Рисующая Нила за работой, высоко на куполе храма

 

Как-то раз приближалась буря, когда Ба́баджи прислал за мной посыльного, который крикнул мне: «Ба́баджи сказал: немедленно спускайся!»

А я уж было подумала, что смогу балансировать на этой лестнице и в бурю…

 

Первая церемония огня у подножия Хайрака́н-Кайла́ша

 

Ба́баджи готовился к освящению храма Божественной Матери и храма божественной пары. Оба храма были расположены у подножия Хайрака́н-Кайла́ша.

В высоком джипе Ба́баджи и еще несколько человек, оседлавших автомобиль сверху, проехали по воде, прямо по руслу реки Гаута́ма Га́нги. Когда Ба́бабджи увидел меня, то втащил меня на капот радиатора, где я сидела, как накапотная фигурка.

Я была одета в его красивый шелковый небесно-синий халат, который он сам привез и дал мне несколько дней назад. Долгое время он благоухал его божественным ароматом.

Оба храма были освящены. Я видела, что недалеко отсюда, прямо в земле были вырыты большие ямы для огненной церемонии. Вокруг, как это принято в Индии, на листьях была рассыпана своего рода рисовая смесь. Это было больше похоже на птичий корм, но я была очень счастлива: как чудесно! Мы сейчас сядем с Ба́баджи у костра и что-то поедим. Я была очень голодна после всех тягот своего рисования и поста. Так я сидела у огня в ожидании Ба́баджи и всех остальных.

Пришел Ба́баджи, и вокруг огня собрались, к моему удивлению, только мужчины! Они сидели плечом к плечу, но явно не для того, чтобы поесть в спокойной обстановке. К Ба́баджи подошел индийский жрец, бросил на меня убийственный взгляд и что-то сказал ему. Ба́баджи пристально и глубоко посмотрел на меня и прогнал его.

Мне было ясно: здесь было нечто особенное, то, чего я не знала. Тогда я просто стала делать то же, что и другие. Еда была предназначена не нам, а огню, и была принесена в жертву от имени всех сидящих вокруг огня.

До этого я ни разу не принимала участия в столь грандиозной огненной церемонии, до этого я знала только хава́н Ба́баджи — его ежедневную жертву огню, приносимую им в темноте, до первых лучей рассвета.

Когда всё было закончено, ко мне бросилась Тара Дэви, эта милая старушка, специалист по антропософии из Америки, которая с 1972 года находилась рядом с Ба́баджи. «Ты должна была быть невероятно чиста, чтобы Ба́баджи позволил тебе остаться. В течение многих веков молодым женщинам запрещено приносить жертву огню. Теперь все боги против Ба́баджи!»

Я была в ужасе!

Вскоре после этого Ба́баджи прошел рядом со мной, он был нежен и полон любви. В руке он держал плотный пакетик, который отдал мне.

 

 

Огненная церемония у подножия Хайрака́н-Кайла́ша (1979 год)

 

Его любовь, его мир и тепло — чувствовать всё это было для меня очень отрадно, как будто он дарил мне что-то.

Позже я увидела, что в пакетике находился чандан — прекрасный ароматный желтый порошок, который я на протяжении многих лет использовала в небольшом храме, который был построен через полгода у нас в саду.

Ответ богов

В тот же вечер я вернулась к месту огненной церемонии на Кайла́ше. Вокруг была лишь природа, не тронутая рукой человека. Я поклонилась и поблагодарила Бога за то, что была допущена к участию. Потом пошла через долину к а́шраму. Поднявшись вверх, я вдруг заметила снизу на своей левой ноге рану со всё более увеличивающимся белым ореолом.

Я в ужасе побежала к Ба́баджи: «Смотри!» Он ответил: «Да, я вижу».

Внезапно поняв, отчего так приключилось, я попросила его: «Вынь из меня всё нечистое».

«Хорошо», — сказал он.

Вскоре после этого я вернулась в Германию — моя трехмесячная виза была уже просрочена. В Германии женщина-врач хотела лечить эту рану с помощью строгой аллопатии или направить меня в больницу, потому что для неё всё это казалось жутким. Я была против, вместо этого я нашла женщину-натуропата, которая сделала всё, что могла, но — без особого успеха.

Между тем рана увеличивалась. Наконец я пошла к Дине Рис — очень живой женщине со светлыми глазами, являвшейся, помимо прочего, еще и профессором медицины. Её диагноз звучал следующим образом: «Это был азиатский москит. От их укуса умирают в течение недели, однако Господь хранит тебя».

Но и она не смогла помочь мне советом, как исцелить эту рану.

Я от всей души молилась Ба́баджи: «Ну помоги же мне!»

И он сказал, явившись ко мне во сне: «Уколы».

Вскоре после этого я услышала об одном докторе в нашей деревне, который работал по методу электроакупунктуры, и его инъекции якобы творили чудеса. Я сразу же отправилась к нему. Он испробовал Симилиум. И благодаря многократным инъекциям гомеопатических препаратов я наконец выздоровела.

ОМ нама́а Шива́йя!

Ба́баджи всё вбирает в себя

Когда я вернулась в 1980 году, Ба́баджи был еще в отъезде. Как это часто случается от перемены климата, я простудилась, но всё же спустилась в долину, чтобы встретить его.

Наверху было много людей, прибывших с Запада, все ждали его, вдохновленные недавно изданной первой книгой о Ба́баджи, написанной Габриэль Возиен.

До этого приезжали только те люди, которым Ба́баджи являлся в снах, видениях или в результате дружеской беседы.

 

 

Ба́баджи как друг (около 1981 года)

Между тем я построила в Германии, в своем саду небольшой храм — такой, каким он изобразил мне его. Ба́баджи ехал по долине верхом, он выглядел чуть похудевшим. Он приехал из Бомбея, где, по-видимому, проводил время со своими очень добрыми почитателями.

Спустя два часа, проведенных Ба́баджи в а́шраме со всеми этими новыми людьми, прибывшими с Запада, он опять стал очень толстым и грузным. Невероятно!

Все мы, пришедшие к нему, принесли с собой свои вопросы и проблемы, отражающие вопросы и проблемы всего мира. Ба́баджи вобрал всё это в себя, нес это бремя и преобразовал его в своем теле.

 

Наглядный урок

Друг, который пришел в Хайрака́н благодаря мне, выглядел несчастным. Это был очень милый, симпатичный человек, и я спрашивала себя:

«Что происходит у него внутри?»

В полдень, в часы отдыха Ба́баджи попросил меня позвать его вниз. В саду Ба́баджи опустился на каменную плиту, поддерживая его лицо руками, взял спичку и, не сводя глаз с моего друга, начал ковырять ею в его левом ухе.

Потом он вынул спичку и посмотрел на то, что выковырял. Затем вновь перевел взгляд на моего друга и отложил спичку в сторону, взял другой рукой следующую спичку и вновь, не сводя глаз с моего друга, начал ковырять — на этот раз в его правом ухе.

И снова посмотрел на то, что выковырял из уха. Он отложил спичку в сторону и сказал: «Теперь можешь идти!»

Я потеряла дар речи.

Лишь много позже, когда я услышала от своего друга о том, какие глупости рассказывали ему о Ба́баджи какие-то люди где-то в Дели, то сразу поняла, чтó Ба́баджи показал этому моему другу, который приехал в Хайрака́н с этим дерьмом в ушах.

Я — твоя помощь

Когда я еще раз получила разрешение погулять с Ба́баджи в долине, с моего плеча упала сумка. Всё её содержимое рассыпалось по камням и по земле: расческа, мыло, носовой платок, вместительное портмоне, цветные карандаши, блокнот…

Я очень смутилась и хотела как можно быстрее собрать всё. И тут Ба́баджи наклонился и помог мне: «Я — твоя помощь».

ОМ нама́а Шива́йя!

Соты

Факирули и я жили в одной комнате. На следующее утро, насмотревшись за ночь очень интересных снов, она дала мне дружеский нагоняй: «Ты боишься Бога? Ты носишь в себе слишком строгий образ Божий. Ты всегда должна быть идеалом! Бог есть любовь!» И так далее на ту же тему.

Я сразу же отправилась к Ба́баджи, который сидел в саду а́шрама на каменной скамье, поклонилась ему. Он дал мне соту, принесенную ему кем-то еще. Я села рядом с ним и долго ела её, пока не съела всю.

Тогда он еще раз подал мне знак рукой: «Иди сюда», — дал мне еще одну большую соту!

«Боже мой, как я смогу справиться с ней?» — спрашивала я саму себя. «Ешь!» Что ж, я сгрызла и вторую соту — я ела её еще дольше, поскольку у меня во рту уже всё слиплось. Было действительно очень вкусно. Едва я доела вторую соту, Ба́баджи махнул рукой и дал мне третью!

Если раньше до меня не доходило, то теперь дошло: Бог есть любовь, полная сладости, он настолько богат любовью, что мы иногда не можем принять её!

После третьей соты я почувствовала, что сейчас лопну.

Всё было незабываемо ясно. Как он мог показать мне это еще яснее?

 

Мунда́н, двадцать дней молчания и термос

 

Вскоре после того, как в феврале 1980 года я в третий раз приехала в Хайрака́н на три месяца, Ба́баджи повелел мне вскоре совершить мунда́н. Я должна была молчать целых двадцать дней! Мне было позволено разговаривать лишь с ним. И еще: я должна была есть и пить только то, что мне подадут, кроме воды из Гаута́ма Га́нги, которую я могла пить, когда и сколько хотела.

Зачастую было довольно холодно, но, к сожалению, никому не пришла в голову мысль подать мне горячего чаю, а я с удовольствием выпила бы чего-нибудь горячего.

Я рисовала у храмов на стороне Кайла́ша, на этот раз — позади одного из храмов. Было холодно, и я чувствовала себя одинокой.

Поэтому однажды утром решила купить себе термос и попросить наполнить его восхитительным горячим чаем. Я несла его под пончо, идя в сторону Кайла́ша. И кто же сидел там у своей пещеры? Ба́баджи!

Он жестом приказал мне подойти, и я поклонилась ему. Но он лишь смотрел на меня, молча, глазами, полными печали. Я знала, почему.

 

«Мне нравится твой цвет!»

Это было в начале 1980-х. Кроме храма Божественной Матери и божественной пары Рамы и Ситы, а также Радхи и Кришны, у подножия горы Кайла́ш были выстроены еще два новых храма. Храм Бога Даттатреи — воплощения единства Брахмы, Вишну и Ши́вы — и Гу́ру Горакна́тха, прежнего воплощения Ба́баджи.

Я сразу же захотела с великой преданностью расписать храм Даттатреи — ведь я знала, что Мунира́дж, по словам Ба́баджи, является воплощением Даттатреи.

Однако нашелся еще один человек — индус, который тоже непременно желал расписать этот храм. К сожалению, наши представления о цветовой гамме кардинально расходились. Что же делать? Делу мало помог тот факт, что я сказала ему, что я художница. Тот ответил мне, что он и сам художник.

В то время я понятия не имела, что это был именно тот индус, который вырезал му́рти — статую старого Хайрака́н Бабы, которую Ба́баджи передал мне летом 1978 года через мою подругу в Германию со словами: «Она должна быть там, где её многие увидят», и теперь она стояла в моем маленьком храме.

К сожалению, мы с индусом никак не могли прийти к согласию, из-за чего у меня от возмущения неожиданно поднялась температура.

Во время обеденного перерыва я осознала свой гнев как причину этой лихорадки и решила передать инициативу в руки другого, предпочитая, чтобы он расписал храм Гу́ру Горакна́тха. Потому что это, слава Богу, полностью развязывало мне руки!

С высокой температурой я поднялась в храм по высокой лестнице и хотела начать расписывать свод храма Гу́ру Горакна́тха небесно-синей краской, не зная, что ни один из куполов храма не был окрашен изнутри.

Купола кверху сильно сужаются, и я стояла там с очень высокой температурой, окруженная интенсивными запахами краски и скипидара. Я не допускала для себя даже возможности того, что просто упаду в обморок от всех этих паров. И была глубоко убеждена, что поступаю правильно.

После того, как я расписала свод изнутри и до самого верха, я и сама была вся покрыта синей краской, и моя повышенная температура куда-то исчезла!

Когда вечером на реке я попыталась очистить себя от этих голубых пятен масляной краски, пришел Ба́баджи, перейдя через реку по узкой доске. «Мне нравится твой цвет!» — крикнул он мне.

В тот же вечер, после а́рати он дал мне сандалии — падуки — со словами: «Это сандалии Бабы́ Горакна́тха!» Это были красивые, богато украшенные резьбой падуки из дерева, которые мы и по сей день украшаем дома к Падука Пудже и бережно храним.

Конечно, я поняла, что сам Ба́баджи был тем, кто был когда-то самим Баба́ Горакна́тхом, жившим на земле.

Во время рисования я постоянно думала: «О, Гу́ру Горакна́тх — столь великий божественный учитель, неужели я его и правда видела?» Ведь от своего друга Марселя я узнала, что Гу́ру Горакна́тх брал в ученики лишь самых продвинутых. Марсель был с ним — это подтвердил и Ба́баджи, — но я?

Получив в дар его сандалии, я получила ответ. Какая отрада!

 

Эйфория от смеха

Ба́баджи удивительным образом всегда оказывался именно там, где в тот момент происходило что-то особенное, где был необходим урок.

Однажды во время обеденного перерыва я вошла в чайный магазинчик и обнаружила там Факирули, которая злословила о себе и о мире, причем явно прибедняясь: «Я устала, как собака». Я громко засмеялась, а она с глубокой убежденностью, абсолютно искренне продолжала забавно тараторить.

Она бранилась, как торговка. И чем громче она фыркала, тем сильнее я смеялась. Наконец этот приступ ругательства прошел, и она подхватила мой заразительный смех. Мы были очень счастливы и не могли удержаться от смеха — он разросся до гомерического хохота!

В таком состоянии я направилась к а́шраму.

И кто же ждал на выходе из ворот а́шрама? Ба́баджи! Большой, белый и невинный!

Мне не пришло в голову ничего иного, кроме как упасть к его ногам. Но я была совершенно пуста, я понятия не имела, как мне подняться. Я скосила глаза и увидела длинные руки Ба́баджи, расслабленно висящие. Тогда я схватила его за руку и стала подниматься, держась за неё.

Невероятно! Тот, кто благословляет других и вызывает в нас глубокое почтение, разрешил мне опереться на его руку! На тот момент — как нечто само собой разумеющееся.

Наконец я встала рядом с ним, лицом к лицу, и он посмотрел на меня невинным взглядом, как ребенок, словно отражая мое нынешнее состояние.

Эйфория от смеха, по ту сторону добра и зла.

 

Везде и всюду

 

Однажды утром, в солнечный день, я, вопреки моей обычной привычке, а также общим правилам карма-йо́ги, лежала на своей кровати. Я так много пережила, что многое мне нужно было осмыслить. Мне, переполненной мыслями и эмоциями, нужна была лишь тишина. Я закрыла глаза. Когда я открыла их, рядом с моей кроватью стоял Ба́баджи. Он посмотрел на меня ласково и спокойно, не более того. Но я была под сильным впечатлением!

Он видит всё, знает всё, он повсюду.

Мое мгновенное смущение оттого, что я просто лежала, а не практиковала карма-йо́гу, растаяло в его лучах, подобно снегу на солнце.

 

Рассвирепевший муж

Однажды Ба́баджи, преисполненный любви, прогуливался с одной пожилой дамой вверх по склону и при этом даже ущипнул её за руку.

Я шла позади вместе с ее мужем, испанцем.

При этом Ба́баджи флиртовал с ней, называя её настоящим сокровищем, а её муж, намного моложе своей супруги, был возмущен и едва не взрывался от ярости и ревности!

Будучи гораздо моложе своей жены, он всегда сам флиртовал с разными дамами. А сейчас увидел ту же ситуацию с другой стороны — благодаря Ба́баджи.

Исцеление

Ба́баджи вернулся из одной из своих коротких поездок, когда я только что приехала в Хайрака́н из Германии. Из-за усталости и перемены климата у меня сильно болело горло, поднялась температура. Был теплый полдень. Легко одетая, я пошла вместе с другими поприветствовать Ба́баджи.

Мне разрешили сопровождать Ба́баджи, и я пошла с ним и еще несколькими преисполненными радости побыть с ним вместе в храме. Но я еще ощущала озноб. В тот самый момент, когда я подумала: «Лучше пойду наверх, полечу свою простуду и наконец отдохну», Ба́баджи сказал: «Вылей все на стороне Гуфа!»

Вместо того чтобы внутренне протестовать, я просто уступила и начала носить воду, ковш за ковшом, от реки на небольшой холм и поливать свежепосаженные саженцы и небольшие деревца. Во мне звучала ма́нтра: «Я в тебе. Я в тебе. Я в тебе…» — и так в течение нескольких часов.

Помочь мне пришел индус, однако дал мне понять: «Я помогу тебе не ради тебя, а ради Ба́баджи!»

Внезапно я поняла, что солнце уже зашло, что я мокрая насквозь от бесконечного хождения вверх-вниз и ношения воды. Мне стало холодно, и я вновь почувствовала себя совершенно здоровой!

Ни следа от лихорадки и боли в горле, хотя боли в горле начинаются у меня каждый раз, как мне придется промочить ноги.

Я побежала к Ба́баджи и опустилась перед ним на колени, не сказав ни единого слова. Я несколько раз недоверчиво покачала головой и не могла понять, почему Ба́баджи кивнул мне ровно такое же количество раз.

 

Разговор по душам

Мы путешествовали с Ба́баджи и небольшой группой западноевропейцев. Одна юная женщина всегда играла в «полицейского»: командовала всеми нами и давала всем нахлобучку. Это нас очень раздражало, но никто ничего не сказал ей.

Я хорошо относилась к ней, мягко попросила её посидеть со мной в большой открытой палатке, пока все отдыхали, и объяснила ей, в чём она неправа. Это было для неё полной неожиданностью, потому что она сама даже не осознавала этого. Напротив, она была убеждена, что исполняет свой долг. Так что она была просто благодарна за то, что я сказала ей об этом.

В этот момент высоко на балконе появился Ба́баджи, любовно глядя на нас обеих: «Я люблю борьбу!» — и этим он хотел сказать, что хочет, чтобы мы откровенно говорили друг с другом. Ба́баджи неоднократно говорил нам это.

Он хотел, чтобы мы были искренними друг с другом, чтобы свет и правда преобладали во всём, что мы говорим друг другу, чтобы мы всегда говорили друг другу правду и не злословили друг о друге — ни на словах, ни в мыслях.

 

Выходи замуж за Ша́стриджи

В тот же день утром я увидела, как Ша́стриджи принес Ба́баджи красивый зеленый головной убор из тончайшего шелка и надел его ему на голову.

Я была очень тронута той простотой, естественностью и смирением, с которыми Ша́стриджи сделал это.

И я подумала: «И я хочу так же».

И вдруг Ба́баджи сказал мне: «Выходи замуж за Ша́стриджи!»

 

Шивара́три, 1983

Ба́баджи сказал нескольким западноевропейцам, в том числе и мне, что мы можем сопровождать его в Бомбей. Перед отъездом из Хайрака́на он вдруг спросил меня: «Ты поедешь в Калькутту?» Я, естественно, удивилась и сказала: «Нет, я пойду с тобой в Бомбей».

Четверо из нас отправились на поезде и поэтому могли взять с собой лишь необходимый минимум багажа. Хотя я и не могла себе представить, что Ба́баджи во время пути будет рисовать, но всё же, прежде чем покинуть Хайрака́н, осторожно спросила его: «Принести тебе краски и альбом? Может быть, ты захочешь порисовать в дороге?» Он сказал, что да.

Торжества в Бомбее проходили во дворе восьмиэтажного здания, расположенного у моря. В доме жили главным образом почитатели Ба́баджи. Нам сказали, что мы должны остановиться на седьмом этаже. Когда мы туда приехали, нас действительно тепло встретили, но сказали, что седьмой этаж предназначен только для «приближенных», например для Мунира́джа, и им еще нужно уточнить, где разместить нас, — вероятно, во дворе.

Так оно и было. Мы разместились в одной из небольших палаток, разбитых во дворе. Там стояла еще одна огромная палатка — для Шивара́три. На весь лагерь была лишь одна водонапорная колонка, расположенная во дворе. Одна из подруг, очевидно, нашла всё это непосильным для себя — ей неожиданно стало плохо и пришлось вернуться домой. Мы — трое оставшихся — приняли сложившуюся ситуацию. Мне снова вспомнилось замечание Ба́баджи о Калькутте, и теперь я поняла, что он имел в виду: эти обстоятельства. Это было его мягкое указание на то, что нас ожидало.

В тот момент, когда появился Ба́баджи, всё было уже хорошо.

На верхнем, восьмом этаже жил Ба́баджи. Там мы встретились с ним, вокруг раздавались прекрасные песнопения, и в первый раз прозвучало «ОМ нама́а Шива́йя», которое записали на пленку.

Запись проиграли для Ба́баджи, но, к сожалению, она вышла некачественной — звук местами пропадал. Ба́баджи сказал: «Включи-ка еще раз!» — и во второй раз всё было отлично!

Он исправил запись!

Шивара́три — день рождения Бога Ши́вы:

того, кто никогда не был рожден,

того, кто пришел из бесконечности,

того, у кого нет ни отца, ни матери,

того, кто вечен.

Это торжество вечной природы Ши́вы.

Того, кто вечен, не имея начала.

Нам, западноевропейцам, путешествовавшим с Ба́баджи, и нескольким индусам разрешено было посетить его в ночь Шивара́три, в три часа ночи. У меня перехватило дыхание. Ба́баджи неподвижно сидел в самадхи. Мы видели его со стороны. Одетый только в набедренную повязку, он сидел там — со своими рассыпающимися локонами, с выражением бесконечной чистоты и невинности.

Каждому из нас позволили чуть полить его ступни молоком. Я была в таком восторге, что даже пролила немного молока ему на колено. Его взгляд безмерно глубоко проникал в мое сердце.

Позже, ранним утром, в 5:30, мы получили от Ба́баджи чандан, а потом к нему начали стекаться массы народа. В одном симпатичном магазинчике я купила конфету специально для него. Она была большая, толстая, дорогая и круглая. И пока я стояла в очереди, непрерывно думала: «Она — как ты!»

Когда я подошла к Ба́баджи, он (как это часто бывало перед тем, как случалось что-то очень хорошее) скорчил ужасную мину: «Что это?» Я просто сказала: «Это конфета». Он положил на неё руку и сказал: «Ешь!» И я получила назад всю эту драгоценную субстанцию.

Он излучал такую глубокую любовь, что мне захотелось плакать. Я ушла в сторону большой палатки, за одну из её стоек, и мне захотелось стать невидимой. Его любовь всё чаще доводила меня до слёз, а его взгляд этим ранним утром опять не давал мне покоя: эта невинность, эта чистота его красоты!

Спустя некоторое время Ба́баджи прислал Шилу принести мне от него священную нить. Она нашла меня среди бесчисленного множества людей. Я была поражена тем, что Ба́баджи отправил искать меня, находившуюся под влиянием его любви, не желавшую, чтобы меня кто-либо видел, забившуюся в дальний угол. Через некоторое время Шила появилась снова — теперь она знали о моем тайном убежище, и сказала: «Ба́баджи зовет тебя, ты должна идти к нему». И я пошла вперед, вся в слезах, туда, где сидел он, окруженный богатыми индусами, и поклонилась ему. Он сказал: «Принеси мои краски!»

Мне пришлось принести ему альбом и краски, и это в разгар Шивара́три! Ба́баджи нарисовал на альбоме символ, который я, стоя на коленях перед ним, не могла рассмотреть, и при этом разговаривал с кем-то другим. Затем он повернулся ко мне — той, которая уже не хотела быть невидимой: «Хорошо, теперь можешь идти». Альбом с рисунком он отдал кому-то еще.

В обед после большого празднества со всеми его песнями и торжествами пришел индус и вернул мне альбом с рисунком. «Ба́баджи дарит тебе этот рисунок», — сказал он и написал мне на хинди то, что сказал ему Ба́баджи.

Ба́баджи нарисовал перевернутую тришулу (трезубец) зубцами вниз и этим дал мне своего рода благословение на написание книги, о которой я тогда даже не знала, что должна написать её.

Сразу после Шивара́три нас троих из палатки переселили в очень комфортабельную комнату на первом этаже.

В последующие дни Ба́баджи брал нас, людей с Запада, с собой ко многим своим индийским ученикам. Памятной была встреча с его известным индийским почитателем и его женой. Это был известный индийский режиссер и актер.

Именно здесь Ба́баджи произвел посвящение Ка́ли, одного из своих учеников, который после этого стал Шани — Сатурном. Хозяйка видела, как из носа, ушей и рта Ба́баджи выходил дым и переходил в Ка́ли. «Теперь он — Шани», — сказал Ба́баджи и дал ему черную тришулу.

Затем мы отправились в Вапи — на поезде через всю Индию. В Вапи, красивом а́шраме, расположенном прямо на лоне природы, Ба́баджи дал нам всем банг — вкусный бодрящий напиток, после чего все мы очень оживились, каждая по-своему. Одна из нас, трех подружек, хихикала и смеялась не переставая, другая увидела свои собственные мысли в трех измерениях, а я погрузилась в состояние глубокой медитации.

 

Больше никаких расставаний

В Германии я услышала об одном европейце, который шесть месяцев назад был у Ба́баджи и всё время плакал. Когда я вернулась в Хайрака́н и увидела, что этот человек был тем, кого я раньше хорошо знала, то была очень удивлена и спросила его: «Почему ты всё время плачешь рядом с Ба́баджи?»

Его ответом было: «Разлука!»

Он имел в виду тот факт, что он так долго был разлучен с Ба́баджи, и это заставляет его теперь так плакать!

В образе Бхо́ле Бабы Ба́баджи пришел, как всеобщий отец, который так похож на ребенка. Но для этого моего друга он был похож на тысячу матерей!

 

Безусловная любовь

Один симпатичный молодой человек из хорошей индийской семьи, который перенес много горя, не разделяя его ни с кем, стал алкоголиком. Он почитал Ба́баджи, которого знал благодаря визитам того в его семью.

Однажды Ба́баджи заставил его с большой группой пойти в долгое паломничество в горы в Бадринат. Молодой человек очень волновался: как он будет жить все эти дни без своего виски, без которого ему было трудно обойтись? Он был поражен и преисполнен благодарности за то, что у Ба́баджи оказалась припасена для него бутылка виски, а еще — черное шерстяное одеяло, чтобы защитить его и подарить ему умиротворение.

Молодой человек сказал мне, что он никогда не забудет Ба́баджи. Он был поражен этой безусловной любовью, которая знала, как подарить ему себя, а не как спросить с него, что казалось ему попросту невозможным. Ба́баджи всегда общался с человеком сообразно уровню его развития.

 

Будь счастлив!

В стратегические моменты Ба́баджи спрашивал того или иного из нас: «Ты счастлив?» Часто в ответ слышалось радостное «Да!», и это совпадало с его гигантской вибрацией совместной радости.

«Ты счастлив?» — эти слова Ба́баджи каждый раз обнажали все те проблемы, которые не давали человеку быть счастливым. В основном речь шла о всевозможных претензиях, гневе, страхе или разочаровании — обо всём том, что было скрыто.

Ба́баджи за очень короткое время обнажал наши болевые точки и в то же время давал нам силу справиться с ними, исцелиться и преобразиться.

 

История Хирамана

Однажды я принесла Ба́баджи книгу одного автора из основанного Йогана́ндой «Центра самореализации», которому я рассказала о нынешнем появлении Ба́баджи и показала фотографии. Однако этот человек не смог признать тождество личности нынешнего Ба́баджи с Ба́баджи Йогана́нды. Я дала книгу Ба́баджи и спросила его: «Пожалуйста, дай ему просветление, чтобы он признал, что ты и Ба́баджи Йогана́нды — одно и то же!» Ба́баджи вернул мне книгу, и вскоре после этого я встретила Хирамана, своего друга из Америки.

Хираман был блондином с кудрявыми волосами и голубыми глазами. Во время своего визита он подарил Ба́баджи своего рода флаг с надписью: «Любовь — это солнечная энергия!» — так же, как и сам Хираман!

Хираман увидел книгу с изображением Ба́баджи в моей руке и сказал: «Точно таким же Ба́баджи явился мне на Гавайях!» На книге было изображение Ба́баджи Йогана́нды.

И он рассказал мне свою историю:

Вначале Ба́баджи явился ему в видении, в гималайской шапочке (топи). Хираман не знал, кто это был, он знал только то, что это был Мастер. Он отправился на поиски и в 1977 году поехал в Индию, на Кхумба Мелу. Он надеялся найти своего Мастера там, куда обычно приходили все великие мастера и учителя.

Он пообещал: «Я не буду есть и пить до тех пор, пока не найду его».

Шел четвертый день его обета, а Хираман до сих пор не нашел его. Он заглядывал в каждую дверь, в каждую палатку. И вдруг наконец увидел фотографию именно того существа, которое явилось ему!

 

 

Милостивый Ба́баджи (около 1983 года)

 

 

Это было изображение старого Хайрака́н Бабы в тибетской шапочке. Хираман вошел в палатку и увидел его — сидящего перед ним нынешнего Ба́баджи. Он сразу же почувствовал, что вибрация Ба́баджи была идентична появлению старого Хайрака́н Бабы!

Ом нама́а Шива́йя!

Итак, вначале Ба́баджи явился ему в образе старого Хайрака́н Бабы.

Позже, когда Хираман был на Гавайях, чтобы, следуя воле Ба́баджи, построить на Большом Острове его храм, вначале — без средств и с указанием Ба́баджи: «Ты должен вернуться только тогда, когда возведешь храм!» — ему явился Ба́баджи в образе Ба́баджи Йогана́нды, который был изображен на обложке книги.

Хираман сказал: «Это было поистине божественное явление!» Это было второе явление Ба́баджи Хираману.

И в третий раз Ба́баджи явился ему в образе Бхо́ле Бабы — таким, как мы знаем его сейчас, со всем его теплом, силой и любовью.

Хираман — человек, которого Ба́баджи благословил этими своими тремя образами.

Тибетская история

В 1982 году я и Марсель случайно встретили тибетского ламу Айянг Ринпоче, который учил пхове. И я тотчас была очень тронута. Пхова (йо́га переноса сознания) — это упражнение, которое вы должны практиковать всю свою жизнь, чтобы во время смерти сразу перейти в высшее состояние сознания, упражнение, описанное в тибетской Книге мертвых.

Здесь всё было пропитано живой практикой. Во мне всё это нашло глубокий отклик, я хорошо знала это из другой жизни.

Поскольку Ба́баджи в своей первой книге, которую он подарил мне, нарисовал большую картину, изображающую Тибет, я пригласила ламу приехать к нам в Дайзендорф. В то время я не знала, что меня ждал другой Тибет.

Лама был очень впечатлен энергией этого места и захотел построить в нашем саду всюду ступы, но я этого точно не хотела. «Будда, Христос и Ба́баджи — все они едины», — так говорил он.

Позже Марсель и я предложили ему провести девять дней практики пховы для друзей в нашем доме. Я думала, что некоторые, учась этому методу единения с Божественным путем «выброса» своего сознания через темя, смогут познать Ба́баджи, как когда-то Ба́баджи вознес меня через мой тысячелепестковый лотос на макушке головы к себе — в Вечное.

Чтобы практиковать это упражнение — пхову, — нужно было много, много раз повторять определенную тибетскую ма́нтру.

Я написала Ба́баджи о пхове и упражнениях. Он ответил: Ты можешь заниматься этим, но тогда не приходи в Хайрака́н».

А между тем лама уже был приглашен! Когда в своем втором письме я коротко сообщила об этом Ба́баджи, в ответ пришли сразу два письма, отправленные в разное время.

Я открыла первое письмо Ба́баджи, написанное Го́рой Дэ́ви. В нём говорилось: «Раз уж ты ввязалась в эту тибетскую историю, никогда не приезжай в Хайрака́н! И никогда не пиши мне!» Я была глубоко потрясена.

Тогда я открыла второе письмо, отправленное спустя пять дней, но прибывшее ко мне в тот же день. Оно было написано другом, которого я заразила идеей посетить Ба́баджи. Этот друг спросил у Ба́баджи: «Я написал письмо Ниле, у вас есть сообщения для неё?» Друг рассказал, как Ба́баджи, сидя на своей маленькой стене, засиял, как солнце, а потом спел свое послание для меня: «Ты соединилась с Буддой, с Богом!»

Слава Богу, оба письма пришли одновременно! Я поняла: «Ты уже пришла к просветлению, ты уже поднялась на гору, и теперь ты хочешь сделать еще раз то же самое упражнение, которому я уже научил тебя тогда. Сейчас я хочу сказать тебе: обучение здесь, в Хайрака́не, сейчас — это совсем иное. Речь идет не том, как в случае смерти покинуть свое тело и войти в высшие сферы, но о служении здесь и сейчас, о карма-йо́ге! Служении во имя созидания, во имя ближних, природы, всего. С постоянным повторением имени Бога в своем сердце». Ом нама́а Шива́йя! С горем пополам до меня дошло…

Но теперь я оказалась в бедственном положении: я не могла прийти к нему и не могла ему писать.

Я очень активно рассказывала людям о Ба́баджи и его послании современникам. Вечером в понедельник я настроилась на медитации, а́рати и рассказы о Ба́баджи и на другие духовные темы. Я делала, что могла. И просила о пощаде!

Примерно через два месяца, к моему удивлению, пришло письмо с открыткой от Мунира́джа: «Ты можешь приехать в Хайрака́н на Рождество».

Я осмелилась написать в Индию, Го́ре Дэ́ви, и попросила подтверждения приглашения Мунира́джа у самого Ба́баджи.

Комментарий Ба́баджи был следующим: «Джай Хануман Лала».

Я поняла это так: «Слава любви Ханумана! Победа того, кто служит!» Хануман является одним из слуг Бога, который способен сдвинуть горы из любви к нему.

Это означало «Да». Вот так, с легким сердцем, в декабре я полетела в Индию.