Усиление политической реакции.

Период 80-х — начала 90-х гг. характеризуется наступлением царизма на прогрессивные ростки, которые появились в результате реформ предшествующих десяти­летий. Этот период отмечен серией реакционных преобразований, направленных на пересмотр сложившейся системы буржуазного за­конодательства, которые в советской историографии принято назы­вать контрреформами. Понятие контрреформ имеет широкий смысл и включает не только реакционные законы, направленные на воз­врат к дореформенным политическим порядкам. Под контрреформа­ми подразумевается весь политический курс правительства Алек­сандра III, которое повседневными административными действиями демонстрировало пренебрежение к вопросам самоуправления, соб­людению существовавшего законодательства, общественному мне­нию. В эти годы царизм действует не только наперекор потреб­ностям времени, но и во многом вопреки даже интересам дворян­ства, которые изменились в условиях пореформенного развития. В 80-х гг. особенно заметно выступают самодовлеющие черты са­модержавия, проявляется влияние бюрократических кругов. Если в предыдущий период наблюдалась внешняя готовность к реформам, даже когда их и не собирались осуществлять, то в период контр­реформ правительство упрямо повторяло о своей твердости, отказе от уступок даже тогда, когда оно их фактически совершало.

Еще в 70-х гг. в правительственных кругах и реакционной печа­ти получает распространение взгляд, что все беды, и, прежде всего революционное движение, происходит от реформ. В условиях пореформенного развития стали забываться впечатления от револю­ционного натиска середины века, сбитого отменой крепостного права и последующими реформами. На первый план выдвинулось общественное движение, питательной средой которого было недо­вольство реформами, точнее — недовольство их ограниченностью. Реакционные правительственные деятели делали из этого вывод, что лучший способ погасить политический канал — это ликвидировать общественный элемент в управлении страной и развернуть широкую карательную деятельность против революционеров. В обстановке спада революционной ситуации на рубеже 70—80-х гг. этот курс был обречен на провал далеко не сразу.

Сущность политики царизма

 Правительственный курс после 1 марта 1881 г., намеченный в манифесте 29 апреля, не вызывал сом­нений относительно его реакционной направленности. Общим направлением была идея о первенствующей роли дворянства. Однако порвать с прежним курсом одним росчерком пера царизм не мог. Сохранялся страх перед террористической деятельностью народников; требовалось время для оценки политической обстановки, определения размаха революционного движения; сам царизм ну­ждался во внутренней перегруппировке и консолидации своих сил.

Перестройка политики хорошо прослеживается на примере Осо­бой комиссии по подготовке новой реформы местного управления под председательством М. С. Каханова (в исторической литературе ее принято называть «кахановской комиссией»).[35] Задумана была эта комиссия еще до 1 марта 1881 г., как бы в развитие политического кур­са 60—70-х гг. В условиях первых месяцев правления Александра III, когда еще не определились контуры будущих реакционных пре­образований, царизм согласился на ее работу (ноябрь 1881 г.). По мере усиления позиций реакционеров выводы кахановской комис­сии правительством все больше игнорировались, пока, наконец, в 1885 г. она не была окончательно распущена, так и не оставив после себя практических результатов.

Политическая переориентация царизма во многом зависела от перестановок в правительстве. Изменения начались очень быстро. Отставку получили либерально настроенные министры М. Т. Лорис-Меликов, Д. А. Милютин, А. А. Абаза. Активную роль начинают играть откровенные реакционеры Д. А. Толстой, К. П. Победонос­цев, близким советником царя становится кн. В. П. Мещерский. Облик правительственных деятелей хорошо прослеживается на при­мере назначенного в мае 1882 г. на ключевой пост министра внут­ренних дел Толстого. По отзывам современников, «он принципиаль­но не доверял почти никому и лишен был того внутреннего подъема, который один способен внушить и поддерживать плодотворную мысль». Его главными принципами были «ненависть к выборным должностям, предположение, будто бы виц-мундир обеспечивает пригодность и благонамеренность чиновника».[36] В государственных делах он разбирался слабо, что было замечено еще в период его пребывания на посту министра просвещения. Толстой окружил себя малопривлекательными помощниками, такими, как И. Н. Дурново и В. К. Плеве.

В этот же период становится особенно разнузданной реакцион­ная публицистика М. Н. Каткова, который развернул травлю про­грессивных деятелей страны и отстаивал сословное начало в борь­бе с либеральными взглядами. Сам Катков не ограничивался ролью публициста. Находясь в тесном контакте с Победоносцевым и дру­гими высокопоставленными деятелями, он оказывал прямое влия­ние на многие политические решения.

Реакционная концепция контрреформ в основном складывает­ся к середине 80-х гг. Она составилась из традиционных догм: бо­жественное происхождение самодержавия и божественный промы­сел как основа его политики, противопоставляющиеся кощунствен­ным и единичным планам политических реформ; полная центра­лизация власти; осуждение земского и городского самоуправления как не соответствующих традиционным устоям русской жизни; воин­ствующий шовинизм. Интересы дворянства рассматривались в традиционном, дореформенном понимании. В качестве типичной фигуры представлялся помещик-крепостник, владелец земли.

Подобный взгляд уже не отражал тех перемен, которые произош­ли в пореформенной России. К 80-м — началу 90-х гг. само понятие «дворянство» уже не соответствовало представлениям о сословии, интересы которого зависели исключительно от обладания землей и сложившихся аграрных отношений. Еще в 1863 г. были сняты огра­ничения в предпринимательской деятельности для лиц, находящихся на государственной службе, которые в основном были дворянами. В результате некоторые дворяне-чиновники стали заводить свои предприятия, многие вступали в акционерные общества, занимали по совместительству щедро оплачиваемые посты директоров банков и фирм, выступали в качестве администраторов, советников, консуль­тантов. Это касалось в первую очередь сравнительно узкой группы чиновничества, занимавшего высокие должности в административ­ном аппарате, но именно эта часть дворянства была наиболее влия­тельной и чаще всего выступала от имени всего сословия. С другой стороны, многие помещики и даже аристократы стали фабрикан­тами. Сферой дворянского предпринимательства была сахарная про­мышленность, где руководящие позиции заняли земельные магна­ты — Барятинские, Долгоруковы, Юсуповы, Бобринские и др. Поч­ти все имущие дворяне в той или иной форме превратились в рантье, живя на проценты от своих вкладов. Одновременно наблю­дается проникновение в верхи дворянства разбогатевших выходцев из других сословий. Поддерживаемое богатством быстрое продви­жение по службе, «особые заслуги», благотворительная деятель­ность открывали для них путь во дворянство. Так, дворянство по­лучили крупные железнодорожные подрядчики Поляковы, Губонины, купцы Рукавишниковы, фабриканты Гинзбурги, Прохоровы, Терещенко, Воронины и др. Но в целом стародворянская психоло­гия сохранилась. Торгашество, кропотливое «выжимание» прибыли были чужды дворянству, но буржуазное предпринимательство в его среде уже не осуждалось. Строилось оно на привилегиях, которые были связаны с близостью дворян-предпринимателей с властью. Дворян­ское предпринимательство было менее динамичным по сравнению с купеческим и поэтому постоянно нуждалось в поддержке властей, льготных кредитах и искусственно создаваемых преимуществах. Привилегии дворянства вызывали раздражение остальной буржуа­зии, которая стремилась любыми средствами преодолеть их. Пред­принимательство дворянства и купечества по-прежнему противоре­чило друг другу. Но многое изменилось. Буржуазное развитие стра­ны порождало новую природу дворянства, значительно изменяло интересы сословия.

Между тем царизм 80-х гг. недооценил новую природу дворян­ства и отстаивал - отжившие патриархальные порядки, чем наносил дворянству скорее вред, чем пользу. Например, в 1884 г. прави­тельство ввело запрещение для чиновников пяти высших классов совмещать службу с деятельностью в частных предприятиях. Так искусственно консервировал отжившие формы землепользования. Отчасти правительство признавало экономическую неоправданность установленного порядка и в 1893 г. приняло закон об ограничении прав общины на переделы земли и закрепление наделов за крестьян нами. По новому положению за передел должно проголосовать не менее 2/3 сельского схода и интервал между переделами не мог быть меньше 12 лет. Этот шаг был направлен на защиту интересов зажиточной части крестьянства, но не облегчил выхода из общины беднейших слоев. Более того, в том же году был принят закон, за­прещавший закладывать надельные земли, ограничивавший залог и продажу крестьянских земель, что закрепляло малоземелье кресть­ян, которое было выгодно только для наиболее отсталых помещичь­их имений, использовавших полукрепостнические формы эксплуа­тации.

Показательно и отношение царизма к переселенческой политике. Имея значительный резерв свободных земель, ради интересов поме­щиков и незыблемости пресловутого принципа патриархальности государство сдерживало переселение крестьян из густонаселенных районов. Мероприятия царизма по аграрному вопросу показывают мелкомасштабность политики, отсутствие позитивной основы, что приобретало вид топтания на месте.

§3. Царизм и самоуправление

Земство в 80-х гг. рассматривалось как враждебная сила, поэтому правительство всячески стремилось к усилению административного начала в управлении. В эти годы царизм снисходительно относился к произвольным действиям губер­наторов по отношению к земствам, не придавая значения даже гру­бым нарушениям законов. Само правительство с нескрываемым раздражением встречало любые, даже самые безобидные инициа­тивы земств. Так, например, была отклонена просьба Вологодского губернского земства о проведении выставки сельскохозяйственного скотоводства и молочного хозяйства. За беспричинными отказами скрывалось стремление ограничить значение земств, унизить воз­раставшее влияние земских деятелей. Отмечая это явление, В. И. Ле­нин писал: «Всемогущая чиновничья клика не смогла ужиться с выбранным всесословным представительством и принялась всячески травить его» [37].

Не ограничиваясь третированием земств, правительство вына­шивало планы создания новых начал в местном управлении. По­пытки их реализации прослеживаются прежде всего в законе 12 ию­ля 1889 г. о земских участковых начальниках. В 40 губерниях созда­валось 2200 земских участков (по 4—5 на каждый уезд), которые должны были заменить мировых посредников, уездные по крестьян­ским делам присутствия и мировой суд (мировой суд сохранялся только в Петербурге, Москве, Одессе). Во главе участков стави­лись земские начальники с широким кругом полномочий: контроль над общинным самоуправлением крестьян, рассмотрение судебных дел, ранее принадлежавших мировому суду, утверждение пригово­ров волостного суда, решение земельных вопросов и т. д. В этом законе содержался отказ от ряда принципиальных положений пред­шествующих лет. Если введение должности мировых посредников хотя бы декларировало достижение согласия между крестьянами и помещиками, то земские начальники должны были решать эти воп­росы административным путем с классовых позиций помещиков. Если мировые суды создавались на выборных началах, то в новых условиях судебное разбирательство осуществляло лицо, абсолютно независимое от общественного мнения. В связи с ликвидацией миро­вого суда возрастало значение волостных крестьянских судов, ко­торые существовали вопреки принципу бессословного суда. Особый статус земских начальников означал произвольное усиление власти дворянского государства над крестьянством и другими непривиле­гированными сословиями. Это усиливалось тем, что должности земс­ких начальников могли занимать только лица дворянского проис­хождения, обладавшие значительным земельным цензом или еще более высоким цензом на другие виды собственности. При многооб­разии функций земских начальников закон не требовал от них высо­кой компетентности, и к занятию этой должности могли быть допу­щены даже лица, имевшие «незаконченное домашнее» образование, что являлось своеобразным попустительством их произволу.

Продолжая наступление на местное самоуправление, 12 июня 1890 г. царизм издает новое «Положение о губернских и уездных земских учреждениях».[38] В нем усиливались элементы сословности, При проведении выборов первая, землевладельческая курия стано­вилась полностью дворянской. Число гласных от нее увеличива­лось, а имущественный ценз для дворян понижался. Резко повышал­ся избирательный ценз для городской курии, а крестьянская курия практически лишалась самостоятельного представительства, ибо избранные земские гласные подвергались процедуре утверждения губернатором. Все эти меры носили характер контрреформы, кото­рая еще более увеличила представительство дворян. В 90-х гг. дво­ряне вместе с чиновниками составляли 55,2% гласных уездных соб­раний и 89,5% губернских. Однако в условиях буржуазного перерож­дения дворянства усиление его позиций не имело заметного полити­ческого значения для царизма. По-прежнему земства находились в оппозиции, а земско-либеральное движение даже активизировалось, так как контрреформы расширили его основу.

Реакционеров не устраивало и городское самоуправление. С точки зрения правительства его недостатками были преобладание торгово-промышленных кругов и недостаточность правительствен­ных полномочий. Приступая к пересмотру действующего городово­го положения, правительство решило ограничить влияние городских владельцев в органах самоуправления. Первоначально было пред­ложено, чтобы избирательный ценз определялся не только облада­нием недвижимой собственностью, но и степенью имущественной обеспеченности. Практически это означало, что в число избирателей должны быть включены богатые квартиронаниматели, среди которых было много влиятельных людей — юристов, издателей, управляющих, маклеров, удачливых специалистов и т. д. Привлечение их к городскому управлению не означало какую-то демократизацию. Однако переход к новым избирательным основам несколько расши­рял круг избирателей, что само по себе уже не устраивало царизм.

Стремясь ослабить выборное начало, 11 июня 1892 г. царизм из­дал новое городовое положение. Все преобразования в нем све­лись к ограничениям. Если ранее избирательным правом пользова­лись все владельцы недвижимой собственности, то по новому зако­ну для них устанавливался ценз: в губернских городах —1—1,5 тыс. руб., в остальных городах — 300 руб. В результате число избирате­лей сократилось в 3—4 раза и стало совсем незначительным. Так, в Москве количество избирателей уменьшилось с 23671 человек до 7221, в Казани с 6930 до 894 человек.[39] Из законодательства изыма­лось положение о том, что городское самоуправление действует самостоятельно. Официально закреплялась практика вмешательства администрации в дела самоуправления. Правительство получало право не утверждать избранных законным путем городских голов. В таких случаях думы должны были выбирать новую кандидатуру. Городские головы и члены управ объявлялись состоящими на го­сударственной службе, что во многом ставило их личное благополу­чие в зависимость от служебных успехов, которые оценивались не избирателями, а высокопоставленными чиновниками. Ограничива­лось количество заседаний думы. Все это далеко не полный пере­чень вводимых изменений, открывавших новые каналы для усиле­ния административной оценки и зависимости от правительства ор­ганов городского самоуправления. Новое, городовое положение, так же как и положение о земских учреждениях, носило характер контр­реформы. Оценивая последствия этих двух законов и в целом поли­тики бюрократических ограничений, В. И. Ленин писал, что прави­тельство «убило сельское самоуправление, изуродовало самоуправ­ление городское и земское» [40]. Однако открыто реак­ционный курс царизма не мог быть постоянным. Вот почему В. И. Ле­нин еще в 1894 г. писал, что крепостники показали разнузданную, невероятно бессмысленную и зверскую реакцию, но всего «на час» [41].