Германский абвер в первые годы после Версальского мирного договора

 

В декабре 1923 года, через несколько недель после моей первой встречи с капитаном Вейссом, я был приглашен на совещание в Кёнигсберг. В нем принимали участие сотрудники отделов абвера в Кёнигсберге, Штеттине и Берлине, скрытно работавших против Польши. Руководил совещанием один из представителей полковника Гемппа, тогдашнего руководителя группы абвера в министерстве рейхсвера.

Темой совещания были обзорный отчет участникам совещания о проделанной работе абвера за последний год, обсуждение успехов, неудач и затруднений, а также постановка задач на будущее. В ходе совещания я впервые узнал настоящую структуру германской службы военной разведки и контрразведки после Первой мировой войны. 1 января 1921 года можно считать ее днем рождения. Создание абвера совпало с формированием стотысячной армии[5].

1919–1920 годы следует обозначить периодом без контрразведки. Имперское правительство, порожденное ноябрьской революцией 1918 года, посчитало существование секретной службы слишком сильным раздражающим фактором для держав‑победительниц, и поэтому военное министерство отправило в отставку шефа абвера, полковника Николаи. С его уходом исчезла германская служба разведки и контрразведки в том виде, в каком она существовала. Секретные службы противника не преминули воспользоваться этой благоприятной ситуацией, чтобы беспрепятственно внедряться на нашу родину.

Группа абвера, руководящая новой службой германской разведки и контрразведки[6], возродилась в январе 1921 года 13 Берлине при министерстве рейхсвера. Во главе ее, как уже было сказано, стоял полковник Гемпп, который, как и многолетний сотрудник Николаи, привнес в секретную службу богатый опыт.

Группа абвера, по сравнению с разведцентрами великих держав, была чрезвычайно маленькой. Поначалу в нее входили всего лишь два‑три офицера генштаба, затем пять‑шесть бывших офицеров, работавших в качестве вольнонаемных служащих, и соответствующее число машинисток. Группа абвера делилась на два сектора: Восток и Запад. Их оснащение сперва было крайне скудным. Технических средств, фотоаппаратов, агентурных раций, симпатических чернил и прочих средств явно не хватало. Да и финансовые средства были совершенно недостаточные.

В качестве исполнительных – органов группы были сформированы отделы абвера, а именно: в каждом из семи военных округов[7] и при 2‑й кавалерийской дивизии в Бреслау. Их кадровый состав сначала включал одного офицера генштаба и всего лишь одного помощника с опытом в разведке в период Первой мировой войны. Но в течение 1922–1923 годов они получили подкрепление. Теперь у руководителей отделов было в среднем по два‑три помощника, которых они частью могли использовать для борьбы со шпионажем в военном округе, частью для военной разведки.

Центр тяжести после возрождения абвера однозначно приходился на Восток. Задачи и загадки молодой службе в первую очередь ставила Польша. Ее армия еще в начале 1920‑х годов нарастила большую мощь, то есть в тот период, когда рейх только‑только приступил к формированию 100‑тысячной армии. Абвер, с его слабыми силами, все время находился начеку перед лицом этого потенциального противника. Как раз в этот самый момент немецкое население снова было взбудоражено высказываниями польских официальных лиц и ведомств, в которых ораторы заявляли о притязаниях на часть территорий рейха.

Чехословакия также вынуждала молодую службу предпринимать энергичные контрразведывательные меры. В 1921–1923 годах в Германии под арест попали множество шпионов чешской национальности.

Наблюдение за разведывательными и политическими процессами в Прибалтийских странах Литве, Латвии и Эстонии абвером, ввиду недостатка кадров и средств и поскольку они имели не большое значение для рейха, до 1922 года велось периферийно. Но за несколько месяцев до совещания в Кёнигсберге, о котором уже говорилось, оккупация Мемельской области литовскими повстанцами вызвала в Германии большие волнения.

Мемельская область, согласно статье 90 Версальского мирного договора, должна была отойти странам‑союзницам и попасть под французское управление. Хотя литовцы злостно нарушили положения Версальского договора и основополагающие принципы Лиги Наций в Женеве, так называемая Конференция послов стран Антанты признала суверенитет Литвы над Мемельской областью.

Это событие ярко высвечивает тогдашнюю слабость Германии. Рейх был даже не в состоянии защитить от маленького соседнего государства Мемельскую область, с 1422‑го по 1919 год граничившую с Литвой. Правда, следовало учитывать, что союзники покрывали литовские деяния. Страны‑победительницы, с другой стороны, продемонстрировали, что провозглашенные ими всего лишь несколько лет назад основополагающие принципы Лиги Наций и положения Версальского мирного договора для них не более чем клочок бумаги, который можно разорвать, как только в нем отпадет необходимость.

Захват Мемельской области вызвал волну возмущения в Германии и, разумеется, стал также предметом нашего декабрьского совещания в Кёнигсберге. Тогда были определены контрразведывательные меры, которые следовало предпринять против Литвы. Несмотря на это, уже в последующие годы наладилось сотрудничество между абвером и II отделением[8] литовского генерального штаба, руководившим секретной службой страны. Эти контакты даже привели к ограниченному, правда, обмену разведывательной информацией по Польше.

В Литве была широко распространена ненависть к Польше вследствие оккупации города Вильно войсками польского генерала Желяговского 9 октября 1920 года. Возмущение литовского населения этими действиями Польши тем понятнее, что Лига Наций за день до того признала право Литвы на Вильно, но не выступила против столь грубого нарушения только что ей самой принятого решения.

Многие годы подряд существовала угроза войны между Польшей и Литвой. Только в 1927 году маршал Пилсудский во время переговоров с литовским премьер‑министром Вольдемарасом сумел в какой‑то мере нормализовать отношения между обеими странами. Но отношения между Польшей и Литвой оставались все равно враждебными, даже когда рейхсминистр иностранных дел Штреземан подключился к процессу в качестве посредника и старался внести в них разрядку.

Впрочем, с другой стороны, настроения в Польше относительно Литвы также были далеко не дружественными. Чтобы понять это, необходимо пояснить, что Литва летом 1920 года, когда Польша не на жизнь, а на смерть сражалась с Советским Союзом, заключила с Москвой договор, который поляки восприняли как направленный против них.

Планомерная разведывательная и контрразведывательная работа немецкой стороной против Советского Союза в 1920‑х годах практически не велась. На это попросту не хватало имевшихся сил и средств. Кроме того, договор, заключенный 16 апреля 1922 года в Рапалло, положил начало дружественным связям между рейхом и Советским Союзом, отношение к Польше которого никак нельзя было назвать добрососедским. Но, само собой разумеется, абвер использовал любую представлявшуюся возможность, чтобы собирать материал о Красной армии или сведения о положении и внутриполитическом развитии в Советском Союзе.

Таким образом, в центре внимания на тогдашнем кёнигсбергском совещании в декабре 1923 года находилась разведывательная работа против Польши. Задачи и цели обсуждались детально. Было точно определено, чего собирались достичь. Следовало установить в Польше контакты, через которые непрерывно поступали бы информация и документы, позволяющие абверу составить достаточно ясную картину о:

а) дислокации и численности, а также оснащении польской армии;

б) приготовлениях польского генштаба на случай войны. (Сколько дивизий может выставить Польша в случае войны? Существует ли план нападения Польши на Германию? Если да, то как он выглядит в деталях?);

в) государственных и полуофициальных ведомствах Польши, ведущих шпионаж и пропаганду в смысле психологической войны против Германии и Данцига (детали их организации, силы, средства и методы работы);

г) планируемых мерах против Германии и Данцига. Для решения этой задачи участники получили особое поручение всеми имеющимися силами и средствами приступить к вербовке в Польше информаторов, которые занимают ответственные посты и могли бы заблаговременно сообщать о планируемых акциях против Германии, чтобы можно было предпринять контрмеры.

При обсуждении этих разведывательных целей представители многих отделов абвера жаловались на дефицит валюты. Инфляция в Германии как раз достигла наивысшей точки. Марка в ноябре 1923 года стоила биллионную часть от своего номинала. С такой валютой невозможно устанавливать за границей какие‑либо ценные контакты.

Дефицитом сил и финансовых средств объяснялось и то, что результаты абвера пока что никак нельзя было признать удовлетворительными. Руководитель совещания со всей ответственностью признал, что в области военной разведки в Польше, за исключением некоторых ограниченных контактов вблизи германской границы, практически ничего не достигнуто. Даже оповещательная сеть со стороны германской границы была еще неплотной, и ее еще следует всячески расширять. Группа абвера будет стараться получить дополнительные силы и больше денежных средств, пока не проведут уже подготовленную денежную реформу. Неустанный труд и напряженнейшие усилия участников совещания необходимы для продвижения в направлении указанных целей. Вследствие военной слабости рейха следует приложить все человеческие силы в сфере разведки и контрразведки, чтобы вражеские действия не застигли руководство врасплох.

В то время сеть информаторов абвера простиралась только до польской границы. С ее помощью в случае необходимости разведка могла вестись подходящими разведчиками вдоль зеленой границы лишь в скромных размерах. Напротив, ни в коем случае не следовало ожидать, что с ее помощью поставленные на совещании перспективные цели могут быть достигнуты лишь приблизительно. Соответственно для нас, участников совещания, важнейшей задачей была вербовка в Польше лиц, работающих на таких постах, что смогли бы давать информацию по важным, еще непроясненным вопросам и предупреждать нас, если польская сторона намеревается предпринять угрожающие для Германии действия.

Затем на совещании в Кёнигсберге со всей определенностью констатировалось, что результаты, достигнутые до сих пор по второму заданию, контршпионажу, также совершенно неудовлетворительны. Некоторые случаи шпионажа, раскрытые в течение 1923 года, отчетливо показывают, что II отделение военной разведки под руководством польского генштаба ведет в Германии широкомасштабную работу. В особенности в Германию как по конвейеру засылали своих агентов отделения польской секретной службы в Познани и Бромберге, именовавшиеся филиалами.

Филиал в Познани при этом использовал преимущественно тайные тропы, ведущие в землю Шлезвиг и марку Бранденбург, тогда как бромбергское отделение предпочитало путь в Восточную Пруссию и Померанию через Данциг. Для внедрения агентов они могли использовать офицеров разведки, работавших под прикрытием дипломатического представительства Польши. Но больше всего наводило на размышления то, что арестованные шпионы целенаправленно ориентировались на штабы рейхсвера и такие отделы, которые занимались секретной работой. Тяжелые последствия для рейха могли быть в том случае, если в ближайшее время не поставить надежного заслона польской шпионской службе.

В связи с этим на заседании отмечалась срочная необходимость укрепления сети информаторов в приграничных с Польшей районах, прежде всего поиск надежных людей, которые могли бы помочь абверу внутри страны выслеживать пути передвижения и тайные способы сообщения и скрытно следить за подозреваемыми лицами.

Таким образом, приграничное население было задействовано для зашиты отечества. Но при подавлении шпионажа отделы абвера широко пользовались поддержкой и соответствующих властей, в особенности уголовной и пограничной полиции, подчинявшихся прусскому министерству внутренних дел.

В отделах уголовной и пограничной полиции служили чиновники, во время Первой мировой войны сотрудничавшие в расследовании шпионских дел. Поэтому сначала налаживалось сотрудничество между ними и абвером, хотя руководящие чиновники прусского министерства внутренних дел не очень‑то одобряли слишком тесные контакты своих подчиненных с абвером.

Прусское министерство внутренних дел позднее воспользовалось одним особым случаем, чтобы запретить своим работникам сотрудничать с абвером. Речь идет о деле Нейхёфен, произошедшем в 1929 году на Мюнстервальдерском мосту через Вислу южнее Мариенвердера. Случай уже описывался в литературе, поскольку он ярко демонстрирует, как активно польская секретная служба действовала в 1920‑х годах в шпионских операциях и какие, с другой стороны, действенные контрмеры предпринимались абвером и пограничной полицией.

 

Дело Нейхёфен

 

Некий сотрудник польской пограничной стражи, одновременно выполнявший поручения военной разведки своей страны, установил контакт с одним унтер‑офицером рейхсвера и пообещал тому большое вознаграждение в случае сотрудничества. Особенно польская разведка стремилась добыть противогаз новой конструкции, поступивший в рейхсвер. А ему, унтер‑офицеру, достать такой противогаз легче легкого.

Унтер‑офицер сделал вид, будто согласился на предложение, заявив, что попробует, можно ли незаметно умыкнуть один из таких противогазов. Тогда он даст знать.

Об этом происшествии он же доложил по начальству. Командование срочно уведомило отделение абвера по Восточной Пруссии в Кёнигсберге. Его сотрудники приняли решение написать письмо‑ловушку и отправить его заказчику. В нем от имени унтер‑офицера содержалось сообщение, что он сможет передать заказанный противогаз в определенный день поблизости от немецкого поста паспортного контроля на Мюнстервальдерском мосту. В назначенный им час получатель может спокойно перейти через мост и забрать противогаз.

Поляки не подозревали, что за написанным якобы унтер‑офицером письмом скрывается абвер. В назначенный день и час два комиссара польской пограничной стражи перешли через Мюнстервальдерский мост и направились к месту встречи на германской территории. В момент, когда они забирали у унтер‑офицера противогаз, выскочили лежавшие в засаде чиновники прусской пограничной полиции, подключенные к операции абвером. Польские комиссары оказали сопротивление. Завязалась перестрелка, в которой один из комиссаров был тяжело ранен и вскоре скончался в больнице. Другого, по имени Биедзински, арестовали и осудили к высшей в то время мере наказания за шпионаж – 15 годам тюремного заключения.

 

По возвращении из Кёнигсберга в начале 1924 года я приступил к выполнению порученных мне заданий. Капитан Вейсс настоятельно просил меня уделять особое внимание офицерам разведки противника, действовавшим под прикрытием дипломатического представительства Польши в Данциге. При этом я прежде всего должен был попытаться установить агентов, работавших на польских хозяев и их каналы въезда в Германию.

Для решения этих задач мне требовались помощники, поскольку в полицейском управлении занимался официальной работой и в одиночку был не в состоянии проводить все необходимые расследования и наблюдения. Быстро решившись, я переговорил с двумя моими подчиненными, секретарями уголовной полиции Бартом и Кригером, зарекомендовавшими себя как дельные и надежные полицейские. Они с воодушевлением приняли предложение помогать мне в контрразведывательной работе, хотя я и пояснил им, что данцигское правительство не поставлено в известность и мы должны будем действовать на собственный страх и риск.

Оба многие годы надежно выполняли добровольно взятые на себя обязанности и сопровождали меня в стольких опасных предприятиях или же скрытно прикрывали. Их неторопливое и качественное расследование способствовало аресту целого ряда шпионов в Восточной Пруссии.

За исследование круга лиц в области вольного города, поддерживавших оживленные связи с Польшей, я взялся сам с помощью одного дружественно настроенного данцигского коммерсанта. Тем временем мои попытки найти в Польше ценных информаторов в первые месяцы оказались безуспешными. При этом я все же приобрел некоторый опыт и научился распознавать сложности, которые возникали при налаживании удаленных контактов в стране противника.

То же самое происходило и с обер‑лейтенантом запаса Генрихом Payxoм[9]. Он в должности помощника отдела абвера по Восточной Пруссии из Мариенбурга разрабатывал те же самые цели в Польше. Нередко мы встречались с ним для консультаций в Восточной Пруссии и в Данциге, обмениваясь опытом, поддерживая и ободряя друг друга, пока нам в действительности не удалось установить в Польше так называемые «важные контакты» и заполучить эффективные источники.

Раух обладал великолепными данными для работы в разведке. Прежде всего ему пригодилось то, что он был предрасположен к языкам. Он владел в достаточной мере русским, мог довольно хорошо изъясняться по‑польски, чтобы без словаря сразу прочитать и перевести на каждом из этих языков документы, и сам хорошо знал бывшие германские, а теперь отошедшие к Польше территории. Раух умел применить свои способности и для выполнения секретных заданий. Так, через посредников он наладил непрерывную доставку польских газет, в большинстве случаев местных периодических изданий из различных регионов Польши. В них публиковалось множество сообщений о повышениях в звании и переводах польских офицеров поименно, затем о праздничных мероприятиях определенных воинских частей и многое другое. Все эти сообщения он тщательно анализировал и, не выходя из‑за стола, за сравнительно короткое время составлял поразительный обзор о местах дислокации польских воинских частей, их командирах и начальниках.

Но и вне кабинета, контактируя с информаторами и агентами, среди которых были идеалисты, авантюристы и изменники родины всех мастей, в любом положении Раух был на высоте. Он, несмотря на свою молодость, мог легко вступить в разговор с любым собеседником и повести беседу таким образом, что всегда добивался своей цели. Подкупающая внешность – он был крупным, стройным блондином – также ему пригодилась. Но главное, что он рано понял: все доверенные лица и агенты, по какой бы причине они ни работали на абвер или стремились к своим целям, без всякого различия ожидают от представителя абвера, что он приложит все усилия для разрешения их человеческих проблем и при любых обстоятельствах сдержит свои обещания.

Когда Раух и я в 1924 году начали искать пути, которые привели бы нас к необходимым «важным источникам», мы столкнулись со сложностями. Дефицит валюты был существенной предпосылкой наших первоначальных неудач. Но мы не позволяли себе опустить руки, хотя нам, еще до того как удалось установить важный контакт благодаря одному шпионскому случаю в Восточной Пруссии, произошедшему на наших глазах, наглядно стало ясно, насколько опасен противник, польская разведка.

 

Дело унтер‑офицера Коха

 

В октябре 1923 года отдел абвера по Восточной Пруссии запросил в войсках военнослужащего, умеющего печатать на пишущей машинке. В отдел откомандировали унтер‑офицера Коха из 7‑й роты 1‑го пехотного полка. Он должен был обрабатывать входящую несекретную служебную корреспонденцию. По этой причине и поскольку он имел хорошую аттестацию своих начальников, его тщательно не проверили, как то требуется для носителей государственных тайн. Если бы Коха проверили, то выяснилось, что его нельзя использовать в абвере, так как его мать происходила из польской семьи.

Кох, умный и ловкий, но беспокойный, непоседливый человек и не любитель прилежного и упорного труда, сказал себе, что его служба в штабе 1‑го военного округа должна представлять большой интерес для польской секретной службы. Он решил использовать шанс и заработать предательством и продажей военных документов.

Случайно Кох очень быстро вышел на человека, связанного с польской разведкой. Через него он передал три или четыре несекретных военных документа и письмо польской секретной службе. В этом письме Кох обещал непрерывную поставку военных документов за ежемесячную оплату в 200 долларов.

В те времена вследствие высокой инфляции в Германии это были большие деньги.

Но Коху не повезло. Пограничная полиция тщательно проверила его посредника в Мариенбурге. Она нашла за подкладкой его шляпы как военные документы, так и письмо Коха. Об этом по телефону срочно передали в отдел абвера в Кёнигсберг. По недосмотру Кох, узнав об этом, сумел бежать. Это произошло в марте 1924 года.

Проводившееся теперь расследование дало поразительные результаты. Кох развернул предательскую деятельность в удивительных масштабах, стоило ему установить контакт с польской разведкой. Среди прочего ему удалось подговорить и подключить к тайному сотрудничеству двух радистов 1‑го разведотделения. Их в ходе расследования арестовали и осудили.

Если бы посредника Коха не выявили в Мариенбурге, все это легко могло бы привести к созданию крайне опасной сети польских шпионов в Кёнигсберге. Самого Коха после его бегства через несколько месяцев обнаружили в Бромберге, где он работал на польскую разведку. Оттуда он в 1924–1925 годах пытался по почте установить контакты со своими прежними товарищами в Восточной Пруссии и завербовать их или склонить к бегству в Польшу. Но и тут удача ему не сопутствовала.

Затем абвер потерял Коха из поля зрения. В течение нескольких лет о нем ничего не было слышно. Но в 1937 году в Бремене его арестовали, когда он сходил с судна, пришедшего из Соединенных Штатов Америки. Его анкетные данные вместе с фотографиями и через 13 лет после бегства находились в списке разыскиваемых лиц в Германии. Сотрудник уголовного розыска, проверявший паспорта пассажиров, приехавших из США, сразу узнал Коха по старой фотографии. Предатель был осужден на 25 лет каторги и несколько лет спустя умер в тюремной больнице от туберкулеза.

И все же в случае с Кохом нельзя ограничиться моралью, что «любой предатель не уйдет от расплаты». Отец его – немец, мать – полька. Где же находилось его отечество?.. Таких примеров, как Кох, было множество. Разве за последнее столетие мало заключалось браков между немцами, поляками, венграми и чехами? Разве дети от этих браков не оказывались перед вопросом: а где их отечество? Европейские страны не сумели идти в ногу с этим процессом; они оказались слишком мелки для этого.

 

В 1924–1927 годах, пока уполномоченные помощники и вспомогательные кадры неприметно, целеустремленно работали над установлением ценных контактов в Польше, колесо мировой истории не стояло на месте.

Что касается Данцига, то Польша вела свою психологическую войну против вольного города с неослабевающей жесткостью. Теперь она уже не удовлетворялась одними пропагандистскими материалами, речами и митингами в Польше. Теперь в отдельных случаях она перешла к акциям на территории Данцигской области, ставя правительство вольного города и Верховного комиссара Лиги Наций перед свершившимся фактом.

В марте 1924 года решение Совета Лиги Наций, что Польша может на Вестерплатте устроить склад боеприпасов, вызвало огромное возмущение данцигского населения. Эта уступка Польше действительно вызывала у вольного города опасения. Дело в том, что Вестерплатте находится на входе в данцигский порт. Как только будет построен склад боеприпасов, охраняемый польскими солдатами, Польша будет иметь право закрывать доступ в порт, когда сочтет нужным.

Президент данцигского сената Зам упорно сопротивлялся строительству склада боеприпасов; протестовали и христианские церкви, но все было тщетно. Примерно в это же время, в соответствии с требованиями Польши, на должность заместителя начальника лоцманской службы в данцигском порту назначили поляка. И это вызвало понятное возмущение, в особенности среди данцигских капитанов. Столетиями данцигское судоходство было немецким, и его лоцманы также были немцами.

Затем резкий протест вызвала следующая нелегальная акция поляков. Под покровом январской ночи 1925 года они в различных частях Данцига развесили польские почтовые ящики и открыли службу приема и доставки корреспонденции, которая теперь уже не ограничивалась портом и располагала польскими почтовыми служащими в форме. Республика Польша во исполнение 104‑й статьи Версальского договора ограничивалась надзором и управлением собственной почтовой, телеграфной и телефонной связью между собой и данцигским портом. Польша этим самовольным деянием поставила Данциг перед свершившимся фактом. Вольный город протестовал, но безуспешно.

Но тяжелее всего подействовало на граждан Данцига и его экономику сооружение порта Гдыня, которое началось Польшей с 1925 года в противовес данцигскому порту. Все это имело для данцигской торговли катастрофические последствия. Польша признала привилегии данцигского порта по Версальскому мирному договору, поскольку тогда у нее не было собственных портов. Но, впрочем, в соответствии с параграфами договора Польша имела не только определенные права в данцигском порту, но и обязанность собирать пошлину.

В равной мере как между Данцигом и Польшей, так и между Германией и Польшей отношения в 1924–1926 годах ухудшались. С немцами, оставшимися на территориях, отошедших к Польше, обходились жестоко. Нередко их экспроприировали. Основание к этому давал изданный в Польше в эти годы закон о земельной реформе, предусматривавший перераспределение земли на определенных территориях.

В противоположность этому к проживавшим в Германии полякам относились лояльно, как и испокон веков. Но в результате враждебной позиции Польши в 1925 году началась германо‑польская торговая война, которая длилась много лет и все еще не закончилась к 1930 году, поскольку рейхстаг отказался ратифицировать заключенный в марте того же года правительствами Польши и Германии торговый договор. Торговая война сильно ударяла по экономике Польши, поскольку в 1924 году большая часть польского экспорта, точнее 43,2 процента, приходилась на Германию, тогда как всего лишь 34,5 процента импорта поступало из Германии.

В тот же самый период ситуация в Европе в результате многочисленных межгосударственных договоров сильно изменилась. Большое значение для Германии прежде всего имели Локарнские договоры, заключенные 16 октября 1925 года с Францией и Великобританией. Они подготовили вступление Германии в Лигу Наций и очищение оккупированных германских территорий. Кроме того, они предусматривали гарантию неприкосновенности германских границ с Францией и Бельгией под поручительством Великобритании и Италии, а также улучшение отношений обеих пограничных стран с Германией.

То, что эти договоры были заключены, в первую очередь являлось заслугой Бриана и Штреземана, тогдашних министров Франции и Германии. Они искренне стремились к установлению дружественных отношений между своими странами и народами. В те времена повсюду говорили об эре примирения Бриана – Штреземана.

Локарнские договоры были неблагоприятны для Польши, как если бы она потерпела поражение. В свою очередь она попыталась получить гарантии неприкосновенности польских границ от западных держав и Германии. Но германскому министру иностранных дел Густаву Штреземану удалось убедить ведущих государственных деятелей Антанты, что для Германии немыслимо давать подобные гарантии. Он даже неоднократно давал понять, что Германия не может на долгий срок согласиться с восточными границами рейха, установленными по Версальскому мирному договору. Эта позиция Штреземана, о которой будет еще сказано ниже, заслуживает внимания в контексте последующей позиции Гитлера.

В день подписания Локарнских договоров, 16 октября 1925 года, Франция заключила гарантийное соглашение и с Польшей. Но это была уже облегченная новая редакция договора между обеими странами от 1921 года, предусматривавшая для Франции обязательное оказание помощи Польше в случае конфликта между последней и Германией. Хотя старый договор в основном сохранял силу, однако в новой редакции принятые параграфы освобождали Францию от обязательств немедленно выступать на стороне Польши в случае войны между Польшей и Германией. Лига Наций в Женеве в этом случае должна сначала исследовать инцидент и установить, кто является нападающей стороной.

Затем большое значение для позиции Германии и положения Польши имел мирный договор между рейхом и Советским Союзом, заключенный 24 апреля 1926 года. Он еще именовался Берлинским договором.

Советский Союз и Германия, государства, не считавшиеся Лигой Наций равноправными, еще 16 апреля 1922 года заключили договор в Рапалло о сотрудничестве, в особенности в экономической сфере. Договор 1926 года был откровенно направлен против Польши. После его подписания наряду с усилением экономического началось и военное сотрудничество между Москвой и Берлином. Германские офицеры выезжали в Советский Союз, чтобы передавать русским товарищам по оружию военно‑теоретический и технический опыт. Кроме того, военнослужащие рейхсвера получали в России возможность испытывать вооружения, запрещенные Германии по Версальскому договору. Под Ижевском, на реке Каме, к востоку от Казани, немецким военнослужащим предоставили огромный полигон для проведения танковых испытаний.

Такое развитие событий активизировало секретные службы всех непосредственно и опосредованно затрагиваемых стран, в особенности Польши, Франции и Великобритании. Они хотели точнейшим образом знать, что же там, в Советском Союзе, происходит. Открылись ли у версальских миротворцев глаза, что они так недооценили потенциальную мощь России и Германии и что такие народы, как русский и немецкий, нельзя так вот просто посадить на цепь?

В мае 1926 года, через несколько недель после подписания германо‑российского мирного договора, маршалу Пилсудскому удалось прийти к власти. Он стал премьер‑министром и военным министром и начал авторитарное правление. Одной из первых его мер был приказ, чтобы польская разведка особое внимание уделяла выяснению германо‑русского сотрудничества. Фактически Польше удалось получить ценные, соответствующие действительности сведения, которые она предоставила в распоряжение секретным службам Великобритании и Франции.

Германо‑русское сотрудничество в военной области вызвало озабоченность в Париже и Лондоне. Европа снова вступила в эпоху напряженности.

Данные, содержащиеся в последних абзацах, и дальнейшие сведения о развитии событий в 1927 году основываются главным образом на информации, которые абверу удалось получить благодаря его ценным контактам. О некоторых из них будет рассказано ниже.

В январе 1927 года меня снова навестил в Данциге мой добрый товарищ и друг Генрих Раух. Стояла холодная зима, и мы согревались крепким грогом.

– Надвигается гроза, – начал Раух. – От моих Близнецов из Померании я получил информацию, что представители западных разведок, в особенности английской, уговаривают своих коллег в Варшаве на превентивную войну с Россией. Ситуация для этого благоприятная, поскольку Советский Союз ослаблен внутренней борьбой за власть. Как на это реагирует маршал Пилсудский, пока неизвестно. В любом случае в этом году у нас будет предостаточно треволнений.

– И у меня похожие сведения. Мой друг Скупой из Лодзи очень озабочен. Он служит в одном из главных штабов и имеет возможность довольно реально оценивать положение в Польше. Как думаешь, Хайнц, что будет делать германское правительство, если Польша нападет на Советский Союз или оккупирует Данциг? И что мне в последнем случае лучше всего сделать?

– Вмешается ли правительство, представляется мне по меньшей мере сомнительным. Что может наша пара дивизий противопоставить Польше с ее 60 дивизиями, предусмотренными на случай войны! Насколько мне известно, данцигская охрана порядка вступит в бой с польскими наступающими частями, так как она способна своими девятью сотнями плохо вооруженных человек показать миру, что население Данцига встречает наступающие польские войска отнюдь не ликованием. Тебе в этом случае я бы посоветовал отправиться ко мне в Мариенбург. Там мы вступим в местный батальон и снова возьмем винтовки в руки, если дело дойдет до войны. Ведь вряд ли будет возможно по‑прежнему вести нашу контрразведывательную работу. В любом случае тебе нельзя оставаться в Данциге, если придут поляки.

– Еще один вопрос, Хайнц. Я давно вынашиваю идею подключиться к телефонной линии, идущей из Польши к дипломатическому представительству в Данциге. Технически это сделать легко. До сих пор я колебался, поскольку это может спровоцировать скандал и новые претензии к Данцигу, если поляки докопаются.

– Если ты будешь прослушивать только сам и сумеешь абсолютно надежно закрыть доступ к станции прослушивания посторонним лицам, я сделаю это. В данных условиях, по моему мнению, ты даже обязан пойти на это, чтобы помочь Данцигу защититься от внезапного нападения.

Я поступил так, как посоветовал мне друг. Один надежный сотрудник данцигского почтового управления помог подключиться к телефонной линии, идущей в дипломатическое представительство Польши, и соединиться с прослушивающим устройством в моем служебном кабинете в полицейском управлении. Теперь по 11 различным линиям поляков я прослушивал, о чем говорилось, как только я подключался. Сотрудникам моего отдела я объяснил, будто это спецлиния для связи с филиалами данцигской уголовной полиции в Сопоте, Оливе и Нейфарвассере. Я мог сказать это не задумываясь, поскольку одновременно с прослушивающим устройством я распорядился проложить прямую линию из моего бюро с перечисленными отделениями.

Я был поражен сверх всякой меры успехом, которого добился с помощью моего нового прибора. Неужели поляки думали, что они защищены от прослушивания, если будут говорить скороговоркой? Велось столь много служебных разговоров, что я в первые часы прослушивания посчитал, будто поляки знают и морочат меня. Но я жестоко ошибался! Все, что из переговоров можно было проверить, оказывалось подлинным, судя по делам.

Новый прибор впоследствии оказался неоценимым вспомогательным средством для абвера, в особенности в периоды напряженности, когда поступали тревожные донесения. Нередко я уже после часового прослушивания польских телефонных линий мог доложить, что информация, вызвавшая такую озабоченность и столько беспокойства, не соответствует действительности. Тем самым я предотвратил множество случаев напрасного применения информаторов сети оповещения на германских пограничных с Польшей территориях. Ибо, само собой разумеется, подслушанная мной информация как можно быстрее передавалась в отдел абвера в Кёнигсберге и оттуда далее в отделение абвера в военном министерстве.

И позднее, когда мой тогдашний противник Лунте пронюхал и отдал сотрудникам дипломатического представительства Польши в Данциге строжайшее указание соблюдать осторожность при телефонных разговорах, прослушивание все равно не было безрезультатным. Даже из безобидных частных бесед извлекалась информация. Например, когда военнослужащим военного отдела дипломатического представительства Польши звонили их сослуживцы или невесты и они договаривались о поездках на выходные в Хелу или другие курортные места, становилось ясно, что в ближайшие дни не следует опасаться военных акций против Данцига.

Опасность прослушивания во многом недооценивается. Особенно в таких учреждениях, где сотни и более человек обрабатывают секретную документацию и в любой момент могут схватиться за трубку, необходимо предъявлять самые строгие требования к телефонным разговорам своих сотрудников. В опреде<