Год от сотворения мира (1481 г.). Киев

Вынеся множество лишений, преодолев трудности многомесячного пути, Василий и Беата добрались до Чернигова. Здесь им удалось сговориться с рыбаками, и в Киев они прибыли на комяге[12], причалившей к пристани на Подоле. Василию раньше здесь не приходилось бывать, но он был наслышан о столице бывшего могучего княжества, сокрушенного ханом Батыем.

Подол, нижний город, был окружен по периметру деревянной стеной с маленькими башенками, за которой были выкопаны рвы, наполненные водой. Небольшие деревянные дома, среди которых изредка встречались каменные, теснились за оборонительной стеной. Узкая улочка вывела Василия и Беату на треугольную площадь, на которой стояли клетки, яти, мясные лавки, торговые ряды, где бойко шла торговля медом, воском, солью, мясом, свежей, соленой и вяленой рыбой. Чуть далее продавались пряности, персидские ковры, ткани, а в углу рынка разместились подводы с зерном и были выставлены кони на продажу. Торг, на котором находились Василий и Беата, назывался Житным. Василий жадно впитывал новые слова: перекупки, рядовницы[13], соленики[14], лебницы[15]. Он соскучился по купеческому делу, надеялся, что грамота Марфы поможет ему сыскать милость князя Михаила Олельковича и вернуться к своему занятию. Долгая дорога истощила его кошель, и он рассчитывал на ту золотую безделушку, которая хранилась у его жены, но пока об этом не заводил с ней разговора. В дороге они узнали о расправе, которую учинил великий князь Иоанн Васильевич с зачинщиками волнений в Новгороде — более сотни именитых людей, в том числе и старосты, были обезглавлены, а Марфа Борецкая с ее малолетним внуком была бессрочно брошена в темницу. Василий понимал: быть бы ему казненным, если бы он не сбежал, и славил Господа за то, что не дал пропасть в дороге.

Неожиданно народ на рынке заволновался и потянулся по улочке, носящей название Боричев узвоз, вверх, где вдали, на горе, просматривалась громада замка. Краем уха Василий услышал, что раскрыт заговор против короля Казимира, который должен был приехать через два дня, злоумышленники схвачены и сейчас их покарают. Он не придал этому особого значения, но когда услышал имена злодеев, готовящих покушение на жизнь короля, то затрепетал. Народ громко, живо обсуждал случившееся, и вскоре Василий узнал всю историю.

Князь Федор Бельский отмечал свою свадьбу и пригласил на празднество короля Казимира. Как раз во время пира заговорщики должны были схватить его и арестовать воеводу Ходкевича — взять власть в городе, рассчитывая в дальнейшем получить покровительство московского великого князя Иоанна Васильевича. Но заговор был раскрыт, слуги Бельского арестованы, и под пыткой они дали показания против князя, но тому удалось бежать. Другие заговорщики — князья Гольшанский и Михаил Олелькович — были арестованы, заключены в темницу в киевском замке и сейчас над ними готовилась казнь.

Василий и Беата поднялись вместе с возбужденной толпой по Боричеву узвозу к замку воеводы, где их встретило оцепление из воинов гарнизона в блестящих кирасах, вооруженных алебардами. Деревянный замок с множеством башен словно завис в воздухе, а не стоял на легендарной горе Хоревице[16]. Казалось, он презрительно насмехался над толпой, гордясь своей силой, подкрепленной пушками и гаковницами, воинами в блестящих доспехах и Законом, сочиненным его обитателями. Лобное место было устроено возле самых Драбских ворот, на небольшой горе Клиновец. Деревянный помост с колесом для четвертования и плахой ожидал своих жертв, в том числе и представителя старинного княжеского рода, потомка тех, кого киевляне некогда пригласили занять княжеский стол на своей земле, но которые так и не удержали его.

Народ все прибывал, и стало невозможно тесно на узком узвозе, так что многие горожане облюбовали находившуюся напротив гору Уздыхальницу, чтобы не пропустить подробностей ожидавшегося зрелища.

Открылись ворота замка, и оттуда под охраной алебардщиков показались приговоренные к смерти князья — без кафтанов, в одних полотняных рубахах и портах. Они передвигались с трудом — видно, над ними изрядно потрудились в пыточной, добиваясь подробностей заговора. Впереди шел православный священник, размахивая дымящим кадилом и читая молитву.

Василий с трудом узнал князя Михаила Олельковича, которого встречал, когда тот прибыл в Новгород с отрядом бояр и воинов по приглашению горожан, ожидавших помощи от короля Казимира. А через время, узнав, что умер его брат, киевский князь Семен Олелькович, поспешил в Киев в надежде занять княжеский стол, по пути разграбив новгородские поселения. Но король Казимир лишил его стола, поставив править воеводу. С тех пор прошло ровно десять лет.

Присущая князю надменнность, жесткость, самоуверенность исчезли. Теперь он казался отрешенным, черты лица разгладились, а время посеребрило волосы. Он шел медленно, держа горящую свечку, прикрывая рукой огонек, чтобы его не загасил ветер, беззвучно читая про себя молитву. За осужденными ступал королевский воевода Иван Ходкевич, очень грузный мужчина, круглолицый, с аккуратно подстриженной бородой, в дорогом кафтане, высокой меховой шапке. Шел он в окружении свиты из бояр и служилых людей. Поднялся невообразимый шум: крики, свист, вопли, и Василию было непонятно: люди приветствуют обреченного князя или проклинают его? Раздался барабанный бой, и толпа немного успокоилась. Поднявшийся вместе с осужденными на помост глашатай прочитал приговор, слов которого Василий не разобрал из-за все усиливающегося шума. Князья опустились на колени и стали молиться. Вездесущие мальчишки, пробравшиеся в первые ряды зрителей, стали метать в осужденных комья грязи, а вскоре к этой забаве присоединились и веселящиеся взрослые. Град грязи и камней, обрушившихся на помост, не дал возможности палачу приступить к своим обязанностям, пока охрана не стала теснить толпу, требуя успокоиться.

Первым склонил голову на плаху князь Гольшанский, и под возбужденные крики толпы палач одним взмахом топора отделил голову от туловища. Из обрубленной шеи еще некоторое время толчками била кровь, затем помощник палача оттащил тело к краю помоста. Толпа затихла, словно таинство смерти заставило ее задуматься о бренности человеческой жизни в этом мире. Князь Михаил Олелькович склонил голову в почти полной тишине, так что Василий даже услышал неприятный чавкающий звук, когда топор вонзился в шею. На этот раз палачу пришлось нанести второй удар, чтобы окончательно отделить голову. В следующее мгновение толпа ожила, люди живо обговаривали увиденное. Беате все это показалось представлением комедиантов, игру которых теперь обсуждали недавние зрители, делая замечания, словно не понимали, что этот ужасный спектакль играется актерами всего один раз, так что переиграть его невозможно.

На помосте установили две пики, на острия которых были насажены головы казненных, а тела так и остались лежать недалеко от плахи. Палач по традиции снял с трупов все ценное, что его заинтересовало, — это была плата за его труд. Воевода Иван Ходкевич, что-то весело рассказывая своей свите, вернулся в замок.

Василий шел молча, мысленно рассуждая о том, как снова чудом избежал смертельной опасности: явись он на несколько дней раньше к князю Михаилу Олельковичу с письмом, прими от него помощь — и теперь бы томился в темнице как лазутчик князя Иоанна, а если бы принял смерть, то без такого стечения народа, в тайном подвале. А вышло так из-за того, что Прасковья, охваченная плохими предчувствиями, просила его не спешить, всячески затягивала время.

«Ай да баба! Ай да Прасковья! Выходит, я ей жизнью обязан! — подумал Василий. — Надо немедленно уничтожить грамоту Марфы, пока про нее никто не прознал! А завтра пойду к воеводе, буду плакаться на московского князя Иоанна, погубившего вольность Новгорода, просить разрешения здесь осесть».

Беата чувствовала себя обессиленной и мечтала лишь о том, чтобы удалось здесь отдохнуть несколько дней. Приют нашли в гостином дворе на Подоле.

Все последующие дни Василий был занят тем, что пытался найти возможность попасть к киевскому воеводе Ивану Ходкевичу — полновластному хозяину этих мест. После раскрытого заговора князей он пользовался особой милостью польского короля Казимира. Беата была снова предоставлена самой себе и принялась изучать город, который с каждым днем по-новому открывался перед ней.

То, что она увидела в первый день приезда, было лишь небольшой частью некогда великого и могучего города, теперь словно состоящего из трех раздельных городов: Верхнего, Печерска и Подола.

В Верхнем городе она видела руины великокняжеских дворцов и остатки каменных домов знатных бояр. Неказистые постройки новых поселян сконцентрировались вокруг двух центров — Софиевского и Михайловского Златоверхого монастырей, поражавших красотой, величием, богатством отделки, золотом своих куполов на фоне руин былого могущества и богатства. Здесь чудом уцелела каменная ротонда, внутри богато украшенная, предназначенная для торжественных встреч, устраиваемых князьями, а затем воеводами. Верхний город также делился на три части. Построенные киевскими князьями дворы превратились в развалины, но так и были отделены друг от друга стенами и валами. Некогда мощные высокие валы с деревянными стенами поверху, окружающие Верхний город, частью разрушились, склоны рва в некоторых местах обвалились. Большая протяженность укреплений требовала значительного количества стражников, коих сильно обезлюженный город дать не мог, поэтому Верхний город первым становился добычей время от времени залетавших сюда кочевников-золотоордынцев. В Верхнем городе имелся парадный въезд — Золотые ворота, которые открывались в исключительных случаях, а в повседневности жители пользовались другими воротами. За Золотыми и Лядскими воротами сразу начинался лес, он подступал прямо к городским валам, а за Крещатицкими воротами была топкая, болотистая низина, откуда дорога поднималась на Печерск. Здесь центром была Печерская лавра, словно утопающая в громадном саду — там росло множество фруктовых деревьев.

В Печерске также имелись следы давних разрушений загородных княжеских дворов и новые постройки, тулившиеся к стенам древнего монастыря, который во время набегов служил здешним жителям укрытием. Эта дальняя часть города наиболее понравилась Беате — как ей показалось, этот уголок был свободен от насилия и мирской суеты, здесь приходили мысли о вечности души и бренности тела. Монахи монастыря жили и в кельях наверху, и в подземных кельях святых пещер. Служба велась не только в бесчисленных верхних церквях, но и в подземных, куда женщинам вход был запрещен. Особенно ее поразили рассказы о затворниках, добровольно полностью замуровавшихся в пещерах-кельях, оставив лишь небольшое отверстие для получения просвир и воды. Они отгородились от всего, чтобы ничто мирское не могло их отвлекать от молитвы. Ей рассказали, что тела монахов лавры, отмеченных благочестием, после смерти не поддаются гниению и сохраняются вечно. До сих пор в пещерах находились тела основателей, настоятелей пещерного монастыря, умерших много столетий тому назад. Подобные рассказы привлекали Беату и в то же время пугали, когда она представляла темный подземный коридор с небольшими окошечками-отверстиями в стенах, за которыми находились заживо замурованные люди. Она вновь возвратилась к мысли постричься в монахини после того, как обнаружила на Подоле женский доминиканский монастырь (кляштор), но пока не могла набраться решимости порвать с мирской жизнью.

Вплотную к городу подступали предместья: недалеко от Печерского монастыря предместье Клов, а далее предместье Зверинец, предместье Подола Куреневка с древним Кирилловским монастырем, к которому вела дорога через Иорданские ворота. А в Никольско-Пустынном монастыре, втором по своему значению и богатству после Печерского, Беата столкнулась со своим прошлым — здесь был похоронен епископ Симон из Кафы, приехавший сюда просить помощи у великого князя литовского и уже здесь узнавший, что турки сокрушили все генуэзские крепости, находящиеся в Таврике. Это известие так подейстовало на него, что он тут же умер, сидя за столом. Она прекрасно помнила добрейшего епископа Симона, страдающего излишней полнотой и одышкой из-за хорошего аппетита, несколько раз навещавшего Солдайю во время ее пребывания там.

Утопающий в зелени и садах Киев Беате очень понравился, а вскоре она здесь встретила и купцов из Генуи, и ее начали одолевать мысли о возможном посещении родной Лигурии. Но она была мужняя жена и не мыслила предпринять это путешествие без согласия Василия, с которым была повенчана-соединена перед Богом на всю жизнь.

Василию в конце концов удалось попасть на прием к воеводе Ходкевичу, и он произвел на того благоприятное впечатление. Особую роль сыграло то, что он был участником выступлений в Новгороде против власти московского князя Иоанна. Услышав, что Василий желает поселиться на Киевской земле, воевода пообещал подумать, а вскоре сам вызвал его в замок и предложил отправиться на службу в Чернобыльский повет земянином, получив в пользование пятьдесят литовских волоков[17] земли. Предложение было очень заманчивое, но чтобы обрабатывать землю, требовались средства, которых у Василия не было.

Беата во время всего пути в Киев прятала золотую маску в одежде, часто ей ночью снились странные, страшные сны, после которых она молилась, стремясь изгнать греховные мысли из головы. Когда они поселились в гостином дворе, она спрятала маску в сундук, имевшийся в комнате, и с облегчением вздохнула, так как страшные сны ее отпустили. Но этой ночью ее вновь посетило ночное видение: она стояла у изголовья спящего Василия, занеся над ним кинжал, который стала медленно опускать. Во всех предыдущих снах она в подобных случаях просыпалась, но в этот раз кинжал вошел в тело Василия, кровь расплылась темным пятном по светлой полотняной рубашке. Он открыл глаза и спокойно произнес: «Ты еще не убила меня, но ты станешь виновницей моей гибели» — и закрыл глаза.

Утром, дождавшись, когда Василий уйдет, она открыла сундук и с ужасом обнаружила пропажу золотой маски. Это ее настолько потрясло, что она не пошла, по обыкновению, блуждать по городу, а так и сидела отрешенно на сундуке вплоть до прихода Василия. Узнав о пропаже, Василий немного смутился, а затем соообщил, что золотую маску взял он и под нее получил значительную сумму серебром от армян-ростовщиков для обустройства на выделенной земле. Но, зная, что маска Беате дорога как память, он договорился, что выкупит ее через два года, и они на том целовали крест.

В Беате боролись двойственные чувства: с одной стороны, разум подсказывал, что так даже лучше — избавиться от золотого чудовища, непонятной силой привязавшего ее к себе, с другой стороны, внутри нее все кричало, требуя вернуть маску, не останавливаясь ни перед чем. Но долго раздумывать ей не пришлось, так как Василий все за нее решил и уже купил лошадей, повозки, нанял людей, мастеровых, и они отправились к месту нового поселения на реку Припять.

Дом для жилья Василий срубил в самой пуще — он был значительно меньше тех, в которых жили в Новгороде и Переяславле, но здесь Беата почувствовала себя настоящей хозяйкой. Правда, на первых порах ей приходилось все делать самой. Василий показал себя хорошим хозяином, пропадал на работе с утра до ночи. Его люди занимались бортничеством, рыболовством, земледелием, добычей пушного зверя — бобров, белок, куниц, в изобилии водившихся в этом лесном краю. У него появились свои кузни, а мастера-оружейники наладили изготовление мечей и брони. Вот только не смог он переманить к себе ремесленников-стрельников, занимающихся изготовлением знаменитых стрел с коваными наконечниками и оперением из орлиных перьев, за десяток которых в Хаджи-Бее можно было сменять целый воз соли. Товары на продажу в теплое время возил по воде, а зимой на санях, по льду, когда Припять и Днепр замерзали. Дела его шли успешно, он расширял промыслы, увеличивалось количество людей, занятых в них. Не оставлял он мысли о торговле с дальними странами — подбирал, складывал пушной товар, чтобы с ним отправиться следующей зимой в земли немчинов.

 

7

«Барский»

Они все-таки проиграли в андерграундбол тинейджерам, которые толком не разбирались в алгоритмах, не говоря уже о математических моделях, любимой теме Ильи — будущего выпускника мехмата. В их проигрыше он усмотрел происки теории вероятностей и предложил сыграть «контровую» партию, но Ире игра не понравилась и она уговорила приятеля поехать в диско-клуб «Барский» на Бессарабке.

Пройдя фейс-контроль и миновав рамку металлоискателя, они поднялись на лифте на третий этаж и пошли по длинному коридору к тяжелому занавесу, скрывающему вход. Ира забежала вперед и перед тем, как распахнуть занавес, приняла картинную позу, демонстрируя все свои достоинства, которые тесно облегающая одежда не скрывала, а только подчеркивала. При этом она изрекла:

— Мгновение — и мы очутимся в другом мире, где все становится пофиг, кроме веселья! Илюша, нарисуй улыбку на морде лица, иначе не пройдешь мой личный фейс-контроль!

Они попали в полумрак громадного, богато украшенного зала, стены которого были задрапированы дорогими роскошными материями с изысканными узорами. Пульт диск-жокея был установлен на высоко поднятой площадке, а за длинной барной стойкой вдоль всей стены с полдесятка барменов старались, чтобы не осталось ни одного изнемогающего от жажды. Танцпол был забит танцующими под зажигательные композиции Пол Ван Дайка, мигали разноцветные огни-блики. За танцполом находились столики и мягкие диванчики г-образной формы, ярко-кровавого цвета. На первый взгляд не было свободных мест, но подскочивший официант, ловко маневрируя, помог Ире и Илье разместиться и тут же принял заказ на коктейли.

— Тут классно! — притворно оптимистично заявила Ира. — Можно оторваться по полной программе! Пока принесут коктейли — пошли танцевать! — И она ринулась на танцпол, увлекая за собой Илью, стремясь забыться в танце.

Здесь она была уже несколько раз с Димой, помнила ощущение эйфории от тех посещений, но сейчас было как-то по-другому. Несмотря на царящее здесь веселье, Ира в глубине души чувствовала некую неудовлетворенность собой, этим вечером. Словно она так и не переступила порог роскошного диско-зала, а осталась снаружи и лишь наблюдала за происходящим издали, не имея возможности участвовать в действе. И это ей крайне не нравилось.

«Неужели Димон уже своим отсутствием может мне испортить настроение? Неужели я буду сохнуть по нему после того, как он вышвырнул меня с вещами из квартиры? Нет, дело не в Диме, а в Илье — нашла себе кавалера на вечер! Мне просто с ним не интересно! Вон он каков! Пляшет с глупым видом, словно босиком на горячей сковородке. Танец индейцев племени мумбо-юмбо с речки Лимпопо!»

Но непрекращающаяся музыка не давала выплеснуться накопившемуся негативу, а подоспевшие разнообразные коктейли помогли взглянуть на мир по-другому, немного расслабиться и изгнать все мысли из головы, лишь отдаваться ритмам музыки. Теперь она без удержу веселилась, смеялась, с кем-то кокетничала, встречала кого-то из знакомых, то и дело подшучивала над Ильей — все эти картинки возникали и без следа исчезали в ее сознании. Ей было бы очень хорошо, если бы не спрятавшаяся боль, в причинах которой она боялась себе признаться.

Когда они в начале третьего вышли из клуба и принялись искать такси, у нее пропало желание сказать парню что-нибудь неприятное, она даже дала себя поцеловать, когда он усаживал ее в такси, и милостиво кивнула на предложение встретиться завтра вечером.

«“Любовь — яд” — так поет Ириша Билык, поэтому противоядие должно быть пресным и невкусным. Как отношения с этим увальнем Ильей, который, по сути, мне безразличен». И она, озадачив таксиста, громко продекламировала то, что первым пришло ей в голову:

— Ешь ананасы, рябчиков жуй — день твой последний приходит, буржуй!

Образ буржуя у нее в тот момент олицетворял Димон, и ей тут же захотелось ему позвонить, сообщить, что она о нем думает и как ей сейчас хорошо. Но тут по радио в такси стала звучать песня «Плачет девушка в автомате», и она решила дослушать ее до конца, а потом уже позвонить подлецу Диме. Песня вызвала у нее жалость к себе, и жалела она себя до тех пор, пока не уснула. Когда таксист разбудил ее возле дома и выпроводил из машины, она напоминала сомнамбулу, делала все на автомате, в полусонном состоянии. Кабина лифта показалась ей самым классным местом для ночлега, но когда двери лифта раздвинулись, Ира, собрав волю в кулак, вышла на площадку и добралась до двери.

Предположение о том, какой прием может ее ожидать за дверью, помогло отогнать сон. Но тревога оказалась напрасной — ее встретила тишина, которую нарушало лишь похрапывание родителей. Темнота создавала иллюзию, что еще вся ночь впереди. Вспугнув сон, она его лишилась. Вспомнила, что лучшее средство от бессонницы — это скучная книга, но самые скучные находились в спальне родителей, а идти туда было рискованно. Вздохнув, решила взять любой попавшийся под руку учебник из неразобранной сумки. Как в насмешку, первым ей под руку попался Димин конспект по истории, случайно захваченный ею. Вначале она швырнула его в угол, а затем, передумав, решила просмотреть, чтобы выяснить, есть ли там что-нибудь конгениальное, и стала вчитываться в текст.

«Прошлое непроницаемо, скрыто от нас, и мы можем только догадываться о происшедшем, но не знать о нем наверняка. Поэтому эта работа — сущий бред!» — подумала она.

Содержание реферата проходило мимо сознания, зато вскоре она провалилась в глубокий сон без сновидений, даже не выключив ночник. Последней ускользающей мыслью было: «Как хорошо, что завтра, точнее, уже сегодня — суббота и можно будет спать сколько угодно».

 

Хроника Плачущей Луны