Людвику петру Норблину в Париж

Уважаемый и дорогой пан Норблин.

Пан Феликс Липиньский, брат знаменитого скрипача Кароля и сам тоже скрипач, приехал в Париж из Львова и как польский артист не может побывать в Париже и не познакомиться с Тобой. — Я пользуюсь этим случаем, чтобы переслать Тебе польской крупы — и надеюсь, что мы вскоре обнимем друг друга.

Tout à vous de coeur [Всем сердцем твой] Ф. Шопен.

 

[Париж.] Понедельник, утро [январь 1848]

 

Адрес: «Monsieur Monsieur Norblin, Rue Buffault, No 15».

 

ЖОРЖ САНД — МОРИСУ ДЮДЕВАНУ В ПАРИЖ

 

Ноан, 7 февраля 1848

 

[...] Надо, чтобы ты, в случае если не найдешь серебра и белья, решился нанести визит Розьер. Что касается серебра, то я не знаю, осталось ли оно там, так как я в точности не знаю, сколько его у нас там было. Во всяком случае не много, и ты ограничишься тем, что просто спросишь о нем. Что же касается белья, то оно там наверняка было, и я прилагаю список его [...]. Однако белье очень важно разыскать, так как нам его тут недостает, и если бы случайно м-ль де Розьер или Шопен велели отнести его Соланж, то я знаю, как мне поступить. Я удержу часть денег, что предназначила ей на обстановку. Также наверняка была и кухонная посуда, кастрюли и пр.. М-ль де Розьер скажет тебе, куда она велела ее поставить. Если же ты не хочешь туда идти, то пошли Ламбруша (Ламбруш — Эжен Ламбер.), который ничего не скажет о твоем пребывании в Париже и который не даст поставить себя в неловкое положение. Газеты сообщают, что Шопен дает концерт перед своим отъездом. Не знаешь ли ты, куда он едет? В Варшаву или попросту в Нерак (То есть к Соланж (Нерак, городок вблизи Гийери). В действительности, Шопен собирался поехать в Англию. Стоит отметить, что 21 мая 1848 г. Жорж Санд писала Букуарану: «Шопен в Англии, после революции ему стало недоставать уроков», а в «Истории моей жизни» Жорж Санд утверждала, что Февральская революция сразу же сделала Париж ненавистным Шопену, «разум которого не мог смириться с какими-либо социальными переменами». Между тем Февральская революция началась лишь 22 февраля 1848 г., а Шопен решил совершить поездку в Англию, как явствует даже из настоящего письма Жорж Санд, до 7 февраля 1848 г. (и она знала об этом!).)? Ты об этом узнаешь в [Орлеанском] сквере [...].

 

«Correspondance de Frédéric Chopin», vol. III. Paris, 1960, стр. 318.

Отрывок.

 

ЛЮДВИКЕ ЕНДЖЕЕВИЧ В ВАРШАВУ

[Париж.] Четверг, 10 février [февраля] 1848

 

Моя Жизнь!

Относительно Ваших книг: Версальская галерея подарена Гаваром Людвике. Первая часть уже давно, месяцев 6 тому назад, должна была пойти с оказией, но мне ее вернули, и она лежит у меня; что же касается отосланного теперь, — то это то, что вышло позже, и я не знаю, сколько там. Дареному коню в зубы не смотрят. Г а в а р  дал мне их запакованными, и я, не посмотрев, послал их через своего постоянного книготорговца, начало же я не отправил потому, что оно не было упаковано и немного запачкалось при перекладывании с места на место в шкафу. Раз Шпис умер, — никогда не буду больше посылать Вам книг через этого дурака. Что же касается остального, то всё exacte [точно]. У меня, Людвика, не было времени надписать для Тебя Босфор. Нет у меня и времени спросить Гавара, чего недостает, а чего не было*, Франк же, через которого всё это шло, не может знать, потому что я отдал ему запакованным, как мне прислал Гавар. Надо было бы спрашивать у Гавара, а ему у своего помощника и т. д., а этого не стоит делать, тем более что это подарок. Если же Вам это очень нужно, то [я напишу об этом] в следующем письме. [Отрывок, начиная со слов: «Надо было бы» до «в следующем письме», зачеркнут Шопеном и вместо него, в приписке к месту, обозначенному звездочкой, прибавлено: «Гавар пришел и написал записку».]

Что касается меня, то я здоров, насколько могу. Плейель, Пертюи, Лео, Альбрехт уговорили меня дать концерт. Уже неделя, как нет мест. Я дам его в зале Плейеля 16-го этого месяца. Только 300 билетов по 20 фр[анков]. У меня будет лучшее парижское общество. Король велел взять 10, королева 10, герцогиня Орлеанская 10, гер[цог] Монпансье 10, хотя траур и никого из них не будет. Уже записываются на второй (На второй концерт записалось шестьсот человек; зал вмещал триста.), которого я, вероятно, не дам, так как мне надоел и этот. — П[ани] С[анд] всё сидит в деревне с Бори, с сыном, с Ламбером и Огюстиной, которую, кажется, выдают замуж, и на этот раз уже наверняка, за какого-то учителя рисования из небольшого городка Тюлль, приятеля Бори. Мне она [Жорж Санд] больше не писала ни слова, и я ей тоже. Здешнюю квартиру она велела хозяину сдать. Соль находится у отца, Дюдевана, в Гаскони; она пишет мне. Ее муж здесь: оканчивает свои мраморы к выставке, которая состоится в марте. Соль у отца болела. Денег у них нет, и поэтому для Соль лучше, что она проведет зиму в более теплом климате. Но бедняжка скучает. Хороший же у нее lune de miel [медовый месяц]! Мать между тем печатает в «Les Débats» очень хороший роман. В деревне ставит комедии в брачной комнате дочери и всеми силами старается оглушить себя и забыться. Она очнется не раньше, чем когда у нее крепко заболит сердце, которое сейчас придавлено головой. Я на этом поставил крест. Да простит ей бог, что она не умеет отличить подлинной привязанности от лести. Впрочем, может быть, мне другие кажутся льстецами, а на деле, возможно, ее счастье там, где я его не вижу. Ее друзья, соседи долго не понимали, что там творилось в последнее время, но теперь, вероятно, уже привыкли. Впрочем, за капризами этой души никто никогда не сможет угнаться. Восемь лет какого ни на есть порядка — это было слишком много. Богу было угодно, чтобы это были те годы, когда подрастали дети, и если бы не я, не знаю, не жили ли бы уже давно дети с отцом, а не с нею? И Морис сбежит к отцу при первом удобном случае. Но, может быть, всё это тоже необходимые условия ее жизни, ее писательского таланта, ее счастья? Пусть это Тебя не огорчает, так как это уже давно [случилось (?)]. Время — великий целитель. Я до сих пор еще сам не свой. Поэтому я и не пишу Вам, — так как всё, что начну, сжигаю. Столько [следовало бы (?)] писать! Уж лучше вообще ничего; или только, что мы давно уже не виделись без баталий и сцен и что я не могу туда поехать, поскольку молчание о дочери было поставлено мне условием. Дочь по дороге к отцу видела мать, которая ее приняла холодно; зятя она не захотела видеть, но с Дочерью она хоть сухо, но переписывается; это меня радует, так как по крайней мере хоть что-то еще остается между матерью и дочерью.

 

[Приписка:]

Я посылаю это письмо, чтобы Вы знали, что я здоров, и чтобы сообщить о книгах.

Письмо посылаю де Розьер.