ниной оказались в таможенном зале. Мы не думали, что нас кто‑нибудь будет встре­чать. И вдруг за барьером, где толпились встречающие, увидели наших близких друзей Василия и Инну Катанян. Вася, мой самый дорогой друг еще с институтских годов, размахивал руками и орал на весь зал аэропорта Шереметьево:

– Единогласно, единогласно! Поздравляю! Ни одного голоса против!..

Голосование было тайным. Каждый член комитета, голосуя за «Иронию судьбы», понимал, что кто‑то будет против. Поэтому знал – его не удастся уличить в том, что он предпочел безыдейную пустышку произведениям магистрального направления. Никто не хотел выдвигать нашу ленту, но при тайном голосовании выясни­лось, что члены комитета в глубине души оказались нормальными зрителями. И все они, включая тех, кто при обсуждении выступал против, отдали свои голоса нашей комедии. Все‑таки род человечес­кий, освобожденный от страха, догм и заклятий, не так‑то уж плох!..

 

ОБ АНДРЕЕ МЯГКОВЕ

 

Андрей Мягков учился в Ленинградском химико‑технологическом институте и должен был стать химиком‑технологом. Более того, он и стал им. После окончания вуза его направили работать в институт пластических масс, что в Питере. Далее обычно в подобных случаях пишется весьма расхожая фраза: «Неизвестно, потеряли ли пласти­ческие массы оттого, что молодой инженер пренебрег ими и ушел в театр, но театр явно приобрел замечательного артиста». И действи­тельно, приобрел, но это случилось отнюдь не скоро.

В возрасте, когда его сверстники уже вышли на сценические под­мостки, снимались в фильмах, демонстрировали себя по телевиде­нию, дипломированный химик‑технолог прикатил в Москву, чтобы штурмовать Школу‑студию при МХАТе. Его приняли. А после окончания училища он и его жена Анастасия Вознесенская, тоже вы­пускница Школы‑студии, были приглашены в московский театр «Современник». Надо заметить, что Олегу Ефремову и его сподвиж­никам – основателям театра – понравился не столько Мягков, сколько Вознесенская. И пригласили в труппу главным образом ее, а Андрея взяли, скорее, как нагрузку.

Кинематографическим дебютом Мягкова стал второй фильм Элема Климова «Похождения зубного врача», поставленный по сце­нарию Александра Володина. Володинские притчи очень сложны для кинопостановки. Условное в его историях переплетается с реаль­ным. Жизненные, узнаваемые ситуации вдруг перерастают в фантас­тические, невероятные. Реалистическая природа киноискусства при­ходит в противоречие со сказочной фабулой, погруженной при этом драматургом в современный провинциальный быт. Подобное спле­тение обязывало постановщика найти необычную, нестандартную манеру показа.

«Похождения зубного врача», по‑моему, фильм во многом экспе­риментальный. В этой ленте велся поиск новой стилистики, на кото­рую толкала условность володинской драматургии. В картине нема­ло любопытного, оригинального, свежего, но получилось далеко не все.

Мягков в ленте Климова играл главную роль – стоматолога. Но это был не просто зубодер. В этом образе Володин хотел показать природу таланта. Герой фильма, к чему бы он ни прикоснулся, сотворяет чудо. Этот самый вроде бы обыкновенный зубной врач ода­рен невероятным качеством – он удаляет зубы так, что пациенту со­всем не больно, причем не прибегает к наркозу. Болеутоляющим свойством обладают его чудесные руки. «Божий дар»! В фильме рас­сказывалось о судьбе таланта, о его столкновении с провинциальной затхлой жизнью. Роль зубного врача заключала в себе для артиста немалый подвох. Ведь характер был едва намечен. Главное в персо­наже заключалось в его идейном значении, философии, аллегории, а наполнить аллегорию жизненным материалом, создать живой образ, показать уникальность героя при таких сценарных условиях неверо­ятно трудно. Но при этом в герое Мягкова светились доброта, чис­тота, искренность – черты, которые потом проявятся и в других ки­ноработах артиста.

Известным публике имя Мягкова стало после пырьевской ленты «Братья Карамазовы», где он превосходно сыграл Алешу. Роль тре­бовала огромной внутренней убежденности, положительного заряда, простоты, естественности, достоинства. Малейшая фальшь в этом классическом персонаже Достоевского стала бы заметна сразу же. И образ, по сути, святого, «не от мира сего» Алеши при любой ак­терской неточности мог бы превратиться в свою противополож­ность, в образ ханжи. Это было очень сложно. И Андрей замечатель­но справился с этой труднейшей задачей. А с ним в картине играли очень сильные партнеры, которым надо было «соответствовать» мастерством, умением, талантом. Ведь лицедействовать рядом с М. Прудкиным, М. Ульяновым, К. Лавровым и не уступить им ни в чем – условие для молодого актера весьма непростое.

После роли Алеши кинематографическая судьба Мягкова стала складываться удачно. Он постоянно снимался, играя самые разнооб­разные роли. Тут и молодой Гайдар эпохи гражданской войны в кар­тине «Серебряные трубы», и гроссмейстер в одноименном фильме, и Александр Герцен в ленте «Старый дом», и капитан Нечаев в фильме «Нежданный гость» по рассказу Э. Казакевича. И, наконец, роль Владимира Ильича Ленина у Марка Донского в фильме «Надежда».

Во всех картинах Мягков показывал крепкое, стабильное мастер­ство, высокий профессионализм.

А вот в театре «Современник» актерская судьба Мягкова, да и его жены, талантливой Анастасии Вознесенской, складывалась не очень ладно. Да тут еще ушел во МХАТ О. Ефремов, который опе­кал молодую актерскую пару, следил за их ростом, симпатизировал им, считая даровитыми и перспективными. Если при Ефремове Анд­рей играл и Барона в «На дне», и Адуева в «Обыкновенной исто­рии», то теперь ему доставались лишь маленькие эпизоды в новых постановках и дублерство основного состава. Несмотря на большую удачу в спектакле «Балалайкин и К°» по Салтыкову‑Щедрину, по­ставленном Г. Товстоноговым, Мягков так и не выбился в лидеры. В «Балалайкине» в острой, характерной роли странствующего пол­ководца по кличке Редедя, скрюченного не то от ран, не то от пода­гры, Мягков играет блистательно, демонстрируя незаурядные спо­собности к перевоплощению. Его работа – одно из прекрасных до­стижений этой постановки.

Постепенно в жизни артиста образовалась определенная диспро­порция: в кино он желанен, его домогаются, а в родном доме, театре, в общем‑то, на задворках.

В этот период жизни и произошла моя встреча с Андреем Мягко­вым. Появился он у нас в подготовительном периоде фильма «Иро­ния судьбы» совершенно случайно. Мы составили четыре актерские пары, которые намеревались попробовать на роли героини и героя. Но внезапно один из претендентов, замечательный Станислав Любшин, узнав, что придется участвовать в конкурсе, отказался от ки­нопробы. В рядах претендентов образовалась брешь, кандидатка на роль Нади осталась без партнера. И тут возникла мысль «за­ткнуть дыру» Мягковым. Энтузиазма эта идея у меня не вызвала никакого. Я искал комедийного исполнителя, а Мягков до сих пор ни в одной своей экранной работе, по крайней мере в тех, что я видел, этого качества не проявил. Бывает, что мы вынуждены приглашать артиста без веры в его успех, по сути, только для подыгрывания партнеру или партнерше. Это не очень‑то порядочно, и я стараюсь не идти на подобные опыты. Но здесь ассистент режиссера Н. Коре­нева, дружившая с Мягковым, знавшая его хорошо, была убеждена, что на роль Жени Лукашина Андрей Мягков – лучшая кандидату­ра. А я, со своей стороны, дружил со своей помощницей с юношес­ких лет и доверял ей. И она оказалась права. Кстати, Мягков не единственная ее находка. Так для фильма А. Алова и В. Наумова «Бег» она «откопала» в Омске актера В. Дворжецкого, который с блеском исполнил роль Хлудова. Из этих примеров понятно, как важна роль ассистента, как много зависит от чутья, интуиции, от умения увидеть в данной роли именно этого исполнителя, каким бо­гатым творческим нутром должен обладать настоящий режиссер­ский помощник.

Первая же кинопроба Мягкова оказалась попаданием в «яблоч­ко». Я был приятно удивлен и очарован комедийным даром артиста, его легкостью и непринужденностью. Но, поскольку героиню найти никак не удавалось, Мягкову пришлось «подыгрывать» еще многим кандидаткам и таким образом «разминать» роль. А когда начались съемки, то состоялось подлинное знакомство с поистине беспредель­ными возможностями исполнителя. Первое, что приятно поражало в Мягкове, – такт. Казалось, внутри артиста находится какой‑то ка­мертон, позволяющий ему не переступать граней в очень сложных, порой пикантных ситуациях, в которые ежесекундно попадает его герой Женя Лукашин. Играть человека «в несоображении», остава­ясь при этом и натуральным, и смешным, и симпатичным, – задача архисложная. А Мягков делает это изящно, элегантно, легко. Раз­деться, забраться в чужую кровать, да еще хамить при этом хозяй­ке – нетрудно. А вот быть при этом очаровательным, забавным и вызывать зрительскую любовь, пожалуй, далеко не всякому по плечу. Здесь так легко впасть в пошлость, грубость.

Есть у Мягкова еще одно редкостное качество. Он – поразитель­ный импровизатор. Когда он полностью влез в шкуру персонажа, то может в дубле выдать нечто неожиданное, но абсолютно соответствующее характеру, который играет. Я очень люблю подобные «отсе­бятины», когда они действительно импровизационны, не запланированны, спонтанны. Такое, как правило, украшает роль – она стано­вится более выпуклой, «шероховатой», как бы не сделанной. В «Иронию судьбы» Мягков, как и все создатели этой ленты, вложил свой личный душевный опыт, свое человеческое тепло. И, думаю, поэтому он стал так близок огромному числу зрителей и, чего греха таить, зрительниц. Конечно, природа‑матушка помогла артисту, на­градив его обаянием, стройностью, хорошей улыбкой, приятной внешностью, а главное, дарованием. В роли Лукашина Мягков пока­зал, как мне думается, не только актерское, но и человеческое богат­ство. Ведь каждый поступок героя он пропускал через призму своего восприятия, вкладывал в роль многие собственные оценки, свойст­венные именно ему реакции, то есть наполнял содержание роли каче­ствами своей натуры.

После демонстрации «Иронии судьбы», по сути, состоялось новое рождение Мягкова. Его узнали как артиста комедийного, ли­рического и музыкального. После нашей картины Мягков стал неве­роятно популярен и любим. Лавина писем с выражениями восхище­ния и восторга обрушилась на Андрея Васильевича, но, надо ска­зать, не изменила ни его характера, ни поведения. Он весьма хладно­кровно воспринял свалившееся на него всенародное восхищение. Блажь и самомнение не ударили ему в голову, носа он не задрал. А это говорит об уме человека.

Следующая наша встреча – «Служебный роман».

Приглашая на роль Новосельцева Андрея Мягкова, я рассчиты­вал на широкий творческий диапазон актера, на его умение перево­площаться. Занимая Мягкова в новой картине, я шел на определен­ный риск. Одни и те же авторы, тот же постановщик и тот же самый исполнитель. А роли, я бы сказал, выросли из одного корня. Ведь оба героя – и Лукашин, и Новосельцев – в общем‑то натуры схо­жие. Оба скромны, застенчивы, в обоих любовь совершает чудесные «перевертыши». Суть характеров близка, но одинаковых людей в природе не существует. Как сказал Евтушенко:

 

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы – как истории планет.

У каждой все особое, свое,

И нет планет, похожих на нее...

 

Характер – это сложная взаимосвязь множества элементов, обу­словленных генами, внешностью, воспитанием, социальным положе­нием, способом мышления, отношением к миру и разными другими факторами. Эти‑то элементы и должны были стать у Мягкова в новой роли совершенно иными, не повторяющими уже найденное в прошлой ленте.

Новосельцев – человек незаметный, не пробившийся наверх, за­стрявший в должности старшего статистика, несмотря на многолет­нюю безупречную службу. Он этакий современный Акакий Акакие­вич. У «посредственного, безынициативного работника», каким его считает Калугина, и дома дела сложились не лучшим образом. Жена ушла (от такого любая уйдет), оставив ему двух сыновей – он им и мать, и нянька, и кухарка, и прачка. Именно таких именуют неудач­никами.

Гример О. Струнцова помогла актеру найти выразительную (в смысле «невыразительности») внешность этого незадачливого героя. Новосельцева не заметишь в толпе сослуживцев, не остановишь на нем внимания – так он поначалу ординарен и сер.

И тут надо отдать должное Мягкову. Он себя не пожалел. Замурзанный, неряшливо одетый, опустившийся клерк с мерзкими усика­ми – таким он выглядит на старте нашей любовной истории. Мне кажется, Андрею удалось создать совсем иной человеческий персо­наж, отличающийся от Лукашина из «Иронии судьбы». В «Служеб­ном романе» артист более беспощаден к своему герою. Если в Лукашине все‑таки присутствует некая романтизация образа – тут и гу­манная профессия, и привлекательная внешность, и песни, исполняе­мые в кадре, – то в Новосельцеве нет никакого украшательства. Внешность героя, скорее, неприятная, профессия неинтересная, песни звучат за кадром, первоначальный поступок персонажа не­чистоплотен – вызвать сочувствие, симпатию и любовь к этому за­тюканному жизнью, детьми и работой человеку непросто. Но актер очень точно расставил акценты, не «промазал» ни одного доброго, человечного нюанса в роли. Мягков в роли Новосельцева старается передать внутреннее благородство своего героя, его врожденную по­рядочность, беззащитность – и от этого притягательность. При этом актер показывает героя не статично, не заданно раз и навсегда, а в движении, изменении характера. Амплитуда в роли Новосельце­ва больше, чем в герое «Иронии судьбы». Здесь показано подлинное преображение персонажа.

Вообще, в «Служебном романе», на мой взгляд, меньше режис­серских и актерских огрехов, чем в «Иронии судьбы». И тем не менее подавляющая часть публики считает «Иронию судьбы» более удач­ным произведением, так же как и роль Лукашина. Поскольку оба эти фильма являются моими «детьми», я думаю, меня нельзя заподо­зрить в предвзятости. Больший успех «Иронии судьбы» заключается, с моей точки зрения, в том, что в подобной стилистике этот фильм был снят первым. «Служебный роман», именно потому, что он шел следом, сделан более тщательно – были учтены ошибки и предыду­щий опыт. Но так как «Служебный роман» был вторым, режиссер­ские приемы, неожиданные в предыдущей ленте, уже оказались пуб­лике знакомыми. Однако в бурном зрительском приеме обеих лент во многом «повинен» Мягков.

Как говорится, «Бог троицу любит». Наша третья встреча с Мяг­ковым произошла в работе над «Гаражом». Здесь мы уже совсем не приукрашивали героя. Во‑первых, мы лишили его голоса. Роль, по сути, немая. Лишь в конце мягковский Хвостов просипит несколько фраз. А лишив артиста голоса, я отнял у Мягкова одно из его самых сильных средств выразительности. Я сразу как бы поставил артиста в условия менее выгодные, чем у других исполнителей. Кроме того, мы совсем не боролись за «красоту» и обнародовали раннюю лысину Мягкова, нанеся этим, как я догадываюсь, жуткую травму многим поклонницам Андрея Васильевича. Фильм был по стилистике жест­ким, сатирическим. И артист отлично понимал, что любое украша­тельство, в том числе и собственное, здесь неуместно. Мягков, как мне думается, гармонично вписался в очень сильный актерский ан­самбль. Конечно, чего греха таить, в том, что роль жертвы, персона­жа, несправедливо обиженного правлением кооператива, была пору­чена завоевавшему зрительское признание Андрею Мягкову, присут­ствовал некий элемент режиссерской спекуляции. Мне было необхо­димо сразу же вызвать у зрителя симпатию, сочувствие, жалость к этому обездоленному человеку. Я рассчитывал, что предыдущие роли бросят некий отсвет и на новую работу артиста. Тем более что Хвостов сам ничего не мог о себе сказать. Я очень доволен, как Анд­рей Васильевич сыграл эту, пожалуй, самую невыгодную в фильме роль. И только благодаря мягковской натуральности, серьезности, обаянию безголосый Хвостов занимает достойное место в рядах бор­цов за справедливость, возглавляя вместе с героиней Ахеджаковой поход во имя честности и порядочности.

Мягкову, как человеку жадному до созидания, мало только ак­терского труда. Перейдя после «Иронии судьбы» к Ефремову во МХАТ, заняв там сразу же ведущее положение, он начал еще и преподавать в той самой Школе‑студии, которую некогда окончил. И, надо сказать, ему есть чему научить новых мхатовских наследников.

А «хобби» у Мягкова тоже творческое и очень нестандартное. Несколько лет назад он вдруг купил холсты, масляные краски и не­ожиданно для всех занялся портретной живописью. Я видел его по­ртреты. Они совсем не вяжутся с нашим представлением о Мягкове. Его живописная манера резка, моделям своим художник отнюдь не льстит. На его холстах люди выглядят, скорее, неприятными, при­ближенными к недоброй карикатуре. Художник Мягков не щадит даже самых близких людей. Причем живописные работы артиста, несомненно, несут на себе отпечаток его общей одаренности.

Была у меня с Андреем Васильевичем еще одна встреча, когда он играл Карандышева в «Жестоком романсе». Не буду здесь говорить о творческих задачах и об исполнении артистом этой классической роли – подробно о работе над экранизацией «Бесприданницы» рас­сказывается в главе «Послесловие к фильму». А сейчас я хочу поде­литься страшным воспоминанием. Это случилось 20 сентября 1983 года. В этот день мы снимали кадр, как возбужденный Карандышев подбегает к лодочнику, нанимает лодку и отправляется на «Ласточку», куда компания кутил‑богачей увезла его невесту. И когда он отгребает от берега, мимо его лодки, чтобы подчеркнуть время действия, эпоху, проплывает колесный буксир «Самара». В общем, кадр не очень сложный. Снимали его вечером. Место для съемки было выбрано эффектное – около красавца Ипатьевского монастыря. Сняли первый дубль. Но не очень удачно. Кадр полу­чился невыразительный, потому что буксир прошлепал своими ко­лесами довольно далеко от лодки. Мягкову было сказано, чтобы в следующем дубле он греб поближе к буксиру, а капитану тоже дали указание не отдаляться от лодки с актером. Началась съемка второ­го дубля. Мягков прыгнул в лодку и яростно греб от берега. Он сидел спиной к буксиру и не видел, не ожидал, не мог себе даже представить того, что произойдет через мгновение. Мы, стоящие на берегу, вдруг замерли в предчувствии ужасной катастрофы. Никто не подозревал, что огромные, трехметровые в длину, чугунные ло­пасти пароходного колеса образуют недалеко от себя сильное тече­ние, нечто вроде водяного смерча‑воронки, и что этот водяной вихрь неумолимо засасывает под пароход все. Буквально в течение двух секунд лодка с Андреем Мягковым исчезла под лопастями ко­леса, была погребена в волжской пучине. Капитан на мостике скомандовал «стоп‑машина», но было уже поздно. Лопасти по инерции еще били по воде – правда, все медленнее и медленнее. И, наконец, остановились. Повторяю, лопасти были чугунные и каждая весила несколько сот килограммов. На поверхности воды никого и ничего не было. Мы застыли в шоке. И только киноаппарат, который забы­ли выключить, продолжал бесстрастно фиксировать это страшное событие. Наконец, через несколько секунд (минут, часов?), всплыли на поверхность раздробленные доски – то, что осталось от лодки. И стало окончательно ясно, что Андрей погиб. Прошло еще некото­рое время. Оцепеневшие от ужаса люди застыли. Жуткая пауза по­висла над Волгой. И вдруг из глубины всплыл Андрей. Он отфыр­кался и поплыл к берегу. Это было невероятно! Это было истинное чудо! Мы засуетились, забегали, кто‑то бросился в другую лодку и погреб навстречу артисту, но Мягков сам успел подплыть к месту, где стояла кинокамера. Его вытащили на причал. Он дрожал от хо­лода – дело происходило осенью, вода в Волге была градусов восемь‑десять. На нем не было ни царапины. Андрей позже говорил, что его спас Бог. Ибо перед съемкой он около двух часов гулял по Ипатьевскому монастырю, заходил в собор и мыслями находился наедине с Господом. Мокрого, окоченевшего Андрея быстро пере­правили на «Самару» – там был горячий душ. Надо отметить и ко­медийную деталь, которая вспомнилась позже. Когда голова Андрея появилась из водоворота, какой‑то мальчик на берегу вдруг закри­чал:

– Смотри, а дядя‑то стал лысый!

Где‑то там, в глубине, вода смыла с головы Мягкова парик...

Несмотря на то, что весь этот кошмар кончился благополучно, меня продолжал колотить озноб. Он не проходил весь вечер. При­знаюсь, мы крепко выпили в честь чудесного спасения Андрея Васи­льевича, но стресс был таков, что алкоголь не брал, расслабиться никак не удавалось. А в час ночи Мягкова отвезли на поезд, и он уехал в Москву. На следующий день ему надо было играть спек­такль. Так что у Андрея Васильевича теперь два дня рождения – день, когда он появился на свет, и 20 сентября, когда он родился вто­рично.

 

МУЗЫКА – МОЯ СИМПАТИЯ

 

К сожалению, в детстве слон наступил мне на ухо. Но, несмотря на полное отсутствие слуха, я всегда очень любил музыку. Еще в мла­денческие лета обожал петь, громко фальшивя и терзая уши окружа­ющих. В студенческие годы на занятиях по ритмике, акробатике и танцу я был последним учеником – бегал, прыгал и танцевал не в такт, сбивался с ритма и вызывал насмешки однокашников. Но все равно я продолжал питать к музыке нежное и верное чувство. Краси­вая мелодия всегда вызывала во мне какое‑то брожение, восхище­ние, экзальтацию, восторг.

Во время экспедиции на остров Сахалин я решил научиться иг­рать на гитаре. Отправился в магазин и приобрел самую дешевую се­миструнную гитару. В нашей съемочной группе нашлись добрые люди, которые терпеливо мучились со мной, пытаясь обучить хотя бы трем аккордам. Под их аккомпанемент можно было исполнять множество песен. Мой учитель, вернее дрессировщик, прекрасный кинооператор Юрий Серов, сам необыкновенно одаренный музыкально, бился со мной несколько месяцев, пока продолжалась экспе­диция. Я сладострастно бил по струнам, истязая тонкий слух своего добровольного педагога. Аккомпанемент звучал сам по себе, а я малоприятным голосом выкликал слова песен.

Понимая безнадежность обучения, Серов говорил мне:

– Если ты чувствуешь какую‑то неувязку, ты громче пой и тише играй. Тогда не так явно будет слышен разнобой.

Это был мудрый совет. И я, желая быть душой общества, высту­пал на вечеринках, громко выкрикивал песни, а аккомпанировал себе еле слышно. И иногда сходило! Меня выручали нахальство, хорошая память на стихи и знание бесчисленного количества текстов. Все эти песенки я напевал приблизительно на один мотив – глав­ным для меня были слова, а не мелодия. Если бы кто‑нибудь предсказал тогда, что я поставлю несколько музыкальных фильмов, это вызвало бы бурю иронического восторга среди друзей, настрадав­шихся от моих музыкальных «способностей».

Когда появились магнитофоны, я одним из первых начал зани­маться переписыванием мелодий и шлягеров. Каждое мое утро начи­налось с того, что я включал магнитофон. Зарядка, умывание, за­втрак – все делалось под музыку. Многолетняя, терпеливая любовь к музыке постепенно начинала меня вознаграждать. Год от года мои неподатливые уши не сразу, помаленьку, исподволь сдавали свои антимузыкальные позиции.

По иронии судьбы первыми моими художественными фильмами оказались ревю и музыкальная комедия, что заставило меня волей‑неволей погрузиться в проблемы, связанные с этими жанрами...

«Карнавальную ночь», если бы она ставилась сейчас, назвали бы, скорее всего, мюзиклом. Ныне мюзикл – популярный жанр, но тогда ни я, ни композитор Анатолий Лепин, ни поэт Владимир Лифшиц не знали этого слова и работали в полной темноте. Не подозре­вая о будущем расцвете этого жанра, мы создали, например, кон­цертный номер «Пять минут».

По сценарию требовалось, чтобы героиня фильма перед наступ­лением Нового года спела приветствие гостям Дома культуры. Сна­чала в голове поэта родилась песня о пяти минутах, о том, что можно успеть сделать за это короткое время. Потом в моей голове возникла мысль, что и исполняться концертный номер должен за пять минут до начала Нового года. Затем композитор додумался, что длиться песня будет тоже пять минут. А когда она кончится, раз­дастся бой часов. Наступит Новый год.

В головах художников Константина Ефимова и Олега Гроссе воз­ник образ декорации. Художники решили поставить на сцене огром­ный будильник, на нем разместить джаз‑оркестр (ударника посадили, конечно, на кнопку звонка). Когда открывался занавес, будиль­ник показывал без пяти минут двенадцать. Звучало музыкальное вступление, и героиня фильма выходила из циферблата.

После того как композитор написал музыку, а художники по­строили декорацию, начались репетиции. Стало ясно, что петь песню на сцене, как обычный вокальный номер, неинтересно. Надо выводить героиню в зал: Потом я сообразил, что хорошо бы в это дело вовлечь и публику, но особую, поющую. Так Леночке Крыло­вой стали подпевать официантки (трио сестер Шмелевых) и участни­ки карнавала – квартет «Аккорд». Некоторые строчки песни иллю­стрировались действием.

После нескольких куплетов в музыкальной партитуре били часы – двенадцать ударов. Каждому удару в изображении соответ­ствовал короткий кадр с каким‑нибудь маленьким игровым трюком.

Бой часов прекращался, все кричали «ура!», смеялись, обнима­лись, в фонограмме гремел оркестровый проигрыш, а на экране шла почти круговая панорама по всему залу. На сцене из люка поднима­лась украшенная игрушками, сверкающая огнями новогодняя елка. Мелькали разноцветные лучи прожекторов, прозрачные шары про­плывали между камерой и артистами, съемочный аппарат стремительно двигался в такт музыке.

Так родился номер «Пять минут», а поначалу в литературном сценарии была всего‑навсего одна строчка: «Леночка Крылова поет песенку‑приветствие...»

Композитор, несомненно, является одним из авторов фильма, а в музыкальной ленте его роль возрастает необычайно. Я убежден, что музыка и песни Анатолия Лепина во многом способствовали бурно­му приему «Карнавальной ночи» у зрителей. Песни «О влюбленном пареньке», «Танечка», «Пять минут», «Хорошее настроение» легко запоминались, создавали праздничность, п<