Мотив чуда в рассказах и повестях Алексея Котова

Алексей Николаевич Котов — один из тех редких современных прозаиков, который, в отличие от многих собратьев по перу, поднимает серьезные вопросы, так или иначе возникающие на жизненном пути перед каждым человеком: зачем я живу? что для меня имеет ценность в этой жизни? куда я иду? что такое любовь, вера, жизнь и смерть? почему с нами происходят те или иные события? способны ли мы простить или даже полюбить своего врага? можем ли различить добро и зло?С 2012 года Алексей Котов — постоянный «житель» рубрики «Человек на земле» в литературно-художественном журнале «Парус»[16].

В основе большинства рассказов этого прозаикалежит не просто увлекательный сюжет, построенный на парадоксе или анекдоте, а нечто большее, чем забавная история: произведения этого писателя обращают человека лицом к самому себе, показывают выход из какого-либо сложного жизненного лабиринта. Таковы рассказы («Неведомая земля», «Ласточка», «Сволочь», «Кошка», «Дорога из Тимаково», «Радость моя…», «Точка на карте», «Чёртова кожа», «Сашка Боганет», «Четыре фотографии», «Райские яблоки», «Рождение Адама» и др.).

Не исключением стала повесть «Чудо ты моё зеленоглазое» [11], в которой соседствуют, сверкая изломами, самые разные, порой неожиданные грани человеческого бытия.

 «Ах, как много на свете кошек,Нам с тобой их не счесть никогда» [1. 244], — утверждал лирический герой Сергея Есенина. Его слова вполне могли бы стать эпиграфом к повести Алексея Котова «Чудо ты моё зеленоглазое», которая с не меньшим успехом вдогонку известному булгаковскому произведению могла бы называться «Кошачье сердце» и в которой читатель насчитает достаточно большое количество черных кошек — для кого-то плохой приметы, а для кого-то — талисмана удачи. Однако повесть, в первую очередь, о человеке.

Это почти детективно-мистическая история — о любви, о живом, необыкновенно чувствительном человеческом сердце, о предприимчивости, творческом подходе к жизни и о подлинной цене всех вещей. Это и впечатляющая картина наших сегодняшних реалий, где нищают старики, здравствуют бандиты, распадаются семейные отношения, процветают пороки, а человек всё больше и больше сиротеет, оказываясь один на один с жизнью без всякой поддержки и уверенности в себе. «Жизнь — невыразима!» [11] — восклицает главный герой повести. И действительно, сама жизнь есть чудо — тайна, которую каждый персонаж повести разгадывает в меру своих сил.

Мотив чуда — древний русский мотив, органично входящий и в былины, и в предания, и в летописи, и в сказки. Чудо — как нечто, преодолевающее законы физической реальности, как гавань человеческой надежды, символ спасения. Вспомним, что и тысячелетняя вера наших предков во многом основывалась на чуде. Не будь его, не были бы возможны ни исцеления, ни спасения, ни чудесные преображения, известные православному христианству. Повесть «Чудо ты моё зеленоглазое» наполнена тайнами, граничащими с чудесами, — неожиданные изгибы сюжета заставляют читателя испытывать напряженное волнение, строить догадки, размышлять над собственной жизнью и, возможно, тоже ожидать чудес.

Не случайно в повести чудесные свойства приписываются именно кошкам. Тема «зверя», число которого пытается «счесть» герой, обыгрывается в произведении в разных вариациях: и посредством реальных зверей — «братьев наших меньших», и через разгадку числа 666 — «формулы уничтожения, числа предателя», и, конечно, через поиск «зверя» в своей собственной душе. Именно душу — свою и близких ему людей — стремится спасти главный герой «Чуда…».

В повести отчетливо звучит и мотив исцеления — проходя испытания, как библейский Иов, герои повести излечивают свои недуги — физические и духовные. Нельзя исключить, что в ходе чтения нечто подобное происходит и с читателем.

«Не думайте, что сказка есть детская забава, несерьезное дело для умного человека: взрослый-де выдумывает, маленьким сказывает; а маленькие слушают и верят; верят, будто было то, чего не было, будто вправду такое было, чего и быть не могло», — произнес как-то И. А. Ильин на «Вечере русской сказки» в Берлине в 1934 г. [2. 259].

Действительно, сказка доходчивее любого философского трактата повествует о смысле земной жизни, раскрывая нам тайны бытия.И к этой мудрой сказке, не умирающей ни от каких пространственно-временных трансформаций, обращается Алексей Котов в цикле «Мультяшныесказки для взрослых» [7]. Не случайно один из них носит подзаголовок со словом «сказка», да и герои вполне подходящи — все обоснованно претендуют на право называться сказочными: «чертик» и «ангел», «медведь» и «заяц». А там, где фигурируют обычные с виду люди, автор всякий раз дает нам самый настоящий сказочный «намек» — своеобразное «письмо от Бога» (как напрямую сказано в миниатюре «Любовь в конверте»).

Прикрываясь нарочито несерьезной небывальщиной, анекдотичным сюжетом, рассказчик приводит нас не просто к серьезным, но, можно сказать, фундаментальным вопросам человеческого самоопределения:

— чем побеждается пустой и скучный быт, превращаясь в одухотворенное бескорыстной любовью бытие?

— как донести любовь до человеческого сердца? Всегда ли нужны при этом слова?

— умеем ли мы летать «по-настоящему»?

— вообще, что такое жизнь?

И это (вспомним иностранную шпионку из рассказа Котова «Мурка») «the honest game» — честная игра автора, несущего любому «Бумажкину» Божье Послание между строк и даже где-то между словами; потайная дверь, открывающая путь к самому себе.

Каждая сказка Котова — право на полет, своеобразный билет, билет на чудо, позволяющий «взлететь» над обыденностью и увидеть второй слой бытия — сказочный, чудесный мир, наполненный любовью, правдой и смыслами иного, непрагматичного порядка.

«…Вспомните о русской сказке и прислушайтесь к ее тихому, древнему, мудрому голосу», — побуждает нас, «деловых людей», уставших от серьезных важных дел, русский философ И. А. Ильин. Давайте же остановим суетное мгновение повседневности, присядем на минуту — «…и пусть наш мудрый кот заведет нам свои песни и скажет свои сказки!» [2. 273].

При чтении рассказа Алексея Котова «Деловые люди» [4] создается непреодолимое ощущение, что, слегка приоткрыв театральную кулису, из таинственной темноты нам улыбается автор:

— Ну, конечно, — говорит он. — Героиня рассказа всё просчитала — да и вообще всё можно решить «по-деловому», главное, быть «деловым человеком». И читатель почти начинает в это верить, но улыбка автора так ошеломляюще искренна, так необъяснима, что возникает еще более стойкое ощущение: что-то здесь не так. Ведь и дела, как мы понимаем, бывают разными. Особенно щекотливы дела амурные.

Что роднит «Деловых людей» Котова с одноименным рассказом О. Генри? Абсолютно иррациональная основа «деловитости» деловых людей, нерасчетливые расчеты и ожидаемый, но рационально не просчитываемый результат, лишенный всякой прагматичной основы. Пусть не смущают читателя «холодный деловой огонек» в глазах героини и бизнес-потуги героя. За этими декорациями происходит совершенно другое таинство — можно сказать, творится чудо, чудо преображения. Именно оно меняет реальность вопреки всем физическим законам, и тогда матушка-земля и «бабушкин кабинет» оказываются мощнее организованной по всем правилам «акульего» бизнеса успешной фирмы, эффективнее индустрии фитнеса и «скальпельной» красоты. Именно оно побеждает время и подталкивает человека к совершению практически невозможного, приближая к той грани, за которой начинается святость.

Далеко не случайна улыбка Алексея Котова. Его герои решают самую насущную проблему, делают самое важное в жизни каждого человека дело. Должным образом выполненное, дело это привносит в жизнь красоту, порядок, прибыль и счастье.

Имя этому делу — любовь.

Любовь просвечивает и сквозь «визитную карточку»котовской улыбки, и сквозь добрый авторский смех.

Философские споры о смехе могут быть бесконечны. Какое место занимает смех в цепи нашей эволюции: животные (за исключением, пожалуй, собак) еще не смеются, Христос уже не смеялся. Правда, Алексей Котов как-то заметил в своем интервью: «Когда Бог создавал человека, Он все-таки улыбался» [6]. Не будем оспаривать этот тезис — возможно, так всё и было.

Получается, что смех — исключительно человеческая прерогатива («…Человеческое, слишком человеческое» [14])?

«Смех может только придавить» [17. 7], — писал В. В. Розанов о высмеивании и сатире, подразумевая творчество нелюбимых им Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина. И мы согласимся с философом: не злая едкая насмешка, а добрый теплый смех, улыбка — как символ принятия мира (смирения перед ним и смирения с ним), символ любви к сущему, слияния с сущим, способны творить чудеса и разрешать любые споры, устранять любые «несправедливости».

Неслучайно в своем маленьком рассказе «Смешинка» [8]Алесей Котов выводит читателя на линию «справедливость — несправедливость». Можно ли, например, не любить что-либо «справедливо»? Существует ли «справедливая любовь»? В рамках таких парадигм мыслит одна из котовских героинь — Катя.

Надо сказать, понятия «справедливости» («правопорядка», «прав человека» и т.п.) выводят нас за рамки отечественной традиции, где всегда правили «совесть», «милосердие» и «сострадание», а «свобода» равнялась «воле» плюс «закон». Борьба за справедливость и свои права («права человека») — на наш взгляд, не что иное, как попытка увести русского гражданина в сторону от своего истинного начала и занять чуждой и бессмысленной деятельностью вместо добрых дел на благо ближних и Отечества. Там, где есть справедливость, — часто нет любви.

Нелюбовь Кати «ко всему на свете» и поиск «справедливости» приводят к отсутствию счастья в ее собственной жизни — серьезной, «нормальной», обычной жизни, без всяческих несерьезных и «несправедливых» вещей. Показательны реплики героини: «Перестань смеяться, — одергивает себя Катя. — Тебя саму ненормальной посчитают»; «Я сюда злая, как все, пришла, а значит, я, как все, совсем нормальная»; «Детство какое-то, честное слово» [8].

Нежелание принять этот мир — «несправедливый и предательский, нежелание «быть как дети», неумение прощать лишает жизнь главной героини чудес, нелогичностей, закрывает ей дорогу к полету свободного воображения, к гибкости мысли. Человек перестает быть подобным Творцу.

«Да что же там такого смешного было?» — размышляет героиня над историей подруги Наташи, — «просто ей в рот идиотская смешинка попала» [8].

И мы видим, как одна маленькая («дурацкая») смешинка способна перевесить тонны злости, несправедливости, скандалов и предательства. Комедия побеждает трагедию; абсурд, «откровенная клоунада», «глупый спектакль» оказываются сильнее и добрее «справедливого» распорядка жизни.

Дар воображения, которым наделена Наташа (неслучайно при упоминании об этом автор произносит имя Творца: «Господи, да ведь Наташка смеялась, потому что всё это увидела» [8]), позволяет ей простить и принять изгнанного мужа («Наташка всё увидела сразу, всё поняла и всё-всё-всё простила этому дураку Мишке, а потому и засмеялась» [8]). Умение прощать и прощать до конца, по-настоящему («всё-всё-всё») присуще только тем, кто по-настоящему умеет смеяться.

Как любая душа ждет своего Великого Жениха, так и обычная девушка, мечтающая о счастье, а не о «нормальности» («ибо мудрость мира сего есть безумие предБогом», 1 Кор. 3:19), девушка, не превратившая злобу в характерную примету своих будней, не обремененная поисками «справедливости», в какой-то момент совсем по-земному, даже по-деревенски, вдруг воскликнет, весело засмеявшись: «Идёт… Жаних идёт!..» [8].

Почему возникает острая необходимость сказать несколько важных слов о повести «Цирк Абигайль» [9]?Чрезвычайно важно создать у читателя соответствующий настрой. Любое талантливое произведение всегда имеет несколько уровней восприятия, рассчитанных на людей самого разного рода, — и здесь хотелось бы высветить самый «верхний» слой, который в соединении с парадоксальной легкостью всегда крайне серьезен, звучит преимущественно в подтексте и не сразу распознается любителями динамичных сюжетов, неожиданных поворотов и развязок. А неожиданного в повести предостаточно. Иногда действительно подумается, что жизнь — не только и столько театр, сколько настоящий цирк, порой гениально красивый, порой бездарный. Такое определение жизни во многом точнее, ведь жизнь — и в сложности, и в простоте — чаще представляет собой именно цирк, требуя от участников то эквилибристики, походов по канату без страховки, то клоунады или общения с хищниками.

Повесть Алексея Котова «Цирк Абигайль» — чудесный живой мир, играющий светом и глубиной мысли. Лица его «американцев» подозрительно круглы, речи героев — не в меру философичны. Резонно задашься вопросом: кто же эти американские «мальчики»? Помимо увлекательной (слишком и неожиданно увлекательной для нашего «вдумчивого читателя») фабулы, мы находим в повести столь же неожиданно крепкий стержень. Не случайно финальные слова повести (подчеркнем, что это письмо некоего «честного» героя некоему «святому» герою) — слова о молитве. На эту ноту, вполне отчетливо проявленную в финале, мы с улыбкой, столь любимой автором данной повести, и хотим обратить внимание нашего читателя — это камертон и ключ к прочтению «Цирка Абигайль».

Теперь обратимся к рассказу Алексея Котова «Четыре фотографии» [10]. Фотография — всегда вестник прошлого. Сравнительно молодое изобретение человечества, фотография — значительное подспорье для недолговечной памяти и еще один метод фиксации явлений, порой неуловимых глазу и неподвластных на всё покушающейся мысли. Фотография — удивительный способ пережить физически своих реальных «прототипов», схваченное в плен время, зафиксированная на особой бумаге ситуация, световой код из разноцветных пятен.

Именно фотографии, сделанные собственной памятью, становятся главными героями оригинального по композиции рассказа Алексея Котова: фотографии, сюжетно связанные общими героями, общими размышлениями, воспоминаниями, показывающие цепь событий на протяжении достаточно длительного временного отрезка.

Трудно выстроить стройную логическую цепь происходящего с нами в течение жизни. Так ли свежа память, остра мысль, отзывчива душа, бодр дух и через пять, и через семнадцать, и через двадцать семь лет? Способны ли мы осознавать себя и других во времени, видеть причудливые закономерности судьбы, понимать ее необратимость, а может быть, предсказывать с точностью до детали не только будущее, но и прошлое. Да, прошлое можно предсказывать, что и делает главный герой рассказа Алексея Котова в финале — герой, силой своих мыслей останавливающий время, придающий ему значимые черты неслучайности.

Узреть Промысел неимоверно трудно. А время всё загадывает нам загадки, помещает в лабиринты событий. Тот, кто воспринимает это как несерьезную игру, нарушает правила, уходит от своей подлинной сути, заменяет себя копиями и подделками — тот теряет время навсегда, иногда вместе с жизнью.

В сущности, что мы знаем о времени: «не знаем ни дня, ни часа», а вдруг время — и есть суть и условие самой жизни, а может быть, оно — всего лишь геометрическая интерпретация «процесса» в виде четвертой координаты в пространстве Германа Минковского [13], или же олицетворение несимметричного «ветра» и «тяжести», по Б. М. Козыреву [3], или «материя, находящаяся в непрерывном движении», по С. А. Николаеву [15]?

Безусловно, время — источник энергии. Многое можно было бы переворотить, умей мы управлять этим источником. Но в жизни нам дано осмысленное активное бытие лишь в одной пространственно-временной точке. То ли дело — в литературе! Если перечитывать художественное произведение, например рассказ, приведенный ниже, зная его развязку, многое, казалось бы, «художественно усвоенное», обретает совсем иные цвета, пророческий смысл — повествование обрастает символами и подтекстом. И тогда мы видим, что всё происходящее вершится и произносится — не случайно.

Ускорение времени, этого вечного двигателя Вселенной, наблюдается лишь при необратимых процессах. Оправданы эти процессы или нет с точки зрения вечности, отдельного человека и конкретной жизни — иногда становится ясно лишь у финальной черты.

Например, известно, что женщинам, как и животным, свойственно перенимать те признаки окружающего мира, которые способствуют их выживанию, — так животные перенимают окрас своей среды обитания. Можно ли корить их за это? Можно ли называть женские маски уходом от подлинного «я»? Действительно ли внутренний уход от жизни и ее начала приводит к смерти наяву? Способно ли наше исчерпанное время возрождаться в наших детях?

Рассказ Алексея Котова «Четыре фотографии» не столько о мужчинах и женщинах, внезапности смерти или «украденном времени», сколько о самоощущении личности и его вариациях, о ценностях истинных и мнимых, о текучести жизни и ее необратимости, о поиске настоящего и о подделке под него, о чистоте души и об «умении жить».

Человек может стать источником времени — даже старые фотографии оживают и по-кузнецовски начинают «шевелиться на дне сундука», если их наполняет энергия нашей памяти, наших эмоций и неслучайных мыслей.

И еще заметим (с полным презрением к тайм-менеджменту), что источником и повелителем времени человек становится лишь в том случае, если он наполнит смыслом великое течение жизни, а время лишь тогда потечет в правильном направлении, когда человек будет равен самому себе, найдя единственно верную точку опоры — возможно, такой точкой окажется «внутренний страж». И образ этот возникает в связи с обращением к следующему рассказу Алексея Котова.

В «Записках церковного сторожа» [5] (а с точки зрения жанра — это не эпистолярии, не эссе, а именно рассказ) мы, возможно впервые, встретим и по-настоящему близко разглядим того, кто стоит на страже. Кто же он — что защищает и от кого охраняет? Где он? У церковной ограды или внутри нас?

Стоять на страже — непростое занятие, на которое решается не каждый, и страж по определению обязан понимать больше блуждающих странников. На вооружении у него — остро отточенная мысль, горящее сердце и устремленный ввысь дух. Страж — это наблюдатель, мыслитель и в то же время простой смертный, разгребающий лопатой снег, чтобы расчистить путь — себе и другим. Мы движемся вместе с ним по этой скользкой опасной дороге — страж доверяет нам свою душу: ее сомнения, поиски, страхи, непонимания, но вдобавок к этому — искры прозрения, непреложное знание очуде и видение своего пути.

Такой страж, не превратившийся в цербера или блюстителя нравов, всегда нужен, с ним чувствуешь себя по-настоящему безопасно и надежно. С нимвсегда веришь в чудо, поэтому важноувидеть и почувствовать этот феномен — феномен чуда — как неизменный мотив не только в «Записках церковного сторожа», но и во всех повестях и рассказах Алексея Котова.

 

Примечания:

1. Есенин С. А. Полное собр. соч.: В 7 т. М., 1995. Т. 1. С. 244.

2. Ильин И. А. Духовный смысл сказки // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1996. Т. 6, кн. II. С. 259–273.

3. Козырев Б. М., Альтшулер С. А. Электронный парамагнитный резонанс соединений элементов промежуточных групп. М., 1972. 672 с.

4. Котов А. Н. Деловые люди // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/8212(Дата обращения: 05.10.2018).

5. Котов А. Н. Записки церковного сторожа // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/7762 (Дата обращения: 05.10.2018).

6. Котов А. Н. «Когда Бог создавал человека, Он всё-таки улыбался…» // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/6403 (Дата обращения: 05.10.2018).

7. Котов А. Н. Мультяшные сказки для взрослых // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/8083 (Дата обращения: 05.10.2018).

8. Котов А. Н. Смешинка// Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/8373 (Дата обращения: 05.10.2018).

9. Котов А. Н. Цирк Абигайль // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/7960 (Дата обращения: 05.10.2018).

10. Котов А. Н. Четыре фотографии // Парус. 2017. № 52 [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/8811 (Дата обращения: 05.10.2018).

11. Котов А. Н. Чудо ты моё зеленоглазое[Электронный документ] // Лiра Плюс. 2014. Режим доступа: https://libcat.ru/knigi/proza/sovremennaya-proza/141076-aleksej-kotov-chudo-ty-moe-zelenoglazoe.html(Дата обращения: 05.10.2018).

12. Кузнецов Ю. П. Возвращение [Электронный документ]. Режим доступа: http://philosofiya.ru/vozvrashenie5.html(Дата обращения: 05.10.2018).

13. Минковский Г. Пространство и время. Санкт-Петербург, 1911. 94 с.

14. Николаев С. А. Эволюционный круговорот материи во Вселенной. Санкт-Петербург, 2009. 304 с.

15. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. М., 2008. 287 с.

16. «Парус» — журнал любителей русской словесности [Электронный документ]. Режим доступа: http://parus.ruspole.info/(Дата обращения: 05.10.2018).

17. Розанов В. В. Уединенное. М., 2006. 960 с.

А. Н. Спасибо, тогда и я поделюсь своими мыслями, Ирина Владимировна.

 

Алексей КОТОВ

Ещё не написанный рассказ

 (Творческая трагедия писателя, не без иронии рассказанная им самим)

 

… Писательство, да и вообще попытки любого вида творческой деятельности, — самые загадочные вещи на Земле. Если в человеке есть что-то от Господа Бога, то такие попытки — едва ли не самый главный подарок нашего Создателя. Впрочем, иногда кажется, что они… как сказать-то?.. приходят не вовремя, как говорится, ложатся не в тему, да и вообще… ну, ничего не удается сделать!

В данном случае мне нужно написать небольшой рассказ, но ничего не получается. Вам знакомы те чувства, которые вызывает это «не получается»? Трудно перечислить их все, они похожи ина раздражение, и на досаду, и на обиду, и на неверие в себя и т.д. Наверное, для того, чтобы заставить человеческое «я» творить, его нужно сделать худым, подвижным, часто веселым, а иногда и чуть насмешливым. Потому что, если в комедии нет капельки трагедии, а в трагедии — крошки комедии, у тебя и в самом деле ничего не получится. Например, великий Шолохов даже в «Они сражались за Родину» не потерял способности улыбаться. Но писатели — разные люди. Как правило, у них почти всегда возникают определенные проблемы с переделками и настройками своего творческого «я».

Сейчас я улыбаюсь, но говорю внутри себя страшные вещи. Например, проклинаю так называемый нулевой цикл. Ну, когда у тебя, казалось бы, все готово, но вместо того, чтобы сесть за стол и приступить к работе, ты то смотришь «ютьюб», то идешь поболтать на кухню с женой, то — и это взрослый человек! — заигрываешь со спящим котом. Но ты никому не нужен… «Ютьюб» хоть и отзывается «лайками» на твои «коменты», но все-таки отзывается молча; жена знает только одну тему для беседы типа «посевная на моем милом огородике», а кот… Кот и есть кот, и, если ты будешь приставать к нему, он просто уйдет.

 

Творчество — всегда одиночество. Может быть, я боюсь именно этого одиночества? Вроде бы нет… Или да? Господи, да какая разница, чего я боюсь?! Человеком движет желание. Движет примерно так же, как оно движет котом: захотел — ушел на улицу; захотел — позавтракал и ушел на улицу; захотел — позавтракал, поспал еще чуть-чуть, но все рано ушел на улицу. Кот всегда хочет на улицу. А я всегда хочу писать… Но я — не кот. Я — хуже. Я — в сто раз хуже, потому что я могу подчиняться совершенно случайным желаниям. Это ирония? Да, но настолько горькая, что непонятно, чего в ней больше, самой иронии или обыкновенной горечи. А она-то тут откуда?!

Однажды «листал» интернет и случайно нарвался на эротический ролик… Очень откровенный ролик. Даже… не знаю… более чем откровенный. Кто-то, возможно, спросит, а случайно ли нарвался? Мол, знаем-знаем, «кирпич просто так не падает». Ну, опять-таки не знаю… Человека можно убедить в чем угодно, особенно интеллигентного человека, и тем более если он развесит уши. Тут суть не в том, как именно и почему это случилось, а в том… как я замер! Я вдруг понял всю ничтожную суть своего писательства. Там, на экране, извивалось, манило к себе и гипнотизировало шикарнейшее женское тело. Глядя на него, любой, так сказать, «нормальный мужик» отложит книгу, какой бы интересной она ему ни казалась. Но тогда и в самом-то деле чего же стоит мое писательство?

Я стоял как мальчишка на берегу моря и смотрел на резвящуюся у берега красивую и одновременно страшную в своей красоте акулу. Как там говорил кот Бегемот? «Я в восхищении!..» Я тоже был «в восхищении». И я ненавидел себя за это восхищение. Осознавал свою слабость и ненавидел.

Это — гордыня? «Мальчик» вдруг слишком многого захотел? Но если в тебе нет чувства, хотя бы отдаленно граничащего с гордыней, — не садись за письменный стол. Стол тебя не поймет. Бог, дарящий вдохновение, тоже. Тогда твой удел — беседовать об огороде на кухне с женой и играть с котом.

Творчество — любой его вид и форма — всегда опасны. Оно — все и в тоже время — ничего. Оно — всеохватывающая пустота и целый мир на ладошке. Творчество опасно в любом возрасте, каким бы милым и безобидным оно ни казалось. Если человек движется вверх, он теряет опору под ногами. А теперь на минуту представьте: человек делает разбег для прыжка с шестом. Планка, которую он должен преодолеть, — примерно на уровне шести метров. Человек бежит к планке. Он — сжатая пружина, будущий чемпион и любимец публики уже потому, как красиво он бежит. Бац!.. И человек вдруг врезается носом в пыльный матрас. Тот самый матрас, который должен лежать за планкой и который принимает на себя падающие тела прыгунов-чемпионов. А тут вдруг кто-то — какой-то чертов шутник! — поставил матрас стоймя. Прыгун пружинит о матрас носом и всем телом, падает на «пятую точку» и с недоумением и ужасом осматривается по сторонам. Мол, это чё было-то, а?!.. А ничего. Просто дурацкая шутка. Кстати, в руках прыгуна уже не длинный шест, а какой-то стариковский бадик. Стадион хохочет. Ведь смешно же!

Это я снова о том самом эротическом ролике. Суть в том, что я много — возможно, слишком много — писал о милых моему сердцу женщинах. Нет, я не издевался над мужчинами, но все-таки всегда был на стороне женщин. Я любил их… Просто любил, и все. И… как это ни странно!.. этот эротический ролик вдруг помог понять мне очень важную вещь: я никогда — ни при каких обстоятельствах! — не испытывал полового влечения к своим героиням. Можно сколько угодно спорить о том, насколько случайно я нашарил в интернете этот чертов ролик, но в моем литературном мире всегда происходил обрыв эротической кинопленки. Ничего такого просто не было. Не было от слова «никогда».

Интересно, а почему не было?.. Неужели я и в самом деле так простодушно любил? Кстати, из меня бы мог получиться очень хороший эротический писатель — с моим-то шалым, как весенний ручей, воображением. А почему не получилось? Наверное, потому что эротическое творчество — все-таки идейное творчество, а я не люблю именно идейное, каким бы оно ни было: политическим, эротическим, капиталистическим, среднестатистическим и даже философско-космическим. Я — только кот, который гуляет сам по себе, а улица этого кота — милая сердцу череда женских лиц. Даже рубрику на «Прозе» назвал с явной иронией — «Милым, дорогим, любимым, единственным…». В смысле, что единственные не страдали от одиночества, и не только со мной. Но на территории творчества у меня все-таки никогда не было… м-м-м… так сказать, некоей нетворческой, то есть половой заинтересованности. А если бы была, работал больше?.. Не сомневаюсь, что да. Пусть провалится в ад Зигмунд Фрейд со своим психоанализом и либидо, но в чем-то он определенно был прав. Потому что половое писательское влечение можно сравнить с материальной заинтересованностью в капиталистическом производстве. Именно поэтому я всегда с подозрением смотрю на плодовитых писателей, на тяжелые тома их книг и на запыленные ряды корешков за тусклыми стеклами шкафов. Суть в том, что вытянуть этот «корешок» из шкафа труднее, чем вытащить репку без лопаты. Ведь проходит время, некая политическая или модная когда-то психологическая составляющая таких книг гаснет, а глубоко зарытое писательское либидо уже мало волнует читателя. Как правило, у читателя есть свое, и даже если у этого либидо имеется какая-то политическая составляющая, то она — уже другая, сегодняшняя. Ну, представьте, что, путешествуя на своей машине, вы где-то в чистом поле нашли большую ржавую бочку с бензином. Нашли, и что дальше?.. Может быть, вы и взяли бы ее, но она действительно слишком большая и не влезет в багажник вашей машины. Кроме того, у вас нет шланга, чтобы перекачать бензин в другую емкость, и самой емкости, которую можно использовать как тару. Честно слово, я бы плюнул на эту бочку!.. Все это как-то не вовремя и не к месту… Да и выглядит так, словно вышеупомянутый кирпич упал на голову не в городе, а в чистом поле. Вот такие «кирпичи» уж точно никогда не падают просто так ввиду полного отсутствия источника потенциальной энергии в виде зданий, а значит, вызывают закономерные подозрения либо в покушении на вашу жизнь, либо в идиотской шутке.

Я уже готов рассмеяться: уж не обвиняю ли я сам себя в некоем отсутствии какого-то «творческого бензина»?! Мол, я настолько честен, бескорыстен и наивен, что… Ну, в общем, понятно.

Да, обвиняю.

А зачем я все это говорю? Затем, что… Я действительно хочу писать. Но эта жаждавдруг превращается в жажду над ручьем, понимаете? Ты всё видишь, всё понимаешь, ты и в самом деле готов удержать на ладошке целую вселенную, но ты — ничего не можешь… Или, по сути, все-таки не хочешь. Даже не так!.. Не жаждешь.

Уже когда-то говорил: стакан с водой на подоконнике заметит только тот, кто хочет пить.

Тут я готов поспорить сам с собой: но я же хочу пить!

Отвечаю сам себе: да, хочешь, но не жаждешь. Если творчество лишено толики дикарства, оно — ничто. Жажду не обязательно утолять из цивилизованного стакана, можно просто лечь грудью на землю и выпить воду прямо из ручья…

 

 Не то, не то, снова не то!.. И все не так. Я вижу сейчас солнечного «зайчика» на экране компьютера, вижу текст, но я словно не могу втиснуть «зайчика» внутрь текста, хотя, казалось бы, он там уже есть.

Творчество примерно так же иллюзорно? Почти. Что самое слабое в мире? Слово. Очень часто оно — пустой звук. Но и самым сильным тоже можно назвать Слово. Оно может ссыпать в какую-нибудь космическую «черную дыру», как в кошелек, мелочь, тысячи галактик. 

Творчество, как и любовь, — пронзительно несправедливо, потому что апеллирует (или, точнее говоря, взывает?) к несоизмеримым величинам. Например, человек и Бог или (снова улыбаюсь) мужчина и женщина. Правда, человек может существенно упростить свою творческую задачу, заявив, что Бога — нет, а мужчина может любить мужчину. Но тут уже не совсем ясно, о чем или о ком сможет писать писатель, если нет большей величины или эти величины равны.

Мое одно из самых ранних детских воспоминаний — я в церкви… Мои родители не были набожными людьми, но в церкви я все-таки бывал. Мне тогда было меньше трех лет, и мама говорила, что я не должен был запомнить тот забавный случай, но я запомнил. Кажется, была вечерняя служба, потому что было не очень много света, точнее, служба еще не началась. Мама всегда утверждала (и не без гордости), что тогда у меня были огромные, черные глаза и ресницы — как крылья у бабочки. В общем, я был очень милым ребенком, и мама, — в шутку, конечно, — повязала мне на голову платок. Сидящие рядом с нами бабушки на скамейке тут же назвали меня «очень красивой девочкой». Я засмеялся и подумал: «Ой, какие они глупые! Я же — мальчик». «Фокусы» с платком повторились несколько раз, бабушки (совсем не глупые, а добрейшей души бабушки) снова «принимали» меня за девочку, и каждый раз я радостно смеялся, восхищаясь своим умением «маскироваться». Хотел ли я и в самом деле быть девочкой? Нет. Потому что уже тогда я ясно понимал, что девочки — это совсем не мальчики, и, если я стану девочкой, я не смогу их любить. Честное слово, уже тогда я любил девочек! Я мог пристать на улице к незнакомой очаровашке-ровеснице, обнять ее и восторженно кричать: «Мама, ты посмотри какая чудесная девочка! И какая красивая у нее шубка!».

Теперь вопрос: если бы такой ребенок вдруг оказался в современных США? Наверное, меня попытались бы убедить в том, что я все-таки хочу стать девочкой, это желание просто еще скрыто, но если постараться, то… Но, если постараться, человека, тем более маленького, можно убедить в чем угодно. А убедили бы, о чем бы я тогда писал? И кого любил? Самого себя, любимого, что ли? Безумие какое-то.

Но и смешно, ей-богу! Смешно даже то, что вышеупомянутый Фрейд — совсем не гениальный врач, а, скорее, гениальный пациент — говорил, что, мол, юмор — это секс, политика и обыкновенная физическая щекотка. Есть такая довольно грубая, даже сексистская поговорка «Рассмеши женщину — и она твоя». Что ж, доля истины — только доля! — в ней, пожалуй, есть. Я не знал ни одной женщины, которая не смеялась бы над хорошими шутками. Но что получилось бы, если бы я смешил их «по Фрейду»? Во-первых, женщины очень по-разному относятся к «сексуальным шуткам». И только совсем уж эмансипированные из них могут вынести что-то относительно грубоватое. Все остальные — либо уходят в«нети», либо готовы принять что-то совсем уж завуалированное. А если мужчина постоянно шутит на тему секса? То есть в первый день знакомства, во второй… пятый… десятый и даже делая предложение руки и сердца? Не берусь предполагать, какая дама согласится выйти за такого типа замуж, и, на мой взгляд, его ждут в жизни большие проблемы. Теперь во-вторых: как женщины относятся к политическим шуткам? А никак. По крайней мере та их огромнейшая часть, которую можно назвать вменяемой. Да, есть нормальные и среди тех, которые готовы терпеть такое издевательство, но их явное меньшинство. И третье, шутки о «физической щекотке». Тут можно смело сказать, что относительно хорошо, если «щекотка» будет только словесной шуткой, и совсем плохо, если женщину и в самом деле захотят, так сказать, потрогать руками. Особенно при первой встрече…

 

Снова приходят сомнения: Господи, зачем я все это говорю?! Ведь ты словно продолжаешь какой-то яростный монолог в душе, но какое отношение он имеет к еще ненаписанному рассказу?!

Отвечаю сам себе: я просто рассуждаю о любви. Кажется, я уже говорил, что любовь, как и творчество, пронзительно несправедливо? Улыбнусь: о, yes!.. Это именно так.И я буквально обожаю вот эти строки Тютчева:

Любовь, любовь — гласит преданье —

Союз души с душой родной —

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И... поединок роковой...

И чем одно из них нежнее

В борьбе неравной двух сердец,

Тем неизбежней и вернее,

Любя, страдая, грустно млея,

Оно изноет наконец...

 

Сказать о любви лучше, гениальнее не смог бы даже сам Александр Сергеевич Пушкин. А теперь… Как бы это мягче… нет, не сказать, а перейти… аккуратно переползти (смеюсь!) к сухому и модному сейчас юридизму в любви. Модному на Западе и пробивающемуся к моде в России.

Интересный вопрос: если бы в наше время уголовный суд разбирал дело Ромео и Джульетты, к каким бы срокам их приговорили? Думаю, к большим. Ведь парочка любовников довела друг друга до самоубийства, а это совсем не шутки. О педофилии обоих мне даже не хочется говорить. Правда, Шекспир в какой-то мере пытается оправдать любовников, мол, после смерти детей их родители помирись. Но хорошо ли это?.. Лично я уверен, что если Монтекки и Капулетти помирились, то они наверняка и объединились в союз, чтобы резать другие семьи Вероны. Такое уж было тогда время…

Повторяю, любовь земная очень часто — жестока, и благие пожелания типа «все отдай и ничего не требуй взамен» так и остаются не более чем пожеланиями. В чем причина? На мой простодушный взгляд, либо в дикости, либо в одичалости. То есть в «наличии отсутствия» цивилизации. В диком племени вы не найдете Ромео и Джульетту, а столкнетесь с голым практицизмом обоих полов. Например, тамошняя девушка думает: вот этот парень здоровый как слон, сильный как тигр и поэтому он принесет много добычи. Паре