Игумнов Константин Николаевич

« Игумнов был человеком редкого обаяния, простоты и благородства. Никакие почести и слава не могли поколебать его глубочайшей скромности. В нем не было и тени того тщеславия, которым подчас страдают некоторые артисты» это об Игумнове-человеке.

«Искренний и взыскательный художник, Игумнов был чужд какой бы то ни было аффектации, позы, внешнего лоска. Ради красочного эффекта. Ради поверхностного блеска он никогда не поступался художественным смыслом... Игумнов не терпел ничего крайнего, резкого, чрезмерного. Стиль его игры был прост и лаконичен». Это об Игумнове-артисте.

«Строгий и требовательный к себе, Игумнов был требовательным и к своим ученикам. Проницательный в оценке их сил и возможностей, он постоянно учил художественной правде, простоте и естественности выражения. Он учил скромности, соразмеренности и экономии в используемых средствах. Он учил речевой выразительности, певучему, мягкому звуку, пластичности и рельефности фразировки. Он учил «живому дыханию» музыкального исполнения». Это об Игумнове-педагоге.

«В основном и главном игумновские воззрения и эстетические принципыоставались, видимо, достаточно устоучивыми… его симпатии артиста и педагога с давних порбыли на стороне музыки ясной, содержательной, подлинно реалистичной в своей основе, его «кредо» музыканта-интерпретатора всегда выявляло себя через такие качества, как непосредственность исполнительского воплощения образа, проникновенность итонкость плэтического переживания. Это о художественных принципах Игумнова.

Приведенные высказывания принадлежат ученикам выдающегося педагога – Я.Мильштейну и Я.Флиеру, прекрасно знавшим Константина Николаевича на протяжении долгих лет.

Он впитал в себя лучшие традиции русской исполнительской и композиторской школ. В Московской консерватории, которую он окончил в 1894 году, Игумнов занимался по фортепиано сперва у А.Зилоти, а затем у П.Пабста. Здесь же он обучался по теории музыки и композиции у С.Танеева, А.Аренского, и М.Ипполитова-Иванова и по камерному ансамблюу В.Сафонова. в ту же пору (1892-1895) он учился на историко-филологическом факультете Московского университета. С пианистом Игумновым москвичи познакомилсь еще в 1895 году, и вскоре, он занял видное место среди русских концертирующих исполнителей. Все специалистами единодушно отмечают некое особое отношение Игумнова к инструменту, его редкостное умение вести с помощью фортепиано живую речь с людьми. С 1933 году тогдашний директор Московской консерватории Б.Пшибышевский писал в газете «Советское искусство»: «Игумнов как совершенно исключительное явление. Правда, он не принадлежит к роду мастеров фортепиано, которые отличаются блистательно техникой, могучим звуком, оркестровой трактовкой инструмента. Игумнов принадлежит к пианистам типа Фильда, Шопена, т.е. к мастерам, которые ближе всего подошли к специфике фортепиано, не искали в нем икусственно вызываемых оркестровых эффектов, а извлекали из него то, что всего труднее извлечь из-под внешней жестокости звучания – певучесть. Игумновский рояль поет, как редко у кого из современных больших пианистов». Через несколько лет к этому мнению присоединяется А.Альшванг: «Популярность завоевана им благодаря захватывающей искренности игры, живому контакту с аудиторией и прекрасной интерпретации классики…Многие справедливо отмечают в исполнении К.Игумнова мужественную суровость. При этом хвук у Игумнова характеризуется мягкостью, близостью к речевой мелодии. Его интерпретация отличается живостью, свежестью красок»

Немногословный по натуре Игумнов однажды приоткрыл «дверь» в свою творческую лабораторию: «Я думаю, что всякое музыкальное исполнение есть живая речь, связный рассказ Но только рассказывать – это еще мало. Надо, чтобы у исполнителявсегда было что-то такое, что приближало бы его к этому содержанию. Содержание рассказа я черпаю или из личных впечатлений, или из природы, или из искусства, или из определенных идей, или из определенной исторической эпохи. Для меня несомненно, что в каждом значительном произведении выискивается нечто такое, что связвыает исполнителя с реальной жизнью. Я не представляю себе музыки ради музыки, без человеческих переживаний… Вот почему необходимо, чтобы исполняемое произведение находило какой-то отклик в личности исполнителя, чтобы оно ему было близко».

3 декабря 1947 года последний раз вышел на Эстраду Большого зала Московской консерватории. В программу вечера вошли соната№7 Бетховена, соната Чайковского, соната h-moll Шопена, вариации Лядова на тему Глинки, неизвестное широкой публике пьеса Чайковского «Страстное признание». На «бис» были исполнены Экспромт Рубинштейна, «Музыкальное мгновение» cis-moll Шуберта и Колыбельная Чайковсокго-Пабста.

Игумнов не был, что называется, всеядным исполнителем. Он оставался себе верен: «Если композитор мне чужд и его сочинения лично мне не дают материала для исполнительского творчества, я не могу включить его в свой репертуар (например фортепианные произведения Балакирева, французских импрессионистов, позднего Скрябина, некоторые пьесы советских композиторов)». И тут надо особо выделить непристанное обращение пианиста к русской фортепианной классике, и в первую очередь, к творчеству Чайковского. Можно сказать. Что именно Игумнов возродил на концертной эстраде многиесочинения великого русского композитора.

Все, кому доводилось слушать Игумнова, согласяться с восторженными словами Я.Мильштейна: «Нигде, даже в Шопене, Шумане, Листе не высказывается особенная, полная простоты, благородства и целомудренной скромностиманера игры Игумнова так удачно, как в произведениях Чайковского».

Чтобы оценить педагогическую деятельность Игумнова, достаточно назвать некоторых учеников: Н.Орлов, И.Добровейн, Л.Оборин, Я.Флиер, А.Дьяков, М.Гринберг и др. все это концертирующие пианисты, снискавшие широкую известность. Он начал преподавать вскоре после окончания консерватории, некоторое время был педагогом музыкального училища в Тбилиси (1898-1899), а с 1899 стал профессором Московской консерватории; в 1924-1929 годах был так же ректором.

«Моя педагогика,- говорил он, - теснейшим образом связана с моим исполнительством, и это обуславливает отсутствие стабильности в моих педагогических установках». Может быть, и этим объясняется удивительная несхожесть, порой контрастная противоположность игумновских питомцев. Но, пожалуй, всех объединяет благоговейное отношение к музыке, унаследованное от учителя.