Энн Райс Витторио-вампир. Новые вампирские хроники

Энн Райс Витторио-вампир. Новые вампирские хроники

Посвящается Стэну, Кристоферу, Майклу и Говарду,

Розарио и Патрисии, Памеле и Элейн, и Пикколо

Этот роман Витторио

посвящает жителям Флоренции, Италия

Глава 7. Голубятня

Годрик, Старейший, громко прокричал, требуя тишины, как раз в тот момент, когда множество ледяных рук вцепились в меня со всех сторон.

Я сразу припомнил: когда-то во Флоренции мне довелось стать свидетелем того, как толпа буквально растерзала человека. Я оказался слишком близко, и меня самого едва не затоптало скопище таких же, как я, невольных очевидцев расправы, стремившихся поскорее унести оттуда ноги.

Так что мне не приходилось теряться в догадках относительно своей дальнейшей участи. Я также не мог примириться с такой расправой, как и с любым другим видом смерти, незыблемо уверовав, как мне кажется, в праведность своего гнева и в собственную нравственность.

Но Годрик приказал кровопийцам посторониться. И вся эта бледнолицая компания отступила с изысканной вежливостью, граничившей с манерностью, и показной скромностью, склонив головы или отвернувшись в сторону, как если бы они не имели ни малейшего отношения к случившейся всего миг тому назад свалке.

Я продолжал неотрывно смотреть на Властителя. Лицо его так пылало, что оно казалось почти человеческим: кровь пульсировала в висках, губы потемнели и, при всей красоте их формы, стали походить на багровый шрам. Его темно-золотые волосы казались почти каштановыми, а синие глаза наполнились горечью.

– Я считаю, что его следует поместить вместе с остальными, – повторил Годрик, лысый Старейший.

И тут же раздались громкие рыдания Урсулы – она не могла больше сдерживаться. Я повернулся, чтобы взглянуть на нее: склонив голову, она закрыла руками лицо, а между ее длинных пальцев капля за каплей сочились кровавые слезы.

– Не плачь, Урсула, ты сделала все, что могла, – попытался я найти слова утешения. – Спасти меня невозможно.

Годрик обернулся и взглянул на меня, высоко вздернув складку брови. На этот раз я оказался так близко к нему, что сумел разглядеть несколько седых волосинок, еще остававшихся на мертвенно-белом лысом черепе и на том месте, где должны быть брови.

Урсула вынула розовую салфетку из складок длинного, сшитого по французской моде платья с высокой талией, – бледно-розовый комочек, украшенный по углам зелеными листьями и красными гвоздиками, и, отерев им свои прелестные красные слезы, бросила на меня исполненный страсти взгляд.

– Выход из моего затруднительного положения невозможен, – сказал я. – Ты сделала все мыслимое, чтобы спасти меня. Если бы можно было, я обнял бы тебя, чтобы защитить от этих страданий. Но этот дикий зверь удерживает меня в плену.

Отовсюду из группы людей, одетых в темное, понеслись яростные вздохи и приглушенные возгласы, и, словно в тумане, по обе стороны от Властителя я увидел их худые, изможденные, костлявые, бледные лица. Я всматривался в некоторых дам, так похожих на французских жеманниц в этих старинных париках и воротниках, наглухо затянутых по самые подбородки в кроваво-красные одеяния. Казалось, чисто французская вздорность характеров и вместе с ней некая утонченность были свойственны им в равной мере, и, разумеется, все они были демонами.

Лысый Старейший только фыркнул от удовольствия.

– Демоны, – сказал я сквозь зубы, – ну и компания!

– Голубятня, мой господин, – отозвался Годрик. – А теперь, если позволишь, я хотел бы наедине поделиться с тобой некоторыми соображениями. Поговорим и с Урсулой. Она скорбит чрезмерно.

– Да, это так! – вскричала она. – Флориан, пожалуйста, примите во внимание: я никогда не просила вас ни о чем подобном, и вы сами знаете об этом.

– Да, Урсула, – сказал Властитель мягчайшим тоном, который мне довелось слышать из его уст. – Я знаю об этом, мой прелестнейший из цветов. Но этот мальчик – упрямец, и он потомок того семейства, в котором время от времени его родичи, пользуясь своим преимуществом над теми из нас, кто отваживался отправиться на охоту в их края, убивали наших несчастных собратьев. И такое случалось неоднократно.

– Изумительно! – вскричал я, восторгаясь. – Какая доблесть, какое диво, какой великолепный подарок вы преподнесли мне!

Властитель был удивлен и оскорблен этим возгласом.

Но Урсула поспешила выйти вперед, отчего ее многочисленные юбки из темного бархата взметнулись вверх, и склонилась над полированным столом, чтобы быть поближе к нему. Мне видны были лишь ее волосы – длинные толстые косы, украшенные искусно вплетенными красными бархатными лентами, – и ее руки, отличавшиеся превосходными пропорциями, столь узкие в кисти и в то же время столь округлые, что приводили меня в невольный восторг.

– В голубятню, пожалуйста, мой Властитель, – умоляла она, – и позволь мне провести с ним по крайней мере несколько ночей, пока я сердцем не примирюсь с таким решением. Позволь ему провести с нами Полнощную мессу, и пусть он восхитится службой.

На это предложение ответа у меня не нашлось. Я только запомнил ее слова.

Внезапно по одну сторону от меня появились двое мужчин, все из той же группы, – чисто выбритые, в придворных костюмах. Они, видимо, должны были помочь Годрику препроводить меня куда положено.

Прежде чем я осознал, что со мной приключится дальше, на глазах у меня оказалась мягкая повязка из ткани. Я превратился в незрячего.

– Нет, я хочу видеть! – закричал я.

– В таком случае – в голубятню, согласен, – послышался спокойный голос Властителя, и я почувствовал, что меня выводят из зала, да так быстро, словно ноги людей, сопровождавших меня, вообще не касались пола.

Снова зазвучала музыка, в жутком, тревожном ритме, но меня уже милостиво избавляли от нее. Когда они проносили меня по лестнице, я слышал лишь голос Урсулы. То и дело мои ноги сильно бились о ступени, а пальцы тех, кто меня держал, без особого умысла, по чистой небрежности причиняли мне боль.

– Успокойся, Витторио, прошу тебя, не сопротивляйся, прояви свою доблесть в спокойствии.

– Но зачем, любовь моя? – спросил я. – Отчего я вызываю такую боль в твоем сердце? Можешь поцеловать меня, не впиваясь своим ядовитым языком?

– Да, да и еще раз да, – нашептывала она мне в ухо.

Меня тащили по какому-то длинному переходу. Я слышал громкие голоса, обычные житейские разговоры сливались с внешними звуками и с совершенно другой музыкой.

– Что это? Куда мы идем? – спрашивал я.

Позади нас хлопнула дверь, и тут же с глаз моих сорвали повязку.

– Это и есть голубятня, Витторио, – сказала она, прижимая свою руку к моей и пытаясь шептать мне в ухо. – Здесь содержатся жертвы, пока в них есть нужда.

Мы стояли на верхней площадке каменной лестницы. Она винтом спускалась в огромный внутренний двор, в котором кипела столь напряженная и столь разнообразная деятельность, что я не смог сразу разобраться, что именно там происходит.

Я понял только, что все мы находимся внутри стен замка и на большой высоте. А сам двор окружен со всех четырех сторон беломраморными стенами с узкими двойными стрельчатыми окнами во французском стиле. А небесный свет над нами трепетал от мерцания множества пылающих факелов на крышах и контрфорсах крепости.

Все это для меня не имело ни малейшего значения, ясно было лишь то, что побег отсюда невозможен, ибо ближайшие окна находились слишком высоко, а мрамор на стенах – абсолютно гладкий, а значит, нечего и думать взобраться по ним наверх.

Множество крошечных балконов тоже располагались слишком высоко. Я видел на этих балконах бледных демонов, одетых во все красное, взирающих на меня сверху вниз как на некую забаву. Несколько просторных крытых галерей также были переполнены ленивыми, злорадствовавшими, безжалостными зеваками.

«Будьте вы все прокляты!» – подумал я.

Что по-настоящему ошеломило и заворожило меня, так это великое беспорядочное скопление человеческих существ и жилищ в этом громадном дворе.

Здесь было еще более ослепительное освещение, чем там, где я только что выслушал приговор суда, если можно назвать так выпавшее на мою долю испытание. Моим глазам предстал прямоугольный двор, обсаженный по периметру несколькими десятками оливковых, апельсиновых и лимонных деревьев и другими цветущими растениями, ветви которых были сплошь унизаны разнообразными светильниками. То был маленький изолированный мирок существ, производивших впечатление не то пьяных, не то умалишенных. Их тела, иногда полуголые, иногда полностью одетые, а иногда даже богато разряженные, мельтешили, толкались или, распростертые, лежали в самых неожиданных местах. Все они были неряшливы, растрепаны и, как мне показалось, напрочь утратили чувство собственного достоинства.

Я увидел жалкие лачуги, похожие на старинные крестьянские избы, крытые соломой, нищенские деревянные закутки, маленькие скопления каменных жилищ и зарешеченные садики, а вокруг – бесчисленное множество обходных тропинок.

Здесь был запутанный лабиринт одичавших садов, освещенных безжалостно ярким светом в ночной тьме.

Густо разросшиеся фруктовые деревья внезапно уступали место травянистым полянам, где люди словно зачарованные смотрели на звезды и спали с открытыми глазами.

Мириады цветущих лиан покрывали хлипкие загородки, сооруженные, казалось, лишь с целью создания жалкого подобия уединенности, и повсюду я видел громадные клетки с жирными птицами – да, именно с птицами – и кипящие на кострах громадные котлы, из которых поднимался аромат какого-то варева, щедро сдобренного специями.

Котлы! Да, котлы, до краев наполненные бульоном.

Я заметил четверых демонов, бродивших вокруг, а быть может, их было еще и больше – сухощавых и обесцвеченных, подобно их господам, также одетых во все красное, только на них одежда выглядела бесформенной, если не просто тряпьем – крестьянскими обносками.

Двое из них присматривали за котлом с кипящим бульоном, или супом, или тем, что еще там варилось, третий орудовал большой старой метлой, а четвертый носил на бедре крошечного хнычущего человеческого ребенка, голова которого беспомощно болталась на тонкой шейке.

Впечатление было еще более фантастическим и тревожным, чем от того ужасающего Двора внизу, с его высокомерными, похожими на мертвецов придворными – пародиями на настоящих аристократов.

– Здесь что-то разъедает глаза, – пожаловался я, – наверное, дым, поднимающийся от котлов.

То был едкий, непривычный запах – смесь различных ароматов. Я мог различить несколько великолепных вкусовых приправ, запахи говядины и баранины, но наличествовали здесь и другие, более экзотические приправы, смешивавшиеся с остальными.

Повсюду я замечал странные человеческие существа все в том же состоянии безнадежного оцепенения. Дети, старухи, явные калеки, никогда не появлявшиеся на виду в том нижнем городе, горбатые и прочие уроды с искривленными позвоночниками, так и не достигшие нормального роста взрослого человека, а рядом с ними – неуклюжие великаны, бородатые и смуглые, мои сверстники и люди значительно старше – все они суетливо крутились или лежали как в обмороке, безумные, глазевшие на нас, часто моргая, словно в ослеплении, и замиравшие на месте, как будто наше присутствие могло означать для них нечто такое, чего они никак не могли взять в толк.

Голова моя кружилась от слабости, и Урсула поддерживала меня под руку. Как только эти странные густые испарения касались моих ноздрей, я чувствовал поистине волчий голод. Такой острый, какого никогда прежде не испытывал. Нет, это была скорее страстная жажда, неутолимое желание испить этого супа, будто на свете не существовало никакой иной пищи, кроме жидкой.

Внезапно два изможденных, замкнутых, молчаливых человека, неотступно сопровождавшие нас все это время, – это они, завязав мне глаза, притащили меня сюда – отвернулись и стали удаляться от нас, стуча каблуками по каменной мостовой.

Из огромной пестрой, разрозненной толпы раздались нетерпеливые выкрики. Все головы повернулись.

Неповоротливые тела попытались подняться, выйти из состояния туманного оцепенения.

Два господина с длинными, волочащимися по земле рукавами и напряженно застывшими спинами дружно промаршировали, словно близкие по крови, к ближайшему котлу.

Я наблюдал, как опьяневшие смертные собираются с силами и, спотыкаясь, подтягиваются в направлении господ. А те, одетые во все красное, казалось, упивались всеобщей заинтересованностью.

– Что они делают? Что они собираются делать?

Меня тошнило. Я едва не падал. Но какой замечательный аромат исходил от этого супа и как мне хотелось его попробовать!

– Урсула… – начал было я, но замолчал, не зная, какими словами следует закончить обращенную к ней мольбу.

– Я с тобой, мой возлюбленный, а это – голубятня. Взгляни. Ты видишь?

Словно сквозь туман я наблюдал, как господа прошли под колючими остролистыми ветками цветущих апельсиновых деревьев, на которых к тому же висели свежие и сочные плоды, но их, напыщенных и мрачных, они совсем не прельщали.

Господа заняли места по обе стороны от первого котла, и каждый из них, протянув правую руку, полоснул себя по кисти ножом, который держал в левой руке, а затем позволил крови щедрой струей окропить бульон.

Робкие возгласы одобрения послышались из толпы несчастных созданий, смиренно окружавших господ.

– Ох, будь я проклят, ведь это, конечно же, кровь, – прошептал я. Я бы упал, если бы Урсула крепко не держала меня. – Бульон сдобрен кровью!

Один из господ отвернулся, словно дым и испарения вызывали в нем отвращение, но все еще позволял своей крови капать в жуткую смесь. Затем, быстро обернувшись, с почти нескрываемым раздражением схватил за руку одного худого на вид, изможденного бледного демона в деревенской одежде.

Он поймал бедного малого и потащил его к котлу. Тщедушный, жалкий червяк умолял и жалобно скулил, чтобы его освободили, но обе кисти его рук были уже рассечены, и, в то время как он отворачивал костлявое лицо в сторону, его кровь неистовыми струями била в суп.

– Ах, так ты превзошла самого Данте со своей версией кругов ада, не так ли? – спросил я.

Но мне было мучительно выдерживать с ней такой тон.

Урсула изо всех сил старалась поддержать меня.

– Они – крестьяне, конечно, но мечтают быть господами, и, если будут повиноваться, желание их, возможно, исполнится.

Теперь я припомнил, что солдаты-демоны, притащившие меня в замок, оказались грубыми охотниками. Как прекрасно было все продумано, но ведь она, моя хрупкая возлюбленная с нежными, но цепкими руками и блестящим от слез лицом, была подлинной дамой, не правда ли?

– Витторио, я так страстно желала, чтобы ты не погиб.

– Неужто, дражайшая? – ответил я, обхватывая ее руками, ибо не в силах был стоять самостоятельно.

Зрение быстро слабело.

Но, опустив голову ей на плечо, устремив взор на стоящую внизу толпу, я видел, как человеческие создания окружили котлы и черпали чашками бульон, стараясь захватить побольше крови, а затем дыханием остужали горячую жидкость, перед тем как пить.

Довольный жуткий смех эхом отражался от крепостных стен. Мне показалось, это смеялись зеваки, устроившиеся на балконах.

Затем неожиданно перед глазами промелькнуло что-то красное, будто рухнул наземь какой-то великан, разворачивавший боевое знамя.

Но, как оказалось, откуда-то с отдаленной высоты прилетела дама, чтобы приземлиться среди боготворившей ее толпы обитателей голубятни.

Они кланялись и приветствовали ее, расступались перед ней и подобострастно ахали, преклоняли колени, пока она приближалась к котлу. С громким воинственным криком дама рассекла себе кисть руки и пролила в котел кровь.

– Да, вот так, мои обожаемые, мои маленькие птенчики, – заявила она, глядя на нас. – Спускайся, Урсула, пожалей наш маленький голодный мир; прояви свою щедрость в эту ночь. Твое право одарить нас сегодня; хотя в эту ночь ты не должна отдавать свою кровь, пожертвуй ее в честь нашего нового приобретения.

Казалось, Урсулу смутили такие речи, и она нежно прикоснулась ко мне своими длинными пальцами. Я неотрывно смотрел ей прямо в глаза.

– Я просто опьянел от восхитительных ароматов.

– Вся моя кровь отныне предназначена лишь тебе одному, – шепнула она.

– Тогда дай ее мне сейчас же, я так сильно жажду ее, я ослаб настолько, что умираю, – отвечал я. – О Господи, ты сама втянула меня во все это. Нет, нет, во всем виноват только я сам!

– Тихо, тихо, успокойся, мой возлюбленный, моя радость.

Ее рука обвила мою талию, и возле самого моего уха ее нежные губы жадно впились в мою плоть, словно она хотела собрать в складку кожу на шее, разогреть ее языком, а затем вонзиться в нее зубами.

Я ощущал себя совершенно опустошенным и мысленно представлял, как мы вместе бежим по медовому лугу, существующему лишь для нас двоих, и я обнимаю, прижимаю к себе ее хрупкое тело.

– О мой нежный, наивный возлюбленный, – приговаривала она, насыщаясь моей кровью, – о, как невинна, как непорочна твоя любовь…

Затем неожиданно ледяным, обжигающим языком вонзилась в рану на моей шее, и я почувствовал себя так, будто длинные усики какого-то изощренно нежного растения проникают в самые недоступные уголки тела.

Луг по-прежнему расстилался перед нами, необъятный и прохладный, весь сплошь покрытый цветущими лилиями. Была ли она со мной? Рядом со мной? В одно ослепительное мгновение мне показалось, что я стою там один и слышу ее крик, доносящийся откуда-то сзади.

Пока я находился в таком исступленном состоянии, мне хотелось, оказавшись в этом трепещущем вихре впечатлений от сияющих голубизной небес и нежных сломленных цветочных стебельков, повернуться и подойти к ней. Но краем глаза я заметил нечто великолепное и сверкающее, заставившее дрогнуть душу.

– Понимаешь? Да? Теперь ты сам видишь! Голова моя откинулась назад. Мечта исчезла. Высокие белые мраморные стены замка-тюрьмы снова окружили меня со всех сторон. Она обнимала меня и смотрела мне в глаза сверху, смущенная, растерянная, с окровавленными губами.

Я чувствовал себя беспомощным как дитя. Она подняла меня, отнесла вниз по ступеням, в то время как сам я не смог бы пошевелить и пальцем.

Казалось, весь мир надо мной состоит из крошечных фигурок, усевшихся на балконах и зубчатых стенах крепости, смеявшихся, указывавших на меня по-детски маленькими ручками, такими темными на фоне ярко полыхающих вокруг них факелов.

Красная кровь… Ощути ее запах…

– Но что это было? Ты видела? Там, на лугу? – спросил я ее.

– Нет! – рыдала она и выглядела очень испуганной.

Я лег на охапку сена – самодельную постель, – и бедные, истощенные, но нахальные сельские мальчишки тупо уставились на меня налитыми кровью глазами, а она… она рыдала, закрыв лицо руками.

– Я не могу оставить его здесь, – проговорила она.

Она уже была далеко, далеко от меня. Я слышал, как вокруг плачут люди. Неужели они восстали – эти опоенные зельем, обреченные на погибель человеческие создания? Я слышал их рыдания.

– Ты обязана так поступить, но сначала ступай к котлу и отдай свою кровь…

Кто произнес эти слова? Я не знал.

– …Время для мессы…

– Ты не должна забирать его сегодня ночью…

– Почему они плачут? – спросил я. – Послушай, Урсула, почему все они вдруг заплакали?

Один из мальчишек, совсем худенький, истощенный, уставился мне прямо в глаза. Одной рукой он придерживал мою шею, а другой поднес мне ко рту чашку с теплым супом. Мне не хотелось, чтобы это пойло выплескивалось на подбородок, и я пил, пил и пил, едва не захлебываясь…

– Не сегодня… – послышался голос Урсулы, и я ощутил ее поцелуи на лбу, на шее…

Кто-то оторвал ее от меня. Я чувствовал только, как резко отдернулась ее рука.

– Ну полно, Урсула, оставь его.

– Усни, мой дорогой! – крикнула она, слегка скользнув по мне юбками. – Витторио, спи!..

Чашка отлетела прочь. Тупо, в состоянии полнейшего опьянения, я смотрел, как ее содержимое медленно выливается и темным пятном растекается по сену. Она опустилась передо мной на колени, приоткрыв рот, нежный, ароматный и рдеющий.

Прохладными руками она обхватила мою голову. Кровь, хлынувшая из ее рта, потекла мне в горло.

– Любовь моя…

Мне хотелось снова увидеть ту луговину. Но фантазия не возвращалась.

– Дай мне взглянуть на тот луг! Позволь побывать там еще раз!

Но уже не было и следа от того луга, и снова передо мной возникло ее искаженное мукой лицо, а затем свет стал меркнуть, я пал в объятия тьмы, в голове зашумело… Я не мог больше сопротивляться. Я не мог ничего вспомнить… Но ведь кто-то произнес именно эти слова…

А затем – рыдания… Такие горькие… страдальческие… обреченные…

Когда я вновь открыл глаза, уже наступило утро. Слепящее солнце обжигало, а головная боль терзала невыносимо.

На мне верхом сидел какой-то человек, он пытался сорвать с меня всю одежду. Пьяный идиот. Я перевернулся, ошеломленный и слабый, охваченный приступом жуткой дурноты, и сбросил его, а потом, размахнувшись, ударил, оглушил до полного беспамятства.

Я попытался встать, но не смог. Тошнота была нестерпимой. Все вокруг меня еще спали. Солнце слепило глаза, обжигало кожу. Я прижался к сену. Жара опаляла голову, а когда я пальцами провел по волосам, они показались мне раскаленными. Головная боль пульсировала в висках.

– Иди в тень, – произнес чей-то голос. Какая-то старая карга, вынырнувшая из-под соломенной крыши. – Ступай сюда, здесь прохладно.

– Провалитесь все вы, – отозвался я. И вновь провалился в сон. Меня уносило куда-то…

Незадолго до наступления вечера я опять пришел в сознание. Старуха – та самая – подала мне миску с бульоном, и я принялся пить, забыв о хороших манерах, неряшливо, торопливо.

– Демоны, – сказал я. – Они уснули. Мы можем… мы можем…

Но тут до меня дошла вся бессмысленность такой затеи. Мне захотелось перевернуть миску, но я продолжал отхлебывать горячее варево.

– Это не просто кровь, это вино, и притом доброе вино, – заверила меня старуха. – Пей его, мой мальчик, и вся боль уйдет, ты не будешь ее чувствовать. Ведь они скоро убьют тебя. На самом деле все не столь ужасно.

Я понял это, когда снова стемнело. Я перевернулся.

Наконец я смог полностью раскрыть глаза, и они уже не болели, как днем.

Значит, все это время, от восхода до заката солнца, я провел в опьяненном, отупляющем и ужасном состоянии. Я покорился их замыслам. Я был беспомощен, когда стоило попытаться призвать к мятежу этих людей, совершенно не способных действовать самостоятельно. Боже правый, как я позволил такому случиться! О, какая невыносимая печаль, какое ледяное уныние!.. И эта сладость оцепенения.

– Проснись, мой мальчик. Голос дьявола.

– Они хотят тебя этой ночью.

– Интересно, кому и зачем я понадобился? – спросил я, поднимая голову.

Факелы пылали. Все вокруг сияло и сверкало, а сверху доносился шелест листвы и острый запах апельсиновых деревьев. Весь мир был соткан из пляшущих языков пламени и завораживающего узора из черных листьев. Весь мир состоял из голода и жажды.

Варево кипело, и этот запах поглощал все другие. Я открыл рот, чтобы меня покормили еще, хотя поблизости никого не было.

– Я покормлю тебя, – произнес дьявольский голос. – Но ты должен сесть – тебя нужно умыть. Сегодня ночью тебе следует хорошо выглядеть.

– Зачем это? – сказал я. – Все они умерли.

– Кто?

– Моя семья.

– Здесь нет никаких семей. Здесь есть Двор Рубинового Грааля. Ты – собственность Властителя Двора. А теперь тебя надо подготовить.

– Для чего меня надо подготовить?

– Для мессы, тебе нужно туда явиться. Вставай, – сказал усталым голосом демон, наклонившись ко мне. Он опирался на свою метлу, непокорные кудри шапкой обрамляли лицо. – Ну вставай же, мальчик. Ты им нужен. Уже почти полночь.

– Нет, нет, полночь еще не настала, не может быть! – вскричал я. – Нет!

– Не пугайся, – равнодушно произнес он. – Это бесполезно.

– Но ты не понимаешь. Все дело в потере времени, в потере смысла, в утрате тех часов, когда мое сердце билось, а мозг спал! Я ничего не боюсь, ты, ничтожный бес!

Он прижал меня спиной к сену и принялся умывать.

– Вот так, потерпи, ты просто красавчик! Они всегда приносят в жертву таких, как ты. Ты силен, у тебя великолепное сложение, красивое лицо. Взгляни на себя: неудивительно, что госпожа Урсула мечтает о тебе и плачет. Они увели ее отсюда.

– Ах, но я тоже мечтаю о ней… – проговорил я.

Неужто я разговаривал с этим чудовищным служителем так, словно мы с ним были закадычными приятелями? Куда исчезла вся роскошная паутина, сплетенная из моих сновидений, – громадное, блистающее великолепие?

– Ты можешь разговаривать со мной, почему бы и нет? – сказал он. – Ты умрешь счастливым, мой красивый господин. И ты побываешь в нашей церкви, сияющей огнями, и на мессе. Тебя принесут в жертву.

– Но я мечтаю о той луговине. Я видел что-то на том лугу. Нет, то была не Урсула.

Я разговаривал сам с собой, с собственным околдованным рассудком, уговаривал собственный ум, чтобы заставить его слушать.

– Я видел кого-то на лугу, кого-то столь… Я не могу…

– Ты сам доставляешь себе мучительные переживания, – успокаивающе убеждал меня демон. – Ну вот, я привел в порядок все твои пряжки и застежки. Должно быть, ты был превосходным господином!

Должно быть, должно быть, должно быть…

– Ты слышишь? – спросил он.

– Я ничего не слышу.

– Это бой часов, они отбили третью четверть часа. Скоро начнется месса. Не обращай внимания на шум. Это кричат остальные, тоже предназначенные для жертвоприношения. Пусть тебя не беспокоят эти вульгарные завывания. Обычная история.

Глава 13. Дцтя-невеста

Мы не подожгли факелом Санта-Маддалану. Слишком велико было искушение устроить охоту в городе.

На третью ночь, на восходе, когда мы вместе отдыхали в объятиях друг друга в нашей тайной и недосягаемой пещере, я перестал плакать.

И на третью ночь горожане узнали, что именно им предстоит, – несмотря на хитроумную сделку, заключенную с самим дьяволом, – и впали в паническое состояние. Нас ожидала прекрасная забава, перехитрить их, укрыться где-нибудь среди множества теней, наполнявших извилистые городские улицы, и взломать их самые хитроумные и самые сложные дверные запоры.

Ранним утром, пока никто еще не осмеливался подавать признаки жизни, а достойный францисканский священник проснулся в своей келье и, встав на колени, читал молитвы по четкам, умоляя Бога вникнуть во все случившееся, – как вы помните, тот священник, который познакомился со мной в гостинице, который отобедал со мной и предостерег от опасности по доброте душевной, а не другой, доминиканский его собрат, обозлившийся на меня, – так вот, когда этот священник молился, я пробрался во францисканскую церковь и тоже возносил молитвы.

Ведь каждую ночь я твердил себе шепотом то, что шепчет любой мужчина, ложась в постель со своей неверной любовницей:

– Еще одну ночь, о Господи, и после этого я пойду на исповедь. Еще одну ночь блаженства, о Боже, а затем я вернусь домой к жене…

У горожан не оставалось ни малейшей надежды.

Тем навыкам, которых я не обрел от рождения или не усвоил на собственном жизненном опыте, обучала меня, с терпением и благоволением, моя возлюбленная Урсула. Я умел читать мысли других людей, обнаруживать порок и мгновенно убивать грешника, как случилось, например, когда я высасывал кровь из ленивого, лживого торговца, отдавшего своих малых детей в руки загадочного Властителя Флориана, чтобы тот помалкивал на его счет.

Однажды ночью нам стало известно, что днем какие-то горожане побывали в заброшенном замке. Нашлись и свидетельства. Похоже было на то, что поспешный взлом в замке, скорее всего, совершили из любопытства, а не из-за алчности: украдено было немногое и повреждения оказались весьма незначительными. Как должна была напугать взломщиков представившаяся их взорам картина: отвратительные «праведники», все еще окружавшие опустошенный пьедестал падшего ангела Люцифера, или, скажем, старинная дарохранительница, в которой я на ощупь обнаружил высохшее человеческое сердце!

Во время последнего нашего посещения Двора Рубинового Грааля я извлек из глубины подвала обгоревшие, походившие на выделанную кожу головы вампиров и швырял ими, словно камнями, в старинные витражные окна. Так исчезло последнее из произведений искусства, свидетельствовавшее о былом великолепии этого замка вампиров.

Мы вместе, Урсула и я, бродили по спальным комнатам заброшенного замка, которые мне так и не довелось увидеть ранее хотя бы мельком и существование которых я не мог даже себе вообразить, и она показала мне помещения, в которых придворные собирались для игры в кости или шахматы или чтобы послушать музыку в исполнении маленьких камерных ансамблей. То здесь, то там нам попадались свидетельства какой-нибудь кражи – покрывало, содранное с кровати, или подушка, валявшаяся на полу.

Но, видимо, эти горожане были чем-то напуганы, и страх пересилил их жадность. Они вынесли из замка весьма скудную добычу.

И пока мы продолжали за ними охотиться, искусно выслеживая и подкарауливая в самых разных местах, они начали в ужасе спасаться бегством из Санта-Маддаланы. Нередко, когда мы бродили по безлюдным городским улицам в полночь, нам попадались открытые настежь лавки; окна в домах оказывались незапертыми, детские колыбели – пустыми. Доминиканскую церковь осквернили и забросили, алтарный камень сдвинули с места. Трусливые священники, которым я не даровал быструю смерть, покидали свою паству.

Игра становилась все более захватывающей. Ибо те горожане, которые еще остались, отказывались сдаваться без борьбы. Было довольно просто отделять невинных, веровавших в свою безопасность при дневном свете или в своих святых покровителей, от тех, кто заигрывал с дьяволом и теперь с наступлением темноты вынужден в тревоге охранять свою жизнь, вооружившись мечом.

Мне нравилось разговаривать с ними, затевать словесные сражения и только потом убивать их: «А ты думал, твоя игра будет длиться вечно? А ты думал, что вечно будешь кормиться за счет других, но сам не станешь пищей для них?»

Что же до моей Урсулы, она не любила заниматься подобными играми. Она не выносила самого вида мучений. Древний обряд причащения кровью в замке она терпела только из-за музыки, ладана и верховной власти Флориана и Годрика, руководивших всеми ее поступками.

Ночь за ночью город медленно пустел, люди покидали свои сельские жилища. Санта-Маддалана, где я получил свое новое воспитание, все сильнее разрушалась. Урсула увлеклась играми с осиротевшими детьми. Иногда она усаживалась на церковных ступенях, убаюкивая человеческого младенца, воркуя над ним и рассказывая сказки на французском языке.

Она напевала старинные баллады на латыни времен ее придворной жизни – примерно двести лет тому назад, как она мне призналась, – и рассказывала о сражениях во Франции и в Германии, исторические названия которых для меня ничего не значили.

– Не забавляйся с детьми, – сказал я. – Они тебя запомнят. Они вспомнят о нас.

Не прошло и двух недель, как городская община окончательно разрушилась. Оставались в живых только сироты и горстка очень древних стариков, да еще тот францисканский священник со своим отцом – с тем маленьким лукавым проказником, просиживавшим по ночам в освещенной комнате за картами, играя с самим собой, словно даже не догадывался, что происходит на улицах.

Должно быть, на пятнадцатую ночь, появившись в городе, мы сразу поняли, что остались в живых только двое. Нам было слышно, как тихо напевает себе под нос крошечный старичок, сидя в опустевшей гостинице с незапертыми дверями. Он был чудовищно пьян, и его влажное, раскрасневшееся лицо сияло при свете свечи. Он с шумом разбросал карты по кругу на столе для пасьянса, известного под названием «Часы».

Францисканский священник сидел с ним рядом. Когда мы вошли в гостиницу, он посмотрел на нас бесстрашно и спокойно.

Меня обуревал голод, опустошающий голод, я думал только об их крови.

– Я никогда не называл тебе свое имя, не так ли? – осведомился он у меня.

– Нет, вы никогда его не называли, отец, – согласился я.

– Иешуа, – сказал он. – Таково мое имя, Фра Иешуа. Вся остальная община ушла обратно в Ассизы, и они забрали с собой последних детей. Им предстоит длительное путешествие на юг.

– Я знаю об этом, отец, – откликнулся я. – Я бывал в Ассизах, молился там святому Франциску. Скажи мне, отец, когда ты смотришь на меня, не видишь ли ты вокруг ангелов?

– А почему я должен видеть ангелов? – спокойно возразил он. Он перевел взгляд с меня на Урсулу. – Я вижу здесь красоту, вижу юность, запечатленную в полированной слоновой кости. Но я не вижу ангелов. И никогда их не видел.

– Я встречал их однажды. Могу я присесть?

– Поступай, как тебе угодно.

Он наблюдал за нами, стараясь сидеть прямо на простом деревянном стуле, в то время как я уселся напротив него, совсем так же, как было в тот день, на открытом воздухе, но теперь мы находились не в беседке, увитой зеленью и благоухающей под лучами солнца, а в помещении внутри самой гостиницы, где пламя свечей освещало большее пространство и где было гораздо теплее.

Урсула смущенно поглядела на меня. Она не имела ни малейшего представления о том, что я задумал. Я никогда не видел ее беседующей с каким-либо человеческим существом, за исключением меня самого и детей, с которыми она забавлялась, – другими словами, она разговаривала лишь с теми, благодаря кому оживало ее сердце и кого она отнюдь не собиралась убивать.

Я не мог даже представить себе, что она думала об этом крошечном человечке и о его сыне, священнике-францисканце.

Старику удалось разложить свой пасьянс.

– Вот, видишь, я говорил тебе, что сойдется. Наша удача! – сказал он с удовлетворением и сложил грязные, потертые карты в колоду, чтобы перетасовать их и разложить пасьянс снова.

Священник взглянул на него остекленевшими глазами, словно не мог собраться с мыслями, чтобы обмануть или подбодрить старика-отца, а затем снова посмотрел на меня.

– Я видел этих ангелов во Флоренции, – сказал я, – и разочаровал их, нарушил данную им клятву, утратил свою душу.

Он отвернулся от отца и пристально взглянул на меня.

– К чему ты продолжаешь мне это рассказывать?

– Я ведь не приношу вам никакого вреда. Как и моя спутница, – со вздохом оправдывался я.

Наступил тот момент в нашей беседе, когда мне нужно было протянуть руку за чашкой или за высокой пивной кружкой и отпить хоть чего-нибудь. Голод уже измучил меня. Интересно, страдает ли от жажды и Урсула? Я уставился на вино священника, которое теперь ничего не значило для меня, абсолютно ничего, поглядел прямо ему в лицо, покрывшись потом от яркого сияния и жара, исходившего от свечей, и продолжил:

– Я хочу, чтобы вы знали о том, что я видел их, что я говорил с ними, с этими ангелами. Они пытались помочь мне расправиться с чудовищами, захватившими власть над вашим городом и над людьми, которые здесь жили. Я хочу, чтобы вы знали об этом, отец.

– Зачем, сын мой, почему ты мне все это рассказываешь?

– Потому что они были красивы, и они были такими же настоящими, как мы с вами, и вполне реальными. Вы видели самые отвратительные свойства человека; вы могли видеть праздность и предательство, трусость и обман. Теперь вы видите перед собой демонов, вампиров. Ладно, я хочу, чтобы вы знали, что своими собственными глазами я видел ангелов, настоящих ангелов, великолепных ангелов, и что они были еще более прекрасны, чем я смог бы когда-нибудь выразить словами.

Он долгое время смотрел на меня задумчиво, затем взглянул на Урсулу, встревоженно наблюдавшую за мной, наверное более испуганную, чем я сам, и сказал:

– Почему же ты предал их? Зачем они вообще явились к тебе, хотелось бы знать, и, если к тебе на помощь пришли ангелы, почему же ты не оправдал их надежды?

– Из-за любви, – с улыбкой пожал я плечами. Он не ответил.

Урсула <