Золотое сердце (перевод Н. Рахмановой)

 

– А вот этого, – весело сказала Люси, – вот этого я не помню.

Она понимала, что они ей не поверят, – ну да пусть их.

– Прямо в первый вечер, тетушка Люси?

Они хотели знать, когда именно Сэм сделал ей предложение. Что он сделал это до неприличия скоро, они знали. Весь город знал. Языки пошли болтать через час после того, как Сэм сошел с дублинского вечернего поезда, – все сразу догадались, что он вернулся к ней, вернулся после всех этих долгих лет.

Милый Сэм! Уж, кажется, как не уважать такую верность! Но только молодежь увидела его любовь в настоящем свете, оценила романтичность его чувства. Потому‑то Люси и не имела ничего против того, чтобы молодежь знала, что он действительно сделал ей предложение в самый первый вечер. Едва ступил на порог, как тут же заговорил о браке. Но должна же она была подумать о репутации Сэма. И проявить уважение к памяти его покойной жены. Хотя сестры Люси, надо сказать, не очень‑то его проявили. Стоило жене Сэма умереть, как обе примчались к ней, пронзительно вопя, точно пифии.

Она была во дворе. Дворик этот именовали садом. Но настоящему саду давно пришел конец – в принудительном порядке его приобрел муниципалитет, когда расширял рыночную площадь. Только и осталось растений что в кадках. Но зато эти растения вымахали вверх по стене с неимоверной быстротой. А там, наверху, они цвели и разрастались до тех пор, пока не скрыли все, что было во дворе неприглядного – навес из жести, кучи железного лома и весь никуда не годный хлам, накопившийся за два поколения.

– Я тут, на заднем дворе! – откликнулась она, услыхав голоса звавших ее сестер. Они вбежали во двор… да, именно вбежали. Она уже много лет не видела, чтобы они бегали.

– Люси! Ты слышала?! – закричали они. – У Сэма умерла жена! У Сэма Лаундза, – добавили они.

– Не может быть! – проговорила она и откинулась назад, на густой куст жасмина. Куст, как живое существо, испуганно отпрянул под тяжестью тела, потом, набравшись духу, принял ее в свои объятия. – Неужели Мона Хендрон?.. – сказала она и тут же спохватилась, что произнесла девичью фамилию Моны.

От Луизы не ускользнула многозначительность обмолвки.

– Смотри! – сказала она. – Он, того гляди, пожалует к тебе разнюхать, возьмешь ты его обратно или нет.

– Какие глупости, Луиза, – сказала Люси, принимая это за комплимент и чувствуя, что обязана запротестовать.

Но Луиза вовсе не собиралась говорить комплименты.

– С этого старого олуха станется! – сказала она. – Кстати, почему ты за него не вышла?

Люси вздернула подбородок.

– А почему я ни за кого из них не вышла, если на то пошло? – спросила она холодно. – Не на нем одном свет клином сошелся!

Луизе и Бэй не грех бы помнить то, что ни для кого не было секретом: от кавалеров у нее всегда отбою не было. Даже тем, кто не видел ее в молодости, достаточно было взглянуть на нее сейчас, чтобы поверить в это. Видно, Луиза и Бэй запамятовали, каким она пользовалась успехом. Поглядите только, так и норовят намекнуть, будто Сэм был ее единственный настоящий шанс! Да куда бы она ни пошла, всюду за ней следовала толпа поклонников! Ей, правда, никогда не доставлял удовольствия ореол поклонения! Она отгоняла молодых людей, точно надоедливых ос. Но они только больше осаждали ее. Постоянно ее кто‑нибудь подстерегал то за пальмой в кадке, то за китайской ширмой. Это было так утомительно, но Луиза и Бэй никогда этому не верили, Они вообще редко ей сочувствовали, даже когда сами вышли замуж, а она (теперь уж можно было признаться себе в этом) осталась на мели! На самом деле только за Сэма она могла бы выйти замуж, потому что с ним одним чувствовала себя спокойно и легко. В каком‑то смысле они были вполне современны: каждый принял другого таким, как он есть. К сожалению, они приняли на веру и то, чего на самом деле не было. Во всяком случае, Сэм. Он решил, что она ни за что не выйдет за него замуж.

Именно Сэму она рассказала о первом предложении, которое получила уже в шестнадцать лет. Они возвращались домой из школы, с ранцами за спиной, и она ему рассказала. Он прямо пополам перегнулся от смеха. Они до того хохотали, что пришлось снять ранцы и отдышаться. В следующие годы Сэму не раз приходилось смеяться с ней за компанию по тому же поводу. Он навострился не хуже ее распознавать несчастного, который готов был влюбиться в нее: какой‑нибудь новоприбывший в город – банковский служащий, или ученик стряпчего, или просто постоялец гостиницы.

– Бедняга! – говорил он. – Вот бедняга! Еще одна жертва Люситы!

Он никогда не ошибался насчет поклонников – разве что насчет исхода ухаживания.

– Берегись, Люси, – повторял он в очередной раз. – Этот уж наверняка вскружит тебе голову.

Он никак не мог взять в толк, что если она обходится так с одним, то так же обойдется и со следующим. И когда наконец ему стало ясно, что всем им дан от ворот поворот, он, всегда робкий и застенчивый, решил, что ему и подавно не на что надеяться.

Когда он остался последним действующим лицом, а ей стукнуло тридцать, однажды вечером он удивил ее.

– Чего же ты ждешь, Люси? – брякнул он вдруг.

– Тебя, Сэм! – ответила она не задумываясь.

– Не шути со мной, – сказал он рассудительно. – Я‑то знаю, что у меня шансов никогда не было.

– Ничуть не меньше, чем у других, – возразила она. И, решив осторожно намекнуть ему, что ее пугает, добавила: – Меня как‑то не тянет замуж.

Но этим она ничего не объяснила, и он ей не поверил, хотя на миг ей показалось, что он разгадал сущность ее страхов.

– У мужчин, наверное, все по – другому, – сказал он, имея в виду свою собственную проблему. Он понурился. – Завидую я тем, кто женат.

Впервые она осознала, что он живет один, в номере Центрального отеля, тут не мудрено затосковать по семейной жизни, но ее раздосадовало, как это он не догадывается, почему ее отталкивает замужество.

– Так из‑за чего же ты не женишься? – воскликнула она.

Он поднял голову.

– Из‑за тебя, Люси, – ответил он. – Я бы на всю жизнь остался холостым, будь я уверен, что и ты ни за кого не выйдешь! Но ты в один прекрасный день выскочишь замуж, а я останусь с носом.

– Никогда я этого не сделаю, – возразила она. – Из нас еще может получиться прекрасная парочка старых холостяков – я бы ничего не имела против!

И воображая, будто намек был очень многозначительный, она, счастливая, со смехом убежала прочь. «В следующий раз, – думала она, – надо будет намекнуть ему еще поясней».

Но «следующий раз» не состоялся. Наутро, не успела Люси проснуться, в комнату ворвались сестры.

– Слышала новость, Люси? – закричали они. – Весь город говорит, что Сэм помолвлен! С Моной Хендрон! Прямо не верится!

«Нет! – подумала она. – Не может быть».

Но она не собиралась унижаться перед ними.

– А почему бы и нет? – холодно проговорила она в ответ.

Она выпрыгнула из постели и через несколько минут уже шла в сторону Центрального отеля.

Но на полдороге ей повстречался Сэм, который, опустив голову, быстро шагал навстречу.

– Ох, Люси, а я к тебе, – сказал он.

– Так это правда? – вскричала она.

Он не спросил – что именно, и это был первый признак того, что слухи обоснованы. Вид у него был какой‑то испуганный. Или, может, непривычно взволнованный?

– А что, уже поговаривают? – спросил он встревоженно.

– Поговаривают?! Да в городе только и разговоров, что о твоей помолвке с Моной Хендрон, – выпалила она.

Чего она ждала? Уж во всяком случае, не того, что он с облегчением вздохнет. Но именно так он и сделал.

– Значит, она говорила правду, – сказал он. – А я‑то думал – она подшучивает надо мной. Я вчера вечером хотел вернуться и все тебе рассказать, да только было поздно. Понимаешь, Люси, это случилось сразу после того, как мы расстались. – Он отвел глаза. – Удивительно, как все в жизни случается, – проговорил он с ошеломленным видом. – Мне показалось, будто ты смотрела на мой воротничок, а он у меня обтрепанный; вот я и зашел к Симмонсу купить себе новый, пока галантерейный отдел не закрылся. И ведь я так и не купил его! – Он дотронулся до воротничка, который и в самом деле был обтрепанный и к тому же грязный. – Она была там, за прилавком. – Он проглотил слюну. – Мона, то есть, – сказал он. – Она что‑то показывала малышке, которая покупала ленту. Они смеялись. Когда девочка ушла, Мона подошла узнать, что нужно мне. «Ты такие видел, Сэм?» – спросила она. В ее руке была картонка, вырезанная по форме ладони, и в ней штук десять круглых дырок. Над каждой дыркой номер. Мерка для колец, так она назвала. А ты когда‑нибудь такие видела, Люси?

– Еще бы, – отрезала она. – Мерка для обручальных колец.

– Правильно, – подтвердил он удивленно. – А я никогда их до вчерашнего вечера не видел. Вот я и взял ее в руки. – Он покачал головой. – Тут‑то я и совершил промашку. Теперь я понимаю, какую сделал глупость: протянул картонку Моне и попросил показать, что с ней делают. Она стала всовывать безымянный палец во все дырки по очереди, пока не дошла до той, которая годилась. «Вот мой размер», – сказала она и, засмеявшись, протянула мне руку, так что эта штука болталась у нее на пальце. – Дойдя до этого места, Сэм совсем разволновался. – Как же мне не повезло, Люси! – воскликнул он. – В ту самую минуту дверь отворилась, и в лавку вошли две молодые жен щины. Я их только в лицо знаю, но Мона с ними знакома. Одна из них – новая управляющая в Железнодорожном отеле. Оказывается, больших сплетниц не сыщешь. «Они разнесут по всему городу, что мы помолвлены, Сэм», – сказала Мона, когда они ушли.

– И ты ей поверил?!

– И да и нет, – ответил он с несчастным видом. – Она так расстроилась. Даже заплакала.

У Люси отлегло от сердца. Она принялась смеяться. Но Сэм не засмеялся.

– Зто совсем не смешно, Люси, – сказал он. – Ее это может скомпрометировать. Она сказала, что те две сплетницы не успокоятся, пока не разнесут свою новость по всему городу.

– Ах, оставь, пожалуйста! – воскликнула она с нетерпением. – Кто этому поверит?

– А ты разве не поверила, Люси? – печально спросил он. – А раз уж ты поверила, чего ждать от других? Боюсь, что я поставил себя в трудное положение, – добавил он, вынимая платок и отирая лоб.

– Неужели ты собираешься?.. – Она уставилась на него во все глаза, не решаясь произнести слово «жениться». – Собираешься продолжать этот вздор?

С минуту он молчал.

– Мне бы не хотелось совершать ничего бесчестного, Люси, – проговорил он наконец.

– Да как будто ты способен на это, Сэм! Ведь все тебя знают! – У нее вертелось на языке: «И все знают, что ты влюблен в меня]» Но она удержалась. – Если хочешь знать мое мнение, – сказала она, – ей просто хотелось тебя подцепить.

– Не надо, Люси, не надо так, – остановил он ее. – Она же не знала, что в лавку войдут, – пора было запирать. Я как раз собирался помочь ей закрыть ставни. У нее ведь столько дел по лавке. А она не слишком крепкая.

– Она вовсе не похожа на слабенькую! – сказала Люси. – «Интересно, часто ли он помогал ей закрывать ставни?» – подумала она.

Сэм тем временем добросовестно раздумывал над ее замечанием.

– Я не говорю, что она слабенькая. Просто не крепкая.

Последовало долгое молчание.

– Тебе‑то что? Какое это имеет значение для тебя? – спросила она наконец тихо.

– Может иметь большое значение, – задумчиво сказал он. – Потом.

И она с изумлением поняла, что он действительно думает о женитьбе.

– Ну, – сказала она мстительно, – ее это, видно, не смущает, раз она из кожи лезет, чтобы заполучить мужа.

– Не будь такой злой, Люси, – сказал он. – В конце концов, это естественное желание всякой женщины. А кроме того… теперь мне сдается, что она уже давно ко мне неравнодушна.

– Что ее, конечно, извиняет!

На этот раз он не заметил иронии.

– Она очень порядочная девушка, – быстро прибавил он. – От добра добра не ищут.

Что после этого оставалось ей сказать?

– Тем лучше для нее! – сказала она. – И для тебя тоже! Желаю вам не нарадоваться друг на друга. – И, повернувшись на каблуках, пошла домой.

– Ну что? – спросили Луиза и Бэй, подглядывавшие за ними в слуховое окно.

– Все правда, – ответила она. – Он мне сейчас рассказал.

Получилось, собственно, что она сама и утвердила их помолвку. И невзирая на то что ее жизнерадостность и ослепительная внешность остались при ней, она как бы оказалась в тени. Но, странное дело, стоило Моне умереть, и к Люси тут же вернулась ее утраченная роль. Опять она стала той, кем была раньше, – фигурой романтичной, загадочной и манящей. Теперь, когда ее окружали подрастающие племянники и племянницы, интересующихся стало еще больше. Возобновление ее романа с Сэмом явно не давало никому покоя.

– Не думаешь же ты выйти за него замуж! – восклицали с ужасом сестры.

Ее возраст никого не смущал. Даже племянниц и племянников. Все их сомнения относились только к Сэму.

– Он, наверное, уже старый – престарый, тетушка Люси, – сказали они.

– Ему столько же, сколько мне! – сухо возразила она.

– Когда ты видела его в последний раз? – настаивали они.

– Да уж давно, – уступила она и рассмеялась. – Как знать, может быть, он сейчас лысый! – Она решила ни на что не обижаться. – Хотите посмотреть его карточку? – спросила она как‑то, вспомнив про старый выцветший снимок, сделанный во время пикника, устроенного Обществом трезвости. Там были и она, и Луиза, и Бэй, и еще несколько человек, и посредине – Сэм. Она не вынимала фотографию давным – давно. – Какие мы были молодые! – воскликнула она, бросив взгляд на снимок перед тем, как передать его молодежи.

Но они глядели не на лица, а на одежду. Одежда на старых снимках всегда кажется допотопной.

– Который – Сэм? – спросили они.

– Посредине! Вот!

Они вгляделись.

– Ой, тетушка Люси, вы, оказывается, не шутите. Он и вправду лысый!

Тут она немного рассердилась.

– Глупые, как он мог быть тогда лысым? Мы там совсем молодые.

– Значит, волосы у него были очень тонкие, – сказал кто‑то, всматриваясь.

– Очень, очень тонкие, – подтвердила она, стараясь не терять терпения. – Мягкие, как у ребенка.

– Ой, тетушка Люси, ты покраснела! – завизжали они. – Тетушка Люси покраснела!

Совсем как в прежние времена – поддразнивания и намеки, но сейчас Луиза пресекла их:

– Должна сказать, ваша болтовня отдает дурным тоном. Его жена умерла всего неделю назад!

– Две недели, – непроизвольно поправила ее Люси.

Молодежь захихикала. Луиза гневно воззрилась на сестру.

– Ты что же, дни считаешь?!

И тут только Люси поняла, что сейчас все совсем не то, что в былую пору. Конечно, им известна не вся история. Они не знают, что Сэма заставили жениться хитростью. Она никогда не говорила об этом ни единой душе. Хотела было рассказать, но потом спохватилась, что совершила бы предательство по отношению к нему. А она уже тогда была теснее связана узами верности с ним, чем с родными.

Если что‑то и наладится опять между ней и Сэмом, вряд ли им это понравится! Им выгоднее, чтобы она оставалась здесь, в этом старом доме, где всегда жила. Дом, разумеется, принадлежит ей, завещан ей матерью как единственной одиночке в семье. Но чего он стоит? Ничего. Источенный жучком, рассыпающийся в труху – за него не выручишь ни гроша, если задумаешь продавать. С другой стороны, сам участок в будущем, возможно, представит собой немалую ценность. Когда‑нибудь они или их дети, быть может, еще извлекут выгоду из того, что сейчас она поддерживает ценой таких усилий. Не будь ее, дом бы давно пропал. И дело не только в ремонте и уходе, но и в сборах и налогах! Что же касается ее родственничков – они являлись и исчезали когда вздумается. Бэй и Луиза бегали взад и вперед, как будто они все еще у себя дома. Им в голову не приходило церемониться. То же и остальные. Даже те, что переехали в другие города, – и те время от времени наезжали к ней: на каникулы или на конец недели. А что говорить о детях! Для них ее дом был сущим каникулярным раем: надежно и безвозмездно! А когда дети подросли, они тоже стали распоряжаться домом как своей собственностью. Так превосходно там заниматься – тишина, монотонный покой. Так превосходно выздоравливать после болезни или операции. Право, дом порой превращался в настоящую частную лечебницу, где они могли отдохнуть и где было кому за ними поухаживать. Эгоисты до мозга костей, все без исключения. Она как‑то не задумывалась об этом всерьез, пока не возник вопрос о Сэме. И особенно противно, что они подняли кампанию против него задолго до всяких событий. Она и сама, правда, считала вполне вероятным, что Сэм вернется к ней, но ей и в голову не приходило, что он появится раньше, чем минет год после смерти Моны или уж по крайней мере около того.

Но когда однажды вечером две недели спустя в дверь постучали, она сразу угадала, что это он! В кои веки она была в доме одна. Разницы, правда, никакой:

Луиза и Бэй всегда так хорошо знали, что делается у нее в доме, как будто стены были стеклянные. И действительно, через пять минут после того, как он сошел с поезда, они об этом уже проведали. А не успел он уйти, чтобы поспеть на обратный поезд, как они все набежали и прямо‑таки напали на нее. Стыда у них нет, что ли?

Но именно в этом они, обвинили ее.

– Стыда у тебя нет, ни капельки стыда, – заголосили они, едва переступив порог.

– Да о чем вы? – огрызнулась она. – Разве не естественно, что он обратился к нам в своем горе?

– К нам? К тебе! Он прошел мимо моего дома, когда шел к тебе! – закричала Луиза.

– И мимо моего! – закричала Бэй.

– Что он говорил‑то по крайней мере? – потребовали они.

Она ответила не сразу. Вместо того подошла к зеркалу. Чувствуя их за своей спиной, стояла и гляделась в него. Что ж, она до сих пор куда красивее, чем любая из них в молодости! Поняв это, она почувствовала, как возвращается к ней ее былая власть над ними. Она даже вспомнила еще кое‑что. В прежние годы они никак не могли ее раскусить, и это приводило их в бешенство.

– Больно много знать хотите! – ответила она наконец.

– Ты могла бы подумать о нас, – сказали они, – и не будоражить весь город!

– Вас послушать, так это я поехала в Дублин навестить его!

– Да уж лучше бы так, – сказали они.

Луиза и Бэй были прямо вне себя.

– Он мог написать и условиться о встрече где‑нибудь на стороне, а не делать из нас посмешище!

Кто‑то из детей вступился за нее:

– Можно подумать, он явился делать предложение! Ведь он только ка разведку приезжал, верно, тетушка Люси?

Если бы они только знали! Когда она отворила дверь, первые его слова были извинением, но не за спешку, а за промедление!

– Я приехал, как только смог, Люси, – сказал он, входя.

Ее робкие изъявления сочувствия потонули в его возгласах, которые раздавались все время, пока он снимал пальто и шляпу и клал их на пианино.

– Ужасная штука смерть! Ужасная, Люси, – говорил он. – Живой тоже превращается в полумертвого. Я заболел, честное слово, заболел, поверишь ли, когда ее увозили в часовню, а уж когда хоронили – и говорить нечего. А какая кутерьма! Ты представить себе не можешь. У нас, на мое счастье, хорошая горничная, очень приличная девушка, горюет так, словно она член нашей семьи. Но от этого только хуже – стоит ей увидеть какую‑нибудь вещицу Моны, как она начинает плакать и причитать. До сих пор никак не придет в себя. Ей не хватает Моны, потому что она хоть и прекрасная работница, но ею все время надо руководить. Копуша, бестолковая! Знаешь, когда она мне сегодня подала ленч? В три часа. Чудо, что я поспел на поезд. Я всю эту неделю пытаюсь до тебя добраться.

Поразительно, как непринужденно он болтал. Никакой натянутости между ними.

– Ты превосходно выглядишь, Люси, – деловито сказал он, усаживаясь. И вдруг, как ни в чем не бывало, объяснил, зачем приехал: – Я не хочу упустить тебя второй раз.

Приличия требовали, чтобы она притворилась непонимающей, но он глянул ей прямо в глаза, и она покраснела.

Он ласково смотрел на нее.

– Мы с тобой не можем позволить себе такую роскошь – ошибиться еще раз, Люси. У нас теперь не целая жизнь впереди, нам нельзя транжирить время попусту.

Он был настолько прав, что она почувствовала себя обезоруженной.

– Все равно, – пробормотала она, – слишком рано об этом говорить.

Он встал и подошел поближе.

– Какая разница – говорить об этом или думать? – мягко спросил он. – Ты всегда оставалась в моем сердце, Люси. Знай это. Я никогда ни от кого этого не скрывал. Так разве ж странно, что мои мысли об ратились к тебе, полетели к тебе, когда я опять стал свободным? К кому же мне еще прийти? Разве не ты мне теперь ближе всех на свете?

Она и сама чувствовала то же самое, но ее тревожили печаль и сожаление.

– Ах, Сэм, если бы мы могли снова стать молодыми!

Но он покачал головой.

– Уж так нам было на роду написано, – сказал он, и тотчас его слова, пускай банальные, представили ей все в перспективе. Минувшие годы сжались до предела, и брак его занял свое настоящее место – всего лишь незначительное происшествие в их романе.

– Ах, Люси, Люси, – сказал он. – Нам сейчас счастье нужнее, чем в молодости.

И это было верно, так верно…

– Будь добра ко мне, Люси, – почти прошептал он. – Мне так не хватает сейчас доброго отношения.

– Ох, Сэм! – ответила она, как будто не голосом, а сердцем сказала.

– Значит – да? – воскликнул он и взял ее руку в свою, сжав нежно, но уверенно, и она поняла, что из попытки отнять руку ничего не выйдет. Он, однако, почувствовал ее сопротивление.

– Все еще трусишь, дорогая, – сказал он. – Не робей, у меня теперь немалый опыт в этом деле, и, хоть не пристало говорить об этом самому, одну женщину я уже сделал счастливой. Почему бы мне не сделать счастливой и другую? Так как?

Голова у Люси шла кругом. Ей хотелось оттянуть время.

– Я тебе ничего не предложила с дороги, Сэм! – воскликнула она. Потом сделала шаг к двери. – Чашечку чая или чего‑нибудь еще?

Одной рукой он продолжал удерживать ее, а другой ухитрился достать часы. Такая же старомодная луковица, что и прежде.

– Я не успею, – сказал он. – Через несколько минут пора бежать на станцию. В другой раз постараюсь приехать пораньше. А сегодня мне надо знать только одно… Быстренько, говори – согласна ты сделать меня счастливейшим человеком?

– Но ты же сказал, что приедешь опять, Сэм! Может, тогда и поговорим?

Возможно, его большой серебряный хронометр и был все тот же, но Сэм явно переменился. Он с одинаковой решительностью защелкнул крышку часов к сжал губы.

– Я не прошу тебя назначать день, – настаивал он. – Мне нужно только твое согласие.

Поскольку она все еще думала, что о браке не может быть речи до истечения года, то, пожалуй, согласилась бы сразу, если б не одно соображение. А ну как он вздумает поцеловать ее, если она даст согласие? Прилично ли это сейчас или же?..

Он опять выхватил часы.

– Я решаю за нас обоих, – сказал он. – Время не ждет.

И тут, как она и опасалась, Сэм нагнулся и поцеловал ее. Но таким легчайшим поцелуем, который и мухи бы не потревожил.

– Решено! – сказал он и схватил шляпу. – Сматываюсь!

Уф! Когда он ушел, она прислонилась к вешалке, и ее неудержимо потянуло захихикать, как девчонку. Она не знала, что сестры уж находятся на пути к ее дому, готовясь напасть на нее со своими нотациями.

Не то чтобы она считалась с сестрами. Напротив, они проявляли столько заботы о самих себе, что всякая забота о них с ее стороны была излишней. Сейчас она должна была думать только о себе и, конечно, о Сэме. Она так и сказала ему, когда он приехал в следующий раз.

– Мне все равно, что говорят родные, Сэм. – Сомнения ее заключались в другом. – Не о них я думаю. В конце концов, что они такого могут сказать, если мы подождем, пока не пройдет год…

Сэм хотел прервать ее, но она, подняв руку, остановила его.

– Подожди минутку, Сэм, – сказала она. – Дай я объясню. Меня не беспокоит, кто и что скажет, просто я…

Но когда дело дошло до сути, она никак не могла решиться произнести это вслух.

Но он и так понял.

– Ты думаешь о Моне, да? – нежно спросил он.

Она благодарно кивнула.

– Послушай, Люси, – сказал он ласково, но очень серьезно. – Послушай, что я скажу. Мона первая бы нас одобрила. Она первая пожелала бы видеть меня счастливым и в заботливых руках. Знаешь, о чем я сегодня думал, пока ждал, когда мне подадут ленч? – Заметив ее вопрошающий сочувственный взгляд, он прервал свою речь, чтобы ответить на ее безмолвный вопрос. – Да, да, все та же история, я сел за стол после трех, и если бы ты только видела, что это был за ленч! – Он передернулся. – Совершенно несъедобный. Бедная девушка! Ею надо руководить, она не виновата. Так о чем я говорил? Да, когда я сидел и ждал ленча, предвидя заранее, какой он будет неаппетитный – холодная котлетка, присохшая к тарелке, – я думал, что Мона пришла бы в полное отчаяние, если бы все это увидела. И знаешь, Люси, о чем я еще думал? Что рай не показался бы ей раем в ту минуту! – Он на миг прикрыл глаза. Потом храбро раскрыл их навстречу новой мысли. – Но бог, разумеется, избавляет их от подобных зрелищ.

Думать так, конечно, было утешительно. Но она все равно чувствовала себя виноватой и так и сказала ему:

– Ничего не могу поделать с этим, Сэм.

Он взял ее за руку.

– В чем виновата, Люси? Из‑за прошлого?

Она чуть не засмеялась

– Да‘нет! – воскликнула она. – Из‑за настоящего. Мне кажется, будто я тебя отнимаю у нее.

Он был такой умный!

– Но разве ты не берешь обратно то, что тебе когда‑то принадлежало? – спросил он. – А она… Ее забрал у меня господь.

Добрый и такой рассудительный. Ну как не довериться ему? Опять он посмотрел на часы. Но ведь на поезд еще рано?

– Нет, нет, – успокоил он ее. – Просто время так быстро летит, а нам еще о многом надо договориться, Прежде всего я хочу раз и навсегда успокоить тебя насчет Моны. Должен тебе сказать, Люси, что она уговаривала меня снова жениться. – Он кивнул головой и понизил голос. – Она говорила об этом перед самой кончиной. Не стану повторять ее доподлинные слова, некоторые вещи священны, но можешь быть уверена – на то, что мы собираемся совершить, у нас есть ее благословение. – Он снова закрыл глаза, на этот раз как будто творя молитву, а потом открыл их стремительно, как подымаются после молитвы с колен, укрепленные духом, готовые энергично действовать. – Совесть наша чиста, – продолжал он. – Ну а теперь, что твои родные? Ты, кажется, говорила, когда открыла мне дверь, что они огорчают тебя?

И хотя на самом деле скорее она огорчала их, Люси кивнула.

Сэм нахмурился.

– Они могут доставить нам кучу неприятностей, – сказал он, – если… если только мы не поведем себя правильно.

Полагая, что не может быть двух смыслов в таком трюизме, Люси с готовностью согласилась.

– А это значит, – продолжал Сэм, – что мы должны поставить их перед фактом! – И прежде чем она успела вставить слово, он щелкнул пальцами. – Зачем вообще оповещать их, коли на то пошло? Я бы мог уговориться со священником и тайком все подготовить. Затем я бы потихоньку приехал накануне вечером с последним поездом…

У нее словно язык отнялся. Она была уверена, что не произнесла ни слова, однако он словно прислушивался.

– Да, ты права, – заключил он так, будто она что‑то сказала. – Ты права, Люси. Так не годится. В городе полно сплетников. Наш секрет через пять минут станет достоянием всех. Нет, придется придумать что‑нибудь другое. – Он на минуту задумался. – Ты могла бы приехать в Дублин, и мы бы там обвенчались. – Но почти сразу же он затряс головой. – Нет, нет. Тоже не годится. Тебе, конечно, захочется обвенчаться здесь, в своем приходе. Это естественно! Всякие чувства и тому подобное. Для меня, пожалуй, это не имеет такого значения, но я могу поставить себя на твое место. Тебе и без того многое покажется непривычным. – Он опять задумался. – Вот что мы сделаем, – сказал он, и она мельком отметила, что сослагательное наклонение уступило место решительному будущему. – Я выеду из дому вечерним поездом, – на сей раз он до такой степени был уверен в правильности своего решения, что даже подмигнул ей, – но до конца не доеду, – довольный своим хитроумием, он снова подмигнул, – сойду по дороге в каком‑нибудь местечке, а утром найму машину и прикачу прямо к церемонии. Тебе только и придется, что пройтись по улице как ни в чем не бывало. А там никто оглянуться не успеет, как дело будет сделано!

Люси была ошеломлена.

– Ты предлагаешь побег?

– Побег? – Сэм тоже давненько не слыхал этого слова, но, видя, как вспыхнули глаза у Люси, подтвердил: – Вот именно, побег.

– А кто расскажет моим? – спросила она, все еще в нерешительности, несмотря на возрастающее чувство азарта.

– Мы сами – когда все уже будет позади, – ответил Сэм. – В городе сейчас только Луиза и Бэй, верно? Мы пойдем прогуляться и предстанем перед их очами, явимся к дракону прямо в логово!

– Рука об руку! – смущенно рассмеялась Люси.

– Вот именно, – подтвердил Сэм. – Им волей – неволей придется с этим примириться. О тех, которые в Америке, и думать нечего, какое им до нас дело. Да и о тех, что в Дублине, тоже. Хотя им‑то можно сообщить таким же манером, как и здешним. Мы прогуляемся и навестим их в тот же вечер, как приедем, если будет не очень поздно.

– Дублин? Так мы поедем в Дублин? – Она как‑то не думала о медовом месяце. В прежние времена медовый месяц проводили обычно в Килки или в Траморе. – Так мы поедем в Дублин? – повторила она.

Сэм тоже еще не задумывался на эту тему. Такая оплошность отрезвила его.

– Боюсь, что я и так запустил служебные дела, – сказал он, – то одно, то другое, сперва Мона болела, потом похороны. Мне не очень удобно снова просить об отпуске через такое короткое время. Постой‑ка! – Поистине он был неистощим. – Мы забываем, что для тебя все будет внове – то есть дом. Все‑таки перемена обстановки. Домик славный, уютный, сухой.

Можно было подумать, что речь идет о гнезде. Люси улыбнулась.

– Вот и молодчина! – одобрительно произнес он. – Я знал, что ты отнесешься к этому правильно. И скажу тебе еще одну вещь. Медовый месяц переоценивают. Уж поверь мне! Даю тебе в том мое честное благородное слово. Более того, я еще не встречал женатой пары, которая бы не думала точно так же. Без этой части программы они как раз обошлись бы, доведись им проделать все еще раз. Да, уж положись на мой опыт – сильно переоценивают. Я с полной ответственностью прошу тебя поверить мне на слово, Люси! С полной ответственностью.

– Значит, я его не увижу до… увижу только после… я имею в виду дом? – спросила она робко, изо всех сил стараясь не выдать своих сомнений.

– Да, так будет лучше, ты согласна? – Тон у него был бодрый. – Дом в полном порядке, на этот счет можешь не беспокоиться. От тебя потребуется только войти в него. Он оборудован и обставлен полностью, а поскольку я буду отсутствовать лишь одну ночь, воздух там не успеет застояться. – Вспомнив, что Люси неведомо, от чего она будет избавлена, он с преувеличенно страдальческим видом поднял глаза кверху, в знак пережитых испытаний. Потом нежно посмотрел на нее. – Могу только сказать, Люси, что мы все‑таки заслужили это нашим долгим ожиданием. Нашим долгим, долгим ожиданием, – повторил он и вздохнул. – Люси, ведь ты не станешь еще продлевать его?

– Ох, Сэм! – Она почувствовала себя такой медлительной в сравнении с ним, что озабоченно взглянула на календарь, висевший на стене у него за спиной. – Великий пост начинается в следующем месяце, – сказала она. – Во всяком случае, придется подождать, когда он кончится.

Но Сэм уже сорвал календарь с гвоздя и изучал его.

– Если только не поторопиться и не провернуть это дело до поста, – сказал он. – Не вижу, что может помешать нам, а?

И таким‑то образом в одно февральское утро Люси приколола букетик подснежников на грудь и сделалась новобрачной.

– Дай я, Люси. А то переутомишься, – предостерег ее Сэм, беря несессер и кладя его наверх на багажную сетку, к остальным чемоданам. При этом он ласково на нее посмотрел. – Совсем не такая уж страшная церемония, правда? – Наклонившись, он похлопал ее по колену. – У тебя ошарашенный вид. – Он засмеялся. – Приободрись, любимая, все позади.

Она и в самом деле была ошарашена. И не только брачным обрядом. Как, например, расценивать абсолютно непонятное поведение родных? Догадались они о назревавших событиях, что ли? Они так хладнокровно приняли новость. Куда девался их страх перед скандалом? А главное, что сталось с их заботами о самих себе? Теперь они думали исключительно о ней.

– Что ж, твое дело, Люси, – сказала Луиза, едва успев открыть им дверь, когда они с Сэмом рука об руку, как было задумано, заглянули к ней после венчания. Луиза им даже рта не дала раскрыть. Только взглянула – и сразу все поняла. Конечно, их появление в такое время дня делало объяснение совершенно излишним. И потом, ее букетик подснежников. Ах, ну да, ну да, у Сэма в петлице тоже был букетик подснежников.

Бэй также не выразила ни малейшего удивления.

– Я этого, в общем‑то, ждала, – сказала она, когда младший отпрыск Луизы сбегал за ней и привел ее к ним. – Ну что же, надеюсь, вы будете счастливы.

– Ну, естественно, мы все на это надеемся, – сказала Луиза.

Позднее, когда Люси и Сэм уже вошли в вагон, а родные стояли за окном на платформе, прощальные слова Бэй были не самого ободряющего свойства.

– Постарайтесь не испортить себе жизнь! – крикнула она, когда поезд начал набирать скорость.

– Все! – воскликнул Сэм и заставил ее высунуться и помахать провожающим, но едва она успела поднять руку, как тех скрыл железнодорожный мост. После этого ей оставалось лишь сесть на место. Сэм не стал садиться. Он закрыл окно и сразу же занялся багажом.

– Я сложу пальто и уберу их наверх, на чемоданы, чтобы не мешали.

Он стоял спиной к ней. Но она и не слушала его. В ее ушах все еще звучали слова сестры: «Тебе лучше знать, что ты делаешь». Но знает ли она, что делает? Что уже сделала? Стараясь утаить свои намерения от других, не утаила ли она их и от себя самой? Она взглянула в окно: мелькавшие плоские поля были ей пока знакомы, но одно за другим они уносились назад, словно исчезая в небытие.

– Ох, Сэм, правильно ли мы поступили? – прошептала она.

Сэм, однако, был целиком поглощен пальто. Ошибкой было выворачивать их подкладкой наружу. Из‑за скользких шелковых подкладок они то и дело сползали с сетки. Пришлось снять пальто и вывернуть их на правую сторону и уже потом положить наверх.

– Вот так, – с удовлетворением произнес он, еще раз осмотрел пальто и только тогда сел. Но, оказывается, он прекрасно расслышал ее слова.

– Занятно, что ты это сказала, – ответил он наконец. – Мона задала мне тот же вопрос. И при тех же обстоятельствах. Но у нее была на то причина. Бедная Мона! Ее счастье всегда омрачала тучка. – Он вздохнул.

– Какая еще тучка? – обескураженно спросила Люси.

– У нее было очень чувствительное сердце, – ответил Сэм. Он сдержанно перекрестился. Люси, сидевшая напротив, вынуждена была сделать то же самое. – Она неспособна была наслаждаться счастьем, если при этом не был вполне счастлив другой.

За последние несколько недель имя Моны упоминалось часто, но Люси как‑то не думала о ней. Если на то пошло, она не думала о ней вот уже много лет. Сэм с Моной поженились почти сразу после ловкой проделки с обручальным кольцом, и Люси постаралась, чтобы это произошло в ее отсутствие: она уехала на несколько недель в Лиздунварну, хотя это было не лучшее время года для поездки на курорт. А когда вернулась, окружающие тактично не упоминали при ней о новобрачных. Через какое‑то время из‑за того, верно, что у них не было детей, ей стало казаться, будто их и вовсе нет на свете. Но когда в поезде Сэм заговорил о Моне, Люси вдруг представила себе Мону, какой та была в утро ее брачного путешествия. Они, может быть, ехали этим самым поездом. Может быть, даже в этом самом вагоне! И Мона, возможно, сидела на этом самом месте! Люси внезапно нагнулась вперед.

– Сэм, не поменяешься ли ты со мной местами? – спросила она.

– А что?

– Говорят, сидеть спиной к паровозу плохо, – ответила она. – Мо<