ГЛАВА 11 Те, которых вы мне дали (1896-1897)

Послушницы и духовные братья. - Орудия Господа. - Маленькая кисточка. - Сила молитвы и сила жертвы. - Сестра Сен-Пьер. - Два миссионера - «Влеки меня, мы побежим». - Конец рукописи С».

Матушка! Господь удостоил ваше дитя милости: Он позволил ему проникнуть в тайные глубины любви к ближнему. Если б оно могло выразить то, что понимает, вы услышали бы небесное пение, но, увы, вам предстоит услышать лишь детский лепет... И если бы слова Господа не служили мне опорой - у меня возникло бы искушение попросить пощады и отложить перо. Но нет, нужно по послушанию продолжать то, что было начато по послушанию.

Возлюбленная матушка, вчера я писала, что земные блага мне не принадлежат, и когда у меня что-нибудь забирают, то мне не должно быть тяжело не потребовать это назад. Тем более мне не принадлежат небесные блага, потому что они доверены мне Господом Богом, и у меня нет права жаловаться, если Он заберет их. Между тем блага, исходящие непосредственно от Господа Бога: порывы ума и сердца, глубокие мысли - все это образует богатство, к которому привязываешься, словно к собственному, и касаться которого никто не имеет права... Например, если в день отдыха (5) расскажешь какой-нибудь сестре о некоем озарении, обретенном во время молитвы, а потом эта сестра в разговоре с другой поделится этим как собственной мыслью, тогда может показаться, что она присваивает чужое. Или на рекреации шепнешь соседке что-нибудь остроумное и кстати, а она, не ссылаясь на источник, громко повторит услышанное, - это опять-таки покажется воровством собственнице, которая не станет возражать, хотя и желала бы, и воспользуется первым же случаем, чтобы тонко намекнуть на то, что присвоили ее мысли.

Матушка, я не сумела бы так хорошо объяснить вам эти плачевные чувства человеческого естества, если бы не ощущала их в своем собственном сердце, и охотно убаюкивала бы себя приятной иллюзией, что они посещают только мое сердце, если бы вы не велели мне выслушивать признания послушниц об их искушениях. Я многому научилась, исполняя поручение, которое вы мне доверили, но больше всего почувствовала необходимость самой упражняться в том, чему учила других. Таким образом, теперь я могу сказать, что Господь сподобил меня быть привязанной к благам ума и сердца не более, чем к земным. Если мне случается подумать и высказать нечто, что понравится сестрам, то я нахожу вполне естественным, что они завладевают этим как собственным благом. Эта мысль принадлежит Святому Духу, а не мне, ибо апостол Павел говорит, что без Духа Любви мы не можем взывать к нашему Отцу, сущему на Небесах: «Авва, Отче!» (см Рим. 8, 15). Итак, Он совершенно волен воспользоваться мной, чтобы подать хорошую мысль какой-нибудь душе; если бы я считала, что эта мысль принадлежит мне, то была бы похожа на «Осла, носящего мощи» (6), который полагал, что почести оказываются не святым, а ему.

Я не пренебрегаю глубокими мыслями, которые насыщают душу и соединяют с Богом, но уже давно поняла, что не следует полагаться на них и заключать, будто частые озарения - это путь к совершенству. Без дел самые прекрасные мысли - ничто. Конечно, другие люди смогут извлечь из них немалую пользу, если проявят смирение и будут благодарны Господу Богу за то, что Он допускает их на пир той души, которой Ему было угодно даровать столько благодати. Но если эта душа, услаждаясь своими прекрасными мыслями, возносит молитву фарисея, она становится похожей на человека, умирающего от голода у богато накрытого стола в то время, когда его гости досыта едят, завистливо поглядывая на обладателя таких сокровищ. Но одному Господу Богу ведомы глубины сердца... и сколь же коротки мысли людей! Стоит им увидеть более просветленную душу, как они сразу же делают вывод, что их Господь любит меньше и что они не призваны к такому же совершенству. С каких это пор Господь утратил право использовать одно из Своих творений, чтобы дать возлюбленным Им душам необходимую пищу? Еще во времена фараона Господь имел такое право, ибо в Священном Писании Он говорит этому властелину: «Для того Я сохранил тебя, чтобы показать на тебе силу Мою и чтобы возвещено было имя Мое по всей земле» (Исх. 9, 16). С тех пор как Всевышний произнес эти слова, сменились века, но образ Его действий не изменился. Он всегда пользовался Своими творениями как орудиями, чтобы вершить Свое дело в человеческих душах.

Если бы написанная художником картина могла думать и говорить, она, конечно, не стала бы жаловаться, что к ней беспрестанно прикасались кистью. Тем более она не позавидовала бы ей, зная, что вовсе не кисти, но водившему ею художнику она обязана своей красотой. И кисть, со своей стороны, не могла бы похвалиться созданным с ее помощью произведением, ведь ей-то известно, что художники никогда не смущаются и шутя преодолевают трудности, а иной раз им доставляет удовольствие выбирать неисправные мелкие инструменты.

Возлюбленная матушка, я - маленькая кисточка, выбранная Господом, чтобы написать Его образ в душах, доверенных мне вами. Художник не пользуется одной кистью, ему по меньшей мере нужны две. Первая, наиболее употребляемая, служит для нанесения цветового фона. Ею он покрывает все полотно за очень короткое время. Другая, поменьше, нужна для деталей.

Матушка, для меня вы представляете собой ту кисть, за которую с любовью берется рука Господа, когда Ему угодно совершить серьезный труд в душах ваших дочерей. Я же - совсем маленькая кисточка, которую Он использует для прописывания деталей.

В первый раз Господь воспользовался Своей кисточкой около 8 декабря 1892 года. Я всегда буду вспоминать то благодатное время. Сейчас, дорогая матушка, я поделюсь с вами этими приятными воспоминаниями.

Когда мне посчастливилось в пятнадцать лет поступить в Кармель, я нашла себе среди послушниц подругу, опередившую меня на несколько месяцев. Она была на восемь лет старше, но из-за ее детского характера разница в возрасте забывалась. Поэтому довольно скоро вы, матушка, с радостью заметили, что обе юные послушницы великолепно понимают друг друга и становятся просто неразлучными. Для содействия этой зарождающейся привязанности, которая, как вам казалось, должна была принести плоды, вы разрешили нам иногда проводить друг с другом короткие духовные беседы. Моя подруга очаровывала меня своим простодушным и экспансивным характером, но в то же время меня удивляло, насколько ее привязанность к вам отличалась от моей. И еще мне хотелось, чтобы она многое изменила в своем поведении по отношению к сестрам. Тогда Господь Бог дал мне уразуметь, что есть души, которых постоянно ожидает Его милосердие, - души, которым Он дарует Свой свет постепенно; поэтому я особенно остерегалась торопить время и терпеливо ждала, когда Господу будет угодно, чтобы оно наступило.

Размышляя однажды над данным нам разрешением беседовать, как сказано в нашем уставе: «Чтобы еще больше воспламениться в любви к Жениху», - я с грустью подумала, что наши разговоры не достигали желаемой цели. И тогда Господь Бог дал мне понять, что момент настал, что нужно не бояться говорить или же прекратить эти беседы, похожие на светскую болтовню. Это было в субботу. На следующий день во время благодарственных молитв я просила Господа Бога вложить в мои уста убедительные и кроткие слова или еще лучше Самому говорить через меня. Господь внял моей молитве и позволил результату превзойти ожидания, ибо: «Кто обращал взор к Нему, те просвещались» (Пс. 33, 6) и «во тьме восходит свет правым» (Пс. 111, 4). Первые слова адресованы мне, вторые - моей подруге, которая действительно была «правой».

Подошел час, который мы решили провести вместе. Взглянув на меня, бедная сестрица сразу увидела, что я уже не та; краснея, она села рядом со мной. Тогда я прижала ее голову к сердцу и со слезами в голосе сказала все, что думала, с такой любовью и лаской, что вскоре ее слезы смешались с моими. С большим смирением она согласилась с тем, что все сказанное мною - правда, обещала начать новую жизнь и просила меня, как о милости, всегда указывать ей на ее ошибки. К моменту расставания наша привязанность стала чисто духовной, в ней больше не было ничего чувственного. На нас исполнились слова Писаний, по которым брат, поддержанный братом, подобен укрепленному городу (ср. Притч. 18,19).

Сделанное Господом с помощью Его маленькой кисточки стерлось бы вскоре, если бы через вас, матушка, Он не завершил Свою работу в душе, которую возжелал для Себя полностью. Испытание показалось моей подруге весьма горьким, но ваша стойкость восторжествовала, и тогда я, стараясь утешить, объяснила той, которую вы дали мне в сестры, в чем заключается истинная любовь. Я показала ей, что она любила саму себя, а не вас, и рассказала о том, как любила вас я и на какие жертвы была вынуждена идти в начале своей монашеской жизни, чтобы не иметь к вам плотской привязанности, как у собаки к хозяину. Любовь питается жертвами, и тем она сильнее и бескорыстнее, чем больше душа отказывается от естественных удовольствий.

Помнится, когда я была послушницей, у меня бывало такое жестокое искушение войти к вам ради собственного удовольствия и обрести хоть каплю радости, что мне приходилось почти пробегать мимо вашего кабинета, а затем цепляться за перила лестницы. Мне приходило в голову многое, на что можно было бы испросить разрешение, наконец, возлюбленная матушка, я изыскивала кучу причин для удовлетворения своего желания. Как я теперь счастлива, что лишила себя этого с самого начала своей монашеской жизни. Сейчас я наслаждаюсь наградой, обещанной тем, кто отважно сражается. Я не чувствую больше надобности отказывать себе во всех утешениях сердца, потому что душа моя укреплена Тем, Кого Одного я желала любить. Я с радостью вижу, что от любви к Нему сердце становится шире и может дарить неизмеримо больше ласки дорогим ему людям, чем будь оно сосредоточено на эгоистической и бесплодной любви.

Дорогая матушка, я напомнила вам о первом труде, который был мне поручен Господом и вами. Он оказался лишь предвестием трудов, которые потом были мне доверены. Как только мне было дано проникнуть в тайники человеческих душ (7), я сразу же поняла, что задача выше моих сил. Тогда я предала себя в руки Господа Бога и, пряча лицо у Него на груди, сказала, словно малое дитя: «Господи, я слишком мала, чтобы накормить Твоих детей. Если Ты желаешь давать потребное сестрам с моей помощью, то наполни мою маленькую руку, и я буду, не покидая Твоих рук и не поворачивая головы, давать Твои сокровища той душе, которая придет ко мне за хлебом насущным. Если такая пища придется ей по вкусу, я буду знать, что не мне, а Тебе она обязана этим. Напротив, если она станет жаловаться, что я ей предлагаю горькое, - мой мир не нарушится. Я постараюсь убедить ее, что эта пища от Тебя, и поостерегусь приниматься за поиски для нее другой пищи».

Матушка, с тех пор как я поняла, что ничего не могу делать самостоятельно, ваше поручение уже не казалась мне чересчур трудным. Я почувствовала, что «одно только нужно» (Лк. 10,42): все больше и больше соединяться с Господом, и все остальное приложится (см. Мф. 6, 33). В самом деле, никогда мои надежды не были обмануты. Господь Бог благоволил наполнять мою руку столько раз, сколько было необходимо для насыщения душ моих сестер. Возлюбленная матушка, признаюсь вам, что если бы я хоть немного опиралась на свои собственные силы, то очень скоро сложила бы оружие. Издали это видится в розовом свете: делать людям добро, побуждать их к большей любви к Богу, наконец, формировать души согласно собственным взглядам и мыслям. Вблизи же наоборот: розовый свет исчезает... и чувствуешь, что делать добро без помощи Господа Бога так же невозможно, как заставить солнце светить ночью. Чувствуешь, что надо совершенно забыть свои личные вкусы и взгляды и вести души по начертанной Господом стезе, не пытаясь заставить их идти по твоему собственному пути. Но это еще не самое трудное: для меня тяжелее всего - обращать внимание на ошибки, на самые незначительные недостатки и вести с ними смертельную борьбу. Хотела сказать: к несчастью для меня (но нет, это было бы малодушием), поэтому говорю: к счастью для моих сестер. С тех пор как я устроилась на руках Господа, я стала похожа на ночного сторожа, наблюдающего за врагом с самой высокой крепостной башни. Ничто не ускользает от моего взгляда; зачастую я удивляюсь тому, что вижу так ясно и нахожу вполне извинительным бегство пророка Ионы вместо проповеди в Ниневии об ее разрушении (см. Ион. 1, 2-3). Я предпочла бы тысячу раз выслушивать упреки, чем делать их другим. Но я чувствую, что совершенно необходимо, чтобы это причиняло мне страдание, потому что, если действуешь согласно естеству, невозможно, чтобы та душа, которой ты хочешь показать ее ошибки, поняла свою вину. Она поймет только одно: «Сестра, которой поручено мною руководить, раздражена, и все падает на меня, хотя я исполнена самых благих намерений».

Я хорошо знаю, что ваши овечки считают меня строгой. Если бы они прочитали эти строки, то сказали бы, что мне, видимо, ничего не стоит бегать за ними, строго с ними разговаривать, указывая, как испачкано прекрасное руно, или же приносить те клочки шерсти, которые они оставили на придорожных колючках. Овечки могут говорить все, что пожелают, но в глубине души они чувствуют, что я люблю их любовью истинной и никогда не уподоблюсь наемнику, который при виде волка оставляет стадо и бежит (см. Ин. 10, 12). Я готова положить за них свою жизнь, но моя привязанность к ним так чиста, что мне не хочется, чтобы они знали о ней. Никогда, милостью Божьей, я не пыталась привлечь к себе их сердца. Я поняла, что моя задача в том, чтобы вести их к Господу Богу и помочь понять, что здесь, на земле, вы, матушка, представляете собой тот «зримый образ Иисуса», Которого они должны любить и почитать. Дорогая матушка, я уже говорила вам, что, наставляя других, сама многому научилась. Прежде всего я увидела, что все души ведут почти одну и ту же духовную брань. Но с другой стороны они настолько отличаются друг от друга, что мне совсем нетрудно понять сказанное отцом Пишоном: «Между человеческими душами гораздо больше различий, чем между лицами». Поэтому невозможно обращаться со всеми одинаково. Я чувствую, что с некоторыми мне самой нужно сделаться маленькой и не бояться смирять себя, признаваясь в своей борьбе и поражениях; находя у меня такие же слабости, сестрички в свою очередь признаются мне в ошибках, в которых сами себя упрекают, и радуются, что я понимаю их по собственному опыту. Для пользы других, я поняла, что нужно, напротив, иметь большую твердость и никогда не возвращаться к сказанному. В этом случае собственное унижение будет не смирением, а слабостью. Господь Бог ниспослал мне милость не страшиться борьбы, и мне необходимо во что бы то ни стало исполнять свой долг. Не раз я слышала и такое: «Если вы хотите чего-нибудь от меня добиться, - относитесь ко мне ласково; силой вы ничего не получите». Но мне известно, что самому себе никто не может быть справедливым судьей и дитя во время болезненной процедуры, совершаемой врачом, будет громко кричать, что лекарство хуже болезни. Однако, когда через несколько дней дитя выздоровеет, оно будет совершенно счастливо, оттого что может играть и бегать. Точно так же обстоит дело и с человеческими душами. Довольно скоро они осознают, что немного горечи иногда предпочтительнее, чем сладость, и не пугаются это признать. Порой я с трудом удерживаю улыбку, видя, какие изменения происходят изо дня в день, - это потрясающе. Ко мне приходят и говорят: «Вы были правы вчера, обращаясь со мной строго, сначала это возмутило меня, но потом я стала все вспоминать и поняла, что вы были справедливы. Знаете, уходя, я думала, что все кончено, и говорила себе: «Сейчас я пойду к нашей матушке и скажу ей, что больше не буду ходить к сестре Терезе Младенца Иисуса». Но я почувствовала, что это внушил мне бес. Потом мне показалось, что вы молились обо мне. Тогда я успокоилась, и забрезжил свет. А теперь я пришла, чтобы вы окончательно просветили меня». Очень быстро завязывается разговор, и я совершенно счастлива следовать влечению сердца и больше не преподносить горьких блюд. Да, но... я быстро замечаю, что не следует торопиться. Всего одно слово может разрушить прекрасную обитель, воздвигнутую в слезах. И если я на свою беду пророню что-нибудь, способное хоть немного смягчить вчерашний разговор, то сразу вижу, что моя сестра опять пытается вернуться к старому. Тогда я кратко молюсь про себя, и истина всегда торжествует. Да, молитва и жертва - в них вся моя сила, это мое непобедимое оружие, данное Господом. Ими можно тронуть душу гораздо сильнее, чем словами, я так часто испытывала это. Вот один случай, который произвел на меня глубокое впечатление.

Это было во время Великого поста. Тогда я занималась с одной-единственной послушницей и была ее «ангелом» (8). Как-то утром она пришла совершенно сияющая: «Ах, если б вы знали, - сказала она мне, - что я видела сегодня ночью во сне. Я была у моей сестры и хотела вырвать ее из суеты, которую она так любит. Для этого я растолковывала ей слова вашей песни «Жить любовью»: «Тебя любить - нет плодоносней траты... возьми мой мед, вино и ароматы». Я прекрасно чувствовала, что мои слова проникали в ее душу, и была вне себя от радости. Проснувшись утром, я подумала, что, может быть, Господу Богу угодно, чтобы я привела к Нему эту душу. Не написать ли ей после поста о моем сне и сказать, что Господу угодно, чтобы она полностью предала себя Ему?» Я же, недолго думая, ответила, что она вполне могла бы попробовать, но сперва нужно испросить разрешения у нашей матушки. Так как Великий пост был еще далек от завершения, то вы, матушка, весьма удивились такой просьбе - она показалась вам преждевременной - и по Божиему вдохновению ответили, что кармелитки должны спасать человеческие души не письмами, но молитвой.

Узнав о вашем решении, я сразу же поняла, что это желание Господа, и сказала сестре Марии Святой Троицы: «Надо нам приниматься за дело и много молиться. Какая радость, если в конце поста мы будем услышаны!» О бесконечное милосердие Господа, готового услышать молитвы Своих детей. В конце поста еще одна душа посвятила себя Господу Иисусу. Это было истинное чудо благодати, достигнутое усердием смиренной послушницы!

Как же велика сила молитвы! Она, как царица, всегда имеет свободный доступ к царю и может добиться всего, о чем ни попросит. И чтобы быть услышанной, вовсе нет необходимости читать по книге красивое молитвословие, написанное для того или иного случая. Если бы это было так... увы, какого я заслуживала бы сожаления! Вне церковных богослужений, во время которых я, недостойная, читаю нараспев, мне не хватает сил заставлять себя выискивать в книгах прекрасные молитвы. От этого у меня голова идет кругом: их там столько! И потом, все они - одна лучше другой. Я не смогла бы прочесть их все и, не зная, какую выбрать, поступаю, подобно детям, которые не умеют читать: просто, без красивых фраз говорю Господу Богу то, что хочу Ему сказать, и Он всегда меня понимает. Для меня молитва - это порыв сердца, простой взгляд, устремленный к Небу, крик признательности и любви, как в горести, так и в радости; наконец, это нечто великое, сверхъестественное, что радует душу и соединяет меня с Господом.

Однако, возлюбленная матушка, мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я неблагочестиво читаю молитвы, возносимые на хорах или в уединении часовни. Напротив, я очень люблю наши общие молитвы, ибо Господь обещал быть посреди тех, кто собирается вместе во имя Его (см Мф. 18,19-20), тогда я чувствую, как усердие моих сестер соединяется с моим. Но в одиночестве (мне стыдно признаться) читать молитву розария мне труднее, чем надеть вериги. Я чувствую, как плохо читаю розарий и напрасно прилагаю усилия для размышления над его тайнами. Мне не удается сосредоточить свой ум. Долгое время я расстраивалась от столь удивительного для меня отсутствия благочестия, ведь я так люблю Пресвятую Богородицу, что мне должно быть легко возносить в Ее честь молитвы, угодные Ей. Теперь я расстраиваюсь меньше. Я думаю, что Царица Небесная, будучи моей Матерью, видит мои благие желания и довольствуется ими.

Иной раз, когда мой ум пребывает в такой сильной сухости, что из него невозможно извлечь ни одной мысли, чтобы соединиться с Господом Богом, я очень медленно читаю «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Эти молитвы приводят меня в восторг, они питают мою душу гораздо больше, чем если бы я торопливо читала их сотню раз.

И Пресвятая Богородица показывает мне, что не сердится. Никогда не преминет Она защитить меня сразу же, как только я призову Ее. Если на меня находит беспокойство или замешательство, то я тотчас обращаюсь к Ней, и Она всегда, как самая ласковая из Матерей, принимает во мне участие. Сколько раз в беседах с послушницами мне приходилось призывать Ее и ощущать Ее материнскую защиту!

Зачастую послушницы говорят мне: «У вас на все есть ответ. На этот раз я думала поставить вас в затруднительное положение. И где вы только выискиваете то, что говорите?» Находятся даже настолько простосердечные, которые полагают, будто я читаю в их душах, потому что мне случалось предварять их, рассказывая то, о чем они думали. Как-то ночью одна из послушниц решила скрыть от меня некое огорчение, причинявшее ей много страданий. Утром при встрече она, улыбаясь, стала говорить со мной, а я, не отвечая ей, убежденно сказала: «У вас горе». Если б я заставила луну пасть к ее ногам, думаю, она не смотрела бы на меня с таким удивлением. Ее изумление было так велико, что передалось и мне. На мгновение меня охватил сверхъестественный страх. Я была совершенно уверена, что у меня нет дара читать в душах, и то, что попала так точно, тем более удивило меня. Я чувствовала, что Господь Бог совсем близко, и, не отдавая себе отчета, произнесла, подобно ребенку, слова, исходившие не от меня, но от Него.

Возлюбленная матушка, вы понимаете, что послушницам разрешается все. Надо давать им возможность говорить, что они думают, как хорошее, так и плохое, без ограничений. Со мной это проще, поскольку они не обязаны почитать меня как наставницу. Не могу сказать, что Господь ведет меня путем внешнего смирения. Ему достаточно смирять меня в глубине души. В глазах людей мне все удается, я окружена почестями, насколько это возможно в монашестве. Я понимаю, что не для себя, но ради других, мне нужно идти по этой дороге, которая кажется такой гибельной. В самом деле, если бы в глазах общины я слыла монахиней, полной недостатков, неспособной, неразумной и нерассудительной, то вы, матушка, не могли бы воспользоваться моей помощью. Вот почему Господь Бог набросил покров на все мои внутренние и внешние недостатки. Иногда, благодаря такому покрову, послушницы меня хвалят, но я чувствую, что они делают это не из лести, а простодушно выражают свои чувства. Но это, конечно же, не может дать мне повод к тщеславию, потому что в мыслях непрестанно присутствует напоминание о том, кто я есть. Однако иногда у меня бывает довольно сильное желание услышать что-нибудь, кроме похвал. Возлюбленная матушка, вы знаете, что сахару я предпочитаю уксус; моя душа тоже утомляется от слишком сладкой пищи, и тогда Господь позволяет преподнести ей острый вкусный салатик, хорошо приправленный уксусом, в котором есть все, кроме масла, но это только придает ему больше сочности. Такой замечательный салатик послушницы преподносят мне, когда я его меньше всего ожидаю. Господь Бог приподнимает покров, скрывающий мои недостатки, и тогда милые сестрички, видя меня такой, какая я есть, уже не считают, что я прихожусь им по вкусу. С умилительной простотой они рассказывают о войне, которую я с ними веду, и о том, что им во мне не нравится. Одним словом, они совсем не стесняются, как будто речь идет о ком-то постороннем, зная, что таким образом доставляют мне огромное удовольствие. Да, это больше, чем просто удовольствие, это - пир, который наполняет мою душу радостью. Невозможно объяснить, как нечто столь неприятное естеству способно стать причиной такого большого счастья. Не испытай я это на собственном опыте - не смогла бы поверить. Однажды, когда я особенно жаждала смирения, одна послушница так хорошо исполнила мое желание, что я сразу же подумала о Семее, проклинавшем Давида, и сказала себе: «Конечно же, Сам Господь повелел ей наговорить мне все это...» (см. 2 Цар. 16, 10). И моя душа с наслаждением вкушала горькую пищу, преподнесенную в таком изобилии.

Вот так Господь Бог благоволит заботиться обо мне. Не всегда Он подает мне укрепляющий хлеб внешнего смирения, но время от времени позволяет питаться крохами, падающими со стола у детей (см. Мк. 7, 28). Да, велики Его милости, и лишь на Небе я сумею воспеть их.

Возлюбленная матушка, раз уже здесь, на земле, я пытаюсь вместе с вами воспевать эти бесконечные милости, то должна рассказать вам еще об одном великом благе, обретенном благодаря вашему поручению. Раньше, когда я видела сестру, которая делала что-нибудь, что мне не нравилось или казалось неправильным, я говорила себе: «Ах, как хорошо я поступила бы, если б смогла сказать ей то, что думаю, и показать, где она неправа!» С тех пор как это стало моей обязанностью, уверяю вас, матушка, мое мнение совершенно переменилось. Когда мне случается увидеть сестру, совершающую поступок, который кажется мне несовершенным, я облегченно вздыхаю и говорю себе: «Какое счастье! Это не послушница, и я не обязана поправлять ее». Потом я сразу же стараюсь найти сестре извинение, вменяя ей добрые намерения, которые у нее, несомненно, имеются. Матушка, с тех пор как я больна, ваши заботы научили меня многому в любви к ближнему. Никакое лекарство не кажется вам слишком дорогим; если же оно не помогает, вы ищете другое, не покладая рук. А когда я ходила на рекреацию, как вы были внимательны к тому, чтобы меня посадили на безопасном от сквозняков месте, словом, если бы я хотела рассказать обо всем, то никогда бы не закончила.

Размышляя об этом, я сказала себе, что должна быть в той же мере сострадательной к духовным немощам сестер, в какой сострадательны вы, дорогая матушка, с такой любовью ухаживая за мной.

Я заметила (и это совершенно естественно), что сестер святой жизни любят больше. С ними хотят беседовать, им оказывают услуги, даже если они об этом не просят, - словом, эти души, способные пережить недостаток внимания и чуткого отношения, оказываются окруженными всеобщей любовью. К ним можно отнести слова нашего отца святого Иоанна Креста: «блага были даны мне, когда я перестал их искать из самолюбия».

Сближаться с несовершенными душами, напротив, никто не стремится. Разумеется, на них обращают внимание в рамках монашеской вежливости, но их общества избегают, вероятно, из опасения сказать им что-нибудь неприятное. Говоря о несовершенных душах, я не имею в виду только духовные несовершенства, потому что даже сестры самой святой жизни станут совершенными лишь на Небе. Я говорю о недостатках воспитания и способности суждения, о свойственной некоторым обидчивости - обо всем, делающем жизнь не слишком приятной. Я знаю, что эти нравственные немощи - хронические и надежды на исцеление нет. Но я знаю также, что моя матушка не перестала бы за мною ухаживать, стараясь принести облегчение, даже если я проболею всю жизнь. Из этого я делаю вывод: в дни отдыха и во время рекреаций я должна искать общества сестер, которые мне наименее приятны, и служить этим искалеченным душам как милосердный самарянин. Зачастую достаточно одного слова, одной приветливой улыбки, чтобы развеселить опечаленную душу. Но не ради достижения этой цели мне хочется упражняться в любви к ближнему, потому что я знаю, что вскоре могу отчаяться: слово, сказанное мною с наилучшими намерениями, может быть истолковано превратно. Поэтому, не теряя напрасно времени, я хочу быть со всеми приветливой (и особенно с наименее любезными сестрами), чтобы порадовать Господа и последовать тому совету, который Он дает в Евангелии: «делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни родственников твоих, чтобы и они тебя когда не позвали, и не получил ты воздаяния. Но зови нищих, увечных, хромых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе. И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (см. Лк. 14,12-14; Мф. 6,4).

Какое же пиршество, как не духовное, основанное на радостной любви к ближнему, могла бы предложить своим сестрам кармелитка? Что касается меня, то ничего другого я не знаю и хочу подражать апостолу Павлу, который радовался с радующимися; правда, он также плакал с плачущими (см. Рим. 12,15), и на том пиршестве, которое я хочу устроить, порою могут появляться слезы, но я всегда буду стараться, чтобы в конце концов они претворялись в радость (см. Ин. 16,20), ибо Господь любит дающих с радостью (см. 2 Кор. 9, 7).

Мне вспоминается одно деяние любви к ближнему, на которое вдохновил меня Господь Бог, когда я была еще послушницей. Это была такая малость, однако Отец наш небесный, видящий тайное (Мф. 6, 4), Который смотрит больше на намерение, чем на величие совершаемого, уже воздал мне, не ожидая будущего века. Это было в те времена, когда сестра Сен-Пьер (9) еще ходила в церковь и в трапезную. На вечерней молитве она сидела передо мной; без десяти шесть какой-нибудь сестре надо было побеспокоиться и проводить ее в трапезную, потому что сестры, ухаживающие за больными, были тогда перегружены и не могли приходить за ней. Мне нелегко было вызваться для оказания этой небольшой услуги, потому что я знала, как непросто угодить несчастной сестре Сен-Пьер, которая сильно страдала и не любила менять провожатую. Однако мне не хотелось упустить такой прекрасный случай, чтобы явить любовь к ближнему. Я помнила слова Господа - «как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25,40). Итак, я смиренно предложила проводить ее. Не без труда удалось мне добиться согласия! В конце концов я принялась за дело, и у меня было столько готовности, что я прекрасно с ним справилась.

Каждый вечер, когда я видела, как сестра Сен-Пьер встряхивает свои песочные часы, я знала, что это означает: идем! Мне стоило невероятных усилий заставить себя встать с места, особенно поначалу; тем не менее я тотчас поднималась, и совершалась целая церемония: надо было особым образом отодвинуть скамейку и отнести ее, но торопиться нельзя было ни в коем случае. Затем начиналось само шествие: нужно было следовать за измученной больной, придерживая ее за пояс Я проделывала это настолько бережно, насколько могла, но стоило ей на беду оступиться, как она уже думала, что я плохо ее держу и она падает «, Боже мой, вы идете слишком быстро, я разобьюсь». Если же я пробовала идти еще медленней: «, так идите ж за мной! Я больш' нь' чувствую ваш' руку, вы меня бросили, я упаду. Ах, я была права, вы слишком молоды, чтобы водить меня». В конце концов мы без происшествий добирались до трапезной, но там начинались другие трудности. Надо было усадить несчастную и сделать это так ловко, чтобы не причинить ей боли. Затем нужно было засучить ей рукава (опять-таки определенным образом), после чего я была свободна и могла уйти. Своими изувеченными руками она, как могла, крошила хлеб в плошку. Вскоре я это заметила и каждый вечер отходила от нее, только оказав ей еще одну небольшую услугу. И поскольку она не просила об этом, то моя забота ее очень трогала. Вот так, непроизвольно, мне удалось заслужить ее полное расположение, особенно же (я узнала об этом позже) из-за того, что, порезав хлеб, перед уходом я приветливо ей улыбалась.

Возлюбленная матушка, вы, наверно, удивляетесь, что я описываю такое давнее и незначительное проявление любви к ближнему, но, благодаря ему, я чувствую, что должна воспевать милости Господни, ибо Он соблаговолил оставить мне это яркое воспоминание, побуждающее меня упражняться в любви к ближнему. Иногда я вспоминаю мелочи, которые для меня подобны весеннему ветерку. Вот опять нечто выплыло из памяти: однажды зимним вечером я занималась, как обычно, своими скромными обязанностями; было холодно и темно. Внезапно я услышала вдали мелодичные звуки музыкальных инструментов. Тогда я представила себе сверкающую позолотой, ярко освещенную гостиную, изящно одетых девушек, расточающих друг другу комплименты и знаки внимания. Затем мой взгляд упал на несчастную больную, которую я поддерживала: вместо музыки временами я слышала ее жалобные вздохи, а вместо позолоты видела суровые кирпичные стены едва освещенной внутренней галереи. Невозможно выразить, что произошло в моей душе. Знаю только, что Господь озарил ее светом истины, настолько превосходившим сумрачный блеск земных праздников, что я не могла поверить своему счастью. Да, ради того, чтобы тысячу лет наслаждаться мирскими праздниками, я не отдала бы и десяти минут, потраченных на смиренное служение любви к ближнему. Если уже в страдании, среди духовной брани, от одной мысли, что Господь Бог извлек нас из этого мира, можно на мгновение насладиться счастьем, превосходящим все земные утехи, - так что же будет на Небе, когда среди ликования и вечного покоя мы узрим, какую несравненную милость оказал нам Господь, когда избрал нас для жизни в Своем доме (см. Пс. 26, 4), в этом истинном преддверии Небес?

Не всегда я упражнялась в любви к ближнему с таким восторгом. Но в начале моей монашеской жизни Господу было угодно дать мне почувствовать, как сладостно созерцать Его Самого в душах Его невест. И если бы мне пришлось вести Самого Господа Иисуса, я бы не сделала это лучше и с большей любовью, чем сестру Сен-Пьер. Упражнение в любви к ближнему не всегда было для меня столь приятным, дорогая матушка. Для примера расскажу о некоторых эпизодах моей духовной брани, которые, вероятно, заставят вас улыбнуться. Долгое время мое место на вечерней молитве находилось перед сестрой, у которой была странная причуда и... полагаю, много озарений, так как она редко заглядывала в молитвенник. Обнаружила я это следующим образом: как только эта сестра приходила, она начинала производить какой-то странный шумок, напоминавший потрескивание двух ракушек, если их потереть друг о друга. Его замечала только я, потому что у меня необычайно тонкий слух (иногда даже слишком). Невозможно передать вам, матушка, насколько этот шумок меня утомлял: возникало большое желание повернуть голову и посмотреть на виновницу, которая, разумеется, и не догадывалась о своей привычке - наверное, только так можно было вразумить ее. Но в глубине сердца я чувствовала, что лучше потерпеть ради любви к Господу Богу и ради того, чтобы не огорчить сестру. Итак, я оставалась спокойной, старалась соединиться с Богом и забыть об этом шуме... Все было бесполезно, я чувствовала, что обливаюсь потом, а молитва превращалась в страдание. Но и в таком состоянии я искала возможность страдать не с раздражением, а в мире и радости хотя бы в глубине души. И я постаралась полюбить этот столь неприятный шумок; вместо того чтобы пытаться не слышать его (что было невозможно), я старалась внимательно слушать его, словно это был замечательный концерт. И моя молитва (в состоянии, далеком от душевного равновесия) проходила в преподнесении этого концерта в дар Господу.

В другой раз я стирала рядом с одной сестрой, которая брызгала мне грязной водой в лицо, когда оттирала платки. Первым моим движением было отодвинуться и вытереть лицо, чтобы показать обрызгавшей меня сестре, что она услужила бы мне, если б вела себя поспокойней. Но я сразу же подумала, что довольно глупо отказываться от столь щедро преподносимых сокровищ, и постаралась ничем не обнаружить своей борьбы. Я приложила все усилия к тому, чтобы получить как можно больше грязной воды, и под конец, действительно, вошла во вкус такого окропления и пообещала себе вернуться в следующий раз на это благодатное место, где молено стяжать столько сокровищ.

Возлюбленная матушка, вы видите, что моя душа очень мала и может преподносить Господу Богу только мелочи, к тому же мне нередко случается упускать и эти жертвы, которые дают душе такой мир. Но это не приводит меня в отчаяние. Я переживу, что мира у меня поубавится, а в другой раз постараюсь быть бдительней.

Господь так милостив ко мне, что невозможно Его бояться. Он всегда подавал мне то, чего я желала, или, вернее, Он побуждал меня желать то, что хотел мне дать. Так, незадолго до того, как началось испытание моей веры, я говорила себе: «Ведь правда, у меня нет больших внешних испытаний, а чтобы иметь вн<