Когда двое или трое объединяются во имя мое

Это было в 1979 году. Нижнюю часть подножия горы Кайла́ш старательно очищали от глины и камней, чтобы построить еще несколько храмов — всё вручную, только с помощью лопаты и тачки. Это было невероятное действо, возможное только с Божественного благословения.

Полностью заполненная землей и камнями тачка стояла на дороге, когда мимо меня прошел Ба́баджи с одной пожилой дамой. Он сказал мне катить тачку к спуску.

Я отважно схватила тачку, но не смогла сдвинуть её с места ни на дюйм — такой тяжелой она была! В ответ на это Ба́баджи попросил маленькую старушку помочь мне. К моему удивлению, мы вдруг смогли легко катить её. Это было очень впечатляюще!

«Когда двое или трое трудятся вместе во имя Мое, можно совершить невозможное».

 

Урок от 5 февраля

Это было 5 февраля — в день посвящения Иисуса, как поведал мне Ба́баджи в феврале 1979 года. Утром в этот день я с несколькими другими людьми должна была украсить сад, расположенный чуть ниже Дху́ни — места возжигания священного огня.

Преисполненная всей важности этого дня, я как раз собиралась прополоть сорняки на грядке, как вдруг получила от Ба́баджи удар по спине. «Это не разрешается». Что он хотел сейчас мне этим сказать?

Я поняла: «Для меня нет сорняков. Я работаю со всеми, с каждым человеком, каждым существом».

Как часто Ба́баджи использовал обыденные ситуации с целью выявления внутренних проблем! В другой ситуации это, конечно, было бы хорошо — пропалывать сорняки.

С Ба́баджи всегда нужно было быть начеку, быть живым и гибким — чтобы интуитивно понимать его.

 

Массаж ступней Ба́баджи

Ба́баджи снова и снова позволял мне массировать его ступни; я всегда воспринимала умащение и массаж его ног как величайший дар. Он всегда разрешал делать массаж так долго, как долго я пребывала в нужном сознании. Но как только включались личные чувства, мне приходилось немедленно прекращать массаж.

Иногда мне казалось, что я массировала континенты этой Земли. Это было таинство. Священный и зачастую завораживающий процесс.

 

Страж у врат его царства

 

Это было в 1983 году. Вечером Ба́баджи сказал мне: «Завтра я буду рисовать для тебя!» Очень странно, потому что обычно он рисовал совершенно спонтанно, без предварительного уведомления. И я всегда должна была быть готова и иметь под рукой в кармане краски.

Однако на следующее утро мне было сказано, что я должна стать «Стражем у врат его царства»?

Это была новая лила (игра), придуманная Ба́баджи: избранный для неё должен был стоять на выходе из а́шрама, ведущем в лес, вооруженный палкой, на крыше, и следить за теми, кто идет.

На мгновение я подумала: «Какая жалость — ведь Ба́баджи сказал, что будет рисовать для меня, а теперь я должна быть стражником!», но долг — на первом месте, это было ясно.

Так я стояла на часах — с палкой, на крыше, под солнцем. У меня в кармане был небольшой альбом, и я начала самостоятельно что-то рисовать. При этом постоянно думала о Граале.

В полдень мне даже подали наверх еду, и поскольку я хотела хотя бы коротко поприветствовать Ба́баджи, то позаботилась о смене караула. Ба́баджи расположился на низкой стене, как всегда в полдень, именно в том месте, где он спускался в свою кутия́ — небольшую комнатку. Уже издалека он крикнул мне: «Ну и где ты была? Я же тебе сказал, что буду рисовать для тебя!»

Я абсолютно бесстрашно подошла к нему и сказала: «Ты назначил меня стражником у врат твоего царства. Смотри, я нарисовала кое-что для тебя», — и показала ему маленький эскиз, глядя на который, он сказал: «Это я нарисовал. Это врата в рай!»

Эта картина является символом «Источника исцеления» — счастливого места, созданного Ба́баджи нашими руками на Боденском озере.

Во время его создания нас не покидало чувство, что мы с радостью сами придумали и осуществили всё это, но он был тем, кто вдохновил нас и сделал всё это нашими силами.

 

За рисованием

Когда Ба́баджи рисовал и я сидела рядом с ним, он всегда дарил мне ощущение, что мы будем рисовать вместе. Полностью коллегиальное чувство — это было попросту чудесно!

Однажды я сделала небольшой эскиз чаши Грааля, вопреки моему обычному стилю рисования, очень изящно вырисованный. Я принесла его Ба́баджи. Он быстро сказал: «Мне не нравится!» Потом он захотел, чтобы ему принесли альбом для рисования, и принялся за дело.

Широкими, буквально несколькими мазками кисти он нарисовал красивую картину, подтвердив этим мою собственную свободную тягу к свободной живописи.

 

Ба́баджи и Нила за рисованием

 

В другой раз на очень большом листе бумаги он детально и долго рисовал большую золотую гору и различные процессы. Я должна была взять её в свою комнату вместе с двумя его другими большими картинами. Я была убеждена, что они были предназначены для других, потому что он дал мне два полностью изрисованных альбома. Картину с изображением золотой горы я принесла ему назад со словами: «Ба́баджи, ты не хочешь её дорисовать? Мне кажется, она еще не готова». И он ответил: «Нет! Она закончена», и отдал мне все три картины.

 

Второй альбом, изрисованный Ба́баджи, и его продолжение

 

В 1979 году Ба́баджи заполнил для меня чудесный альбом до половины, включая преобразование Ом.

В 1980 году я вновь принесла его Ба́баджи и спросила, не хочет ли он продолжить рисовать. Он взял альбом, вышел со мной на террасу, расположенную на крыше, и велел мне сидеть в углу. Он оставался в центре, сидя на небольшой каменной стене. Здесь были только мы двое. На этот раз я не могла видеть, как он рисовал. Он был занят альбомом около двадцати минут. Конечно, я наблюдала издалека за тем, что он делает, и видела, что он листал его — вперед, назад, иногда задерживаясь на той или иной странице чуть подольше. Ба́баджи был очень занят этим альбомом.

Наконец я увидела, как он взял толстый фломастер и немного краски. Затем он помахал мне снова и протянул альбом: «Вот, готово!»

Из того, что он сделал, было понятно только то, что он поставил выразительное «Ом нама́а Шива́йя» на последнюю из ранее нарисованных им же картин. Это была зеленая, очень запоминающаяся картина, напоминавшая Землю после ядерного взрыва. Из-за надписи «Ом» передний план полностью ушел вверх, как будто творение сходилось обратно, к Создателю.

Вторая половина альбома, которую он так активно листал, была, как оказалось, пуста.

Много лет спустя один мой друг, пройдясь с радиологической аппаратурой по рисункам Ба́баджи, а также по пустым страницам, обнаружил, что Ба́баджи окрасил пустые страницы мельчайшими фракциями.

Я рассказала об этом Ша́стриджи, и он сказал: «Это образы, которые Ба́баджи будет рисовать твоими руками!»

Это и на самом деле происходит, снова и снова — просто чудо какое-то!

Однажды — это было совсем недавно — я захотела удалить следы краски, которые легли очень толстым слоем, хотя они и выглядели вполне сносно. Эта картина была предназначена для выставки, и я надеялась, что она будет сохнуть быстрее.

В то же мгновение я всеми фибрами своей души почувствовала присутствие Ба́баджи и услышала внутри себя голос: «Что ты делаешь? Ты забираешь из моих картин энергию!» Конечно, я была в шоке и сразу же прекратила снимать толстый слой краски.

Я поняла! Я, конечно, никогда не стану делать это снова.

 

По дороге к Бхо́ле Бабе́

 

Ша́стриджи сказал, что он очень часто спит у Ба́баджи в его кутия́, его маленькой комнатке, что Ба́баджи приказывал Ман Сингху каждую ночь запирать дверь снаружи. Это означало, что Ша́стриджи не мог даже сходить в туалет, и этот вопрос он должен был каждый раз решать по-разному.

Зато Ша́стриджи видел, как Бхо́ле Баба́ не раз исчезал вместе с физическим телом и всегда возвращался в срок, рано поутру, до того, как Ман Сингх отпирал двери.

Сердечный а́рати

Снова настало 5 февраля — день посвящения Иисуса, о котором Ба́баджи говорил со мной еще в 1979 году. Этот день крещения Иисуса в Иордане был великим днем, когда через него на землю сошел Святой Дух и наполнил её светом. Это было начальное просветление Земли и в то же время — всего рода человеческого.

5 февраля 1983 года я спросила у Ба́баджи, могу ли совершить для него а́рати. Его ответом было: «Да, вместе с Хариговиндом», который как раз стоял рядом.

Хариговинд поручил мне всю подготовку. Во второй половине дня я собирала цветы для красивой цветочной ма́лы и подготовила большую чашу для праса́да — на всех. Вместо шарфа, как обычно, я принесла для Ба́баджи новое, белоснежное сари, добавив к нему, как для отца, по случаю этого дня, корону из твердого картона с индийскими золотыми лентами. Под конец я вырезала из картона сердце, окрасила его в центре в белый цвет, а вокруг — всеми цветами радуги, и закрепила по его краям цветы, так что получилось настоящее цветущее солнечное сердце. Чтобы потом Ба́баджи смог повесить его на шею, я прикрепила к нему ма́лу из сандалового дерева.

Я работала так вдохновенно, что под конец не нашла времени сплести традиционную цветочную гирлянду для а́рати. Уже зазвонили в вечерние колокола. Не мудрствуя лукаво, я составила из оставшегося небольшого количества цветов четыре маленьких букетика, а остальные цветы просто положила в чашу со всеми другими сокровищами, предназначенными для совершения вечерней службы.

Ба́баджи стоял выпрямившись, когда я начала оборачивать вокруг него белое шелковое сари и пытаться надеть на него цветущее сердце. Но оно упорно не желало надеваться на его голову — цепочка была слишком короткой. Так что цветущее солнечное сердце осталось лежать на верхней части головы Ба́баджи, его тысячелистном лотосе, в то время как ма́ла свисали справа и слева, окружая его лицо. Но куда же девать корону? Место на голове Ба́баджи было уже занято. Ба́баджи сказал, что я могу дать её Хариговинду.

Я смазала руки и ноги Ба́баджи благовониями и совершенно спонтанно поставила два из четырех букетов между пальцами его ног, а еще два дала ему в руки, которые он как раз держал совершенно вертикально. Чашу со всеми остальными цветами я просто поставила ему на колени. Ба́баджи мастерски играл отведенную ему роль. Поскольку его руки были заняты и он не мог взять с поданных больших тарелок для праса́да фрукты и сладости, я аккуратно положила ему в рот пару штук.

Он сидел подобно совершенному му́рти.

 

 

 

Ба́баджи в праздничном одеянии во время а́рати

 

Перед сияющим, как солнце, Ба́баджи свершался восхитительный а́рати. И всем присутствующим было разрешено подходить и водить перед ним факелом.

В конце концов он снял со своей головы цветущее сердце и положил его на мою голову. Прежде, чем я осознала это, оно соскользнуло и повисло у меня на груди. Счастливая, потом я раздавала всем праса́д.

В завершение всего ко мне подошли два индийских жреца и спросили: «Это бенгальский а́рати?» Я засмеялась и покачала головой, зная, что они не могли себе представить, что всё это не было нигде записано, а произошло спонтанно, и из любви я получила от Ба́баджи такой вот спонтанный ответ.

Приложение

Барабанщик

Барабанщик, ты барабанишь всю свою жизнь

по всем городам и пустыням.

Барабанщик, барабаня, ты умираешь в этом мире.

Барабанщик, что может освободить тебя

от этого бесконечного барабанного боя?

Послание Барабана

сокрыто печатью.

Как снять эту Печать?

В круговороте круга Летящий превращается в Исчезающего.

Я спала под солнцем и не знала о послании,

о барабане, о том, что он есть.

Спящая под солнцем, я видела

камни, спящие под лучами света,

цветы, дарящие аромат лучам света,

птиц, поющих лучам света,

людей, улыбавшихся ему.

Но потом я увидела мир —

я увидела в нём иное, но разве это Жизнь?

Переход от малой радости к великой,

от малых страданий к великим.

Сейчас он друг, а потом он враг,

или наблюдение — или мысль — или желание.

Работа занимает всё время в течение дня.

И человек говорит, утешая себя:

То другое, что является главным, — как-нибудь в другой раз…

Замкнутый мир теней — трудно жить

с людьми, которым и теневой свет

кажется реальным и заменяет всё.

… Я шла по освещенным улицам среди людей,

Сквозь освещенные дома и улицы и встречающихся людей

сквозь, всё время сквозь.

Пробиралась сквозь тысячи построений ума.

Где же конец, где?

И тут я увидела картину,

из глубины которой вышел посланник —

в комнату впрыгнул страх, пробивая в ней дыры.

Картины, все эти картины —

неужели всё это — я?

Я? –

Послание Барабана,

я впервые услышала его зов.

Когда-то я спала под солнцем? Теперь я проснулась, теперь я —

танцующая в тени.

Здесь маски, много масок,

я должна танцевать, жить, умереть,

одна маска за другой:

надеть, снять и — прочь.

Как много масок должно умереть во мне,

прежде чем Истина сможет, наконец, ожить во мне?

Посмотрите на бродягу:

Бродяга,

здесь ты в красном, ищешь синее.

Там у тебя синее и ты ищешь красное.

Узник, ты в черном, а ищешь белое.

Летящий, ты в белом, ищущий черный.

Всё это ты — бродяга.

Бродяга —

И во всём он ищет Золото.

Послание Барабана

— сквозь всё. Золото.

Почему это послание

так глубоко запечатано в символе, в образе?

Я просила покоя летящего и страсти глашатая,

страсти мечтателя и сущности маски.

Я спросила у маски: «ПОЧЕМУ?» И услышала:

… что же я услышала, что же они мне сказали?

Барабанщик, я повсюду слышу лишь звуки твоего Барабана.

Барабанщик, он барабанит всю свою жизнь по всем городам и пустыням.

Барабанщик, барабаня, ты умираешь посредством моего пути, твоего

пути,

наших путей в этом мире.

… да, ритм, как ты странствуешь,

странно далекий, ты — это любовь, что ведет тебя —

и твой марш идет сквозь образы и символы, долго, как долог твой путь.

Но я верю в чистоту

и жду, что моя звезда укажет мне место.

*В этом круговороте Беглец становится Летящим.

*И как это часто бывает, в конце концов

все образы, все символы

исчезают —

свободный от образов, символов и масок,

ты в состоянии умереть.

Теперь ты обрел свое истинное лицо,

вырвался на свободу скрытый свет.

Это возможно, потому что послание Барабана живет.

Барабанщик освобожден от своего бесконечного барабанного боя.

написано Нилой (Ренатой Кадди),

вдохновленной Ба́баджи, в 21 год, в Берлине

(в сокращенном виде)

Бог Ши́вапьет из чаши с ядом

Ба́баджи Махасамадхи, 1984 год

«Пожалуйста, Ба́баджи, когда ты собираешься уходить, позови меня и позволь мне быть с тобой тогда». Я думала тогда, что он, как было сказано Буддой, пойдет куда-нибудь в лес, а потом сменит грубую оболочку своего тела на тонкую.

Я очень хотела тогда быть с ним.

В ответ на мой вопрос Ба́баджи поднял руку и сделал легкий жест, как бы говоря: «Что за фантазия?», но ничего не сказал.

Когда в марте 1983 года, под конец моего пребывания в Хайрака́не, я спросила: «Когда я могу прийти снова?», он сказал: «Ты можешь прийти в январе». Когда наступил январь 1984 года и я хотела забронировать билет на свой рейс, то узнала от разных людей, что Ба́баджи отправился в путешествие на шесть недель и «Он не хочет, чтобы в это время кто-либо приходил к нему».

Я сразу же написала в Хайрака́н, чтобы узнать, так ли это, и словно услышала ответ Ба́баджи: «Приходи в марте!» Я прочла слово «март» и почувствовала внутри себя зияющую пропасть! Ведь он сказал мне «январь». Зачем я спросила его еще раз? Я позвонила своим друзьям в Индию, чтобы точно услышать от них, когда именно Ба́баджи отправляется в путь.

И услышала в ответ: «20 января».

Я поборола внутренний порыв — но как? — немедленно поехать к нему. Ближайший рейс — 17 января 1984 года.

Моя подруга Гизела, которая уже давно запланировала поехать в Индию в январе, полетела вместе со мной, так как поехать в другое время она не могла.

Из аэропорта Дели мы сразу же взяли такси до Хальдвани, а оттуда — прямиком на джипах до Дамсайта и пешком до Хайрака́на, где мы многократно пересекли реку Гаута́ма Га́нгу.

18 января в 3 часа пополудни мы прибыли наверх, к  Ба́баджи. Он встретил нас, сидя на своей низенькой стене. От Ба́баджи исходили настолько глубокие вибрации любви, без единого слова, что на наших глазах показались слёзы.

Я сразу же захотела помассировать и смазать маслом его ноги. Он спросил: «Это масло любви?» «Это розовое масло», — ответила я. Каждый день он позволял мне массировать свои ноги. Это было настолько сильно!

Ба́баджиуехал не 20 января, как я услышала в Дели, а 21 января, и не на 6 недель, а лишь на 7 дней, взяв с собой в качестве спутников нескольких человек. Каждая минута, проведенная рядом с ним, была настолько полной, что это невозможно передать словами. Как он продолжал отдавать! Как он проявлял себя…

Вновь и вновь я переживала его, как чистое бытие, которое пронизывает всё — и не только это, но и как глубоко любящее божественное Я, преисполненное милосердия ко всему, снимающее с нас бремя всякого рода, если мы готовы целиком сдаться ему.

Вечером, перед его отъездом, я сказала ему: «Ба́баджи, ты берешь на себя так много всего!»

Теперь я видела это.

Утром, перед отъездом, он распорядился, чтобы трое из его учеников во время его отсутствия сидели у его двери и медитировали, и так все двадцать четыре часа. Одной из них была и я. Я почувствовала ту любовь, которая заставила его сказать это.

Тот день, когда Ба́баджи вернулся, был богаче, глубже и ценнее, чем остальные. Он всё давал и давал, едва ли не больше, чем мы могли принять — намного больше, чем я могла принять от него.

5 февраля 1984 года я попросила у Ба́баджи позволения совершить перед ним а́рати. Это был прекраснейший из всех а́рати. Я видела в нём чистое яркое бытие, воплощенную вечность, саму суть всего сущего, которая несет в себе всё, разрешает все противоречия и освобождает всё то, что готово к свободе.

В то же время я приобретала всё новые и более глубокие знания и опыт: Ба́баджи, с его милосердием, является также Богом Грааля и преобразования материи, что означает проницание материи светом.

9 февраля очень старый, худой индус, ученик Махендры Махараджа, только что прибывший, выступил с речью. Он недвусмысленно и четко сказал, что Ба́баджи— это воплощение высшего божественного сострадания, чистая любовь, и что он является вечным бытием всего сущего.

Он облек в слова мою сокровенную мысль.

Потом Ба́баджи предложил ему обнять нескольких из нас. Сначала людей, посвященных Ба́баджи в йо́ги, потом он вызвал вперед меня, а затем двух других женщин. Старый индус обнял каждого из нас.

Казалось, этим объятием старый индус передает нам свое знание или укрепляет наш собственный внутренний опыт и знания.

Следующим вечером, 10 февраля, старый мудрый индус по просьбе Ба́баджи вновь должен был произнести речь. На этот раз он говорил о божественных инкарнациях и их кала, т. е. об аспектах того могущества, которое они несут с собой.

Рама пришел с 12 кала, Кришна — вначале с 8 кала, а благодаря милости Хайрака́н Бабы обрел еще 8 — итого 16 кала. Рама и Кришна были воплощениями Вишну. В образе Махе́ндра Ба́бы он пришел со 108 кала, а теперь, в образе Хайрака́н Бабы, Ба́баджи пришел с 1008 кала.

Должна признаться, что я была поражена этим сравнением, этой громадной разницей — Рама с 12 и Ба́баджи с 1008 аспектами могущества, он пришел со всей своей силой!

На следующее утро, 11 февраля, сидя на своей террасе с температурой, Ба́баджи даровал да́ршан. Он встретил первых пришедших к нему, негромко напевая. На Ба́баджи был черный свитер, и на протяжении многих дней мне, а также нескольким другим йо́гам было позволено сидеть рядом.

У меня были еще вопросы о вчерашнем выступлении индуса. Всё это меня очень волновало.

Тут Ба́баджи начал вытягивать из своего черного свитера нитки пряжи, и когда я собрала разбросанные нитки, вдруг неожиданно сказал мне: «Это — за пределами!» Я поняла, чтó означали эти нитки: они были ответом на мой вопрос, мои сомнения, связанные со вчерашней речью, которые он полностью разрешил таким образом.

Как всегда, каждый день мы по-новому напряженно переживали и осознавали то, как Ба́баджи спускался к людям, которые выстраивались в очередь, чтобы попасть к нему наверх. Когда я сидела на земле рядом с ним, мне было очень хорошо видно, в каком состоянии был тот или иной из пришедших к нему и как Ба́баджи отвечал им.

Одного он благословлял, другого — игнорировал, смотрел в сторону или вообще зевал, перед следующим он просто лучился, дарил ему что-нибудь или просто смотрел взглядом, полным сострадания. Он менялся каждую секунду, часто — почти неуловимо. Это был живой глубокий да́ршан: я — это ты, и я буду вести тебя — даже сейчас, имея высокую температуру…

Я еще раз спросила Ба́баджи о своем обратном рейсе, который забронировала на 17 февраля: можно ли мне остаться до Шивара́три или дольше. Он ответил: «Завтра ты поедешь в Дели и поменяешь свой билет!», а потом: «После Шивара́три можешь уезжать!» Он вытянул ноги — и хотя все эти дни мне было позволено массировать его ноги, как правило, когда все удалялись, сегодня он не разрешил мне сделать это.

Я смотрела на его вытянутые ноги в белых носках, и вдруг меня пронзила мысль: «Белые ноги вечности».

Во время да́ршана один молодой человек принес ему книгу о Хиросиме. Ба́баджи посмотрел на книгу очень внимательно. Другой передал Ба́баджи несколько апельсинов, завернутых в карту мира. На эту карту он тоже долго и очень внимательно смотрел и выглядел при этом очень грустным. Потом он попросил о минуте молчания в память об Андропове — ушедшем главе Советского Союза.

После обеда погода была очень странной, вокруг всё гремело, но дождя не было, в воздухе витало что-то сверхъестественное.

Ба́баджи заболел, он не пришел в зал для кирта́на к вечернему да́ршану. Такого при мне еще не бывало. Но присутствие его света очень сильно ощущалось. Сказали, что у него что-то с легкими, вроде пневмонии, и высокая температура.

Мне сразу же пришло в голову: «Это оттого, что он дышит отравленным воздухом будущего!»

Я спросила себя: «Что мы можем сделать для тебя?» Мне пришла в голову идея — совершить пу́джу для очищения воздуха. Я только что придумала пу́джу внизу, у реки.

На следующее утро я должна была ехать в  Дели. Для меня было немыслимо спокойно спать этой ночью, когда Ба́баджи был настолько болен, что даже не пришел на да́ршан. После вечернего а́рати, когда в а́шраме воцарилась тишина, на площадке, что вела к его кутия́, я начала, танцуя, молиться за его исцеление.

Я часто слышала от других: «Ба́баджи всегда помогает нам, но что же мы можем сделать для него? В самом деле, нельзя же просто сказать: «Господи, помоги себе сам!»

Мне вспомнилась заповедь Иисуса: «Если двое или трое соберутся во имя Мое…», и поэтому я молилась за Ба́баджи, молилась о том, чтобы эта любовь между человеческим и божественным помогла исцелить его.

И тут случилось невероятное: в воздухе разлился его запах, аромат, который раньше даровался лишь на несколько секунд, а теперь этот божественный аромат сохранялся в воздухе на протяжении нескольких часов! На том месте, где на небольшой стене верхней террасы, огибающей его кутия́, было начертано «Ом», этот аромат был похож на его живое присутствие. Это длилось часами, часами и часами. Что за ответ, что за милость!

Так танцевала я всю ночь, полная счастья от присутствия его божественного аромата, молясь за его исцеление. Поутру я была уверена, что Ба́баджи стало намного лучше, и ждала у его калитки.

Первый вышедший из его кутия́, ответил на мой вопрос «Как дела у Ба́баджи?»: «Не лучше! Ба́баджи говорит: “Боль — снаружи, благо — внутри”».

Ах… а я-то думала, что он наверняка выздоровеет после этой замечательной ночи. Так, мне пришло в голову принести ему тигровый бальзам для втирания и свежевыстиранный в Гаута́ме Га́нге и высушенный на ветру новый белый шарф, чтобы согреть его — в надежде, что это сможет помочь ему.

Вскоре после этого Ба́баджи действительно явился на террасу — на да́ршан. Я была первой сошедшей вниз, и от силы своего волнения растянулась на земле прямо перед ним. Ба́баджибыл полностью укутан, мы могли видеть лишь его глаза и нос. Мне показалось, что он был аккуратно обернут в этот белый шарф.

Он поднял руку для благословения, и я увидела то, чего никогда раньше не видела — во все стороны от его руки струилось благословение. Словно находясь на большом расстоянии, он благословил каждого из нас. Он был абсолютно серьезен, молчалив, чем глубоко поразил всех нас.

В завершение Ба́баджи тихо и нежно обратился ко мне и женщине, которая сидела рядом со мной: «Джао! (Идите!)». Это было под конец да́ршана, большинство людей уже ушло. Я низко поклонилась, не зная, что это был мой последний да́ршан Ба́баджи в этом его человеческом облике. Когда я встала, то увидела, что именно в этот момент в долину спустился грузовик, на котором я должна была ехать. На этот раз я взяла грузовик, чтобы как можно быстрее добраться до Хальдвани, затем до Дели и назад.

В Хальдвани я ненадолго встретилась с Мунира́джем, который неожиданно сказал мне: «Когда ты будешь возвращаться, можешь арендовать ночной автобус». Я понятия не имела, что есть еще и ночной автобус. Он добавил: «Когда приедешь, можешь остановиться у меня».

На следующий день, 13 февраля, в Дели, с Божьей помощью я смогла без проблем поменять дату своего обратного рейса в туристическом агентстве. Я жила с семьей Лал. Старушка, Вимла Лал, которую я очень любила, попросила меня: «Останься и посмотри на моего новорожденного внука!» Что я и сделала, но вскоре почувствовала невероятное желание вернуться как можно скорее.

Я поехала ночным автобусом, и в 2 или 3 часа ночи явилась в дом Мунира́джа, благодарная ему за то, что он разрешил мне прийти к нему в столь позднее время. Его сыновья рассказали мне, что Ба́баджи срочно призвал Мунира́джа к себе!

Тогда во мне снова зазвонил колокольчик, и первым моим порывом было сразу же вернуться назад, в Хайрака́н. «Пожалуйста, пожалуйста, найдите для меня способ добраться до Дамсайта прямо сейчас!»

Его сыновья объяснили мне: «Никто не захочет везти тебя ночью!» По этой ухабистой дороге! Но я настаивала.

Наконец они нашли человека, который был готов отвезти меня на рассвете, не раньше. Когда я добралась до Дамсайта, все хотели удержать меня от того, чтобы сразу же двинуться дальше: «Подожди, чуть позже придет грузовик». Но я уже была в пути — через реку, в абсолютном одиночестве, этим ужасным утром…

Я приехала в Хайрака́н около 8 часов утра. Это было во вторник, 14 февраля 1984 года. Мунира́дж как раз поднимался вверх по лестнице, идя из комнаты Ба́баджи. На мой тревожный вопрос «Как Ба́баджи?» он ответил: «Боли в сердце!» Я сразу же взяла сердечные капли и передала их Мунира́джу для Ба́баджи. И тоскливо ожидала там, вверху.

Потом я узнала, что Ба́баджи претерпевал сильнейшие боли. 12 февраля он сказал Го́ра Дэ́ви: «Мое сердце разбито, ранено тысячами ножей, на моем теле тысячи ран, и нет никого, кто бы исцелил меня. Почему, о почему? Луна, Солнце и звёзды — всё во мне, и я несу всю тяжесть Вселенной».

Ба́баджи позволил Карку, одному из своих йо́гов,^[9] целый час держать у его сердца Шри-Я́нтру, пока сам Ба́баджи пел песни любви Миры, которые переводила Го́ра Дэ́ви, трогая ими сердца учеников. Сама любовь!

13 февраля Ба́баджи стало еще хуже. Я слышала, как он, поддерживаемый двумя йо́гами, шаг за шагом, пошатываясь, шел в Шиш Махал — большое, построенное для него помещение, расположенное поблизости от его кутия́. Его лицо было землистого цвета, он едва мог дышать.

В другой раз, когда он шел в сопровождении одного из йо́гов и тот мысленно спросил его: «Как можешь быть столь слабым ты, Бог всей Вселенной?», Ба́баджи выпрямился и пошел дальше удивительно легкими шагами, как бы говоря этим: «Конечно, я могу сделать это, но тогда мое страдание не трансформируется», — и вновь пошел, преодолевая боль, больной, с трудом дыша, шатаясь, нуждаясь в поддержке.

Сидя в  Шиш Махале, Ба́баджи вновь долго рассматривал книгу о Хиросиме и тихо сказал: «Я вобрал в себя слишком много страданий — теперь я должен растворить их все».

В этот день, 13 февраля, Ба́баджи совершил свой короткий публичный да́ршан, на этот раз — последний. Ба́баджи лечили от воспаления легких, и когда его попросили принять лекарство, он улыбнулся, принял его и заметил, что ему не хватает воздуха.

Испытывая сильнейшую боль в один момент, он выглядел бодрым и веселым в другой, продолжал преподносить уроки. Никто не подозревал, что случится дальше. Испытывая сильную боль, он вновь и вновь поднимался с постели; однажды он вошел, окруженный пятью или шестью йо́гами, которые были с ним, и позволил им одновременно возложить на него руки. Он был центром колеса, остальные — спицами. Он разрешил повторить это три раза.

Я вспомнила слова Ба́баджи, сказанные им около шести месяцев назад небольшому количеству людей, стоявших рядом с ним. Когда одна из женщин заплакала и обернулась к нему: «О Баба́, о Баба́…», он прервал её:

«Не Баба́, не Баба́, только Адеш [ Ади Ишвара — Изначальный Господь. Прим. ред. ], только Закон!»

 

Я никогда не плачу, потому что ничто в этом мире больше не трогает меня.

Тот, кто не уходит и не приходит,

Не рождается и не умирает.

Я не привязан ни к одной из этих вещей.

Мое сердце высохло и превратилось в камень.

Все капли покинули океан.

Но кто спрашивает о моей боли?

Так я стояла 14 февраля вверху, у низенькой стены, и смотрела вниз в тревожном ожидании, а у дверей кутия́ Ба́баджи ожидали шесть или семь йо́гов. При Ба́баджи находились Мунира́дж, Гохари — молодой священник храма — и Рамеш Батт.

Позже снизу пришло известие: «Ба́баджи уже не дышит, но руки и ноги еще теплые». Чуть позже было сказано, что руки и ноги уже холодные. Один из йо́гов, по специальности врач, добавил: «Клинически можно сказать, что он уже мертв».

Никто не хотел и не мог в это поверить. В то же самое время я почувствовала мощный луч света на моем лбу. Это было около половины десятого утра.

Мы все думали, что он был в самадхи и вернется назад… Это было долгое ожидание. Наконец я спустилась вниз и увидела Ба́баджи, лежащего на кровати в своей маленькой кутия́. Его лицо выглядело так, будто он прошел сквозь сильную бурю, будто он выдержал тяжелую битву. Ужасно!

На его покрывале были пятна…

Вокруг стояла абсолютная тишина. Снаружи, природа, казалось, задержала дыхание — даже птицы не пели. Это продолжалось несколько часов.

В том месте — в верхней части террасы, прямо над его кутия́, где еще два дня назад меня поразил его волшебный аромат, теперь ощущались своего рода вихрь, пустота и запах мокрой извести.

Когда наверх поднялись йо́ги, посвященные Ба́баджи, ожидавшие внизу, и один из них плакал навзрыд, я обняла его и, превозмогая себя, заставила сказать: «Так нельзя!» Я была преисполнена силой Ба́баджи, силой радости и света, но не боли.

Всегда, и особенно за последние несколько дней я смогла так глубоко познать Ба́баджи, его вечность, простиравшуюся далеко за пределы физического: «Я — центр всего, я свет, пронизывающий всю материю, излучающий свои лучи гораздо дальше, далеко-далеко…», и теперь я была так пропитана этой свободой и силой света, что в моей душе не было места грусти.

Так продолжалось долгое время.

Ба́баджи, с каждым вздохом вбиравший в себя все вопросы, проблемы и боль мира, преисполненный милосердия, в крайнем смирении преобразовывал всё это — вне зависимости от того, что думали или говорили люди, — он терпел страдания до самого конца и в то же время оставался вечно свободным.

«Ты плачешь сейчас, потому что чувствуешь себя покинутой без его физического присутствия? Но ведь ты знаешь, что Ба́баджи — это Истина, которая будет продолжать вести тебя изнутри.

Или ты плачешь, возможно, оттого, что ты видела его страдания, но не посмела позволить себе почувствовать истинного сострадания к нему и сейчас не можешь спросить: “Почему ты страдаешь? В чём дело? Что я могу для тебя сделать?”»

Вечером 14 февраля 1984 года, в День Святого Валентина, когда на Западе праздновали день любви и дружбы, Мунира́дж сообщил миру о том, что Ба́баджи оставил свое человеческое тело.

Ба́баджи передал Мунира́джу — Шри Маха Мунира́джу — ответственность за всё. Он всегда говорил, что Мунира́дж начнет свою работу тогда, когда уйдет он, Баба́.

Ба́баджи дал нам всё, что можно было дать. Чего же еще мы могли желать?

Пока Ба́баджи в своей человеческой форме еще лежал в маленькой кутия́, в ночи раздавалось «ОМ нама́а Шива́йя».

Внизу, подле него, были Мунира́дж и посменно — некоторые из тех, кто всегда жил при а́шраме: Гохари, Ман Сингх, Го́ра Дэ́ви, Свами и Ом Шанти. В его небольшой комнатке было мало места.

Ранним утром Ба́баджи в его человеческой форме, лежащего на кровати, покрытого кусками льда и одеялом, положили на тер