Почему важность сознания так переоценивают

 

Вильгельм Вундт: Наш ум устроен столь удачно – он подсказывает нам самое основание нашей мысли, а мы даже не подозреваем, как совершается эта работа. Одни только результаты ее становятся известны сознанию. Бессознательный наш разум для нас – что неведомое существо, которое трудится и возделывает почву лишь для того, чтобы наконец бросить зрелые плоды прямо нам в руки [Вундт, 1897].

 

Одна из причин, почему сознание кажется настолько таинственным феноменом, состоит в том, что мы преувеличиваем свою восприимчивость. Например, входя в комнату, человек чувствует, будто мгновенно замечает все, что попадает в поле его зрения. Однако это всего лишь иллюзия, которая возникает потому, что глаза очень быстро обращаются на любой объект, привлекший наше внимание (см. «иллюзию имманентности» в разделе 4.5). Аналогично дело обстоит и с «сознанием» – мы точно так же ошибаемся в том, что «замечаем» в поле своего собственного разума.

 

Патрик Хейс: Представьте, каково бы это было – осознавать процессы, с помощью которых мы генерируем воображаемую (или настоящую) речь… [Тогда] столь простое действие, как, скажем, «придумать имя», превратилось бы в трудоемкий и изощренный процесс применения сложного механизма лексической выборки, подобный игре на органе, в котором вместо клавиш – данные. Слова и фразы, которые сейчас просто возникают у нас в сознании, служа коммуникативным целям, стали бы отдаленной мечтой, достижение которой требует знаний и навыков, как симфония, исполняемая целым оркестром, или сложная машина, над которой трудится механик… [Итак, если бы мы сознавали все это, то] каждый из нас оказался бы в роли чего-то вроде слуги собственного прежнего «Я» и нам пришлось бы носиться туда-сюда внутри собственных голов, проверяя детали психического механизма, который в настоящее время удобно скрыт от взгляда, что позволяет нам посвящать свое время более важным вопросам. Зачем запираться в машинном отделении, если можно стоять на капитанском мостике? [Хейс, 1997].

 

С этой парадоксальной точки зрения сознание все еще рисуется изумительным, но уже не потому, что так много нам рассказывает, а потому, что защищает нас от множества утомительных знаний![35] Вот еще одно подобное описание:

 

Представьте водителя, который управляет огромной энергией автомобиля, не зная, как работает его двигатель и как руль поворачивает машину влево или вправо. Но если задуматься, мы водим свои тела, машины и умы почти идентичным образом. Что касается сознательной мысли, вы управляете собой во многом так же; просто выбираете новое направление, а все остальное делается само. В этот невероятный процесс вовлечено огромное сообщество мышц, костей и суставов, которые контролируются сотнями взаимодействующих программ, пока что недоступных пониманию даже специалистов. Однако стоит вам лишь подумать: «Поверни сюда», и ваше желание автоматически выполняется… И если поразмыслить, разве может все быть иначе? Что произойдет, если мы будем вынуждены понимать триллионы схем, которые содержатся в наших мозгах? Ученые вглядываются в них уже сто лет – и все же почти ничего не знают о том, как они работают. К счастью, в повседневной жизни нам нужно только знать, для чего они служат! Например, если вы думаете о молотке, то только как о чем-то, чем можно забивать гвозди, а о мяче – как о чем-то, что можно бросить и поймать. Почему мы не видим вещи как они есть, а смотрим на них больше с точки зрения того, как они используются? [36]

 

Аналогичным образом всякий раз, играя в компьютерную игру, вы управляете процессами, происходящими внутри компьютера, главным образом с помощью символов и имен. Процессы, которые мы называем сознанием, очень похожи. Это как если бы высшие уровни нашего разума сидели за неким «ментальным пультом» и управляли мощными механизмами в мозге, не зная, как работает каждое из этих устройств, а лишь «нажимая» на символы из списков меню, которые появляются на ментальных дисплеях. И, в конце концов, тут нечему удивляться; наш разум развивался не для наблюдения за собой самим, а для решения таких практических проблем, как питание, защита и размножение.

 

Слова-чемоданы в психологии

 

Определение – это ограждение дремучей чащи идей стеной из слов.

Сэмюел Батлер

 

Многим словам трудно подобрать определения, потому что феномены, которые пытаются описать эти слова, не имеют определенных границ.

 

Когда человека можно назвать «крупным» или «невысоким»?

Когда объект можно назвать «жестким» или «мягким»?

В какой момент «дымка» превращается в «туман»?

Где пролегает «граница» Индийского океана?

 

Нет смысла спорить о том, где именно пролегают эти границы, потому что они зависят от контекстов, в которых слово используется, как, например, во фразе: «Очень крупная мышь все равно меньше, чем даже очень невысокий слон».

Однако с большинством слов, используемых в психологии, ситуация гораздо более серьезная. Речь о терминах, описывающих состояния нашего разума, – таких как «внимание», «эмоция», «восприятие», «сознание», «мышление», «чувство», «Я» или «интеллект», а также «удовольствие», «боль» или «счастье». Каждое такое слово в разное время относится к разным процессам – и тут задача уже не в том, чтобы провести черту, а в переключении между различными значениями. Однако мы оперируем ими столь свободно, что едва осознаем, что делаем это. Например, нам не составляет никакого труда понять следующее утверждение:

 

Несмотря на сознательные усилия угодить ей, Чарльз осознал, что Джоан раздражена. Он осознавал, что переживает, но не осознавал, что неосознанно делает это заметным для окружающих.

 

Каждое из этих однокоренных слов было бы лучше выразить другим словом, например «целенаправленные», «заметил», «признался себе», «понимал» или «невольно», каждое из которых имеет свой собственный кластер значений. Тут возникает вопрос о том, почему лексикон, который мы используем для описания собственного разума, вобрал в себя так много слов-чемоданов?

 

Психолог: Слова-чемоданы полезны в повседневной жизни, когда они помогают нам общаться. Но мы не поймем, что имеет в виду другой человек, если у нас с ним не будет общего поля идей.

 

Психиатр: Часто мы используем эти слова-чемоданы, чтобы не задавать вопросов о самих себе. Зная название нужного ответа, можно заставить себя считать, будто вы нашли и сам ответ.

 

Этик: Идея сознания нужна нам для того, чтобы поддерживать свои убеждения касательно ответственности и дисциплины. Наши правовые и этические принципы в значительной степени основаны на идее, что осуждать следует только «преднамеренные» действия, то есть те, которые были запланированы заранее, с осознанием последствий.

 

Холист: Пусть сознание включает в себя множество процессов, нам все равно нужно объяснить, как они объединяются, превращаясь в потоки сознательных мыслей, – и объяснение потребует от нас найти слова для описания явления, которое из этого рождается.

 

Конечно, то же самое мы наблюдаем не только в отношении «психологических слов», но даже когда говорим о физических объектах. Рассмотрим кластеры значений в типичной словарной статье, определяющей слово «мебель».

 

Мебель, сущ. – движимые предметы в помещении или учреждении, которые делают его пригодным для проживания или работы.

 

Слово «пригодный» предполагает, что читатель обладает немалым объемом общих знаний. Например, чтобы сделать «пригодной» спальню, среди мебели в ней должна быть кровать, в кабинете – письменный стол, а в столовой – обеденный стол и стулья. Использование слова «пригодный» предполагает, что вы знаете, какие средства подходят для достижения определенных целей.

 

Пригодный, прил. – подходящего типа или качества для определенного случая или способа использования.

 

Почему же мы набиваем в каждое слово-чемодан столько разных значений? Загляните в чью угодно дорожную сумку: сами по себе предметы в ней совершенно необязательно имеют общие черты – за исключением того, что каждый из них служит определенным целям человека, который их в эту сумку положил!

Я не утверждаю, что нужно пытаться анализировать и чем-то заменять слова-чемоданы, потому что их многозначность сформировалась на протяжении многих веков и служит множеству важных целей, – но они часто мешают нам, поскольку тянут за собой устаревшие концепции. Например, трудно представить более полезное различие, чем между «живым» и «мертвым», потому что в прошлом все объекты, которые мы называли «живыми», имели много общих черт, таких как потребность в пище, укрытии и размножении. Однако это заставило многих мыслителей предположить, что все эти на первый взгляд общие черты каким-то образом происходят из единого центрального источника «жизненной силы», а не из огромного набора различных процессов, которые совершаются за стенками мембран, в клетках, наполненных сложными механизмами; сегодня нет смысла использовать термин «живой», как если бы существовала определенная граница, отделяющая животных от машин. В этой главе я постараюсь доказать, что, используя такие слова, как «сознание», все мы делаем ту же самую ошибку.

 

Аарон Слоуман: Выражение «человеческое сознание» обычно отсылает к настолько обширному набору черт и способностей (многих из которых мы еще не понимаем или не знаем), что число его возможных подмножеств является просто астрономическим. Нет смысла ожидать консенсуса в вопросе, какое подмножество необходимо для того, чтобы животное или машина обладали сознанием, или спрашивать, в какой момент человеческий эмбрион обретает сознание или по каким критериям определять, «сознателен» ли человек с травмой мозга, и т. д. Концепция, предназначенная для использования в различных стандартных ситуациях, в нестандартной ситуации рассыплется в пыль, как, например, «концепция времени на Луне»… И все попытки провести вымышленную черту будут не более чем пустой тратой времени – в отличие от исследования импликаций всех этих разных кластеров функций и разработки нового, более богатого словаря [Слоуман, 1992].

 

Тем не менее многие ученые по-прежнему стремятся раскрыть «секрет» сознания. Они ищут его в волнах мозга, или в своеобразном поведении некоторых клеток, или в математике квантовой механики. Почему эти теоретики надеются отыскать единую концепцию, процесс или вещь, которая объяснит все множество свойств разума? Возможно, они просто предпочитают решать одну, пусть и очень большую задачу – а не десятки или сотни более мелких.

 

Аарон Слоуман, 1994: Люди слишком нетерпеливы. Им требуется трехстрочное определение сознания и пять строк доказательства того, что вычислительная система может или не может обладать сознанием. И все это им подавай сегодня же. Но они не желают выполнять трудоемкую работу по распутыванию сложных и расплывчатых концепций, которые у нас уже есть, и изучать новые возможности, которые могла бы предоставить точно определенная архитектура для поведенческих систем.

 

 

Как порождается сознание?

 

Нам нравится классифицировать свои действия на те, что мы производим намеренно, и те, что выполняем бессознательно – то есть почти (или совсем) не ощущая этого. Различие представляется нам настолько важным, что мы поместили его в основу своих социальной, правовой и этической систем и считаем отрицательные поступки, которые люди совершают «непреднамеренно», менее достойными порицания или обвинения. Например, во многих правовых системах имеют силу такие аргументы, как «У меня не было осознанного намерения совершить это преступление». Таким образом, слово «осознанно» предоставляет нам полезную в социальном контексте возможность объяснить, как ведет себя наш разум.

Так или иначе, большинство психических процессов работают таким образом, что нам не приходится думать или размышлять о том, почему и как мы их выполняем. Однако в тех случаях, когда они дают сбой или сталкиваются с препятствиями, запускаются высокоуровневые процессы, которые часто обладают следующими свойствами:

(1) Они используют созданные нами модели самих себя.

(2) Они чаще бывают последовательными, чем параллельными.

(3) Они имеют тенденцию использовать символические описания.

(4) Они используют наши самые свежие воспоминания.

 

Что может заставить человека активировать эти процессы? Мне кажется, подходящим поводом будет осознание того, что вы столкнулись с каким-то серьезным препятствием, например не достигли необходимого результата. В таких условиях вы, возможно, отметите, что ощущаете беспокойство или переживаете, а затем попытаетесь исправить это с помощью ментальных действий, которые, если их выразить словами, будут выглядеть так: «Теперь мне нужно сосредоточиться», или «Нужно постараться мыслить более собранно», или «Нужно переключиться на более высокоуровневый анализ».

Что же за механизмы заставляют вас думать таким образом? Предположим, в мозге имеется один или несколько специальных «детекторов ошибок», которые начинают реагировать, когда ваши привычные системы не достигают какой-либо цели. Тогда такой ресурс мог бы активировать другие процессы более высокого уровня, например те, что приведены на этой диаграмме:

 

 

Смысл в том, чтобы помочь вам взглянуть на ситуацию более внимательно и рефлексивно, или, как мы выражаемся, «более осознанно», путем «повышения» (см. 2.4) уровней ментальной деятельности.

 

Ученик: Почему вы выбрали именно этот список для описания того, что можно назвать осознанным психическим состоянием? Если «сознание» – это слово-чемодан, значит, каждый человек мог бы составить свой собственный список.

 

Согласен, и каждый читатель может составить другой список процессов, которые у него ассоциируются со словом «сознание». Действительно, как в случае с большинством других «психологических слов», нам, вероятно, придется переключаться между несколькими разными списками, потому что мы едва ли когда-либо сумеем охватить все значения подобного слова, дав определение лишь одному критику. Однако вот несколько причин, почему любой высокорефлексивной системе могут потребоваться по крайней мере эти четыре составляющие.

Модели себя: Джоан, думая (в разделе 4.2) о своих недавних решениях, спросила себя: «Что бы подумали обо мне друзья?» Но чтобы ответить на подобный вопрос, Джоан понадобятся описания или модели, репрезентирующие ее саму и ее друзей. В главе девятой мы более подробно обсудим то, как Джоан могла бы создать и использовать такие модели себя (self-models); они включали бы описания ее физического тела, репрезентации различных ее целей и описания ее расположения в различных социальных и физических контекстах.

Мы все создаем ментальные модели, которые описывают различные психические состояния, корпусы знаний о наших способностях, образы наших знакомых и собрания историй о прошлом. Затем, используя эти модели, мы обычно применяем термин «осознанно» (если рефлексия приводит к решениям, которые мы принимаем) и «неосознанно» или «непреднамеренно» (для описания процессов, которые считаем неподвластными своему контролю).

Последовательные процессы: Вам не составляет труда ходить, смотреть и разговаривать в одно и то же время, но рисовать два разных предмета двумя руками сразу оказывается гораздо сложнее. Почему какие-то задачи мы можем выполнять одновременно, но другие нужно разносить во времени? Делать дела «по очереди» приходится, когда разные задания конкурируют за использование одних и тех же ресурсов. Процессы, связанные с ходьбой, зрением и речью, происходят в разных частях мозга, так что им не нужно конкурировать за ресурсы, но для того чтобы одновременно нарисовать стол и стул, вам, вероятно, придется использовать одни и те же высокоуровневые ресурсы формирования и контроля своей стратегии.

В самом деле, с такими конфликтами сталкивается каждый, кто пытается разобраться с несколькими трудными задачами сразу. Подозреваю, это связано с тем, что некоторые из наших уникальных человеческих способностей развились настолько недавно – то есть всего лишь за последние несколько миллионов лет, – что у них пока нет множественных копий. Следовательно, нам приходится работать над различными аспектами сложных задач последовательно – вместо того чтобы делать это одновременно.

 

Парадокс параллельности: Когда мы разбиваем проблему на части и пытаемся думать обо всех частях сразу, то разум распыляется, не в силах уделить должное внимание решению каждой задачи. Альтернативой является последовательное обдумывание каждой из этих частей – пусть даже это потребует большего количества времени.

 

Само собой, есть и другие причины, почему некоторые задачи нужно решать последовательно, – например, если вы не можете завершить определенный процесс, пока не добьетесь промежуточного результата, который необходим для достижения конечной цели[37]. Нам приходится действовать последовательно, когда следующий шаг зависит от предыдущих или когда ресурсы каким-то иным образом ограничены. Пожалуй, вот почему мы так часто называем свои мысли «потоками сознания».

Символические описания: Представьте себе, что девочка Кэрол хочет построить из деталей конструктора арку. Для этого ей потребуется каким-то образом репрезентировать структуру, которую она планирует построить. На схеме слева внизу изображена так называемая коннекционистская сеть (connectionist network), которая использует числа для обозначения того, насколько тесно связаны различные пары частей.

 

 

Если бы Кэрол использовала только числовые репрезентации, ее высокоуровневые системы были бы неспособны на рассуждения более высокого уровня, поскольку такие сети состоят только из двусторонних связей и ничего не сообщают о природе отношений между элементами.

Схема справа – это так называемая семантическая сеть (semantic network), которая с помощью трехсторонних связей демонстрирует, что разные компоненты арки вступают в разные виды отношений. Кэрол могла бы использовать эти знания, чтобы предсказать, что ее арка развалится, если она уберет одну из вертикальных деталей конструктора, потому что у вершины больше не будет опоры. В разделах 5.7 и 8.7 утверждается, что наша человеческая способность создавать и использовать такие высокоуровневые «символические репрезентации» (а не простые соединения или связи) является основной причиной, почему люди умеют решать более сложные задачи, чем животные.

Недавние воспоминания: Обычно мы думаем о сознании как о том, что происходит сейчас – то есть в настоящем, а не в прошлом. Однако для того, чтобы какая-то конкретная часть мозга или машины выяснила, что недавно сделали другие части, всегда требуется определенное количество времени. Например, предположим, что кто-то спросил: «Вы понимаете, что трогаете свое ухо?» Вы сумеете ответить на этот вопрос, только когда ваши языковые ресурсы отреагируют на сигналы из других частей вашего мозга, которые, в свою очередь, отреагируют на некое предшествующее событие.

 

Как мы распознаем сознание?

 

До сих пор мы обсуждали, какие события могут заставить человека начать думать «осознанно». Теперь давайте зададим обратный вопрос, а именно: «Что может заставить человека сказать, что он думал о чем-то осознанно?» Есть один очевидный способ ответить на этот вопрос: просто скорректировать нашу диаграмму «обнаружения ошибок» так, чтобы информация двигалась в другую сторону!

Итак, у нас есть мозг, в котором имеется один или несколько Критиков, распознающих сознание, причем каждый из них распознает деятельность определенного набора высокоуровневых процессов. Такие Критики затем посылают сигналы другим участкам мозга – и тем самым позволяют языковым системам человека описывать его состояние с помощью таких слов, как «осознанный», «внимательный», «осознающий» и «наблюдательный», а также «я» и «меня».

 

 

Кроме того, если такой детектор оказался достаточно полезным, можно было бы представить себе существование процесса или сущности, которые, возможно, являются причиной этих действий, и связать их с такими терминами, как «сознательный» или «преднамеренный» – или даже «добровольный», – в таком случае человек заявит, например: «Да, я совершил это действие намеренно, поэтому вы имеете право хвалить или осуждать меня за него». Кроме того, если несколько разных детекторов (распознающих разные наборы условий такого типа) окажутся связаны с одними и теми же словами языка, тогда значения этих слов могут быстро поменяться – причем говорящий, возможно, не будет этого «осознавать»!

Наконец, у человека также могут быть Критики, которые замечают, что объемы рефлексии мешают ему функционировать! Можно научиться реагировать на это, останавливая определенные высокоуровневые процессы и продолжая действовать менее вдумчиво – или, как выражаются некоторые, просто «плывя по течению».

 

Иллюзия имманентности

 

Парадокс сознания – чем более человек сознателен, тем больше слоев обработки отделяет его от мира, – это, как и многое другое в природе, компромисс. Все большее удаление от внешнего мира – лишь цена, которую платят за знание хоть чего-то об этом мире. Чем глубже и шире [мы] сознаем мир, тем сложнее слои обработки, необходимые для этого осознания.

Дерек Бикертон. Язык и вид (Language and Species), 1990

 

В разделе 4.4 мы упомянули, что, заходя в комнату, люди обычно чувствуют, будто сразу видят все, что попадает в поле их зрения. Однако это иллюзия, ведь на то, чтобы распознать объекты, которые на самом деле находятся в комнате, требуется время – и после этого, возможно, придется переписать кое-какие неправильные первые впечатления. Тем не менее нужно будет пояснить, почему это впечатление кажется почти мгновенным.

Точно так же у нас в разуме обычно есть ощущение «осознания» того, что происходит сейчас. Но, рассматривая его критически, мы признаем, что с концепцией «сейчас» что-то должно быть не так, поскольку невозможно обогнать скорость света. Это означает, что ни один из участков вашего мозга не может знать, что происходит именно в этот момент времени – ни во внешнем мире, ни в любой другой части мозга, – но может лишь кое-что знать о том, что произошло в недавнем прошлом.

 

Читатель: Тогда почему мне кажется, что я осознаю всевозможные образы и звуки и чувствую, как движется мое тело, – прямо в этот самый момент? Почему мне кажется, что все эти ощущения приходят ко мне мгновенно?

 

В повседневной жизни разумно считать, что все, что мы видим, является «настоящим», свершается здесь и сейчас, и обычно нет вреда в том, чтобы полагать, что мы находимся в постоянном контакте с внешним миром. Однако, по моему мнению, эта иллюзия проистекает из чудесной организации наших ментальных ресурсов. Так или иначе, я считаю, это явление заслуживает названия:

 

Иллюзия имманентности: На большинство вопросов, которые вы иначе могли бы задать, часть ответов вы получаете еще до того, как более высокие уровни вашего разума успеют запросить их [38].

 

Какая организация структур памяти могла бы обеспечивать столь быструю доставку информации? В главе восьмой утверждается, что это происходит, когда критики распознают проблему и начинают извлекать необходимые вам данные прежде, чем другие процессы мозга успели задать вопрос. Это заставляет вас чувствовать, что информация прибыла мгновенно – как будто в дело не вмешивались никакие другие процессы.

Например, прежде чем вы вошли в знакомую комнату, ваша память, вполне вероятно, уже предоставила ее прежнее описание, и может даже пройти некоторое время, прежде чем вы заметите, что в ней что-то изменилось. Другими словами, то, что вы, как вам кажется, видите, в значительной степени основано на воспоминаниях о том, что вы ожидали увидеть.

Возможно, вам кажется, что было бы замечательно постоянно осознавать все, что происходит, – но чем чаще изменяются впечатления, тем труднее найти в них значение. Идея существования в настоящий момент может быть незаменимой в повседневной жизни, но сила наших высокоуровневых описаний в основном кроется в их стабильности; чтобы понять, что сохраняется и что изменяется со временем, нужно уметь сравнивать вещи с их описаниями из недавнего прошлого. Наше ощущение постоянного контакта с миром – это разновидность иллюзии имманентности: она возникает, когда на вопросы, которые мы задаем, ответы даются прежде, чем мы осознаем, что задали их, – так, будто они уже были даны заранее.