И. В. А так, то есть чисто механически, Вы считаете, делать нельзя?

А. Н. В литературе все возможно и почти ничего не запрещено. Но тут, наверное, дело обстоит иначе — глубже, что ли? (Молчит.)

И. В. Не молчите, пожалуйста, Алексей Николаевич. Мы все-таки будем производить погружение в темные глубины Вашей психологии?

А. Н. Я в этих глубинах, извините за выражение, порой и сам ни черта не понимаю. Очень часто любому из нас трудно объяснить свое «нравится — не нравится», ведь выстроенная на этом «виртуальном поле» логика так или иначе окажется не прочнее карточного домика. Наверное, я мог бы повторить свою прежнюю мысль, что, например, не понимаю старшину Васкова, когда он решил вступить в бой и после того, когда стала известна численность немцев. У женщины с винтовкой, даже если она в укрытии, нет ни единого шанса против хорошо подготовленного диверсанта. Мне непонятна и «логика» немцев, которые после боя, в котором была ранена Рита Осянина, как стадо баранов — все! — побежали на звук автомата Жени Камельковой. И никто из них не удосужился обыскать поле боя, ведь среди обороняющихся наверняка были раненые. Вспомните, сам Васков говорил, что, будь он на месте немцев — дал бы горсть орденов за «языка». В том бою немцам отвечали два их же (немецких!) автомата и одна винтовка: что это за враг такой, вооруженный трофейным оружием, и откуда он взялся в глубоком лесу?! Но немцы вдруг разом забывают обо всем и дружно устремляются за Камельковой. Я отлично понимаю, что литературное произведения нельзя критиковать с точки зрения армейской тактики боя, но… Не знаю… Просто мне все это не нравится едва ли не на интуитивном уровне.

И. В. Ну, почему же?.. Мне Ваша логика понятна.

А. Н. Боюсь, что все не так просто… И не в логике тут дело. Мой отец родился в конце 1928 года, и ему не довелось стать солдатом Великой Отечественной войны. Он служил в Германии уже позже. Но у него на всю жизнь остался какой-то очень сильный интерес к тому, от чего его избавила судьба. Я помню, он приглашал домой бывших фронтовиков (многие были только чуть старшего его), и я, восьми-десятилетний пацан, вертелся рядом. Отец как-то раз сказал, что солдаты Той Войны никогда не рассказывают о ней, когда трезвы… Точнее, пока трезвы. В общем, я вертелся рядом и слушал, как отец и его гости говорят о войне. Мне было очень интересно.

Однажды отец спросил бывшего солдата, видел ли он на фронте, как в немцев стреляют женщины? (Улыбнусь: этот вопрос он задал после разговора на повышенных тонах с мамой и после того, когдаона заявила, что «мужикам нужно меньше пить».) Гость ответил, что да, видел. Однажды их батальон попал в окружение. Перед самым прорывом в траншею пришла санитарка и молча взяла в руки винтовку. Командир сказал ей, чтобы она шла к раненым. Санитарка ответила, что раненых больше нет, потому что в окоп попала мина. Я хорошо запомнил лицо рассказчика: оно вдруг стало каким-то виноватым и больным. Словно он стал свидетелем чего-то не то чтобы нехорошего, а… не знаю… еще невиданного им греха, что ли? А ведь грех — это нарушение человеческого естества, человеческой сущности и ее основы. Когда санитарка стреляла в немцев, солдат удивился тому, что у нее было грязное, «какой-то удивительной, почти небесной красоты лицо», и он вдруг подумал, что эта девушка скоро умрет. Ее и в самом деле убили в начале атаки, и рассказчик долго молчал после того, как сказал об этом. Наверное, это была самая длительная пауза в разговоре взрослых, с которой мне приходилось до этого сталкиваться.

В общем, да! Не в логике тут дело, а в человеческой сущности.

И. В. Здесь я соглашусь. В женщине, несущей смерть в бою, есть что-то крайне противоестественное. Но давайте вспомним, ведь на войне были женщины-снайперы, женщины-летчицы и даже разведчицы…

А. Н. А много ли было таких женщин? Я почему-то думаю, что эти исключения только подтверждают правило. Да и страшнее, чем быть санитаркой на фронте — а там до винтовки далековато, — по воспоминаниям самих фронтовиков, нет ничего.

И. В. Да, понятно… Но, уважаемый Алексей Николаевич, чтобы Вас понимали чуть лучше, нам нужно самим сделать первый шаг и все-таки открыть рубрику. Улыбнусь: а еще, вполне возможно, что мне хочется немного покритиковать и Вас. Не Вам же одному критиковать известных писателей, да еще минуя законы логики.

А. Н. Начать — пожалуйста! Рассказ «Асы» я написал десять лет назад. Он проходил в периодике хорошим тиражом.