Распределение и перераспределение прибавочного продукта у германцев

По сообщениям римских авторов мы прослеживаем у германцев следующие формы передачи прибавочного продукта от одних лиц другим.

Во-первых, у Г. Ю. Цезаря мы видим, что во время военных походов работу, необходимую для содержания их участников, выполняют остающиеся[218]. Такое явление, однако, нельзя считать эксплуатацией, поскольку «эти в свою очередь через год становятся под оружие, а те остаются дома»[219] и возвращают первым прибавочный продукт, принятый от них в прошлом году. Естественно, надо иметь в виду, что при переходе одной части общества исключительно к военным занятиям, а другой – исключительно к производству оно явится основанием для возникновения феодальной эксплуатации.

Во-вторых, «у их общин существует обычай, чтобы каждый добровольно уделял вождям кое-что от своего скота и плодов земных, и это, принимаемое теми как дань уважения, служит также для удовлетворения их нужд. Особенно радуют их дары от соседних племен, присылаемые не только отдельными лицами, но и от имени всего племени, каковы отборные кони, великолепно отделанное оружие, фалеры и почетные ожерелья; а теперь мы научили их принимать и деньги»[220]. Здесь мы имеем дело уже, конечно, именно с формой эксплуатации, но еще не сложившейся, а находящейся в становлении. В самом деле, добровольность приношений подтверждается указанием на то, что их принимают с радостью, а не как должное.

В-третьих, П. К. Тацит сообщает о рабах у германцев. «Рабов они используют, впрочем, не так, как мы: они не держат их при себе и не распределяют между ними обязанностей: каждый из них самостоятельно распоряжается на своем участке и у себя в семье. Господин облагает его, как если б он был колоном, установленной мерой зерна, или овец и свиней, или одежды, и только в этом состоят отправляемые рабом повинности»[221]. Поскольку, как было указано выше, древние германцы не имели недостатка в земле, мы можем видеть, что речь здесь идет не о земельной ренте, а именно о повинностях, обусловленных статусом раба, его личной зависимостью. Согласно П. К. Тациту, один из путей обращения в рабство – проигрыш в азартной игре. «Проигравший добровольно отдает себя в рабство и, сколь бы моложе и сильнее выигравшего он ни был, безропотно позволяет связать себя и выставить на продажу»[222]. Мы можем предположить, что в рабство у германцев обращались также военнопленные, но, что касается долгового рабства, то П. К. Тацит указывает: «ростовщичество и извлечение из него выгоды им неизвестно»[223]. Точнее выяснить положение древнегерманских рабов позволяет сообщение П. К. Тацита о применявшихся к ним наказаниях. «Высечь раба или наказать его наложением оков и принудительною работой – такое у них случается редко; а вот убить его – дело обычное, но расправляются они с ним не ради поддержания дисциплины и не из жестокости, а сгоряча, в пылу гнева»[224]. При вышеописанной форме эксплуатации, заключавшейся в уплате оброка, эта фраза приводит нас к выводу о незначительных его размерах.

Наконец, П. К. Тацит говорит об отношениях в германской семье, которые можно охарактеризовать как патриархальное рабство[225]. Эти отношения были рассмотрены нами выше.

Классы у германцев

Сообщение П. К. Тацита о вольноотпущенниках у германцев представляется не вполне ясным.

Мы считаем сомнительным, что речь идёт о людях, вышедших из описанной выше зависимости: если это так, то неясно, почему «редко, когда они располагают весом в доме патрона, никогда – в общине, если не считать тех народов, которыми правят цари»[226]. В самом деле, П. К. Тацит говорит, что, будучи в положении раба, «каждый из них самостоятельно распоряжается на своем участке и у себя в семье»[227]. Тогда такой человек, избавившись от повинности перед господином, который утрачивает право жизни и смерти в отношении него, превращается в самостоятельного хозяина, главу семьи, и, следовательно, должен становиться полноправным членом общества. В противоречие с этим входит и упоминание о патроне.

Мы полагаем, что, скорее, П. К. Тацит имеет в виду таких представителей древнегерманского общества, чьё положение сходно с положением вольноотпущенников или клиентов, находившихся под покровительством патрона, в Римской империи. Т. е. «вольноотпущенников» в тексте П. К. Тацита следует понимать как членов общества, пользующихся чьим-либо покровительством, находящихся под чьим-либо патронатом. При этом, поскольку идёт речь об их весе в доме патрона, и поскольку вольноотпущенники царей «возвышаются и над свободнорожденными, и над знатными»[228] – мы полагаем вполне очевидным, что в данном случае речь идёт именно о вольноотпущенниках царей, а не о всяких вольноотпущенниках, хотя П. К. Тацит прямо на это не указывает – можно предположить, что у германцев такой патронат носил патриархальный характер, положение «вольноотпущенника» было близко к положению младшего члена семьи, отличаясь от него, вероятно, отсутствием кровного родства с её главой.

Заметим, что П. К. Тацит отличает положение «вольноотпущенника» от положения тех, кого он называет рабами, говоря о том, что «вольноотпущенники по своему положению не намного выше рабов»[229]. Не вполне ясно, за счёт чего их положение представляется ему, хоть и ненамного, но более высоким: «рабы» имеют своё хозяйство, а «вольноотпущенники», если верно наше предположение относительно них, по-видимому, нет. Возможно, что это связано с тем, что господин имеет право жизни и смерти в отношении «раба», а патрон в отношении «вольноотпущенника» – нет. Можно также предположить, что «рабы», хотя и являлись владельцами собственных хозяйств, также, как и «вольноотпущенники», не могли принимать участия в решении каких-либо дел общины.

Во всяком случае, во времена П. К. Тацита мы можем констатировать наличие у германцев класса зависимых людей. Их неполноправность могла состоять в том, что они подвергались эксплуатации в форме выплаты оброка; в том, что они не имели собственного хозяйства и находились в положении младших членов семьи; в том, что их хозяева имели право жизни и смерти по отношению к ним; в том, что они не имели веса в общине. Вместе с тем, незначительный размер изымаемого у таких людей прибавочного продукта и патриархальный характер их взаимоотношений с хозяевами не позволяют нам говорить о классе владельцев рабов, уже выделившимся из массы остальных свободных общинников. Таким образом, в данном вопросе мы придерживаемся той же точки зрения, что и А. Я. Гуревич: «Зажиточные собственники могли принимать участие в производстве, даже если они и принадлежали к знати. Точно так же и рабы, о которых мы знаем из тацитовской «Германии» […], трудились не на одних только вождей и дружинников, и наличие одного или нескольких рабов в хозяйстве свободного человека никоим образом не избавляло его самого от необходимости заниматься производственной деятельностью»[230].

Таким образом, мы делаем вывод о том, что данный статус личной зависимости и связанная с ним форма эксплуатации, хотя и имели устоявшийся характер, но не играли ещё большой социально-экономической роли.

Кроме классов, которые П. К. Тацит называет рабами и вольноотпущенниками, у германцев выделяется также класс дружинников.

Предпосылки к его зарождению в форме временных дружин, собираемых на добровольных началах для конкретного набега, мы наблюдаем уже во времена Г. Ю. Цезаря: «И когда какой-нибудь князь предлагает себя в народном собрании в вожди [подобного набега] и вызывает желающих за ним последовать, тогда поднимаются все, кто сочувствует предприятию и личности вождя, и при одобрениях народной массы обещают свою помощь»[231].

У П. К. Тацита такие дружинники уже выделены в особый класс, не занимающийся производством: «гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью, – леность и малодушие»[232]. Этот класс живёт за счёт своей военной службы: «от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи; что же касается пропитания и хоть простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо жалованья»[233].

Если Г. Ю. Цезарь ничего не пишет об ограничениях на вступление в дружину, то П. К. Тацит определяет дружинников как «знатных юношей»[234], причем обращает внимание на то, что «выдающаяся знатность и значительные заслуги предков даже ещё совсем юным доставляют достоинство вождя»[235]. Таким образом, мы имеем указание, приводящее к тому выводу, что в германском обществе выделяется группа семей, на основании «заслуг предков» (по-видимому, военных) имеющая более высокий статус, чем прочие, выражавшийся в отношении представителей этих семей к дружинной службе. Поскольку П. К. Тацит говорит о «выдающейся знатности», ясно также, что такие семьи различались между собой по степени знатности.

Вместе с тем, использование П. К. Тацитом слова «даже» (etiam) говорит о том, что он имеет в виду не совсем обычное явление, и что, следовательно, как правило, дружины собирались всё же вокруг вождей, «отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле»[236], а не выделявшихся знатным происхождением. Фразу «никому не зазорно состоять их дружинниками»[237], очевидно, следует понимать в том смысле, что как бы знатен ни был дружинник, т. е. каких бы заслуг не имели его предки, он может состоять в дружине человека, хотя бы и менее знатного, но имеющего личные качества и репутацию хорошего воина и военного вождя, и это ни в коей мере не подрывает его высокого статуса, обусловленного принадлежностью к знатной семье.

Таким образом, мы приходим к выводу, что в тексте П. К. Тацита отражён процесс становления в древнегерманском обществе дружинной знати – класса, занимающегося исключительно военным делом, и не связанного с производством материальных благ. Особенность положения этого класса в рассматриваемый период состоит в том, что, хотя в нём прослеживается уже внутренняя иерархия, но она ещё не закреплена: личные качества воина имеют всё ещё больший вес, чем степень его знатности. Это, в свою очередь, даёт основания полагать, что и вообще класс дружинников у германцев во времена П. К. Тацита ещё не имел характера закрытого сословия.

Откуда брались средства на содержание дружин?

П. К. Тацит, говоря о германцах, указывает, что «содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной»[238]. О том, что германцы предпринимали грабительские походы и участвовали в войнах с целью захвата добычи, сообщает ещё Г. Ю. Цезарь, не указывая, однако, на то, что эта добыча являлась у них хотя бы для каких-то отдельных членов общества основным источником дохода. Он отмечает, что насилие применялось германцами в отношении других племен, а не своего: «Разбои вне пределов собственной страны у них не считаются позорными, и они даже хвалят их как лучшее средство для упражнения молодежи и для устранения праздности»[239]. Представляется очевидным, что в обоих текстах речь идёт не о систематическом насилии с целью изъятия прибавочного продукта, т. е. о форме эксплуатации, а о военной добыче, захватываемой, хотя и более или менее регулярно, но всё же не в порядке системы, а от случая к случаю.

Между прочим, П. К. Тацит говорит о ещё одном источнике дохода для военных дружин: «Чья дружина выделяется численностью и доблестью, это приносит известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и осыпая дарами»[240]. По-видимому, в данном случае он имеет в виду именно добровольные подарки с целью заручиться военной поддержкой сильной дружины, и фраза о том, что «молва о нём чаще всего сама по себе предотвращает войны»[241] означает, что никто не осмеливается нападать на тех, кого защищает такая дружина. Предположение, что речь идёт о попытках откупиться от нападения, и что война предотвращается таким выкупом, имеющим внешнюю форму дара, плохо согласуется с общей картиной германского общества в рассматриваемый период, хотя в дальнейшем это явление, конечно, должно развиться в форму эксплуатации.

Таким образом, мы приходим к выводу, что члены германских дружин, о которых говорит П. К. Тацит, не имели ещё систематического дохода от эксплуатации подчинённого класса. Это означает, что классу дружинников ещё не был противопоставлен класс феодально-зависимых крестьян. Г. Дельбрюк вовсе не считает выделение дружинников у древних германцев становлением общественного класса. Он говорит о них, не обращая внимания на то, что они представляют собой явление в сфере общественного производства: «отдельные воины становились особенно прославленными храбрецами, бродяжничали по округам в качестве искателей приключений, разбойников и паразитов, не обзаводились семьями, не обрабатывали полей и лишь на время возвращались в свой род, а когда дело доходило до драки или сражения, всегда охотно становились в первую шеренгу клина и даже иногда поступали на военную службу к римлянам»[242]. Однако мы считаем, что с ним можно согласиться в том, что «называя таких дикарей профессиональными воинами, не следует всех остальных германцев тем самым превращать в мирных крестьян. Здесь имеется лишь различие в степени, так как все германцы были воинами»[243]. Такую же позицию относительно выделения класса крестьян у древних германцев занимает и А. Я. Гуревич: «В крестьянство рядовые германские соплеменники превратятся только после Великих переселений народов»[244].

Итак, в рассматриваемую эпоху такое явление как эксплуатация в целом находилось у германцев в зачаточном состоянии и не выражалось еще в наличии в германском обществе антагонистических классов.