Я: Поздравляю с завоеванием. Зен всегда получает то, что хочет. Рада, что ты хорошо провел ночь.

 «Я не монстр, хотя иногда работаю на монстров».

Я запихиваю попкорн в рот, не отрывая глаз от экрана телевизора. Могу процитировать этот фильм слово в слово, но мне все равно нравится смотреть его с включенными субтитрами. Большое открытие Саймона то, что у него действительно есть душа, но это не располагает его ко мне, когда я потягиваю диетическую колу, зарываясь пальцами ног под подушку в конце дивана.

Я моргаю и вижу Алекса, сидящего на краю шезлонга, пристально смотрящего на Кейси и Зен, когда они трутся своими обнаженными, влажными телами друг о друга. По-видимому, пока еще небезопасно закрывать глаза, даже на микросекунду. Я пытаюсь затеряться во взрывном действии, происходящем на экране. Это нелегко, но через некоторое время я достаточно окоченела и согрелась у огня, и начинаю засыпать.

Много позже, вздрогнув, я прихожу в себя, понимая, что меня что-то разбудило. Гостиная заполнена звуками статики, а DVD выключился в конце фильма. Все молчит. Стук дождя по наклонной крыше даже не слышен, и мне кажется, что в ушах у меня звенит от напряженной тишины.

Что-то здесь не так. Что-то…

Снаружи раздается громкий хлопок, звук закрываемой дверцы машины.

Я вскакиваю с дивана, мое сердцебиение взлетает до небес. Здесь кто-то есть. Здесь кто-то есть, черт возьми. Мой пульс стучит в висках, когда я бегу на кухню, не зная, что именно планирую делать, когда доберусь туда. Черт, черт, черт. Папа сказал бы мне, если бы он собирался приехать на озеро. Мама никогда сюда не приезжает, и точка. Она слишком занята, чтобы сделать перерыв и отправиться в путь. Маловероятно, что кто-то стал бы спускаться по узкой подъездной дорожке длиной в две мили, с деревьями теснящимися по обе стороны утоптанной грунтовой дороги, если бы они заблудились и искали один из домиков Airbnb (прим.ред. сайт для поиска частного жилья по всему миру), расположенных по другую сторону озера.

Нет, чтобы оказаться в этой конкретной хижине, вы должны знать, что она здесь, и вы должны искать ее специально.

Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

Поспешив обратно в гостиную, хватаю телефон с дивана, дрожа, открываю экран и… черт! Нет сигнала. Что же мне теперь делать? Что делать, что делать, что делать, что делать?

Успокойся, черт возьми, Сильвер. Просто успокойся, черт возьми, прямо сейчас. Так всегда умирают люди в фильмах ужасов. Они паникуют. Теряют разум, и в конечном итоге принимают глупые решения, а потом оказываются чертовски мертвыми. Не паниковать.

Но легче сказать, чем сделать. Мои мысли путаются, когда я снова бегу на кухню и ищу что-нибудь, чем могу вооружиться. Молоток для отбивания мяса? Нет. Сито для макарон? Черт возьми, нет. Шампур? Ррррр, нет. Нож! Да, точно, нож. Я рывком открываю ящик со столовыми приборами, отчаянно пытаясь найти лезвие, которое не было бы тупым и покрытым ржавчиной, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы устраивали здесь барбекю. Каждым из них невозможно даже лопнуть гребаный воздушный шар…

Бах!

БАХ, БАХ, БАХ.

Чееерт.

У меня звенит в ушах. После многих лет, проведенных в хижине и совершенно не боявшись этого места, мне приходит в голову мысль, что приехать сюда одной было непростительно глупо с моей стороны.

Мама и папа привыкли не проверять меня, когда я здесь. Они не ждут моего возвращения до вечера понедельника. Два дня. Насколько сильно может разложиться тело за сорок восемь часов? Неужели они найдут меня искалеченной и разорванной на куски, когда наконец приедут сюда, чтобы узнать, что со мной случилось?

Огромная тяжесть сдавливает грудь, мешая дышать. Я хватаю нож, любой нож, и на цыпочках иду к входной двери, осознавая, с ужасом посылая ударную волну адреналина через мое тело, что я не заперла эту чертову дверь.

Чертова идиотка, Сильвер! ЧЕРТОВА ИДИОТКА!

Я уже в двух футах от двери, когда половица под моими ногами скрипит.

— Сильвер.

Голос по ту сторону двери не задает вопроса, спрашивая, здесь ли я. Это всего лишь заявление. Декларация. Она принадлежит Алексу Моретти.

Я приваливаюсь к дереву, мое сердце тяжело и болезненно бьется под ребрами. Похоже, осознание того, кто это, не помогло; я даже не могу решить, хорошо это или плохо. Задыхаюсь, когда говорю, хотя почти не двигаюсь.

— Какого... черта ты здесь делаешь?

— Открой дверь.

— Нет!

— Открой дверь, Сильвер. Сейчас два часа ночи. Я замерз.

У меня отвисает челюсть. И действительно, когда я смотрю вниз на Микки, его непропорциональные руки подтверждают, что уже почти десять минут третьего.

— Какого хрена ты здесь делаешь в два часа ночи, Алекс? Ты что, совсем спятил?

— Возможно. Открой дверь.

Я сглатываю, и металлический привкус страха наполняет мой рот. Не боюсь, что он здесь, но моя реакция «бороться или убежать» все еще занимает секунду, чтобы охладить разум.

— Иди домой, ладно? Это не нормально.

Тишина снова звенит у меня в ушах как колокол.

— Ладно. Я пойду сяду в машину. Подожду пять минут, прежде чем уеду. Возьми паузу. Если ты действительно хочешь, чтобы я ушел, то оставайся внутри. Если ты хочешь поговорить, тогда выходи.

— Я не собираюсь выходить, Алекс. Да ты просто с ума сошел!

— Как я и сказал: я подожду пять минут.

Слышу, как он уходит, шаги удаляются от двери и спускаются по ступенькам, ведущим к крыльцу хижины. Через секунду снова хлопает дверца машины.

Чертов псих.

Зачем он это сделал?

Зачем ему понадобилось ехать сюда посреди ночи?

Это был плохой ход с его стороны. Глупый ход.

Я убью его на хрен. Папа уже не будет так дружелюбен с ним, когда узнает, что он пришел сюда и напугал меня до смерти.

Еще минута.

Но я не могу сказать об этом папе. Если это сделаю, мне также придется сказать ему, что я была здесь одна, и тогда он никогда больше не позволит мне сюда приехать.

Еще минута.

Двигатель снаружи оживает и набирает обороты. Свет льется через окно гостиной, отбрасывая тени, которые взбираются по стенам.

Дерьмо.

Я даже не решила, что сделаю. Действую не задумываясь, распахиваю дверь хижины и босиком вылетаю в ночь. Алекс сидит на водительском сиденье старого Камаро, положив руки на руль. Его глаза впиваются в меня, когда я бросаюсь к нему; он остается бесстрастным, когда наклоняюсь к машине, поднимаю кулак и бью им в окно со стороны водителя. Боль взрывается в моей руке, острая и захватывающая дух, звезды сверкают, вспыхивая перед моими глазами.

— Да пошел ты, Алекс Моретти! — Я разворачиваюсь, грязь хлюпает между пальцами ног, встряхиваю рукой, отходя от машины. Черт, это очень, очень больно. Я прижимаю руку к груди, держа ее там, ожидая, когда боль утихнет, но она только усиливается. Дверца машины открывается и снова закрывается. Алекс не произносит ни слова, и это едва ли не самая неприятная часть всего происходящего. Он даже не спрашивает, все ли со мной в порядке.

— Ты знаешь, — шиплю я. — Ты же знаешь, что произошло. Ты знаешь... что они сделали. Ты знаешь, как чертовски страшно было... для меня, когда кто-то приехал сюда... в темноте, когда я была здесь одна…

Я плачу, и не знаю, потому ли это, что моя рука так сильно болит, или потому, что все еще дрожу от страха и паники, что могло бы случиться со мной. Вскоре я уже всхлипываю и не могу сдержаться. Напрягаю дыхание, стараясь не упасть в обморок. Чувствую, как соскальзываю, тону, кувыркаюсь, погружаюсь в какое-то разбитое безумие, которому никогда раньше не позволяла себе поддаваться. Даже после того, как это случилось. Даже когда мои друзья отвернулись от меня, и я обнаружила, что меня избегают…

Я ломаюсь.

Я раскалываюсь на части.

И вот я разбита вдребезги.

Алекс прямо передо мной. Он протягивает руки, темные глаза спокойны и тверды.

 — Va bene. Va bene. Respira, Argento. Respira. Shhhh. (пер. итал. «Тише. Тише. Дыши, Сильвер. Дыши. Шшш.»)

Мне хочется ударить его кулаком в лицо, точно так же, как я ударила в окно его машины. Вместо этого, когда он делает медленный, очевидный шаг ко мне, то падаю в объятия и рыдаю на его груди. Руки крепко обнимают меня, и впервые с той ночи в ванной в доме Леона Уикмана я плачу, когда меня обнимают. Запах стирального порошка, сосновых иголок и Алекса ревет в моей голове, когда я делаю вдох за вдохом. Мои руки сжимают его футболку, сильно натягивая ткань, но он не отталкивает меня. Даже когда я отпустила и ударила сжатым кулаком по его груди. Или еще пять или шесть раз, когда била его изо всех сил.

— Шшшшш. Все нормально. Дыши, Сильвер. Дыши. Все хорошо. Я держу тебя.

Он не должен был... он не должен держать меня. Все это не имеет к нему никакого отношения, и все же я никак не могу освободиться от него. Это чертовски больно. Боже, я знала, что это так, знала, что это было там, разъедая меня, но так эффективно дистанцировалась от боли, что даже не представляла, насколько это будет подавляюще, когда она наконец одолеет меня.

Я теряю себя на долгое время, и Алекс не колеблется. Он стоит твердо, прижимая меня к себе, шепчет мне на английском и итальянском, а вышедшие из-под контроля эмоции постепенно отступают. После того, что кажется целой жизнью, на меня наваливается тупое, оцепенелое спокойствие, и я начинаю чувствовать себя глупо.

Ноги дрожат, я отталкиваю его, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

— Мне очень жаль. Боже, прости меня. Я думаю... возможно, я слишком бурно отреагировала. — Стараюсь не застонать, когда замечаю, что передняя часть его серой футболки промокла, и на ней проступает уникальный Роршаховский узор (прим.перев. Тест Роршаха — психодиагностический тест для исследования личности. Известен также под названием «Пятна Роршаха». Это один из тестов, применяемых для исследования психики и её нарушений. Испытуемому предлагается дать интерпретацию десяти симметричных относительно вертикальной оси чернильных клякс) моего горя. Глаза Алекса больше не спокойны. Они горят, пылают, мышцы на его челюсти сердито подпрыгивают, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Не надо, не делай этого, — рычит он. — Это я прошу прощения, Сильвер. Я, бл*дь... — он вцепляется кулаками в волосы и тянет, прижав локти к ушам. У него такой вид, будто он сам вот-вот врежется в окно машины. — Я наделал много глупостей, но никогда еще не был так чертовски глуп, — бормочет он. — Даже не подумал, что случится, если я просто появлюсь на пороге. Конечно, ты испугалась. Я тебя до смерти напугал. Чертов идиот.

При любых других обстоятельствах я бы с ним согласилась, но он так явно зол на себя, что не чувствую в этом необходимости. И все же мне нечего сказать, потому что он действительно напугал меня…

Алекс проводит рукой по лицу, резко вдыхая воздух. Когда он смотрит на меня, я понимаю, что это первый настоящий признак истинных, правильных эмоций, которые когда-либо видела на нем. Он выглядит так, как будто вот-вот сорвется.

— Мне очень жаль, Сильвер. Я просто гребаный идиот. Не хотел напугать тебя.

Я чувствую себя маленькой. Уязвимой. Честно говоря, мне немного стыдно за такой эпический срыв.

— Все нормально, — шепчу я.

Он качает головой, прикусывая нижнюю губу изнутри.

— Это не... это не нормально. Ничего из этого не нормально. Тебе позволено так говорить.

Я могу только вздохнуть, внезапно обессиленная, опустошенная до самых корней своей души.

— Как ты вообще узнал, где меня искать? — Спрашиваю я. Похоже, сейчас это единственный уместный вопрос.

Он смотрит вдаль, в темноту, на простор тенистых деревьев, и его брови недовольно хмурятся.

— Холлидей, — напряженно говорит он.

— Холлидей? — Острая боль пронзает мою грудь. Какого хрена? Вполне логично, что он разговаривал с Холлидей, поскольку она была на том видео, такая же голая и такая же пьяная, как Кейси и Зен. Но мне кажется неправильным, что она говорит обо мне с Алексом. Из всех девушек Холлидей была единственной, кто не поставил своей единственной целью превратить мою жизнь в сущий ад. Это заставляет меня чувствовать себя неловко, неуютно в моей собственной шкуре. Алекс должен был видеть выражение моего лица.

— Она работает в Роквелл. Баре, где я работаю. Твой брат тусуется с ее братом или что-то типо того? Он сказал ей, что ты здесь. Она дала мне этот адрес.

Холлидей работает в баре? Она выглядит зрелой для своего возраста, но никак не может сойти за двадцатиоднолетнюю. Это не имеет смысла.

— Слушай, я действительно облажался. Мне не следовало приходить сюда. Мне следовало подождать, пока ты не вернешься домой. Но ты не отвечала на мои сообщения. Я хотел сказать тебе… — он проводит языком по зубам и снова качает головой. Отсюда я чувствую его разочарование. Минуту назад он обнимал меня, успокаивал, гладил по спине, по волосам, но теперь между нами разверзлась пропасть, и он не знает, что с собой делать. — Твою мать! — он кричит, и это слово эхом разносится по лесу. — Мне пора, — говорит он. — Это была огромная гребаная ошибка.

— Теперь ты здесь. — Я шмыгаю носом, натягивая рукава толстовки на руки от холода. — Скажи то, ради чего ты сюда пришел.

Он фыркает. Похоже, Алекс борется с самим собой, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Хочет ли он говорить то, что хотел сказать.

— Я просто... понял после твоего сообщения, что ты видела это видео. Джейкоб разослал его всем в Роли. Он почему-то думает, что это чертовски весело. Кейси даже не выглядит обеспокоенной…

— Она не будет. Кейси использует свое тело как оружие. Она раздевается при каждом удобном случае. Наверное, она велела Джейкобу прислать его мне.

— Полный п*здец, — шепчет Алекс. — Слушай. Я знаю, что это выглядело плохо.

— Похоже, ты отлично проводишь время, заводишь новых друзей. Почему меня это должно волновать? — Боже, я совсем завралась.

Алекс бросает на меня взгляд, который говорит то же самое.

— Кому ты сейчас врешь, Сильвер? Потому что ты никого не обманешь.

— Кому? — Я указываю на открытый лес, окружающий нас, и слабо смеюсь. — Здесь нет никого, кроме птиц.

— Ты меня не обманешь, — уточняет он каменным голосом. — И ты не обманешь себя. — Он потирает затылок и морщится. — Ты еще не устала от всего этого, Argento?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Ммм да уж, ложь просто продолжает изливаться.

Алекс с несчастным видом пыхтит себе под нос.

— Окей. Ну... давай на чистоту. Я не часто западаю на девушек. Обычно не провожу свои дни, злясь на себя, потому что не могу перестать думать о ком-то. Я могу с уверенностью сказать, что мне никогда по-настоящему не было дела ни до кого, кроме моего младшего брата…

— Не знаю, хорошо ли это признавать.

— Просто перестань. Перестань прятаться от сложных вещей. Я ни хрена не прячусь. Уже нет. Если ты не можешь быть настоящей хоть на секунду, то я сделаю это для нас обоих. Сейчас моя жизнь — это гребаный бардак. У меня столько всего происходит, и я изо всех сил стараюсь забыть, что ты вообще существуешь, но я не могу, понимаешь? Ты мне нравишься. Я беспокоюсь о тебе. Мне небезразлично, что ты, вероятно, думаешь, что я переспал с одной из этих тупых сучек на той вечеринке, когда этого не делал, когда я ушел, испытывая отвращение к тому, как жалко они себя вели. И я знаю, что ты не хочешь слышать ничего из этого дерьма. Твоя жизнь тоже не сахар. Но я вижу тебя, Сильвер. Я вижу, как ты смотришь на меня, и чувствую в тебе желание. Эта игра вокруг да около, хождение на цыпочках вокруг правды — это просто чертовски... это чертовски бессмысленно. Я тебе тоже нравлюсь. Ты тоже заботишься обо мне. Еще не знаешь почему, но я могу тебе показать. Я — это риск, представляющий опасность. Я ни хрена не безопасная ставка по чьим-то стандартам. Но могу быть тебе полезен, если ты мне позволишь. По крайней мере, я думаю, что могу. Ты первый гребаный человек в этом мире, который когда-либо заставлял меня хотеть попробовать. И... — у него кончается запал. Мышца снова тикает на его челюсти. Он пытается обуздать огонь, который, кажется, загорелся в нем, и ему трудно это сделать.

А я тем временем с трудом стою на месте, слушая слова, которые он говорит. Это не так просто для меня. Прошло уже много времени с тех пор, как со мной так разговаривали — как кто-то говорил мне правду, и ждал от меня взаимности.

Я открываю рот, и Алекс замирает. Его глаза слегка прищурены, ноздри раздуты, руки сложены в кулаки по бокам. Он ждет, что я буду отрицать все, что только что было сказано, отметать все это в сторону, и готов и ждет этого. Алекс не позволит мне легко отделаться.

— Ты мне действительно нравишься, — тихо говорю я. — Я просто… не имеет значения, нравишься ли ты мне, Алекс. Я могу лежать в постели и думать о тебе все, что захочу. Могу смотреть на тебя, и могу себе представить... — Черт. Это слишком тяжело. Я даже слов не нахожу.

Его грудь быстро поднимается и опускается, сухожилия на шее напрягаются.

— И что ты себе представляешь?

— Алекс, пожалуйста…

— Ты не чертов трус, Сильвер. Я знаю, что это не так. Ты доказываешь это каждый день, когда появляешься в этой школе. Что ты представляешь?

— Я… — делаю глубокий вдох. Все это такой беспорядок. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. — Целую тебя, — шепчу я. — Твой рот на моем. Твои руки на мне. Кладу голову тебе на грудь, слушаю биение твоего сердца…

У него вырывается резкий, болезненный звук.

— Сильвер…

— Я представляю, что мы вместе. Представляю, что ты принадлежишь только мне, что ты мой. Так легко представить себе, как ты идешь по коридору в Роли с моей рукой в твоей, потому что я знаю, что это будет легко. Это было бы намного лучше, черт возьми, потому что больше не буду одна. Я могу влюбиться в тебя, Алекс. Могу представить, как я это делаю. — Я киваю, стараясь не спотыкаться на этих правдивых словах. — Это не займет много времени. Но я не могу этого допустить.

Алекс застыл, как статуя Давида. Похоже, он просто ошарашен тем, что я только что сказала. Может быть, я зашла слишком далеко, была слишком честна, сказала слишком много? Парни в возрасте Алекса не говорят о том, что влюбляются. Они говорят, что вы «видитесь друг с другом» или «общаетесь», чтобы даже не называть вас своей девушкой.

Но он делает медленный, осторожный шаг вперед, и от него исходит жар, как от печи.

— Почему нет? — спрашивает он. — Я недостаточно хорош?

— Нет! Конечно же, нет! Боже, Алекс. Я хочу тебя. Я хочу все это! Хочу, чтобы ты прикасался ко мне. Хочу, чтобы ты поцеловал меня больше, чем когда-либо чего-либо хотела.

— Тогда просто сдайся, Сильвер! Перестань, бл*дь, так сильно бороться.

— Я не борюсь!

— Да, это так. Ты делала это с того самого момента, как мы встретились. Еще до того, как мы встретились! — Он пыхтит себе под нос. — Боролась с трудными вещами. Неправильными вещами. Но перестань бороться со мной. Я не являюсь ни тем, ни другим. Просто... доверься мне.

Я так близка к слезам.

— Я не знаю, как это сделать, Алекс. — Если сейчас хотя бы вздохну, то развалюсь на куски, а я этого отчаянно не хочу.

Он подходит ближе ко мне. Холодный ветер проносится по поляне между хижиной и озером, и его волнистые темные волосы падают на лицо. Они кружатся вокруг его головы, как вихрь, и я в миллионный раз поражаюсь, что он не может быть настоящим. Эта темная, измученная душа, покрытая таким количеством чернил, стоящая передо мной, не из тех существ, которые могут найти свой путь в мою жизнь и каким-то образом сделать ее лучше. Он был создан для других вещей.

Волк и роза — дикие и необузданные, прекрасные и нежные. Дихотомия, лучше которой не найдешь. Я впервые осознаю, что чернила на тыльной стороне руки Алекса действительно являются точным его изображением. Смотрю на них, пока он медленно поднимает руку, а потом осторожно проводит большими пальцами по моим скулам, баюкая мое лицо так благоговейно, что мне кажется, он боится, что я могу разбиться.

Его голос полон эмоций, когда он выдыхает свои следующие слова.

— Я тебе обещаю. Тебе даже не придется пытаться, Argento. Я сделаю это так же легко, как дышать. — Он движется с бесконечным терпением, медленно, давая мне все возможности убежать. Каким-то образом, несмотря на то что мое сердце трепещет в груди, как раненая птица, я остаюсь приросшей к земле босыми ногами, а он тянется мне навстречу, поднимает мое лицо и целует меня.

Меня целовали и раньше, но не так, как сейчас. Не так, как будто это что-то значит. Не так, как будто это обещание. Все начинается медленно, неуверенно, мягко, но я чувствую в нем волнение. Знаю, что он хочет завладеть мной, но сдерживается. Он терпелив, и я... я начинаю чувствовать, что разломанные части внутри меня постепенно начинают болеть немного меньше. Его пальцы впутываются в мои волосы, когда медленно открывает мой рот.

В тот момент, когда влажный жар его языка касается моих губ, во мне что-то вспыхивает — зарождается огонь, который, как я уже знаю, выйдет из-под контроля, если дать ему хотя бы полшанса. Вся горю, съеденная заживо страхом и потребностью, когда он притягивает меня к себе, крепко прижимая к своей груди. Его вкус наполняет меня, прохладный и свежий, как мята.

Я сама удивляюсь, когда поднимаю руку и кладу ему на затылок, притягивая вниз, чтобы он мог поцеловать меня сильнее. Может быть, сейчас что-то доказываю себе, встречаясь с ним на полпути, осмеливаясь просунуть свой язык ему в рот. Я могу это сделать. Хочу этого больше, чем все, что когда-либо хотела прежде. Прижимаюсь к нему, такая маленькая, словно кусочек головоломки встает на свое место, и в одно ослепительно быстрое мгновение я начинаю верить в это. Верить в него. В нас. Что мы можем быть вместе, без страха, который гноится во мне как яд, разрушающий все в промежутке между ударами сердца.

Я этого не знала, но уже давно ждала его.

Когда Алекс отстраняется, его дыхание прерывистое, глаза широко раскрыты, зрачки расширены, превращая его радужки почти в черные.

— Ну вот и все, Argento. Решение уже принято. Ты моя, а я твой. И вся школа Роли узнает об этом к пяти минутам девятого утром во вторник.

Глава 18.