Инт. Хата в деревне. Вечер. Дождь.

Старая деревенская покосившаяся хата – тёмный от времени сруб. Студенты после работы сидят за столом в полутёмной комнатке. Несколько ребят и несколько женщин, а среди последних – весёлая симпатичная Татьяна, девчонка с другого курса. Мы, конечно, поддаем. Причём здорово, так, поддаем. От души. Кое - кто из женщин тоже пригубил.

Одна Татьяна не пьёт. Сидит, подперев голову кулачком. И всё время не отрываясь, смотрит на меня. Слушаем пьяный рассказ Гришки:

– В прошлом году на картошке подселили к нам ребят из организации «Лифтзагранпоставка».

– А мы лифты экспортируем? – поинтересовался Влад.

– Ещё какие! В капстраны.

– Нам самим не хватает. У нас в доме такой…

– Не отвлекай меня! – продолжает Гришка. – И был среди них один дед. Дед не дед, лет сорока. Небритый, невзрачный такой, тщедушный мужичонка. Не работал. Только напивался и отсыпался на другой день. Нам быстро надоело такое дело – за него пахать. Деньги, ведь, заработанные на всех поровну делили. Наш старш о й говорит деду, вали, мол, отселе в Москву, мы тебе, алкашу, такую характеристику дадим, что тебя с работы вмиг выгонят. «Мужики, – говорит дед, – давайте так сделаем. Вы работаете, а я вас сытно жареными гусаками кормить буду». «Как это?», – спрашиваем. «Увидите», – отвечает. Все ушли на ток работать, а я в ту ночь с дедом на базе остался. В ночную смену. У нас пересменка такая была: одни днём работают, другие – ночью. Темнеет. Смотрю, дед наш засуетился.

 

ИНТ. ХАТА. НОЧЬ.

 Достал из своего задрипанного рюкзака громадную деревянную рогатку с авиационной резиной. И металлическую коробку. Открыл. Мать честная! А там – отделения. И в каждом – металлические шарики из подшипников разного размера. Есть такие здоровые, увесистые! «На медведя охотиться собрался?» – спрашиваю деда. «Нет, на гусей. Пойдём со мной, увидишь». 

 

НАТ. ОЗЕРО. НОЧЬ.

Пошли мы к озеру, скорее – к болоту, за деревней. А там – гуси и утки в лунном свете плавают. Дед разделся до семейных трусов, закатал их и стал медленно, крадучись, через траву и тростник к гусям подбираться. И что вы, граждане, себе думаете? Зашёл по пояс в тину, прицелился из рогатки. Бабах! Утки с кряканьем – во все стороны, а один гусь – затих. Дед по грудки в воде – к нему. Выходит, из болота с гусем в руке, а у гуся вместо одного глаза – пустая дырка. Я, говорит, снайпер, от меня никто, говорит, живым не уйдёт, если захочу, ни волк, ни слон. А потом мы пошли с ним в лесок. Подальше от деревни. Развёл дед костёр, гуся обернул фольгой, фольгу глиной обмазал. И зажарил гуся. Утром приходят ребята с тока, а их ждёт жареный гусь в собственном соку. Тунеядство деду мы простили. Стали каждый день гусей жареных есть. Но вдруг в деревне переполох: кто– то гусей у местных ворует. Естественно, нас, городских, подозревают. Кого же ещё! Пришлось это дело прекратить. Но покушали мы тогда гусятинки от души! Вот такой нам снайпер попался.

– А я никак в себя не приду от нашего знакомства с бригадиром, – говорит Пётр.

– Да, интересно получилось, – сказал Олег.

– А что там произошло-то? – спросил Серёга, который опоздал на четыре дня и только вчера приехал в колхоз своим ходом. После заезда на автобусе всей нашей группы.

– Пришли к нам сюда бригадир с женой. Рассказать, что и как, где работать будем, как питаться. Оба такие здоровые, мордастые, румяные. Он – в военной выцветшей хлопчатобумажной форме. В сапогах кирзовых. Кудлатый, как Гришка Распутин. Познакомились. «Если кто задираться из местных к вам станет, то мне скажите, я сразу обидчику вот этим дам в лоб, без всяких разговоров, – говорит бригадир и показывает свой огромный кулак. – Я быка могу убить одним ударом. Я недавно сюда с жинкой приехал. Из армии ушёл. Так у меня здесь сразу дисциплина железная стала! А ещё – мы с женой кровь сырую пьём. И вам советуем. Как забьём кого, так кровь и пьём. И едим слегка поджаренную кровь и печень. Поэтому и силища прёт. Также я могу по руке о жизни рассказать. Любому из вас. О прошлой и будущей. Хотите узнать свою судьбу?» Мы ему, конечно, не поверили. Никто не решался узнать свою судьбу. Вдруг решительно встал Серега Мкртчян. Я, говорит, согласен. Решил храбрость показать свою перед молодой женой, на которой недавно женился. Они вон оба сидят рядком. Молодожёны. Так, Володь, было, не вру?

– Так, – подтвердил кивком головы Мкртчян, а его жена вдруг прижалась к мужу.

– Бригадир предложил пойти с ним за ширмочку из простыней: «Что хочешь узнать своё прошлое или будущее?» «Сначала то, что было», – помялся, съёжился и робко, но с улыбочкой ответил Серега. Они скрылись за ширмой на дамской половине комнаты. Мы затихли в ожидании. Через пятнадцать минут появляется Серега, за ним – бригадир. Только Мкртчян бледный весь, а бригадир – румяный, весёлый. «Ну, что он сказал? Угадал что-то?» – спрашиваем мы нашего приятеля. «Он всё рассказал обо мне. Всё, как у меня было. Каждую мелочь из моей биографии. Даже и сейчас страшно», – говорит Мкртчян. Руки трясутся, губы дрожат. – «А будущее тебе предсказал?» – «Что вы! Нет! Я отказался! Страшно! Он же всё расскажет! Зачем тогда жить-то и знать, что будет. Зачем?» Вот такое впечатление произвёл на нас колхозный бригадир. Какие люди встречаются, однако, в народе, в глубинке.

 

ИНТ. ХАТА. НОЧЬ.

Женька разлил оставшуюся водку по стаканам:

– Ладно, давайте ещё по одной. Поехали! За всё хорошее!

Ребята выпили. Все по глоточку, а я – опять полстакана. Девчонки пошли на свою половину укладываться спать. Ребятам с укоризной говорят:

– Молока мы, конечно, сегодня от вас, таких хорошеньких, не дождёмся.

Татьяна смотрит на меня и тоже меня стыдит:

– Ну чего ты, Влади, так набираешься-то?

– Так с горя. Девушка меня не любит. Или любит. Играет. Не пойму. То да, то нет.

– Дурачок.

Тут из-за занавески, где была девчачья половина комнаты, выходит женщина, да как гаркнет:

– Сколько можно пить, ироды?! Ну, сходил бы кто на ферму за молоком! Дядя Вася, что ли, пойдёт?

Ребята пробуют встать на ноги, но не получается. Шатаются:

– Мы не можем. Ноги не идут в такой дождь и слякоть! Кто хочет молока, тот пущай и едет.

– Вот так вы, эгоисты, поступаете! Как свиньи нажрались, а мы из-за вас без молока остались! Вам бы только набраться!

Ребята, пристыженные, тихонечко разбредаются по своим койкам, раздеваются и – под одеяло.

Двое всё же пошли за молоком – я и ещё один парень. Татьяна с нами увязалась.

 

НАТ. ДОРОГА. НОЧЬ.

Идти в темноте по размытой дороге – сплошной кошмар. И не близко. Ноги скользят в грязи. Мой однокурсник вскоре начал спотыкаться, а потом и вовсе в лужу свалился. Промок. Сидит в луже и ноет:

– Я не хочу. Я домой пошёл. Ну его к лешему, это молоко. Завтра сходим. Я весь в грязи и промок до самых трусов. Пошли домой!

– Хватит ныть! Вали отсюда! Без тебя обойдёмся! - оборвал его я.

– Извиня-айте! Я уж в дру-го-го-гой раз схожу-у, - проканючил, корявя слова, парень и, спотыкаясь, поплёлся назад.

 

Мы с Татьяной дошли-таки до фермы. Народу ни души. На ферме было безлюдно и сухо. Тихо урчали какие-то насосы. Умиротворяюще и душевно пахло навозом, кормом, парным молоком и доярками. Татьяна и я налили из бидона через марлю полное до краёв ведро молока. Выпили сами по литровой банке холодненького. Вытерли молоко на губах и пошли обратно. Я ведро с молоком до краев донёс до дома. По грязи, в проливной дождь. Как эквилибрист в цирке! Ни капли не расплескал к Татьяниному восхищению.

Вошли в хату, включили свет:

– Подъём! Молоко приехало!

 

ИНТ. ХАТА. НОЧЬ.

Все в доме вскочили, в чём были, налетели на ведро толпой. Разливают по кружкам молоко, отнимают друг у друга опорожнённые уже кружки и снова наполняют их молоком. Уплетают за обе щеки белый хлеб, запивая его молоком. А потом снова все к койкам своим потянулись. Кто-то буркнул:

– Спасибо, ребята!

– На здоровье! – ответила Татьяна.

Оставив дверь в комнату слегка приоткрытой для света, я вышел в сени, взял ковшик – хлебнуть воды колодезной и вдруг видит, как следом за ним бочком из дверного проёма выскальзывает Татьяна.

Только я один глоток сделал, как дверь закрылась и их окутала темнота. Лишь сквозь небольшое окошечко наверху проникал свет от лампочки при входе. В полумраке я почувствовал, как ко мне приникла разгорячённым телом Татьяна. На плечи мне легли её нежные тёплые руки. Она обхватила меня за шею. Вся трепещет, властно привлекает его к себе. Нечётко выговаривая слова, прерывистым страстным голосом шепчет:

– Ну же, алкашенция моя, иди ко мне, глупый. Иди сюда.

Она нашла мою руку и стала протискивать её сквозь свою расстёгнутую кофточку. Положила мою руку себе на грудь, прижала своей рукой и стала быстро целовать меня в губы, в нос, глаза, шею. Я, теряя равновесие, попятился в угол и упёрся в косяк. Но и тут Таня меня достала. Её ненасытные руки шарили по его телу, проникли под рубашку. Я обмяк и не мог сказать ни слова, потонув в её призывных ласках, объятиях и нескромных прикосновениях. Таня становилась всё требовательнее и настойчивее. Я просто не знал, что мне делать, лишь слегка упирался руками в её крутые бёдра, пытаясь отстраниться от девушки и вздохнуть. Её истома передалась имне. Её дрожь пронизала и меня.

Таня потянула меня за руку к выходу:

– Володенька, родной мой, пошли. Я видела… Там рядом есть сарайчик, там сухо… сено… Идём! Скорее же!

И упорно потащила меня за собой.

– Таня, я не могу. Я не в форме.

– В форме, дорогой, в форме. Ты всё можешь! Ты сильный!

Я упирается, ухватившись рукой за какую-то скобу:

– Не сегодня. Давай завтра. Завтра обязательно.

– Нет, сегодня! Сейчас! Прошу тебя. Ну идём же, милый!

– Прости, я не могу. Я пьяный… У меня есть девушка. Инна.

– Никакой ты не пьяный. Ты всё можешь! Какая ещё девушка? Какая еще Инна? Она же тебя не любит! Я знаю. Чувствую всем нутром своим женским. Ты же сам что-то говорил.

– Зато я её люблю!

Таня упорно тянет меня за собой на улицу. Я вырываюсь, выскальзываю из её цепких рук и, шатаясь, добираюсь до двери в комнату. Не раздеваясь, плюхаюсь на кровать. Услышал только, как кто-то прикрыл входную дверь и защёлкнул щеколду.

 Я лёг в свою койку. Когда все заснули, потихоньку поднялся и стал собирать наощупь свои вещи в рюкзак. Затем на цыпочках, крадучись, подался к двери в сени.

– Ты куда? – из темноты комнаты раздался Татьянин голос.

– К той, что меня не любит. Или…

 

НАТ. ОКОЛИЦА У ХАТЫ. УТРО.

Уже светало. Я был метрах в десяти от деревенского дома, как что-то заставило его оглянуться. На крыльце дома, на сыром, пронизывающем, порывистом осеннем ветру в лёгком халатике стояла Татьяна. Она была бледна и печальна. Перед поворотом за домами к дороге я снова оглянулся. Таня всё ещё стояла, запахнув халатик, и молча смотрела мне вслед.

 

-Печальная, но в тоже время и трогательная история, - грустно вздохнул Юрасик и накатил полфужера коньяка с расстройства.

- Не грустите Вы, ребята. Было и продолжение повеселее, - Продолжил свой рассказ Вовчик.

 

ПОЖАР