Против Евстафия, о почестях (orat. LIV)

 

… 1. После того как я не без успеха, по моему по крайней мере убеждению, побеседовал об этом, давайте, разъясню, каков он был ко мне и в прочих делах, и приведу этих почтеннейших адвокатов, которые дружественно расположены ко мне, к убеждению, что скорее я был лишен внимания, чем сам так поступал.

2. Вернусь немного назад. Не говорю о всем времени с начала, но о том, когда он взял на себя попечение о царском доходе. В это время ночи он трудился над этим делом, а день делил между тем же и моим обществом. Иногда же и больше посвящал времени этому последнему, сочиняя и составляя речи, избирая меня своим судьей, встречая одобрение с моей стороны. Я, действительно, хвалил его, дабы он лучше уходил от меня довольный, чем в огорчении, я думал, что, благодаря такому приему, он достигнет большего успеха. 3. А он за это целовал мои колени и выразил пожелание увидать сына своего в числе моих учеников, говорил, что, если получит эту должность, которую теперь занимает, а была на то некоторая надежда благодаря взяткам, какие он дал лицам, умеющим брать, — так вот он говорил о чрезвычайных почестях, какие окажет мне, о том, что все прежние явит он малыми, покажет прежних правителей неумелыми в оказании почета софисту. Но что же сделал он, вступив в должность? В Финикии, в разговорах с Олимпием, каждый день с уст его не сходили слова: «Увижу ли наконец того мужа? Когда то обращусь к нему с речью, услышу его голос? Мало придется ему бывать дома, большую часть времени будет проводить он в моем обществе, чего я добьюсь не уговором, так хоть принуждением». Ни о чем он столько не говорил, сколько обо мне. Об этом сообщал по возвращении своем Олимпий, это заставляло даже многих посещать меня, чтобы в случае, если, впоследствии, понадобится им в чем-нибудь содействие правителя, получить то через меня, имея возможность напомнить о своих отношениях ко мне. 5. В то время как ожидали, что я получу от него приглашение, так как скороходы встречались друг с другом, одни приходили, другие возвращались и передавали одни другим устные поручения, надежды были таковы, но ни одним скороходом зван я сегодня не был, ни в начале дня, ни в середине, ни поздно вече-ром, ни в пору зажигания огня. 6. Не потратили мы ни той, ни другой части на беседы, серьезные ли, шутливые ли. Но эти беседы ежедневно с тем, с другим. Если даже не раз посетят его во время его занятий делами, последние тотчас отбрасываются и валяются на земле, а посетители удручают слух его неправыми речами, против одних, людей безукоризненных, настраивая его, а к людям подлежащим суду внушая ему благосклонность.

7. А самое главное, в чем можно в особенности усмотреть обиду: Есть у меня сын, совестливый человек, не потерявший этого качества и в своей профессии адвоката, однако не лишенный способности говорить, хотя с меньшим успехом, чем люди, не знающие с шла. Этот человек его и знал, и хвалил, и обещал дать ему видное назначение, если получит этот трон. Я полагал, что, раз он его получил, он подкрепит обещания делом, тотчас вызовешь и предоставить право доступа, прикажет начальнику отряда принимать его и заявить всем риторам, что желал бы каждому содействовать, в чем только может, и чтобы просьбы о том стали для них предметом соревнования. Но ничего подобного, ни больше ни меньше, с его стороны не последовало. Между тем следовало бы, когда он писал ко мне, где-нибудь поминать этого человека в письме, или, если не это, после него приказать приветствовать его и, если он не явился на встречу, вытребовать его, и если он не явился на суде, опять таки вытребовать его. Разве потребовало бы столько хлопот сказать: «Где такой то?» Но даже и мне самому после того он не сказал ничего подобного. 9. А я желал бы, чтобы при всех сын мой был приглашен и, явившись, по вторичному приглашению, от него последовавшему, был в ближайшем его кругу, завтракал с ним, обедал. Это не вызывало бы необходимости угощать всех адвокатов, так как причиной того являлась не профессия его, а обещание того, кто сказал, что почтить меня, как никто другой, так что никому не следует удивляться, если, не пожелав ни от кого другого иметь эту почесть, теперь я желал её.

10. «Однако, говорит он, я через посланного спрашивал, что мешает ему отправлять обязанности адвоката». Не сам ты, однако, послал. С чего бы это? Ты даже не хранил в памяти его имени и не твое не было твоим. Как же же было твоим то, о чем ты даже не подумал? Это, очевидно, вот откуда: Уже спустя много дней, после многих процессов и дел ты не запрашивал об этом его, когда он не являлся, оставив заботу о справках. Но кто то, кому совестно пред учителем за твой промах, сказал, что нужно послать и осведомиться об этом и что он не отстанет от тебя, пока ты этого не сделаешь. Итак ты послал неохотно, а это признак вынужденности.

11. Что это так, ты в том сам против себя свидетель. Дело в том, что ты не мог бы заявить о втором вопросе о том же, через посредство нового лица, после того как он не послушался, сославшись в качестве отговорки на нездоровье, а гораздо больше вследствие уныния.

12. «Однако, говорит он, и письмом я звал, маня его, как помахивают веткой перед овцой, золотом, что зарабатывается от процессов, и вместе спрашивал, не были ли причиною его пренебрежения к вознаграждению из этого источника, большие суммы, перепавшие из какого-либо другого». И здесь у меня тот же довод, изобличающий с равною силою. Ведь и это письмо было письмом не того, кто послал, а того, кто уговорил послать. 13. Кто же это был? Ритор Гераклий [1], женатый на его родственнице и видевший, как мною пренебрегают и как пренебрежение это грозит его виновнику худою славою. Итак, поговорив с кем то из приближенных и сообщив о том, как многие осуждают его действия и как у него нет оправдания перед обвинителями, он выжал из себя эти незначительный слова. 14. И то, что следовало затем, снова делает для меня достоверным заявление, что действительно написал его Гераклий. Именно, когда Кимон не повиновался, так как имел возможность узнать, как это произошло, Евстафий не проявил ни печали, ни гнева, не заявлял, что не потерпит отговорки вымышленной болезнью. Надо было позвать врачей и послать к нему и разузнать, по собственному ли желанию или поневоле отказался он от процессов. Я полагаю, надлежало ему и накричать, и пригрозить, дойти чуть не до ударов. Пригрозив всеми способами, он проявил бы дружбу свою и убоявшийся даже радовался бы этому самому, усматривая в том, как его припугнули, благоволение своего судьи. Но, полагаю, приглашая его, он желал, чтобы зов оказался тщетным и посланные вернулись без успеха, дабы приглашением своим соблюсти видимость человека добросовестного, а благодаря упомянутому результату, остаться в выгоде, не видя того, кого и не желал видеть. 15. Кроме того, когда подведомственный чиновник, говоря о податях, заявил, что за Кимоном есть кое-какие недоимки, при чем он сказал неправду: подать была внесена, когда он упомянул его имя, и представлялся столь побудительный повод спросить: «Где же он? почему не защищает тяжущихся?» не удостоив его ни одного слова, он перешел к другому лицу. Так отменно заботился он о том, чем бы мне угодить.

{1 См. orat. XXYIII (с. Icar. II) $ 9, § 12, vol. III pg. 51, 52, у нас, стр. 118, стр. 119.}

16. Да что удивляться, если я встретил такое отношение по поводу податей? Вчера, говоря, что благодарен мне за сына, преуспевшего в немного дней, он не пожелал отплатить мне, не захотел в своем сыне и из того, что мною сделано для его сына, усмотреть, как мало сам он сделал для моего, признавая справедливым, чтобы мои силы служили на пользу его интересам, а его не были в выгоде моих. 17. Вот в какой мере приближается в справедливости судья наш. Он не мог бы сказать даже следующего: «Ты получил, почтенный, вознаграждение за труды по обучению, так как сын вложил статиры тебе в руку, а педагог сложил серебро к твоим ногам». {2] А между тем мы знаем, множество учителей получили вознаграждение за сыновей от многих правителей, при чем они давали деньги с удовольствием, не раз в храмах, как то подобает, вознесши молитвы о том, чтобы настала та пора, когда понадобится этот расход. А. он. вместо того, чтобы принудить взять и того, кто избегал платы..., желая и и в этом почерпнуть выгоду из своей власти.

{2 О бескорыстии Либания в этом вопросе о гонораре см. Walden. pg. 187.

О трудности получения гонорара см. orat. XXXI (pro rhetor.) § 19, 29 eq., vol. ΙII pg. 139, у нас стр. 223 сл. 227, срв. еще orat. XLIII (de pactis) SS 6 sqq., vol. Ill p. 340—341, orat. LXII S 19, vol. IT, pg. 355.}

18. Но если и не золото и серебро, не послал ли он чего либо из плодов, собираемых в тирской земле, и не обязал ли меня этим? Нет, ни кружки, ни вина, ни масла. Итак пускай не прибегает к отговорке, что не обязан мне, так как платил вознаграждение.

19. Но вся эта ненависть застарелая, скрывавшаяся прочее время, в пору власти выступившая наружу, иначе почему он не попенял мне, когда я не явился в нему спустя столько дней, сколько не пропускал для посещения прочих, и не сказал: «Ты обижаешь меня, не навещая меня, но поступая как с теми, которые в отношениях своих в тебе нимало на меня не похожи». Ничего подобного он не сказал, а с удовольствием, если бы было возможно, сказал: «Лучше тебе, старик, оставаться дома, чем предпринимать такие посещения». 20. Он показал это тем, что без слов заявил о своем намерении обидеть. Именно он преподнес статиры в подарок поэту, оскорбившему в своих стихах состав моих учеников, после тирана [3] поступая одинаково с ним, и сверх того, о тех стихах, которые, как он знал, пользуются наиболее худою славою, заявляя, что в них он превзошел самого себя, при этом глядя на меня одного среди такой массы сидящих гостей, вызывая меня на спор, в уверенности, что немедленно побьешь меня. 21. Затем тот самый, который сказал перед тем, что преисполнен желания сообщить мне нечто о многих делах и послушать меня наедине, после того как я встал с намерением уйти, чуть не стал выталкивать меня своей позою, взором и словами, какие слышались в нем, считая долгим минутное промедление мое для того, чтобы оправить должным образом плащ. И вот тот, кто в Финикии заявлял, что рад увидать наш город не для того, чтобы насладиться не прочим чем, а моим обществом, с удовольствием видел, как я уходил, а те, кто помогает ему, в чем их содействия он желает, остаются сидеть.

{3 Максима, срв. orat. XXXII (de Thrasydaeo) 27, vol. III pg. 161, 1—2, ep. 765. Стр. 179, 2.}

22. Те же чувства обнаруживаешь и следующее. Некто сказал, что Юлиан,—он был из числа тех, что взяли на себя тяжкую повинность устройства состязания на колесницах, продал единственное свое поместье и погрузил в непрерывный плач престарелого отца, прожившего свыше ста лет,—этого то Юлиана [4], когда кто-то сказал, что он везет к Лукиану [5] решение судьи, он заключил в тюрьму, не призвав к себе, не расследовав вины его, не дождавшись доказательств её, не дав возможности оправдаться, но признав достаточным, что кто то из его недругов заявил, будто он действует неправо. Затем, засадив его, он оставил его в заключении и ни значительная часть дня, проведенная в тюрьме, ни наступление, ни окончание ночи, ни прибавка второго дня не положили конца бедствию, при том не смотря на то, что близкий ему человек и стоявшей вне подозрения писал одно длинное письмо за другим, советуя прекратить, чего и начинать не следовало. 23. По-видимому, насилие причинялось одному лицу, на самом же деле страдали законы. Ведь они требуют, чтобы за обвинениями следовало следствие, за обличением наказание, в случае, если истец восторжествует над ответчиком. В данном же случае успеха на стороне первого не было. Как могло то быть, когда и речей не было? Как же мог говорить отсутствующий? Итак, присутствуя, он потерпел бы обиду приказом молчать, а отсутствуя, он был бы уличен.

{4 См. orat. XLVIII (ad senatum Antioch.), v. fin, vol. III pg. 448, 16, «м. у нас, стр. 245.}

{5 См. orat. LYI (с. Luciannm).}

24. рассмотрим и меру наказания. Наказание заключалось в тюремном заключении и приходилось, лежа среди страшнейших злодеев, гибнуть от духоты, от них исходившей, и от трения веревок, плакать самому и слышать от близких о рыданиях жены [6]. Недостаточно, видно, было бы окрика, или угрозы, или распоряжения: «Пусть не входить в сенат, когда происходить заседание сената». Я знаю, что и денежный штраф считается у людей рассудительных менее тягостным, чем тюремное заключение. 25. «Но как бы то ни было, следовало его заключить в тюрьму». Прекрасно; но на один, на два часа, если угодно на срок вдвое больший, что в прежние времена, если приходилось подвергнуться тому кому-либо из сенаторов, считалось и то долгим сроком, большею же частью раньше заключения в тюрьму следовало освобождение, так как подоспевали люди, ограждавшие от вступления в тюрьму.

{6 См. orat. XLY (de vinctis) и у нас примечание на стр. 98.}

26. Но это бывало вслед за преступлениями, здесь же можно ли найти что-либо подобное? Ничего. Если этот чело-век являлся докладчиком Лукиану в особенности о том, что говорилось и делалось в суде, он доносил не о чем либо секретном или таком, о чем следовало молчать, но о том, о чем можно было всем знать, так как секретари объявляли об этом в галерее. 27. И так поступал он и нарушал законы не потому, что ненавидел его, как человека недобросовестного, или неумелого в судебном деле, или дурно к нему относившаяся, но как мне искренне преданная и в услужливости мне опережавшая рабов. 28. За нее, если бы он был и не совсем безупречен, он заслуживал бы мягкая обращения со стороны этого человека. Ведь он знал, что тот близок ко мне и удостоен мною попечения. Евстафий был к тому же в числе людей, оказавших ему некоторое благодеяние, так что он не мог бы отговориться незнанием близости, существовавшей между ним и мною. Он сам раньше, чем оскорблять. меня, выставлял причиною своей помощи ему его угождение мне, говоря об этом не другому кому-либо, а мне самому

29. Также и относительно Каллимаха, который проживал в звании члена нашего сената, но который обеспокоен был вызовом в высший сенат [7] и просил не подвергать его этому [8], т.к., по его словам, и закон того не требовал, будучи властен письмом прекратить неправое требование, он не пожелал, потому, что того весьма желал я. Каллимах этот принадлежишь к кружку близких мне людей, и, помимо способности в области красноречия, пользуется доброй славою и по своему характеру. Так, избегая того, чем мог бы меня порадовать, он делал то, чем, он знал, можно быта меня огорчить.

{7 οεμνοτέρα βουλή, е., столичный, см. примечание у нас, стр. 116, 1.}

{8 Срв. аналогичный перемещения в письмах Либания фр. 802, еик S40. 842. S44 (срв. речь за Фаласая), 878 сл. 920. 943 (о сыне Либания Кимоне) и др.}

30. Да какая надобность тратить время на эти примеры? Постигла меня болезнь в сочленениях и мне была пущена кровь [9], сна не было ни на минуту, беда не меньшая, чем болезнь. Ему это было не безызвестно. Как же могло быть иначе, когда у меня был в обучении красноречию его сын и вполне неизбежно тому говорить отцу о том, что ежедневно происходило? Итак тот мог сообщить, о причине, почему не получил никаких уроков, а он мог слышать это. 31. Как же повел он себя, узнав новость? Испустил ли он вопль соболезнования и послал ли он курьера узнать, в каком я положении? Но он не послал и никого из прочих слуг, никого и из тех, что носят за мальчиком книги. Так отстранял он педагога. Но болезнь предоставила возможность вернуться к занятиям на восьмой день, а он не стал нимало внимательнее, но не послал даже человека сказать хоть то, что рад возвращению моему к преподаванию.

{9 См. orat, 1 (автобиография) § 139. О подагре своей Либаний говорит в письме к Акакию. ер 1380.}

32. Рассмотрим дело еще с другой точки зрения. Какая же это? Моя правая рука была постигнута тем же недугом больше, чем раньше, так что врачи, отказавшись от попытки помочь мне, глядя друг на друга, приходили в уныние. А он знал, до какой степени дошла бедственность моего положения, как раньше, но не послал никого. А когда его знакомые винили его и говорили, что он нехорошо поступаете, проявляя в таких обстоятельствах такое отношение, под их давлением и по их настоянию, он исполнил то, чего не желал. Он посылает сына, чтобы он сказал лучше все, чем то, что подходило к данным обстоятельствами После не приходил ни сын, ни кто-либо из скороходов. 33. А между тем ко многим из прочих людей многие из них спешили ежедневно на быстрых ногах своих, с тем, чтобы и пригласить их, и попенять им, что они не явились, и это не роняло престижа его власти, если же бы ко мне кого послали, оп был бы, знать, тотчас низвергнуть на землю и попран, и не остался бы на своем посту.

34. Он говорит, однако: «Сам пожелав придти к тебе, я встретил препятствие с твоей стороны». Но он не пожелал, а только сказал о том. И что он не желал, тому свидетельством служат упущения его в знаках внимания ко мне, гораздо более мелких. Тот кто не счел меня достойным даже этих, как мог считать достойным столь важных? Так не раз направляясь в ипподром на состязания колесниц, проходя мимо моих дверей и глядя в эту минуту на крышу над столбами, зная, что я лежу и стенаю, лишенный возможности и пищу принимать, и заниматься своим излюбленным словесным искусством, он не потребовал справки, подобающей другу относительно друга, не выразил пожелания получить более благоприятные сведения. А между тем пять шагов [10], и он был бы у меня. Но он не желал, чтобы город знал это, и не послал ничего и никого из почетных лиц, даже никого из биченосцев. 35. Итак через три дня он посылает записку на слоновой дощечке [11] с просьбою позволить ему явиться ко мне, зная, что я не позволю, но желая соблюсти видимость, будто он хотел этого. А я отлично знал его действительный образ мыслей и, оставаясь верным своим правилам [12], не позволял. 36. Я был уверен в том, по крайней мере, что, если бы я и пригласил его, он не явился бы. Ведь если бы он действительно желал того, какая надобность была писать так? К чему о том, что было в его распоряжении, стараться от меня разузнать, надлежит ли ему это сделать? Разве можно было опасаться, что сила его воинов не сладит с привратником. Муселий знал, какого я мнения о подобных посещениях и как тягостны мне такие знаки почета. Но все же, без всякого предупреждения, он явился, вместо слов обратившись прямо к деду. Он хотел придти, не заявлял только о своем желании. 37. Но, полагаю, все это была шутка и повод в смеху для тех, кто проводят с ним большую часть ночи в остротах и непозволительных забавах. от каких кое-кому приходится и жестоко пострадать. Можно убедиться в том, что это так, и из следующая: Он возвращался с какой то декламации, где слушал поэму, и узнав потом, что проходил мимо меня, где-то вблизи по случаю холода гревшегося на солнце, говорил, что обижен теми, кто не сообщил ему о том, тогда же: он бы тогда сошел с колесницы там, где мне пришлось сидеть, и не преминул бы оказать этот знак уважения мне, И вот сделавший такое заявление, после, возвращаясь с декламации ритора, не искал того, не увидать кого он счел для себя обидой.

{10 См. к устройству дома Либания в Антиохии ер. 585 b.}

{11 των έλεφαντίνων срв. δίθνρον γραμματεϊον «диптих» ер. 941.}

{12 μένων ίν τοις εμαντον κανόοιν.}

38. Но все же он утверждаешь, что я не люблю его, хотя он меня любить. Уж подлинно указывает на любовь его поступок с беднягой Домнином [13], что был избить, засажен в тюрьму, лишен помощи, какую давали ему законы, в том числе защитника. Ему и возраст его еще не дозволял судиться, а все же он был и осужден, и арестован, и подвергнуть взысканию, и тщетно взывал он к законам. И вот, когда люди, жалевшие юношу, упрашивали его положить гнев на милость, он обещание дает, а на самом деле остается прежним. Со стороны обманутых новые обещания, но и так они не остановили его гнева. Причина же тому: он знает, что я желал бы спасти сироту, сына друзей моих и рачительного ученика.

{13 См. ниже, § 48.}

39. Так, далее, Ромулу, — это мой сверстник, из состоятельная человека из когда то богатого дома сделавшийся бедняком, — я по обычаю пришел на помощь ходатайством перед правителем, чтобы он не отставал в благодеянии ему от прежних. А он, вняв моему уговору в дав мне эту похвальную милость, после изменил свое отношение и становится одним из противников Ромула [14] и, когда тот требовал суда по предмету его обвинения против него, приказал слугам толкать его и валить на пол. Но те оказались более милосердными, и одно сделали, вытолкали, другого унижения не прибавили. 40. Но, не смотря на то, он желает, чтобы утвердилось мнение, будто он почестями мне превзошел все те, какие оказываемы были мне раньше. Но того не дозволяет Ромул, которого снова заставляют отправлять на кораблях хлеб [15], в то время как его нельзя было в тому принуждать, в виду гнетущей его бедности. Однако он выслушал определенное заявление, что необходимость этого дела все равно заставить отправить хлеб, а меня, к величайшему моему бесчестию, пошлет в Италию по доносу в том, что я пускаю в ход против дома императора гадание [16], желая знать то, чего знать не следовало бы. Он прибавлял к этому, что, если бы я и спасся, путешествие это для меня страшнее смерти. 41. Итак я просил его следовать прежним примерам, которые освобождали Ромула вследствие крайней его бедности. С трудом уступив мне в том и принудительно остановив взыскание, и прекратив настойчивое требование, он тотчас же, на следующий день снова обязал его к тому же, как будто ночь была ему в том советчицей. И второе требование было гораздо суровее первого. Там приходилось слышать угрозы слуг, здесь стоять пред судом, подвергаться окрикам судьи, при чем затылку доставалось от рук сыщиков.

{14 Срв. § 62. 0 Ромуле см. также, ерр. 807. 808. 809, по Seeck'y (S, 452.) 388-го года, где говорится о бедности и о справедливых претензиях хула, судя по 809-му письму, неудовлетворенных и после ходатайств а Либания.}

{15 О литургии οιτηγίας, хлебном транспорте, срв. еще фр. 210 об Антонине, «которого снова заставлять везти хлеб» (σιτηγεΐν), к Евфимию, может быть {Steel-, S. 136), conies largitionnm per Orientem., 360-го r. Ep. 878 о сыне Либания Арабии, который, «убоявшись кораблей, и хлеба, и моря, а также бичевания, сопряженного с званием сенатора,.... одно находит убежище — пояс и пост начальника», 390-го года (Seeck, S. 457). Ер. 1524 о Саприкии, в Галатию, консуляру Леонтию, 365-го г. (Seeck, S. 438). Срв. Waltzing, Corporations romaines II 13.}

{16 Срв. об этом процессе против Либания ер. 764 и ряд других, отмеченных Seeck'ом, S. 446. Срв. еще Seeck, S. 148. В тесной связи с переводимым местом речи стоят начальные слова ер. 764-1 о (Seeck, S. 449, летом 388-го г.): «Я знал, что ты возненавидишь того человека, много делавшего вопросов, против меня направленных, и чуть не ударами принудившего Ромула показать нечто на меня, чем он рассчитывал повредить мне».}

42. Вот другой случай, раньше этого, где опять фигурируют сыщики. Один мим, желая пригрозить продавцам овощей, чтобы они давали ему деньги по его требованию, пустил на них какое то злостное изречение. А он, последовав в этом наущению презренного мима, будто какого либо добропорядочная человека, ночью устроил на этих продавцов облаву, предоставив их погрому воинов. Когда начальник огородников, сенатор, позвал меня на помощь, я явился. Как же не должен был я явиться, когда с их стороны и преступления не было, если они и погрешили в чем-нибудь незначительном, при чем виною были обстоятельства? 43. Итак придверники надеялись, что одно мое по-явление немедленно прекратить ужас положения, а он, когда уже я был в доме, вводить сенатора при криках, потрясающих сердце. И опять десницы сыщиков на затылке. Это было нечто необычное и впервые тобою применявшееся, в случае, если кто-нибудь посторонней являлся на помощь, но вызвавшим гнев был я, чтимый тобою. Ты, в то время, как я тут же сидел, обнажал грудь, плечи, спину, живот несчастных, а одного из них, разложив, истязал бичами, что мне и во сне было невыносимым [17], так что в своем смятении я подносил руку к бьющемуся сердцу. 44. Вот чем угождал он моему зрению и слуху и, когда меня выносили, он отпустил на счет меня слова, наносившие большое бесчестие, не лучше того, какое досталось мне перед моим приходом. О том и другом я узнал впоследствии, при чем некто из моих знакомых и сообщил мне о них, и советовал не посещать его, и не просить его ни о чем.

{17 Срв. речь о заступничестве за Антиоха, orat. XXIX § 12, vol. III pg. 68—69, у нас, стр. 126. Ер. 783, начало: «Знаешь, какое чувство я испытываю перед несчастьем других, и, если увижу кого-нибудь уязвленного судьбою, жалею, и если чем могу облегчить, не колеблюсь». Срв. стр. 75, 2.}

45. То, что сокрушило Юлиана, о котором я все время заботился, как же не сокрушало и не наносило удара моему значению, показывая мое бессилие помочь? Что я желал этого, было, конечно, всем очевидно. Итак этого человека, растратившая то небольшое состояние, каким он обладал, на бега колесниц, на немаловажном посту поставленная попечителем в той административной области, где часть дел приходилось отправлять в городе, часть посещая селения, этого то человека он сам устранил, хотя ни обвинителей против него никаких не выступало, ни действия его не свидетельствовали, взамен их голоса, против него, но потому, что, давно уже жестоко страдая от него, он не смолчал. И он не сообразил, что мне не легко будет снести подобное отношение, не подумал о том, как я не раз заявлял ему, что желал бы этому человеку благополучия.

46. Итав в этом деле оказан ли был мне почет? Или и в деле сына Виза? Его некто оскорбил в чаду гнева, а отрезвев, сам пенял на себя и, пользуясь правом, предоставленным законом хотя бы после множества разобранных судом данных [18], ходатайствовал о превращены обвинения и о том, чтобы никто не принуждал в судебному преследованию. Но он ответил: «Нет, вдвойне преследовать, если ты и не хочешь», желая заполучить в свои руки юношу. Тогда чего только я не высказал? Упустил ли я из виду что-либо из доводов в пользу ходатайства, не потому, чтобы спасал преступника, но чтобы он неправо не подвергся какой-либо беде? Но тот оставался противником закона и своему желанию отдавал предпочтение пред его гуманностью.

{18 τα κεκριμένα срв. § 50.}

47. Хороша эта честь, а кроме неё, и следующая. Я просил его освободить от транспортирования хлеба корабль философа, богам подобного, с богами имеющего общение [19] и дать ему ради меня такую льготу, при чем он сам ни мало не просил меня о том, клянусь богами, ходатайствовать об этой милости. Это было им сделано вследствие обилия судов по отношению ко многим, которые вовсе не отличались от меня какими-либо преимуществами. Но этот корабль, уверял он, нес с собою спасение и императору, и воинам, и городам, что выше всех прочих [20]. И опасность грозила ему не снести головы. Не следовало, видно, мне просить о послаблении, но выступить другому, из тех, кто лестью своею держал его в рабстве.

{19 Фалассия, срв. ниже $ 66. Фидософом он назван и orat. XL (К Евмолпию) § 22, vol. III pg. 289, 11. Срв. речь за Фалассия, у нас, стрр. 180 следд.}

{20 Т.е., Константинополю и Риму, срв. orat. XV (Посольская к Юлиану § 59, vol. II pg. 143, 3.}

48. Ведь и для софиста Домнива, такое ходатайство должно бы было ввести в силу присужденную ему согражданами халкидянами почесть. В действительности то, что было бы справедливо, прилично и обосновано при хлопотах о том другого лица, то являлось несправедливым, постыдным, не имеющим основания, раз оно должно было доставить удовольствие мне.

49. А что догадка моя не лишена основания, в том всякий может убедиться из следующего. Однажды какие то заключенные, устроив при помощи надетых на них цепей пролом в стене тюрьмы, под защитою ночного мрака занялись разбоем. Они нападали на путников, а правитель привлек к ответу тех, кому вверена была охрана двери. Они доказывали, что они не виноваты, так что наказанию не подлежать. Другой правитель — другое следствие, и было признано, что стражи не были соучастниками в деле, на которое отважились преступники.

50. Явился этот, третий, и приступил к расследованному делу, поступая так без всякого к тому полномочия, как и второй. Те, на личность коих он посягал, считая, что я нечто значу у него, явившись ко мне, умоляли меня, а я немедленно его. А он расписывает в преувеличенном виде и подрыв стены, и злодеяния этих людей и как они пишут дерзкие письма и как побег этих негодяев устроен был сторожами. Итак, когда обнаружилось мое бессилие, они прибегают к другому лицу. Тому много слов не понадобилось, и страх был рассеян, и разбойники освободились, оказывается, без всякого ведома сторожей.

51. Но он все же заявляет, что возвысил мое влияние. Где? Когда? Когда декуриона Монима, моего ученика, отца ученика, изводил ударами свинцовых пуль? [21] Вот чем, значить, ты придал мне значения и поставил меня в завидное положение. тем, что прибегал, к моему огорчению, к бичеванию. По твоему, не надлежало в этом соблюдать неприкосновенность личности декурионов. [22] А я, при виде такого наказания, уходил пристыженный, считая, что сам получил удары, если и Монима враги уносили в баню [23]. Тем, кого лечат от такого истязания, не нужен ходатай.

{21 Об этих μολνβδιναι σφαΐοαι, прикреплявшихся к концам плеток для того, чтобы истязание было чувствительнее, см. orat. XIV (за Аристофана.) § 15, vol. II р. 93, 13, orat. ХХѴШ (Против Икария. II) § 24, vol. III p. 57, 19, у нас стр. 122, 2.}

{22 Срв. к этому Против Икария. II-ая, § 23, у нас, стр. 122.}

{23 Срв. в описании истязания Антиоха orat. XXIX §11, у нас, стр. 126, orat. LVII (Против Севера) § 16, у нас, стр. 250.}

52. «Клянусь Зевсом, но за поступок с Монимом он находит себе извинение в своем отношении к софисту Евсевию, не менее меня достойному звания софиста». Но если бы отношение его к последнему и было безупречно, он тем проявлял бы свое издевательство, что вызвал перемену в решении префекта [24], оконченное дело снова возвращал к началу и призывал к борьбе за то, что никакого спора не возбуждало. Следовало, между тем, прибегнуть в чтению важнейших документов, затем, меня запросить о дарованиях Евсевия, наконец, тех других лиц, признают ли они, что писали о. нем четыре постановления. 53. Какая же надобность была внушать им то, чем им предстояло отодвинуть назад окончание дела? К чему подвергать осмеянию и меня, и его? Или он того самого и добивался, чтобы предать нас осмеянию? Это ли сочтет кто-либо за почет? Что же и то сочтет честью, что меня с поношением выпроваживают из суда? 54. Он хотел, действительно, чтобы я ушел, так как ему было бы неприятно видеть меня, но, избегая прямого заявления, что мой уход угодит ему, выставив предлогом путешествие и то, что сейчас же примется за дело, меня поторопил позвать людей, которые меня понесут, и я очутился за воротами, желая почтить его тем, чего требует в подобном случае закон, а он оставался там, стал завтракать и после попойки уснул. Я, между тем, начал уставать, а солнце уже близко к потокам Океана. Итак, утомившись и в виду утомления слуг, я стенал, пока кто то, сжалившись, не сообщил мне о его завтраке и сне. Так отправился я домой, не совсем здоровый.

{24 Здесь имеется в виду praefeotus praetorio Orientis (у Либания ύπαρχος) Татиан, упоминаемый и в тех письмах Либания, где он хлопочет об освобождении софиста Евсевия от неправильная привлечения вновь к повинностям декурионам после того как еще ходатайство антиохийского сената (см. ерр. 789. 825 τιμάται ψηφίομαοιν ahovoiv αύτφ τιμάς παρά τον βασιλέως, ер. 824: τά τη βουλή δόξαντα καΐ τά τω ΰειοτάτω βαοιλεϊ) доставило ему, как лицу, занявшему кафедру риторики, изъятие от них. См. ер. 825, где упоминается о сочувствии Татиана хлопотам Либания об Евсевии. Это было позже, когда в К. П. отправлено было посольство из трех антиохийских сенаторов, см. ХХХII-ую речь» В этой речи Либаний сообщает, как Евсевий сам принамает участие во втором посольстве к императору, организованном в виду того, что «Отечество еще не вполне избавилось от опасности, т.к. к беде, происшедшей вовремя мятежа, прибавилось незавершение того посольства, на которое давно возлагалась надежда», § 2, vol. III, pg. 150, 8—10. Оно отправлено было для принесения императору поздравления с победою над тиранном Максимом, но между прочим имело в виду снова вернуть Евсевия к обязанностям декурионата. Срв. еще к этому orat. I § 258, vol. I pg. 194. О посольстве см. ер. 797а, ер. 825: «Избрав его софистом и послом, не как члена совета, а с тем, чтобы он не потерял того звания (учителя риторики), в каком находился, при чем его красноречие служило на пользу посольству». Срв. Seeck, S. 143—144. Sievers, S. 186, Anm. 99.}

55. Но в деле Дифила, сына Даная, учителя грамоте, обучившего много юношей, — занимаясь тем же, чем занижался и отец, он превосходить отца тем, что является и хорошим поэтом, — вот в чем не почтен ли я? Но о том, что он его выселил из Палестины без.всякой его просьбы, обещав декламации в театрах и деньги от них, и что, привезши его в Киликию, он без всякой помощи с своей стороны вернул его, после того как речей он не произносил, лишь пересчитывал города [25], да уставал от ежедневных расходов, об этом говорить не стану. 56. Но когда я явился как то к нему вечером и, рассказав ему об унынии поэта и о том, как он считает себя обиженным, что не слышит ни того, ни другого распоряжения, надо ли оставаться ему или удалиться, не находя в тому оправдания, — ведь ясно было, что он был неправ, — Евстафий говорит: «Но я дам ему участие в праздненстве и он получит в Дафне слушателем водителя Муз». 57. Обидно и то, что Дифилу приходится довольствоваться пригородом вместо города, но все же он внял моему уговору стерпеть это и ожидал призыва письмом в Дафну после Селевкии. Но тот, насмеявшись над Дифилом, насмеявшись надо мною, предался другой поэме, которой прежде избегал. А Дифила не было нигде, не было и меня. Видно, он считал недопустимым, если Дифилу можно будет говорить Палестине, что у меня есть некоторое влияние, способное оказать помощь другу. Итак он удалился, заявив, что не забудет о возмездии, какому считает себе повинным Евстафия, а мне достаточно показать всем, что и тут я был оскорблен. 68. То, что за тем следовало, то не от меня узнавать, то отлично известно всякому. Бак же иначе, когда это происходило публично, возбуждая общие толки? Еще унизительнее было то, что свершилось дома, т.к. там было больше воли. О том мне приличнее молчать.

{25 Срв. к этому пословичному выражению orat. XXI § 16, vol. И pg. 457, 18 со ς τά γ ε ΰιά πάσης τήζ δδοϋ παραΰέων ήρίθμει.}

59. Но все же он заявляет и клянется, что любит меня и никому не уступить в этом даже из тех, кто представляются чрезвычайно любящими. Но если он, любя, таков, что же нужно считать за его ненависть? Я знаю, что друзья содействуют преуспеянию друзей, а не сокрушают его и стараются из малого сделать их значение большим, а не из большого малым. А этот человек не упустил ничего того, что содействовало бы последнему, и не мог, благодаря богам, успеть во всем, чего желает, но очевидно, желал больше того, что смог сделать. 60· Но все же он говорит, что любит меня больше, чем кто-либо, и душа его превзошла самую природу, и клянется в том в добавок, позволяя себе старую уловку, ложную клятву, как будто бы боги очень далеки от земли и не знают ничего из того, что на ней делается и говорится. А что это так, можно уразуметь из следующего. 61. С тех пор как пришел закон, согласно которому посторонним нельзя вступать в покои наместников, вступил в силу и заграждает доступ [26], туда ежедневно поступают письменные челобитные прочих, при чем письмо заменяет изустную просьбу, но моей никогда. Причина тому та, что тем он предложил посылать и таким образом обходить закон, а мне нет. А между тем, если бы я не внял первому его предложению о том, следовало бы ему во второй и в третий раз настаивать и простирать свое рвение до конца, не останавливаясь даже перед некоторою угрозой, какая может истекать из др