И справки наводить, и цитаты проверять, и старых людей опрашивать, и писать, и

 

перепечатывать, и считывать, и переплетать, — и выходят книга за книгой в

Самиздат (а через одну и в запас копятся!) — какими силами? каким чудом? И миновать этих

объяснений нельзя, а назвать еще нельзее. Когда-нибудь, даст Бог, безопасность наступит —

допишу» (31). Это было сделано в Пятом дополнении — «Невидимки», в котором

А. И. Солженицын назвал «более ста» фамилий (32).

Верхом наивности было бы думать, что все перечисленные лица являлись

конспираторами. При таком разветвлении связей утечка информации была еще более

неизбежной.

 

О бездарности КГБ

 

Сколько усилий потратил Александр Исаевич для того, чтобы показать, как ловко он

дурачил КГБ зимой 1965–1966 и 1966–1967 гг., как ему удалось со сбритой бородой

незамеченным скрыться из Москвы и с помощью Арнольда Сузи найти прибежище на

хуторе под Тарту, чтобы там вдали от всех написать первый вариант «Архипелага».

Прошло время, и обнаружилось, что приезжавшая к нему на хутор по воскресеньям

дочь А. Сузи Хели находилась в поле зрения КГБ (1). Но если КГБ проявлял интерес к ней,

тем более его должен был интересовать ее отец: и потому, что во время войны он

рассматривался как кандидат на министерский пост в эстонском правительстве, и потому,

что за его плечами была неснятая судимость, и потому, что один из его сыновей жил за

рубежом. Но в таком случае через семью Сузи в поле зрения КГБ должен был оказаться и

А. И. Солженицын.

Если с Хелли Александр Исаевич встречался только на протяжении двух зим, то со

Н. И. Столяровой — около пятнадцати лет. Между тем, оказывается, она тоже находилась

под наблюдением органов КГБ, которые держали под контролем всю ее переписку (2) и

располагали «неопровержимыми данными» о ее связях с «дипломатическими сотрудниками

Франции»: С. Н. Татищевым, Клодом Круай, Ивом Амманом, Ж. Филиппенко и другими (3).

Очевидно, что КГБ не мог не отслеживать ее контакты и с А. И. Солженицыным.

Следили и за другими лицами, входившими в окружение писателя. В своем

августовском интервью 1973 г., посвященном вопросу «о стеснениях и преследованиях»,

которым он подвергался, Александр Исаевич прямо заявил: «Слежка доходит до того, что

даже в отношении соприкасающихся со мною людей 5-е управление КГБ… и его 1-й отдел…

дают письменные указания „выявлять посещаемые ими адреса“, т. е. спираль уже второго

порядка» (4). Об этом же позднее он писал и в «Теленке»: «Следило ГБ за приходящими ко

мне, за уходящими, и с кем они там встречались дальше» (5). Причем следили настолько

бдительно, что некоторые встречи снимались на кинопленку. Так, когда в сентябре 1974 г.

В. Н. Курдюмова вызвали на Лубянку, обнаружилось, пишет А. И. Солженицын, что там

«отлично знали о нашей встрече в молочном магазине, даже фильм предлагали показать» (6).

КГБ использовал также систему прослушивания тех квартир, за которыми велось

наблюдение. Причем если на счет квартир В. Л. Теуша и Ю. Г. Штейна мы можем лишь

строить предположения (7), то относительно квартиры Н. Д. Светловой на углу улицы

Горького и Козицкого переулка имеются не только мемуарные (8), но и документальные

свидетельства (9).

Как уже отмечалось, А. И. Солженицын использвал для хранения своих рукописей

несколько десятков человек, а к его подпольной литературной деятельности было

привлечено более ста человек. Вряд ли все они были конспираторами, но существовала и

другая проблема. Чтобы понять ее, необходимо вспомнить анекдот, который рассказывали в

советские времена. Если встречаются три американца, один из них обязательно — бизнесмен.

Если встречаются три француза, один из них обязательно — ловелас. Если встречаются три

русских, один из них обязательно — стукач. Этот анекдот возник неслучайно. До 1991 г. в

нашей стране существовал тотальный контроль над обществом. Сам Александр Исаевич

 

утверждает, что по его статистике в городах вербовали каждого четвертого51 (10). Неужели

в многочисленном окружении писателя не было лиц, связанных с КГБ?

Александр Исаевич не только не исключает такой возможности, но и сам высказывает

некоторые подозрения на этот счет. Резюмируя их, А. Флегон отмечал: «Через 10 лет, когда

его последняя любовница превратилась в его жену, он написал в одном из своих

пасквилей, — читаем мы у А. Флегона, — что его прежняя жена — агент КГБ. Зильберберг и

Чалидзе, по словам Солженицына, — агенты КГБ. Братья Медведевы — агенты КГБ. Его

бывший соавтор по ГУЛАГу Якубович — агент КГБ. Ростропович и его жена, которые

спасали Солженицына в России и дали ему возможность писать книги, по заявлению

Солженицына — агенты КГБ» (11).

Действительно в публикациях Александра Исаевича имеются намеки и даже

утверждения о возможности сотрудничества с КГБ целого ряда лиц: А. Дольберга (Д. Бурга)

(12), И. И. Зильберберга (13), Л. З. Копелева (14), П. Личко (15), братьев Ж. А. и

Р. А. Медведевых (16), Н. А. Решетовской 52 (17), Л. А. Самутина (18). В. Чалидзе (19),

М. П. Якубовича (20). В печати высказывались подозрения относительно и некоторых

других лиц, с которыми прямо или опосредованно контактировали писатель: это

В. Е. Максимов, М. В. Розанова, А. Д. Синявский, Е. Г. Эткинд (21).

О том насколько все эти подозрения и обвинения обоснованны, судить непросто.

Поэтому ограничимся только некоторыми фактами, которые позволяют делать на этот счет

более или менее определенные выводы.

Прежде всего это касается Г. П. Вишневской. Обнаружить в публикациях

А. И. Солженицына обвинения ее в связях с КГБ не удалось. Между тем, из воспоминаний

знаменитой певицы явствует, что на заре туманной юности она, как и ее великий квартирант,

тоже согласилась быть осведомителем (по ее словам, «через вербовку проходили все

солисты Большого театра») и некоторое время даже писала доносы, разумеется, как

утверждает она, самого невинного содержания. И только благодаря вмешательству

тогдашнего главы правительства Н. А. Булганина ей удалось освободиться от этой

обязанности (22).

Не избежал вербовки и А. Д. Синявский. Об этом он впервые поведал в 1984 г. со

страниц автобиографического романа «Спокойной ночи» (23), а затем признал данный факт

в той полемике, которая развернулась вокруг этой истории (24). Разногласия вызывали и

вызывают два вопроса: удалось ли органам госбезопасности завербовать Андрея Донатовича?

и если удалось, то действительно ли он сотрудничал с ними?

В романе А. Д. Синявский писал, что его главный герой, прототипом которого являлся

он сам, был завербован (25), но в упомянутой полемике заявил лишь то, что его «пытались»

завербовать, не конкретизируя, как, где, кто и когда (26). По свидетельству М. В. Розановой

(Кругликовой), в 1948 г. ее муж, будучи студентом филологического факультета МГУ, не

только получил со стороны органов госбезопасности предложение о сотрудничестве, но

«согласился» на него. Оправдывая этот шаг, она отмечает: «В сталинские времена

могущественной Лубянке не отказывали» (27). Данный факт подтвердил ближайший

 

51 В этом отношении несомненный интерес представляют данные об агентурно-осведомительной сети среди

трудпоселенцев на 1 декабря 1944 г. Из них явствует, что на 643986 человек приходилось 174 резидента

(куратора), 561 агент и 12590 осведомителей. Следовательно один осведомитель приходился примерно на

пятьдесят трудпоселенцев, что дает около 2 %. Если же брать только взрослое население, этот показатель будет

выше примерно в два раза (Земсков В. Н. Кулацкая ссылка накануне и в годы Великой Отечественнйо войны

Социологические исследования. 1992. № 2. С.23).

 

52 Перед смертью Н. А. Решетовская призналась, что в Рязани дала согласие сотрудничать с

госбезопаностью, но когда сюда переехал А. С. Солженицын и она поставила его в известность об этом, то по

его настоянию от сотрудничества с КГБ отказалась (Запись беседы с Н. В. Ледовских. Москва. 24 апреля 2004 г.

// Архив автора).

 

 

товарищ А. Д. Синявского того времени, тогда тоже студент МГУ, Сергей Хмельницкий, по

свидетельству которого они были завербованы оба и имели одного куратора (28). Поэтому

первый вопрос можно считать решенным.

Сложеннее обстоит дело со вторым вопросом. По свидетельству А. Д. Синявского,

когда органы госбезопаности вербовали его, то перед ним ставилась только одна задача —

следить за однокурсницей Элен Пельтье, бывшей дочерью адмирала, французского

военно-морского атташе в Москве. Однако Андрей Донатович сообщил Элен о сделанном

ему предложении, и они разыграли сцену размолвки, после которой отношения между ними

прервались, возможность слежки за нею со стороны А. Д. Синявского исчезла и органы

госбезопасности оставили его в покое. Снова вспомнили о нем только в 1952 г. В романе

описывается, как главный герой на военном самолете был доставлен в Вену, куда именно в

это время должна была приехать Элен. Цель его необычного путешествия заключалась в том,

чтобы свести Элен в ресторане с одним из сотрудников Л. П. Берия. Эту случайную встречу

предполагалось зафотографировать, чтобы затем шантажировать или саму Элен, или ее отца.

Но главный герой романа снова поставил свою бывшую подругу в известность о планах

советских спецслужб, на чем его контакты с этими службами прекращаются (29). Вскоре по

выходе романа в свет оба факта были подтверждены Элен Пельтье (в замужестве Замойска)

(30).

На основании этого защитники А. Д. Синявского утверждают, что ни о каком его

сотрудничестве с органами госбезопаности не может быть и речи (31). Вывод явно

поспешный. Прежде всего необходимо отвлечься от истории с Элен Пельтье и установить, в

каком качестве Андрей Донатович был завербован: в качестве доверенного лица или тайного

агента? Если органы госбезопасности пытались использовать его как доверенное лицо, то

нарисованная им картина вполне вероятна. Если же он был завербован как тайный агент, то

его деятельность в таком качестве не могла ограничиваться только одной Элен и

розыгранный разрыв отношений между ними не мог быть основанием для прекращения его

отношений с органами госбезопасности.

Как мы уже знаем, тайного агента от доверенного лица в советское время отличало не

только то, что сотрудничество первого с органами госбезопасности было регулярным (а не

от случая к случаю), но и то, что оно закрепялось специальными документами, из которых

нам известны по крайней мере два: подписка о сотрудничестве и расписка о неразглашении

(32). Были ли отношения студента А. Д. Синявского с органами госбезопаности оформлены

документально? Да. По словам М. В. Розановой, согласившись на сотрудничество, ее муж

«дал» необходимые «подписки» и «расписки» (33).

Из этого можно сделать вывод, что он был завербован как тайный агент  и история с

Элен Пельтье — лишь один из эпизодов в его взаимоотношениях с органами госбезопаности.

Что же касается его ареста 1965 г. и семилетнего приговора 1966 г., то это вполне могло быть

расправой за двойную игру.

А затем, как явствует из опубликованных документов, КГБ попытался вернуть

А. Д. Синявского в ряды своих агентов и с этой целью начал склонять его на подачу

прошения о помиловании. Сам Андрей Донатович на такой шаг не решился, но его жена

вступила в переговоры и достигла соглашения, на основании которого ее муж был

освобожден досрочно (34).

«…Упоминание этих документов в русской печати, — пишет В. К. Буковский, —

вызвало совершеннейшее бешенство госпожи Синявской. Нимало не смущаясь  забавного

противоречия, она тотчас — и, как всегда, безапелляционно — заявила (в „Московских

новостях“), что документы: а) „украдены“, б) „подделаны“, в) что Андропов все переврал…

Затем, опять же не переводя дыхания, взяла и сама опубликовала те же самые документы —

вот она, дескать, „вся правда“, не украденная и не подделанная. Наконец, в длиннющей

статье в „Независимой газете“, на два номера с продолжением, по целой газетной странице в

каждом поведала о своих необычайных подвигах: о том, как она, умная и бесстрашная

женщина, объегорила глупый и трусливый КГБ…» (35).

 

В начале 1992 г. покидавший пост главного редактора журнала «Континент»

В. Е. Максимов перепечатал воспоминания С. Хмельницкого (36), после чего

А. Д. Синявский и М. В. Розанова потребовали от редакции опровержения. Однако новый

главый редактор журнала И. Виноградов предложил им на выбор: или опубликовать

собственное письмо с опровержением воспоминаний С. Хмельницкого, или же подать на

журнал в суд (37).

И тут как по мановению волшебной палочки вдруг появился документ, который, как

считают некоторые, наконец, позволил поставить в этом вопросе точку. Он был опубликован

под названием «Из журнала планирования 5-го управления КГБ СССР на 1976 г.». Вот его

текст:

«С целью пресечения одного из возможных каналов проникновения противника в среду

творческой интеллигенции, по ДОР (дело опреративной разработки) на выехавшего с семьей

из СССР Доктора (Синявского А. Д.) продолжить мероприятия по компрометации объекта и

его жены перед окружением и оставшимися в Советском Союзе связями, как лиц,

поддерживающих негласные отношения в КГБ, совместно с 9-м отделом 5-го Управления

осуществить мероприятия по внесению разлада между Доктором и Доном (Даниэлем Ю. М.),

ранее привлекавшимся к уголовной отвественности по одному делу. Срок исполнения — в

течение года. Ответственный товарищ Иванов Е. Ф.» (38).

Когда В. Е. Максимов ознакомился с выпиской из «журнала планирования 5-го

управления», он принес супругам Синявским свои извинения (39). Но, откуда же так

своевременно появился этот документ, который даже сейчас в архиве ФСБ должен был бы

храниться как совершенно секретный? Может быть, органы госбезопасности опубликовали

его официально, чтобы, наконец, внести ясность в данный вопрос? Нет, оказывается,

В. Е. Максимов получил его от М. В. Розановой, а ей с мужем, «их ближайшим друзьям и

нескольким московским журналистам» документ был передан «для ознакомления» «одним

непоименованным сотрудником КГБ» (40).

Следовательно, ни происхождение, ни подлинность этого документа нам неизвестны. И

единственная характеристика, которая применима к нему — это филькина грамота,

появление которой можно рассматривать лишь как дополнительный аргумент в пользу

выдвинутого и до сих пор не опровергнутого обвинения А. Д. Синявского в сотрудничестве с

КГБ.

Контактировал А. И. Солженицын и с людьми, чьи связи с органами госбезопасности

не вызывают сомнений. Как мы знаем, когда летом 1966 г. он решил обратиться с покаянным

письмом на имя Л. И. Брежнева, его куратором оказался журналист Эрнст Генри.

Долгое время считалось, что под этим псевдонимом скрывался Семен Николаевич

Ростовский. (41). И лишь совсем недавно стало известно, что Семен Николаевич Ростовский

— это Леонид Аркадьевич Хентов, который родился в Витебске в 1904 г. и был сыном

владельца спичечной фабрики. В начале Первой мировой войны его отец оказался в

Германии и здесь был интернирован (42).

Осенью 1917 г. Э. Генри жил в Москве (43). К этому времени он уже закончил четыре

класса гимназии, проявив особые успехи в иностранных языках (44). В 1918 г. после

подписания Бресткого мирного договора уехал к отцу. «По заданию Коминтерна и

Коммунистического интернационала молодежи (КИМа), — пишет его биограф

Л. П. Петровский, — начиная с 1919 г. он вел нелегальную работу в Германии,

Великобритании, Франции, Польше, Бельгии, Турции и других странах… Почти 15 лет

провел в подполье Германии, находясь там с 1919 по 1933 г.» (45). Именно в Германии в

1922 г. Л. А. Хентов сменил свою фамилию и получил в советском посольстве паспорт на

имя С. Н. Ростовского (46). Вступив в КПГ, входил в состав ее ЦК, сидел в Моабите, а также

в тюрьмах Полицейпрезидиума и Плетцензее. После прихода Гитлера к власти, бросив архив,

бежал в Англию (47). С середины 1930-х по 1951 г. работал в Лондоне в советском

посольстве (48).

Был  ли Генри советским разведчиком? — задается вопросом Л. П. Петровский и дает

 

на него положительный ответ (49). По собственному признанию Э. Генри, он работал за

границей под руководством Отдела внешних сношений, который представлял собою одну из

самых секретных структур Коминтерна и взаимодействовал как с ОГПУ-НКВД, так и с

Разведывательным Управлением Генерального штаба (50).

В печати уже давно появились сведения, что во время пребывания в Англии Э. Генри

имел непосредственное отношение к знаменитой кэбриджской пятерке (А. Блант, Г. Берджес,

Д. Маклин, К. Филби) (51). Долгое время он не признавал, но и не отрицал этот факт, а в

1986 г. сообщил, что в тридцатые годы участвовал в вербововке выпусников Кембриджского

университета и был связан как с профессором этого университета М. Доббом, так и с его

учеником Г. Берджессом (52). В 1951 г. вместе с Д. Маклиным он вынужден был покинуть

Британские острова (53).

В 1953 г. Э. Генри арестовали, и он пробыл в заключении до 1955 г. После

освобождения и реабилитации посвятил себя журналисткой деятельности. Стал членом

Союза писателей СССР. В 1965–1969 гг. принимал активное участие в организации

общественных выступлений, направленных  против возможной реабилитации И. В. Сталина

(54).

Среди ближайших друзей Э. Генри после его освобождения из заключения можно

назвать бывшего дипломата Е. А. Гнедина (55) и историка Я. С. Драбкина (56). А поскольку

Е. А. Гнедин принадлежал к  числу ближайших друзей Л. З. Копелева, не исключено, что

именно через него Э. Генри познакомился с А. И. Солженицыным. К сожалению, их

контакты до сих пор остаются покрыты покровом тайны. Однако для понимания интереса

Э. Генри к писателю необходимо учитывать известное изречение «Бывших разведчиков не

бывает».

Более серьезного внимания заслуживает и Н. И. Столярова.

Известно о ней пока немного. Жила она без семьи сначала в коммунальной, потом в

однокомнатной квартире. По свидетельству лиц, знавших ее, была очень деловым и

целеустремленным человеком, деньги и материальное благополучие ее не интересовали,

отличалась хладнокровием и конспиративностью, не любила вести праздные разговоры,

имела широкий круг знакомств, среди которых преобладали или люди уже с именем, или

диссидентская молодежь, поддерживала отношения со многими иностранцами, в своем

кругу подчеркнуто демонстрировала антисоветские взгляды. Несмотря на то, что вращалась

среди деятелей литературы и искусства, особого интереса к литературе и искусству не

проявляла, была либерально настроенной патриоткой, что отделяло ее и от Сахарова, и от

НТС (57).

Как мы уже знаем, Н. И. Столярова находилась в поле зрения КГБ и ее связи с

иностранными гражданами были хорошо известны. «Возникает вопрос: — пишет

Чехонин, — почему, зная обо всем, органы не пресекали подобную деятельность Столяровой

и французских дипломатов? Его как раз и задал я сотрудникам Пятого управления КГБ.

Ответили весьма логично: хотели и дальше через Столярову прослеживать все связи с

диссидентами за рубежом и в СССР» (58).

Между тем в окружении И. Г. Эренбурга ее подозревали в связях с КГБ и, как

выразился один из ее знакомых, смотрели на нее как на «Мату Хари» (59). Чем же она

вызывала подозрения? Оказывается главным образом тем, что свободно ездила за границу

(60). К сожалению, хроника ее поездок пока неизвестна, но можно назвать несколько дат из

нее: осень 1965 г. (61), 1970 г. (62), осень 1976 – весна 1977 г. (63), 1981 г. (64), 1983 г. (65). В

1984 г. в возрасте 72 лет она умерла (66).

Когда в 1977 г. срок визы Н. И. Столяровй уже подходил к концу,  у нее возникло

желание остаться за границей, но после некоторых колебаний она вернулась в Советский

Союз. Сообщая об этом А. И. Солженицыну Наталья Ивановна писала: «Из-за Вас мне

выпало никому не достающееся счастье — спокойно, свободно, сильно, глубоко выбрать, с

сознанием, не обремененным ни принципами (Бог с ними, ни разу не понадобились), ни

„чувством долга“ (противопоказанная мне категория), ни даже сознанием пользы,

 

которую могу принести (даже к себе не отношусь утилитарно)» (67).

Как же человек, который не был «обременен приниципами», человек, который никогда

не испытывал «чувство долга», человек, который не думал о приносимой им «пользе», мог

на протяжении нескольких десятилетий заниматься деятельностью, которая не только

требовала времени, но и была связана с немалым риском?

Ответ на этот вопрос, по всей видимости, дают материалы полиции 30-х годов, которые

недавно были опубликованы во Франции. Из них явствует, что в годы молодости Наталья

Ивановна находилась в поле зрения французских спецслужб. Чем же она заинтересовала их?

Оказывается, она «была связана в Париже с левыми евразийцами, уже завербованными тогда

советской разведкой». Более того, опубликованные материалы свидетельствуют, что Наталья

Ивановна «играла роль связной между этими евразийцами и разведкой» (68).

Если в начале 30-х гг. Н. И. Столярова сотрудничала с советскими спецслужбами,53 то

уже только по этой причине, а так же в силу своего происхождения, родственных и

приятельских связей, а также близости к И. Г. Эренбургу, она не могла не представлять

интереса для КГБ после того, как она вышла из заключения.

Но если допустить, что Н. И. Столярова была связана с КГБ, тогда следует признать,

что КГБ не только был очень хорошо осведомлен о деятельности А. И. Солженицына, но и

во многом способствовал ей. Именно с помощью Н. И. Столяровой были переправлены за

границу его рукописи осенью 1964 г., именно она принимала участие в организации его

встречи с О. Карлайл весной 1967 г., с ее легкой руки было опубликовано за границей

«Письмо к съезду писателей», при ее участии летом 1968 г. был переправлен за границу

«Архипелаг», она свела А. И. Солженицына с Н. Д. Светловой, 54 благодаря ей он

познакомился с Э. Маркштейн, а та вывела его на Ф. Хееба, именно она играла важную роль

в осуществлении связей РОФ с заграницей. Через нее шли связи во французское посольство.

Таким образом, те немногие сведения, которыми мы сейчас располагаем,

свидетельствует, что а) органы госбезопасности держали в поле зрения по крайней мере

часть лиц, с которыми контактировал А. И. Солженицын, по этой причине он тоже дожен

был оказаться под его наблюдением и б) КГБ мог иметь своих людей в окружении писателя

и располагать о нем самой конфиденциальной информацией.

Показательно, что когда в 1967 г. возникло Пятое управление КГБ и внутри него был

создан специальный отдел за наблюдением и разработкой наиболее видных диссидентов,

одно из первых мест среди них сразу же занял А. И. Солженицын (69).

В результате, по воспоминаний последнего председателя КГБ В. Бакатина,

отложившиеся в архиве этого учреждения материалы наблюдения за писателем составляли к

августу 1991 г. 105 дел (70). Это значит, что органы госбезопасности следили буквально

за каждым его шагом.

 

Что они знали о нем?

 

Поскольку А. И. Солженицын утверждает, что органы госбезопасности впервые

получили представления о его подпольной литературной деятельности только в августе

1973 г., когда была арестована Е. Д. Воронянская, а затем обнаружена рукопись

«Архипелага», начнем с этого года.

Из записки КГБ в ЦК КПСС от 17 июля 1973 г.: «19 июня с.г. в беседе с

СУПЕРФИНОМ… и его другом БОРИСОВЫМ СОЛЖЕНИЦЫН призывал их изменить

 

53 Среди тех, с кем был знаком А. И. Солженицын и кто оказывал ему различные услуги, известны и другие

лица, имевшие связи с советской разведкой: Валентина Голуб, Александр Петрович Улановский, Павел Личко.

 

54 В окружении Л. З. Копелева в 1970 г. высказывались подозрения, что КГБ имел самое непосредственное

отношение к этому знакомству.

 

 

тактику борьбы с существующим в Советском Союзе государственным и общественным

строем и перейти к активным формам враждебной деятельности». Далее в записке

говорилось: «Аналогичную беседу СОЛЖЕНИЦЫН провел 16 июня с.г. с литератором

КОРЖАВИНЫМ, которого убеждал в необходимости организованного противодействия

мероприятиям государственных органов в отношении лиц, занимающихся

антиобщественной деятельностью». В записке также передавались слова, сказанные

А. И. Солженицыным 2 июля «неродному сыну Дмитрию», которые, по мнению автора

записки, свидетельствовали об «озлобленности» писателя в отношении советской власти.

Особую тревогу КГБ вызывало, то что «проводя работу по антисоветскому воздействию на

лиц из своего окружения СОЛЖЕНИЦЫН установил и расширяет с этой целью контакты в

различных городах страны. Его единомышленники выявлены в Крымской области, Рязани,

Тамбове, Новочеркасске и в других городах». Из числа его стороников за пределами Москвы

были названы ленинградцы «доктор филологических наук ЭТКИНД Е. Г.», бывший власовец

«пенсионер САМУТИН Л. А.», «пенсионерка ВОРОНЯНСКАЯ Е. Д.» и «преподаватель

музыки ИВАНОВА Е. В.». К записке были приложены «Фрагменты из воспоминаний

Воронянской Е. Д.», в которых содержалась характеристика «Архипелага» (1).

Следовательно, уже к лету 1973 г. КГБ знал о существовании «Архипелага» и имел

ясное представление о той позиции, которую занимал А. И. Солженицын. Поэтому арест

Е. Д. Воронянской позволили КГБ получить лишь дополнительные документальные данные

на этот счет (2).

Но, оказывается, у органов госбезопаности не было иллюзий относительно характера

деятельности «великого конспиратора» задолго до лета 1973 г. Как мы знаем, еще 27 марта

1972 г. КГБ и Прокуратура СССР представили в ЦК КПСС записку, в которой не только

говорилось об антисоветских взглядах А. И. Солженицына, но и ставился вопрос о

необходимости лишения его советского гражданства и выдворения и СССР (3). См. также

опубликованную выписку «Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС 30 марта

1972 г.», на котором обсуждался вопрос о диссидентском движении в нашей стране (4).

Примерно за полгода до этого, 27 октября 1971 г., ЦК КПСС был поставлен в

известность о том, что А. И. Солженицын собирает материалы по истории власовского

движения, при этом некоторые из них (5), использованные затем в «Архипелаге»,

цитировались (6). Это значит, что к этому времени если не сам «Архипелаг», то по крайней

мере названные материалы уже побывали в руках чекистов.

Но факт существования этой книги стал известен КГБ еще раньше. Она упоминается в

«Записке Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР и

Прокуратуры СССР» адресованной ЦК КПСС 20 ноября 1970 г. (7). И в этом нет ничего

удивительного, так как уже в 1969 г. сведения об «Архипелаге» появились на страницах

зарубежной печати (8).

25 июля 1968 г., т. е. почти сразу же, как только была завершена вторая редакция

«Архипелага», КГБ направил в ЦК КПСС специальную записку, в которой говорилось: «В

настоящее время, по полученным данным, СОЛЖЕНИЦЫН заканчивает работу над

новой рукописью объемом около 1500 машинописных листов о важнейших этапах

развития нашего государства в 1917–1960 годах под названием „Архипелаг Гулаг“» (9). А

поскольку вторая редакция этой книги действительно имела около 1500 страниц, можно

утверждать, что госбезопасность имела свою агентуру в ближайшем окружении писателя.

Но, оказывается, о работе над «Архипелагом» и о тех взглядах, которые Александр

Исаевич высказывал в своем окружении, КГБ знал уже в 1965 г. 20 августа этого года он так

информировали ЦК КПСС о А. И. Солженицыне: «Последний, как выяснилось в ходе

проверки Теуша, является убежденным врагом нашего  строя и идейным противником

марксизма-ленинизма. Занимаясь изготовлением антисоветских рукописей, он

вынашивает намерение публиковать их в дальнейшем за границей или же распространять на

территории Советского Союза нелегальным путем» (10).

О том, насколько органы госбезопаности были осведомлены о взглядах и литературной

 

деятельности подпольного писателя, свидетельствует «Меморандум по оперативным

материалам о настроениях писателя А. Солженицына» от 2 октября 1965 г. Документ

основан на записи прослушивавшихся разговоров и заслуживает того, чтобы привести его

почти полностью. Прежде всего КГБ обращал внимание на высказывания

А. И. Солженицына о В. И. Ленине:

«…Я говорил вам о книге ФИШЕРА?.. „Жизнь ЛЕНИНА“… У меня уже давно было

совсем невосторженное мнение о ЛЕНИНЕ в период революции. Я вынужден был два

месяца читать ее, каждый день по 5 часов… я съэкономил на этом несколько лет, потому что

я собирался сталкивать ленинские цитаты одну с другой… Теперь ничего не надо, все

сделано. По любому вопросу он дает: ЛЕНИН — вот, ЛЕНИН — вот. Это просто змея, это

просто беспринципнейший человек. Если он буквально может вам сказать, что он за вас, а вы

пойдете к двери — он вам выстрелит в спину… Слушайте, прямо волосы дыбом становятся,

когда читаешь… А вообще ЛЕНИН с момента переворота просто переродился, стал другим

человеком… Он оппортунист… То есть он хватает возможность. Он как орел видит мышь в

поле. Он гениальный человек. Он сразу видит возможности. Он видит возможности победы

или разгрома врага и все, дальше он уже не интересуется, соответствует ли это теории, стоит

ли это на нравственном уровне… Там потрясающие вещи… О том, что Советская власть

прекратила свое существование 6 июля 1918 г…  Власть Советов кончилась… Стала

диктатура этой партии…» Говоря о Советском правительстве, СОЛЖЕНИЦЫН заявил:

„…Это правительство без возможностей. У них просто нет приводов ни к идеологии, ни к

массе, ни к экономике, ни к внешней политике, ни к мировому коммунистическому

движению, ни к чему. Рычаги всех приводов обломались, не работают… Честное слово, у

меня такое впечатление. Паралитики“» (11).

А вот высказывания А. И. Солженицына по национальному вопросу: «…Меня

поражает, что либеральные русские люди не понимают, что надо расставаться с

республиками, не понимают, что надо смотреть сознательно» — и далее: «Либеральные

люди. Я им говорю, что Украина — все, должно отойти. — „Нет, нет“. „Ну, Украина —

спорный вопрос. О правобережной, безусловно, разговаривать даже не чем, пусть идет. А в

левобережной по областям надо делать плебисцит и разделить по количеству населения. Но

какой разговор — Закавказье, Прибалтика! В первый же день хотите — кто куда хочет, ради

бога! Только решите вопрос по финансовым расчетам. Что нам предстоит? Это будет ужас,

если начнется развал у нас на Западе, да еще совместно с центральным! Я вообще не знаю,

что будет. Полный развал. Интересно, что армяне, как и грузины… Это республика, которая

подвергается такому жестокому контролю, как и многие другие. Допустим, как Прибалтика

или Украина. А вместе с тем она достаточно самобытна и может избрать полурумынский

путь. У армян есть течение, желание освободиться как у румын“» (12).

Далее в «Меморандуме» были приведены слова А. И. Солженицына о возможности

публикации его произведений на Западе: «…Значит, „Энкаунтер“ — английский журнал

напечатал мои „Эссе“ на почетном месте… могут меня спросить, мои ли „Эссе“? Я отвечаю

незначащей фразой: „Я в „Новый мир“ печатать обычно отдаю“… Я решил не признавать

полностью своего авторства „Эссе“… Я скажу: „Действительно я написал некоторые

стихотворения в прозе. Сдал их в „Новый мир“… Там вы можете их найти. А остальные? Да

мало ли что ходит?“ А те, от которых я отказываюсь — рязанские… Ловка подделка; может

быть провокация; может быть, искреннее продражание. Я не знаю. И все. И если меня все же

потом прижмут,.. я скажу: „…Что я гимназист? Почему я должен отвечать?“» «…теперь я

буду иметь косвенную информацию о том, какие планы созданы, где это будет храниться,

кто будет этим заведовать, в каком случае это будет пускаться. Я дал им разработанное

завещание. Я собираюсь всем, им, нанести первый удар, чтобы „Шарашка“ была напечатана

в том виде, в каком она лежит. Но это не скоро… там вся поэма, там все стихи, пьесы… В

случае моей смерти печатайте мгновенно, все сразу. С начала моего ареста начинаете

выдавать с периодом в три месяца по одной вещи… В случае сильной разнузданной газетной

травли тоже, но реже — через полгода, через год» (13).

 

Объясняя, почему он придерживается выжидательной тактики и не желает идти на

обострение отношений с властью, А. И. Солженицын заявлял: «…Я сейчас пока должен

выиграть время, чтобы написать „Архипелаг“… Я сейчас бешенно пишу, запоем, решил

сейчас пожертвовать всем остальным… Я обрушу целую лавину… Я ведь назначил время,

примерно от 72 до 75 года. Наступит время, я дам одновременный и страшный залп» (14).

Когда ему был задан вопрос: «А если ход событий пойдет гораздо быстрее?» —

Солженицын ответил: «Слава Богу, раньше, так раньше… Я пущу здесь по рукам все и там

опубликую (смеется). Что будет не знаю. Сам, наверное, буду сидеть в Бастилии. Но не

унываю» (15).

«О своей новой работе Солженицын говорит: „…Я такую вещь дал сейчас, что мне

„Шарашка“ кажется ерундой… Я чувствую, что скоро придет время, когда захотят услышать

про Октябрьскую революцию, когда нужно будет объяснить. И вот это объяснение, я

чувствую, что смогу дать художественно. И я должени его дать. Это сейчас моя главная

задача… Вещь убийственная будет… „Архипелаг“. Это такая убойная вещь“» (16).

«На вопрос: „Это что, художественная вещь?“ — Солженицын ответил: „Я определяю

так: опыт художественного исследования… Думаю, что к будущему лету я закончу

„Архипелаг“.“» (17).

Таким образом, по крайней мере с лета 1965 г.  госбезопасность имела точное

представление не только о тех взглядах, которые А. И. Солженицын высказывал в своем

ближайшем окружении, но и о том, над чем он трудился и как планировал свою будущую

жизнь. Поэтому версия, будто бы КГБ проспал его подпольную деятельность, а когда

хватился, было уже поздно, не выдерживает никакой критики.

 

Как они с ним боролись?

 

Самое первое, самое простое и, наверное, самое распространенное, что делали органы

государственной безопаности, чтобы парализовать деятельность лиц, чьи взгляды считались

общественновреднымии — проводили так называемые «профилактические беседы».

«В соотвествии с указаниями ЦК КПСС, — читаем мы в одной из записок КГБ

1971 г., — органы Комитета государственной безопасности ведут большую

профилактическую работу по предупреждению преступлений, пресечению попыток ведения

организованной подрывной деятельности националистических, ревизионистских и других

антисоветских элементов, а также локализации возникающих в ряде мест группирований

политически вредного характера. За последние пять лет выявлено 3096 таких таких

группирований, профилактировано 13602 человека, входивших в их состав, в т