Инт. Московская квартира. Спальня. Ночь.

 Родители мне дачу свою уже на меня переписали. И отдыхали где-то в Крыму. Дело было поздней осенью. Я лежал в своей московской квартире в кровати в обнимку со своей любимой девушкой, Инкой, как вдруг в три часа ночи раздался телефонный звонок.

– Слушаю, – сказал я.

– Это Владимир  Иванович? – спросил женский голос.

– Да. А в чем дело? Кто говорит?

– Это Вас из Вашего дачного кооператива «Труд и Отдых» беспокоят. Извините. Ваша дача горит!

– Как горит? Зачем горит? – не врубился сразу я.

– В общем – то уже догорает, – утешила меня женщина, – Приезжайте скорее.

– Спасибо! Лечу, – я повесил трубку.

Найти машину, чтобы ночью ехать на дачу в то время не было никакой возможности. Поэтому я со своей девушкой отправились на дачу первым поездом метро и первой электричкой. Все равно уж поздно!

Когда мы подошли к пепелищу, нам представилась такая картина: дымящиеся еще головешки и доски, выброшенные из окон и дверей бытовые приборы, кое-что из мебели, сосед Генка, который жил с семьей в другой половине нашей обшей дачи, доламывающий ломом каменную дымовую трубу (как потом выяснилось, чтобы получить страховку по максимуму). А поддатые пожарники и поселковые жители хохочут, веселятся, песни поют. С чего бы, думаю себе, это?

 И нам один местный житель рассказал, что такого радостного и веселого пожара у нас в поселке с роду не бывало. Когда дом загорелся, как я понимаю из-за «жучка», который ставил на счетчик мой сосед Генка, чтобы сэкономить расход электричества, приехали пожарные машины, но воду в центральном водопроводе уже отключили. Стали тянуть шланги к колодцу и водокачке – не хватило длины шлангов. Взломали двери и окна и стали выбрасывать на улицу, что еще можно было спасти. Шанцевого инструмента тоже не хватало, поэтому пожарники снесли гвоздодерами двери сарая и…обнаружили в нем четыре двадцатилитровые бутыли отличного крепленого яблочного вина, которое сделал за лето мой сосед по даче Генка.

И тут уж всем стало не до пожара. Все стали пить это вино из чего попало: из чашек, тарелок, из ночных горшков…

Раз такое дело, я решил воспользоваться случаем и проверить истинные намерения моей девушки в отношении меня. Интересно было узнать, она за меня замуж хочет из-за материальных благ или по любви.

Дорогая  Инночка, – сказал я ей дрожащим голосом, – Видишь, что единственное мое наследство сгорело с потрохами. На страховку рассчитывать… Еще не известно, сколько выплатят, да и вообще…. В общем, нищий я. «Волгу -21» тебе предложить тоже не могу. Выходи за меня замуж. Вот тебе моя рука и сердце. Решай! Прямо сейчас!

Я пред взором всего честного народа преклонил свое колено перед своей избранницей.

И что же Вы дорогие мои братцы и господа – товарищи себе думаете? Согласилась! Так просто и сказала:

– Я, Володя, согласна стать твоей женой.

На такой радости поселковые побежали по домам, притащили еще выпивки и закуски, расставили все это на не сгоревших шкафах, холодильниках, и мы, так, стоя, дружно, всем поселком, можно сказать, отметили нашу с моей девушкой помолвку. Громче всех орали «Горько!!!», конечно, здоровяки – пожарники.

 

– Вот это хеппи-энд, Чисто по-русски. Ай да, Вовчик! Мы просто потрясены твоим рассказом. Правда, ребята?

– Не то слово! Это просто женский и мужской одновременно роман. О светлой и радостной, чистой любви!

–Все пьют. Никто не пропускает! За любовь!

Дружно звенят хрустальны бокалы и обычные рюмки. Один Юрасик пьет водку из стакана.

– Ты чего из стакана?

– А у меня привычка пить шампанское по-домашнему.

–Это как?

– Стакан водки под шипение жены, - Отвечает Юрасик и опрокидывает содержимое стакана в широко открытый рот.

 

–А я Вам расскажу, что со мной недавно зимой произошло. Тоже интересно, смотря, конечно, как посмотреть, - начал Санек.

ЗА ПРОДУКТАМИ

- Как-то послала меня супруга за продуктами. В наш придворный мини-маркет. В седьмом подъезде. А до него идти-то всего ничего. Это летом. А зимой, естественно, дольше. На лифте с шестнадцатого этажа спуститься и три минуты пёхом.  А там болит и здесь болит.  Энурез, ишиас, сколиоз, невралгия, печень, почки. Селезенка и прочий ливер… Я же врач. Если на такси, то дольше получится. Но сейчас ноябрь. Двор не чистят. Всё во льду и колдобинах. Скользко. И ветер. Метров семнадцать или восемнадцать в секунду, не меньше. Хорошо, что у меня цепочки на ботинках. Ржавые, правда. Но не в Кремль же иду на Ёлку, а по надобности. Я бы и не пошёл, но жена говорит, что есть иногда тоже надо. Ну, я, конечно, утеплился, чтобы не продуло. Как-никак уже не молодой.   Шестьдесят шесть лет недавно стукнуло. Старый мохеровый шарф надел, чтоб новый не занашивать, и трёхслойную тёмно-серую синтепоновую куртку. Немаркую такую. Сын отдал, чтобы не выбрасывать. Кому она там, на помойке, попадёт? А хочется, чтобы в добрые руки. В подъезде висит объявление: «Отдам кошку в добрые руки. А если руки очень добрые, то и сама отдамся». Все ласки и тепла хотят, не только кошки.

В левом боковом кармане у меня – «Шок». Мой верный перцовый газовый баллончик. Это у моего тестя был подарочный «ТТ» от самого К. К. Рокоссовского «За боевые заслуги и личную доблесть», а у меня так, баллончик.

Помню отдыхали мы с женой в доме отдыха «Подмосковье» на Клязьме.... Жена никогда не ходила на концерты заезжих артистов, а зря. Иногда такие смешные и пьяные попадались. Смешнее, чем в цирке. Но однажды мне серьёзно повезло. Приехал выступать – подрабатывать с лекцией или скорее со своими воспоминаниями – известный в то время телевизионный диктор Владимир Ухин. Весёлый такой красивый, добрый мужчина. Он вёл передачу «Спокойной ночи, малыши!» И всем нравился. Стал он рассказывать нам о своей работе диктором. Ведь мало кто знает, как дикторам работается. И истории там всякие приключаются. Вот одну он нам и поведал.

Приехал к ним накануне 9 Мая маршал Константин Константинович Рокоссовский. Рассказать о взятии Берлина.

– Расскажете?

– Расскажу!

– Вот мы вам все карты повесили. Вот указка. Через пять минут начнём. Вы садитесь на этот стул и будете говорить, когда красная лампочка загорится, и беседовать с Владимиром. Вот с этим. Ухиным. Ясно?

– Предельно.

Рокоссовский оглядел студию. А там уже все юпитеры запалили. Температура в студии сорок-шестьдесят  градусов. Записи передач тогда ещё не делали. Всё шло в прямом эфире.

– Готовы?

– Готов, – промямлил маршал.

Но вдруг он сник и заявляет:

– Я передумал. Отказываюсь выступать.

А до эфира две минуты осталось. Все в шоке.

– Как же так? Вы обещали. Мы на Вас рассчитывали.

– Я вот передумал. Выступать не буду.

– Почему?

– Я всё забыл, как что было. Всё забыл. Не знаю, о чём говорить.

Все в ступоре. И всё же почти насильно ведут его, упирающегося и сильного, толпой под руки к столу и сажают на стул. Двое держат его за плечи. А он в шоке. Ни бе ни ме.

– Готовы?

Маршал набычился. Молчит и крутит головой. Оператор показывает палец. Значит, одна минута до эфира. Ребята, державшие маршала за плечи, отскочили в стороны.

– Смотрите в объектив, – говорит Ухин. – Красная лампочка! Начали!

Диктор представил маршала телезрителям. Маршал кивнул головой, но молчит. Тогда Ухин взял указку и вместо него подошёл к карте, стараясь вывести Константина Константиновича из шокового состояния и разговорить. Такое часто случается на телевидении.

– Вот красной линией со стрелками обозначена линия наступления наших войск. Видите?  Правильно?

Маршал кивнул головой.

– А здесь проходила оборона немецких войск. Правильно?

Маршал опять кивнул головой. Ухин говорит:

– А здесь наступал 3-ий Белорусский фронт. Верно?

– Нет, не верно! – вспылил и вскочил маршал. – Никакой не 3-ий, а 1-ый Белорусский!

Он отнял у диктора указку и стал водить ей по карте. А потом начал описывать всю военную операцию за наших и за гитлеровцев. Как те оборонялись. Какими силами и средствами.

– А вот войска 1-го Украинского фронта осуществляли стремительный манёвр по выходу к Берлину с юга и запада. Вот здесь, – и показал, где наступали наши войска, фронты, армии.

Все дивизии назвал по номерам, какие полки в них входили, численность и вооружение, номера рот, вплоть до взводов. И также рассказал всё про немцев. А потом рассказал последовательность операции по часам и минутам! Маршал вытер платком лоб. Диктор завершил передачу. Отключили юпитеры. Константину Константиновичу все в студии хлопали в благодарность за подробный рассказ. А он, вытирая пот со лба, сказал:

– Я больше, дорогие товарищи, к вам ни ногой! Ну её к чёрту, такую работу! Пытка! Я лучше ещё раз Берлин возьму, чем буду здесь выступать!

Этими словами Владимир Ухин закончил свой рассказ, как он вёл тогда эту передачу с участием известнейшего нашего геройского маршала…

Итак, спустился я на лифте на первый этаж, а там у нас два цветника. В горшочках растения разные и цветы. Я ещё осенью положил в горшочки семена каштанов и дуба. И ведь уже проросли! И стебельки так и колосятся, так и прут! Летом будет своя каштановая роща. И дуб. Как вырастет, так потолок разнесёт на хрен! Зато каштаны можно будет собирать и жарить. Вышел я на улицу. Прошёл примерно пятьдесят метров.

А вот и магазин. Там четыре продавщицы. Одна из них Ларка. Злая-презлая. Шутливая Ирина. Наташа-ни то ни сё. Хотя… с какой стороны посмотреть. И одна ещё лет 50. Я даже не интересовался, как её зовут. Зачем, если она мне в матери годится? Набрал я картошки килограммов шесть, взял буханку нарезанного и расфасованного хлеба «Ароматный», чтобы ножи не тупить. Один пакет молока «Домик в деревне». А потом подумал и второй пакет взял, но уже совсем другой жирности. Думаю, пусть будет. Так сказать, «на чёрный день». А в винный отдел даже и не пошёл. Меня от коньяка, виски, водки уже четыре дня воротит. Я всегда новые анекдоты знакомым рассказываю. Наташе такой анекдот рассказал:

– Один радостно и весело сообщает другому: «Я сегодня такую красавицу в постель уложил! «А мне не везёт. Мне всё одни старухи попадаются», – говорит другой, такой весь из себя расстроенный, грустный и печальный. И два вируса гриппа полетели дальше.

Ирине я рассказал другой анекдот:

– Приходят три мужика в винный отдел. «У вас пиво безалкогольное есть?» – «Есть». – «Тогда нам две бутылки водки».

А пожилой бабульке вот такой анекдот:

– Девочка лет восьми, которую за прилавком и не видно, просит продавщицу: «Тётенька,

пять бутылок сухого винца». – «Деточка, так ты такая маленькая. Ты их до дома не донесёшь. Надорвёшься». – «Да, пожалуй. Тогда я три здесь выпью».

Поразвлекшись таким образом, довольный выхожу из магазина.

Подкатывают ко мне у магазина на дешевой иномарке с заляпанными номерами два азербайджанца с золотыми зубами:

– Вам сварочный аппарат не нужен? Отдаю дёшево. Всего за тысячу.

– Нет, – прорычал я, – не нужен!

– А набор мельхиоровых вилок, ножей, ложек? За пятьсот, отец, отдам!

– Какой я тебе отец! – крикнул я и потянулся в карман за шоковым перчиком. – Я действующий полковник ФСБ!

Смотрю направо, налево: нет машины. Испарилась. Только что ведь стояла на месте. Только вонь и осталась от нее в воздухе. А вот двум жильцам из моего подъезда не повезло. К одной пенсионерке подошла женщина на переходе, что-то ей шепнула, и они пошли в банк. Старушка под гипнозом сняла со своего счёта 400 тысяч рублей и отдала аферистке. И спасибо ещё сказала. А буквально через неделю к слеповатому и глуховатому пенсионеру подошла аферистка, представилась его родственницей, пошла к нему домой и взяла у него спокойненько так 120 тысяч рублей. Подошла бы она ко мне! Меня сам Мессинг боялся. От меня за занавесом прятался. Всё ждал, пока я из зала уйду. Это я Вам соврал, конечно. Бывает такое со мной иногда. Привираю. А Глоба меня действительно письмами забросал. Всё просит что-то новенькое для него придумать, чтобы он предсказал, а то все его выдумки народу уже до чёртиков надоели…

 И вспомнилось мне, что также было  много лет назад. Откуда ни возьмись, передо мной три цыганки. А цыганки меня за версту чуют и разбегаются, ещё с тех пор как я одну так послал, что она меня всего своим молоком из груди обдала. Нажала, оно и прыснуло. Я ей и врезал. Она сама вся в своём молоке убежала.

И отправился я в обратный путь. Три раза чуть не грохнулся. Зашел в лифт, посмотрел на себя в зеркало, показал себе язык. Розовый. Я успокоился. Вышел из лифта, сорвал рекламу пиццы. Хотел посмотреть в глазок, кто там за дверью стоит: жена со скалкой,  Сенька с бутылкой, Евгений Иванович со своими воспоминаниями о работе на стройках Сибири или  Лия и Миля Цуккерман с айфонами. Но в обратную сторону глазок не показывает. Звоню. Стоит супруга. Смотрит. Пристально так смотрит.  Ведь когда человек выпил, не до чертиков, конечно, не сразу различишь. Присматриваться надо, принюхиваться. А когда ты трезвый – сразу видно, что трезвый, как ни придуривайся.

– Где ты шлялся, паразит, столько времени? Полдня тебя где-то чёрт носит!

Посмотрел я на свои наручные часы. Ничего не понять! Минутная стрелка ходит, а часовая отвалилась. И внизу циферблата лежит. Не шелохнётся. Вот смотрите, - Санек показывает приятелям часы, -  С зимы собираюсь починить. Руки всё не доходят.

 

 Юрасик хотел шлепнуть газетой комара на лысине Санька, но промахнулся, зато обронил бутылку вина на столе. И вино потекло на скатерть и на палас.

 

- А я вам расскажу, как я иногда по врачам ходил. Ты, Санек, не обижайся. Ты самый лучший врач. Я знаю. Но встречаются и такие. Слушайте.

 

 

БОЛЬНОМУ ЗУБУ - ЗДОРОВЫЙ ДУХ!

Я, друзья, - рассказывает  Ленчик, - С роду не любил лечиться. Но что поделаешь? Иногда приходится. Вот какие со мной на этом поприще истории приключались. Прямо помереть со смеху. И не встать. Пришел как-то флюорографию делать. Разделся, как положено. Вещички свои сложил так культурненько в уголочек. Поставил врач меня к стенке и говорит, уже спрятавшись от радиации, из-за окошка:

- Наберите воздух и не дышите. Не дышите, не дышите, еще не дышите, глубже не дышите..

И отвлеклась разговором с уборщицей. А когда вспомнила обо мне, я, посиневший, сполз уже на пол. Откачали.

Или пришел я по направлению терапевта через месяц к гастроэнтерологу. Очередь такая образовалась. Один гастроэнтеролог, и понимаете, мои дорогие граждане и гражданочки, на три дружно объединившиеся поликлиники. А из кабинета этого гастроэнтеролога пациенты все с нервными тиками у кого где выскакивают. Красные, как помидоры. Дошла очередь и до меня. А я уж напрягся весь из себя. Врачиха меня выслушала и говорит так ласково:

- Ничего ужасного не вижу. У Вас просто заброс желчи в пищевод. Вы умрете долгой и мучительной смертью.

На что я ей тоже с юмором, остроумно так отвечаю:

- И Вы умрете от такого же заброса.

А потом других пациентов спрашиваю:

- Это она так со всеми?

- Со всеми, - говорят, - Невзирая на пол и должность, - Хобби у нее такое: людей пугать.

Пришел к терапевту, чтобы попасть от него к физиотерапевту, а от него к неврологу. А от невролога к хирургу. Во время так пришел, секунда в секунду по Кремлевским курантам, как в талоне указано: в 14 часов, 58 минут,76 секунд. Говорю врачу:

- У меня вот здесь поясница ломит, в здесь пот холодный.

Врач руку приложила ко лбу моему и пошла мыть, не мой лоб, конечно, а свои руки и на ходу говорит:

- Не такой уж он у вас и холодный. А вот мои костыли видите? Вот и Вам скоро с такими ходить придется.

И утешила напоследок:

- Жизнь-это болезнь, передающаяся половым путем со сто процентным летальным исходом! Так что не надейтесь!

Поплелся я без надежды к физиотерапевту. Говорю ей:

- Уважаемый доктор, у меня радикулит. Утром встаю. Болит.

Она мне:

- А вы не вставайте. И болеть не будет!

- Как совсем?

- Ну почему же.  До самой вашей кончины. Я шучу. До кончины как-нибудь, что-нибудь попробуем с Вами сотворить..   А пока идите на токи.

Сделал несколько процедур. Не помогает. Пошел за продлением. Я снова у физиотерапевта.

- Пока не помогает, - говорю.

- А я, - отвечает, - Вас вылечить и не обещала!

Мне стало стыдно. Я покраснел. Я побледнел. Я чихнул. Я высморкался. Я прослезился. Я сказал:

-  Доктор! А кто об этом говорит! Это было бы с моей стороны просто наглостью и бесстыдством требовать, чтобы врачи  нас вылечивaли.

Иду обратно в физиотерапкабинет с листком на дополнительные процедуры.

- А мы Вас уже списали, - выпроваживают меня, - Вас в списке уже нет.

- Нет, говорю. Я еще есть. Быстро Вы меня что-то в расход... А вот Вам еще бумага на еще три сеанса. А то обрадовались! Думаете, поматросили мeня семь раз и бросили. Нет, уж! Трясите мне все дальше вашим электрошокером. Вставляйте свои электроды мне куда хотите и лечите меня еще три раза. А то так сразу прямо и в расход.

И это все пожилые врачи, заметьте. А сестрички, такие хорошенькие, вежливые. Загляденье! Но это я так! К слову!

Лежу, как-то я, значит, как порядочный в нейрохирургии. А молодой невропатолог говорит жене при ее пораженном инсультом муже, который в полном сознании:

- Вашего мужа лечить бесполезно. Он все равно умрет!

Жена своего мужа в слезы. А я потом спрашиваю врача, зачем же он так при больном. Где же, мол, Ваша врачебная этика и гуманность?

- А мы, - отвечает,- теперь работаем по американской системе.

Боже праведный, упаси от таких проамериканцев! Лично мне, которого раньше называли пролетарием, а теперь кличут гегемоном капитализма, всегда в жизни были почет и уважение, потому как мы завсегда в первых рядах были. Подумалось, если нас, гегемона, так прозрачно при всех лечат по американской системе советскими лекарствами, то как же тогда лечат чиновников там разных, отщепенцев общества, в закрыты их привилегированных больницах и поликлиниках? Наверняка по советской системе  иностранными лекарствами. Бедняги! Как их жалко!

 Ребята! Дружбаны! Товарищи! Достопочтенные присутствующие здесь мои граждане и гражданочки!  Я слегка утрирую. Это не совсем так!!! И медицина у нас жива! У нас еще много хороших, опытных, отзывчивых и добрых врачей. И больниц у нас в провинции много. Осталось!  И надежда на выздоравливание должна быть у каждого! Как и в позапрошлом году и в текущем! Чтобы на вопрос врача, как Вы себя чувствуете, каждый мог с уверенностью сказать:

- Лучше, чем вчера, но хуже чем завтра!

 

- Ну, тогда, за здоровье всех присутствующих,- наливает всем Санек.

- Чтобы нам всем елось и пилось, и хотелось, и моглось, - провозглашает Юрасик.

- А теперь ты, Юрасик, нам доложи свою новую историю. Как ты там аудитором баб цеплял по поездам, - заплетающимся языком выговаривает едва Ленчик.

- Не надо, во-первых, баб так называть!

- Извиняюсь. П-погорячился, - складывает ладони в молитве на груди Ленчик, - Прости, меня, последнего гада, если сможешь!

- Вот-вот, не надо! Погорячился он.

- Работать аудитором не оскорбительно. И опасно. Ведь нас сначала подкупают, а потом запугивают. Или наоборот. Сначала запугают, а потом уж подкупают.  На войне, как на войне.  У нас же продолжается гражданская война за собственность. Когда меня жена провожает в командировку, я всегда говорю:

- Если я не вернусь - считай меня коммунистом.  А вернусь - то непременно капиталистом! Вот! Но сейчас я в основном  работаю рантье.

 

КЛЮЧИКИ

- Да, да рантье. Сдаю в аренду квартиру матери и га-раж. Аудитором-то я не каждый день работаю, а ко-гда приглашают, когда работа есть. Раньше работал завскладом на индийской фирме: чай, там, одежонка разная, бижутерия, подделка под драгоценности, но красивая подделка… Метались со складом своим и товаром по городу, чтоб от непомерных налогов и от рэкетиров скрываться. Как в песне: «Я менял адреса, я менял имена…» Наши резиденты… Куда им нелегалам до меня. Пусть приходят поучатся, как от преследований уходить, да не одному, а со складом. А аудитором потом уж стал. Пятнадцать лет назад. Мне как раз тогда 53 годика стукнуло.  Гадом буду! Век не забуду, Слушайте! Служил я старшим  аудитором в государственном учреждении. Служил себе, да не тужил. Как вдруг словно с цепи сорвалась! Ни с того ни с сего положила на  меня глаз всеми уважаемая в коллективе Галина Петровна. Бухгалтер из бухгалтерии. Да так положила, что при встрече под её взглядом я,  прожженный,  можно сказать, до глубины мозгов и костей бабник слабел в ногах,  заикался.

А она ведь не только на  меня смотрела, но ещё и комплименты  мне говорила. Один другого елейней.  Например, «Юрий Иванович, какой у вас сегодня мужественный подбородок». Или: «Юрий Иванович, какие у вас настоящие мужские руки!», «Юрий Иванович, какие у вас умные глаза, с мопассанчиками внутри, которые так и светятся, так и лучатся!» В общем, достала она меня.  Сначала мне было лень. Стареть, видимо, стал. А потом я решился. Сказал ей, что приду к ней в среду в 15:00. Она сказала, потупив глазки, что будет непременно  меня ждать во всеоружии.

В среду утром  я отпросился у начальника и вместо обеда купил букет хризантем и небольшой тортик. На шампанское денег немного не хватало, а одалживать было некогда. Время подпирало, да и лень было стоять в ещё одной очереди.

И  я пошёл. Сначала шёл, потом на метро ехал. На троллейбусе тоже ехал. Потом опять шёл. И наконец, всё-таки дошёл.

 

ИНТ. ЛИФТ ДЕНЬ.

Вхожу  я в лифт  и вижу объявление на стене: «Внимание! Запрещается розжиг костров, вы-гулка собак, выпас и выгон скота, выполз змей, выпорос свиней, выжереб коней, выкобыл лошадей, вымет икры, вылуп птиц из яиц, выхохол выхухолей, выкур курей и выпрыг кенгурей, выкур кур, обдир ягод, выруб леса, выпуг тетерева, выдох вдоха, выхлоп газов, выкидыш мусора, выродок людей, выплыв стали, выпендр фраеров, выстрелов «Аврор», выклянч денег, вымуштр солдат, вытрус половиков, выпор детей, высморк насморка, вытреп и разбрех государственных тайн.»

Я ржал  без передыха до самой остановки лифта.  И смешно, весело, и легко так на душе в предвкушении..

 

ИНТ. ПРИХОЖАЯ. ДЕНЬ.

Галина Петровна встретила меня обворожительно, трепетно и радостно. Приняла тремя пальчиками букет. Понюхала, сложив губки бантиком. Сказала, что это её самые любимые цветы и лучшего букета, просто дивного, она в жизни не встречала.

Взяла она и тортик:

– Ах, какой миленький! Дорогой, наверно?

– Ну что вы, Галина Петровна, вовсе не дорогой. Дорого внимание. Не так ли? – не подумав, ляпнул я от волнения покрасневший лицом, а может, и всем телом.

 

ИНТ. КВАРТИРА. ДЕНЬ.

– Проходите, проходите. Что же мы с вами всё время стоим? Можем и присесть. Я уж вас так заждалась, так заждалась, честно говоря, – хозяйка пропустила гостя в квартиру и резкими движениями закрыла дверь тремя ключами, каждым – на три оборота. – У меня здесь небольшой ремонт - трубу прорвало. Вот и газеты, краска. Уж извините. Как это всё некстати.

В квартире на самом деле был полный бедлам. И не только от ремонта, но и от хозяйки. Она пригласила  меня сесть на стоявшую посредине комнаты кровать. Кровать скрипнула.  Я почему-то вздрогнул. И тут на  меня со всей силой пахнуло от Галины Петровны духами «Сирень». Пахнуло запахом, который  я не переносил с самого детства и от которого у него, кстати, была аллергия. Я от этого запаха чихал. Много раз и часто. Вот и сейчас  я чихнул целых три раза. Подряд.

Из разреза платья Галины Петровны на  меня пыхнуло обволакивающим тропическим липким жаром. Кокетливо взъерошив причёску и засучив рукава платья, как бы готовясь к сражению, Галина Петровна вдруг подскочила и ойкнула:

– А цветочки? Букетик ваших прелестных цветиков где? Ой, какая я рассеянная. Я его, конечно, на площадке на шкафчике оставила. Извините! Сейчас принесу. One moment, как говорят за рубежом. И в вазочку поставлю. Чтобы не засохли.

Галина Петровна страстно стрельнула на  меня своими обезоруживающими глазками, встала и пошла в прихожую.

Через минуту она возвращается и разводит в недоумении руки в стороны:

– Не могу открыть дверь. Ключи куда-то подевались. В прихожей всё посмотрела. Не нашла.

В мою голову сразу пришла мерзкая мысль: как же я выберусь из этой квартиры, если нет ключей и её нельзя открыть изнутри? А снаружи никто не поможет. Не звонить же жене и не звать же её на помощь.

От мысли о жене  меня сначала бросило в жар, а потом резко в холод, как из бани в прорубь, а потом снова в жар:

– Давайте, Галина Петровна, вместе по-о-оищем! Не мо-о-огли же они до-ома про-про-пасть, – стал я вдруг заикаться.

– Конечно, найдутся. Просто завалились куда-то. Сейчас найдём.

Через час, перелопатив всю одежду Галины Петровны в прихожей и в шкафах, в других мыслимых и немыслимых местах, все её личные вещи в комоде, в тумбочках, всю посуду, газеты и стройматериал на полу, кровать, одеяла и подушки,  мы присели на стулья.

 Пламя страстного желанья отпустило  меня еще минут 30 назад и уже  не возвращалось обратно. Сейчас я думал и потел. Потел и думал. Вот ещё одна струя пота поползла по спине. Вот под мышками образовалось от пота два огромных пятна.  Мой носовой платок давно уже был насквозь мокрый от пота. На груди, на шее, и лысине-везде возникли лужи. А сердце давало такие перебои!

«Кондрашка сейчас хватит», – подумал  я и приготовился умирать. На лбу  моем уже давно выступил холодный, мерзкий пот, и мелкая противная дрожь пронеслась по всему телу.

– Найдутся ключики, – успокаивала  меня Галина Петровна, нежно гладя. – У нас с вами вон ещё сколько времени впереди!

– Да уж, – согласился я с ней, – Времени у нас навалом.

Я снова прошёл на кухню. Открыл окно. Высунулся. Шестой этаж. С шестого этажа  я и с парашютом бы не прыгнул. А вот водосточная труба.  Но ржавая и дряхлая.. Вызывать пожарников? Не расплатишься потом за ложный вызов.

– Галина Петровна, – взмолился  я, – прошу Вас любезно, умоляю Вас, давайте не сидеть, а искать эти золотые ключики. Они вам ведь тоже ещё пригодятся в жизни.

– Ума не приложу!

– А не надо ум прикладывать. Просто вспомните, куда вы их положили.

Ненароком  я подвинул локтем коробку с тортом на обеденном столе в кухне. Что-то звякнуло. Дрожащей рукой  я взял коробку за розовую ленточку:

– Ура! Вот они! Под тортом!

– И как они туда попали? – удивилась, широко открыв глаза, Галина Петровна. – Слава богу! Сейчас будем чай пить. Или… – замялась Галина Петровна.

– Или не будет, – хлопнул  я себя по лбу и глянул на наручные часы, – совсем забыл, просто из головы выскочило, что я сегодня срочно должен, вот, завести документацию  в другую организацию по распоряжению  шефа. А сейчас надо бежать. Извините, рад бы продолжить нашу такую душевную встречу, но…

Галина Петровна не успела и рта раскрыть, как  я радостно открыл все три замка, отдал злополучные ключики хозяйке, взял со шкафчика в коридоре, всучил Галине Петровне завядшие уже хризантемы, чмокнул её в щёчку, поморщившись от духов «Сирень», и, не дожидаясь лифта, чтобы снова не рисковать и случайно не застрять в нём, понёсся галопом вниз.