Лишь у края земли - ты пытаешься вымолвить что-то,

Как-то выразить, нечто, сказать непонятно кому –

«Вот, я тоже здесь есть! Я живу в этом мире, заметьте».

Те слова только ветер, услышав, уносит во тьму,
Что уже наступает от моря. Да, да, только ветер.

(2008)

       

 

                                   ***

Изогнув, как он может один,
коленца,
скачет кузнечик
с лицом младенца
или сказочного старика,
небывальщины, лугового духа,
дни считавшего за века.
Целый мир ему - у реки поляна.
Натолкнувшись внезапно
на великана,
заслонившего небосклон
всей громоздкой,
необозримой тушей
и в глаза глядящего,
словно в душу,
вероятно - "Ужас" - подумал он.

Вероятно, думал и Гулливер,
что нормален - только его размер.

Ну а может - он смотрит на вещи просто
и плевать ему на всю разность роста
мускулист, плечист, лупоглаз
видит сам себя он - борцом, атлетом
на закате, летом - слегка поэтом
ощутить он успел сейчас?

Жизнь кузнечика, нашей - куда короче
но не знает о том он и знать не хочет
он стрекочет, о чём-то своём хлопочет
опасается птиц и жаб
а порой, бег прервав свой, дойдя до края
из потока времени выпадая
замирая, любуется небом он, чей масштаб
одинаков
для нас
для него
для всех
кто обращает свой взор наверх

(ред. 2019)

***

Посвящаю с костлявой священной борьбе
в детстве, помню пытался представить себе
я деревню - на месте куда привела
меня бабушка — где ни двора, ни кола
Ни двора, ни кола — лопухи и трава
время стёрло всё, как татарва

А бабуля, заметно волнуясь, с трудом
Отыскала пространство, где раньше был дом,
По деревьям каким-то, живым до сих пор:
«Вот тут дом наш стоял, тут был двор».

На глазах у меня молодела она
Зной сгущался, звенела в ушах тишина
Предо мною возникло видение:
Появилась прабабка – Евления,
И мужик с бородой, что стоит рядом с ней,
Это прадед Андрей.

Начинается музыка невдалеке,
Расступается пыльный бурьян.
Моя бабушка – девочка в красном платке,
Рядом - Павел, и Пётр, и Иван, -
Её старшие братья, ещё пацаны.
Рождены до Германской войны.

Они спросят у нас: «Вы откуда и чьи?»
Пёс Туман, не узнав чужаков, зарычит,
Но при виде бабули, смутится потом
Сбитый с толку - замашет хвостом
(Как оно совместится в его голове:
Из одной Аси — стали, вдруг - две?)

Тот Туман позже с волком сцепился, в ночи
Прадед с вилами в помощь ему подскочил,
Но к несчастию, в сумерках и впопыхах
Псу проткнул то ли бок, то ли пах.

Тут работали в поле, трудились в поту,
Тут росли и играли в лапту,
И молились, женились, рожали детей,
Помирали потом без затей

Прадед помер. На Кольский сослали Петра
(ох, стара эта песня, стара).
Павел в город свинтил и служил в ГПУ.
А Иван с голодухи опух
В тридцать третьем, и умер – он просто упал
По дороге до дома, и всё.
Подышал- подышал, а потом перестал.
Жил да был - да в могилу снесён.

А сейчас той деревни давно уже нет.
Девяносто без малого лет
Как она опустела, исчезла. Её -
Поглотило Небытиё.
Пусть она, и родня моя вся эта, тут
Хоть немного в стишке поживут.
Места много они ведь, ей-ей, не займут
Перед тем, как навеки уйдут.

 

 

***

Бабушка – пока мы жили с ней -
привечала всех моих друзей,
и подруг, что были в дом наш вхожи
...мы сидим на кухне. Дым — столбом.
Говорила бабушка потом:
«с вами я - на сорок лет моложе»
«Куришь много ты себе во вред!
Ешь не то! А как же диабет!?
Что ж, бабуля, ходишь ты по краю!?» -
усмехалась бабушка, ворча
«Ты бы, внучек, не лечил врача! -
я свой организм отлично знаю.
Сколько мне ни жить – а всё моё
бытие моё ты, бытиё…
Что считать-то - сколько нам осталось,
смерти бегать, на болячки ныть?
Надо быть, пока возможно — быть,
не кивая на болезнь и старость.
И теперь, когда я на краю
буду жить, как раньше — жизнь свою -
вместе с вами, но свою, не вашу.
Было всё — и голод и война
горем, счастьем, радостью - сполна
щедро мне Господь наполнил Чашу.
И окурков высилась гора
в пепельнице. Песни до утра
пели ей, и ей читал стихи я.
Г оворила: на похоронах
пусть звучит не похоронный прах
а вот это вот виш ю ве хия!
Смерть. Июль. Горячая земля.
Рядом - молодые тополя
и участок с жидкими кустами
...кладбище, что звали с давних пор
горожане: «жареный бугор»

Нынче — словно лес уже, местами

 

 

   

                                      9 мая 1987

Утро мая. Поезд. Еду в Питер

В тамбуре куря, смотрю зарю
женщина подходит – извините
спичек не найдётся? Прикурю?

Прикурила беломор
покачала головой
и вступила в разговор
как сама - с собой

я-то помню – говорит, блокаду –
голод страх и смерть в одном лице

Вой сирен и уханье снарядов