Центр связи корпорации «Баксоленд», 22:37

 

Руководитель следственного отдела Хадсон просматривал запись происшествия, выведя изображение с камеры‑«шпиона» на несколько экранов сразу и проигрывая повтор. На месте событий оказалась только одна камера, поэтому картинки были достаточно путанные. Когда камера отодвинулась подальше от юноши, видно стало лучше. Хадсон снова проиграл тот отрывок, когда произошло нападение, перемотал вперед, назад, внимательно вглядываясь в эпизод падения слепого человека, высматривая, в какой именно момент произошел удар и кто именно его нанес. Увеличил и приблизил кусок изображения, чтобы различить подробности. Теперь стало видно, как один из оборванцев вонзил острие ножа слепцу в живот.

– Ух! – Хадсон выдохнул в экран.

Посмотрел, как Зеваку ударили в лицо, сбили с ног, как его схватил за волосы широкоплечий молодой бандит. Понаблюдал, как с юного мальчишки сдернули маску в виде черепа, как он лягнулся, вырвался, перебежал дорогу, скрылся в толпе, и камера его потеряла. Три оборванца припустили за ним, а двое остались возле трупа, еще двое потащили мужчину в костюме скелета куда‑то в сторону. «Шпион» держался за ними, пока они не добрались до ожидающей их двуколки с зашторенными окнами. Дверь экипажа распахнулась, скрюченного мужчину в карнавальном костюме запихнули внутрь. Внутри двуколки мелькнуло чье‑то лицо в маске. Хадсон быстро нажал на паузу и сохранил изображение – еще одна улика для шефа. Один из оборванцев обернулся и заметил булавочную головку камеры‑«шпиона». Он вытянул руку, которая вдруг на миг заполнила собой весь ряд экранов, а потом картинка рассыпалась на белые хлопья и зеленоватые вспышки помех: камеру сломали. Экраны почернели.

Хадсон отправил сообщение Чарли Хватполу, а когда тот пришел, еще раз проиграл для него сцену нападения.

– Я уже запустил поиск по обеим жертвам. Предположительно похищенного зовут Люций Браун. Между прочим, он фигурирует в главном списке – один из идеологов «Прошлого», когда‑то был важной шишкой в Корпорации. Потерпевший от удара ножом, на вид слепой, в наших базах не значится – пока что, во всяком случае. Никакой связи обнаружить не удается. Свидетель, мальчик, которого видно на этих кадрах, вот он убегает, – это Калеб Браун, семнадцати лет, сын Люция Брауна. Оба прибыли по личному приглашению Абеля Баксоленда – свободный доступ ко всему и все такое…

– Тело потерпевшего уже забрали?

– Так‑так… около десяти минут назад на место происшествия прибыла карета «скорой помощи», – сообщил Хадсон. – И цитирую: «тело исчезло»; а нам известно, что это означает.

– Продали для незаконной экскурсии на убийство, – перевел Хватпол.

– Именно, – подтвердил Хадсон. – И конечно, от мальчишки ни следа. Залег на дно, если хоть что‑нибудь соображает. Во всяком случае, вот это тебе тоже нужно увидеть.

Он проиграл сцену с двуколкой и «заморозил» кадр, в котором мелькнуло чье‑то лицо в маске.

– Прибавь сюда вчерашний инцидент, прыжок с крыши башни, отрубленную голову, вырезанное сердце…

– Но что же нужно Фантому от этого человека, Брауна? – проговорил Хватпол.

– Кому‑то из нас, а если мне снова не повезет, то может, и нам обоим вскоре предстоит это выяснить, – откликнулся Хадсон. – Пора навестить Лестрейда, показать ему все это.

Он машинально потер шею, заранее представляя тугой воротничок, жесткую запонку у горла и тесный жилет.

 

ГЛАВА 14

ИЗ ДНЕВНИКА ЕВЫ

 

– Ты никогда не слышала про Фантома? – спросил меня Яго.

– Кажется, нет… – Внутри шевельнулась странное воспоминание: Джек бормочет слово «фантом», низко‑низко склонившись над газетой.

– Фантом появляется и исчезает, словно тень, – начал рассказывать Яго. – Он наш местный призрак «Прошлого», он внушает настоящий ужас. Он то перемещается поверху, среди крыш и труб, а то каким‑то образом передвигается под землей, там, где никто не видит. Это странный персонаж, давнишний, дерзкий и любящий рисовку мастер преступлений. Он носит, маску, и к тому же быстрый, точно кошка. Нынче он головорез, потрошитель, рубит головы, да еще и вырезает сердца. Говорят, он контролирует всех неофициальных нищих и гораздо более жуткие вещи в этом городе. Он, как сказали бы французы, Roi des pauvres, король нищих, повелитель оборванцев и всех низших преступных слоев общества. Он слишком умен, чтобы попасться, ему нет равных в том, что он делает. О нем слагают баллады и продают их тексты на рынках.

Я с ужасом слушала рассказ Яго и представляла, как кто‑то вырезает сердце, человеческое сердце!

Яго пришпорил лошадь, и мы поехали дальше.

– За его поимку назначались огромные награды, но ими никто не соблазнился. Фантома ни разу не пытались сдать в полицию, настолько он неуловим. Нищие его странным образом чтят. Они окутали его таинственным и легендарным ореолом, а теперь еще и наделили сверхъестественными способностями. Он прыгает с высоких крыш. Делает то, что в прошлом веке назвали бы «бейсджампингом», экстремальными прыжками с высоты. Однажды, убегая от погони по крышам, он упал и спланировал на землю на алом парашюте.

Мы проезжали вдоль реки, мимо складов и причалов, топорщившихся по обе стороны от нас, точно кривые зубы. Яго придержал лошадь, и повозка остановилась.

– Завтра встретимся с остальной семьей, – сообщил мне Яго.

– Семьей… – Я попробовала слово на вкус. Прежде мне почти не доводилось его использовать. По крайней мере оно ощущалось как что‑то непривычное.

– Мы зовем их своей семьей. На самом деле, это племя всякой шушеры и швали. Уличные артисты, вроде нас самих, и так еще, кто попало – цыгане, юные беглецы и все прочие… у нас ведь большая семья, мы не задаем вопросов и принимаем всех.

– Беглецы, как я?

– Беглецы, точно как ты, – подтвердил он. – Ты можешь остаться с нами, Ева. Мы дадим защиту, если тебе это нужно… Мне почему‑то кажется, что нужно.

Он внимательно оглядел меня, как будто рассмотрел впервые. Я всем телом чувствовала его взгляд.

– Знаешь, из тебя можно что‑то сделать. Если захочешь, конечно. У тебя тело танцовщицы… уже польза. Если тебя обучить, ты стала бы зарабатывать сама, пока живешь с нами, – предложил Яго. – А хочешь, я отвезу тебя обратно, как скажешь…

Он потрепал меня по запястью. Тонкие пальцы казались холодными, но очень сильными.

– Я никогда‑никогда не танцевала, – произнесла я, а потом вдруг добавила, хоть сама от себя и не ожидала: – Но мне бы так хотелось! Я никогда в жизни не ходила по канату, но ужасно хотела бы попробовать!

– Ну, значит, попробуешь! – Яго улыбнулся и снова тронул поводья, приводя лошадь в движение.

Я сидела рядом с Яго и рассматривала проплывающие мимо дома. Все было обветшалое, даже какое‑то полуразрушенное. Фонари почти не горели, ничего нигде не шевелилось.

– Как темно, – сказала я.

– Мы съехали с выделенных маршрутов, эти улицы неучтенные и неприсмотренные. Очередная трещина на безупречном фасаде, из тех, сквозь которые мы любим ускользать на волю. Эту местность ожидает перестройка, или реконструкция, или как там это называется в Корпорации. Выглядит уныло, правда? Но ты не бойся, мы в безопасности. Я, может, худой, зато сильный и крепкий, и к тому же хорошо вооружен.

Он похлопал по сиденью, и я решила, что там спрятано какое‑то оружие.

– Джек, мой опекун, никогда не рассказывал мне о том, что такое это место на самом деле, – произнесла я. – Старался держать меня взаперти, и на улицу мы всегда выходили только вместе. Я все это время считала, что живу в Лондоне в правление королевы Виктории.

Яго улыбнулся.

– Остались и другие неучтенные места, дикие полесья и лесные чащи неподалеку от города; иногда мы уезжаем туда – отдохнуть под настоящими деревьями, на настоящем свежем воздухе.

Это никак не объясняло, отчего Джек ни словом не обмолвился обо всем этом, пока мы жили с ним вдвоем в тишине наших мансардных комнат. Я принимала мир, в котором обитала, как единственную реальность, которой он для меня, разумеется, и являлся. Но зачем Джек меня прятал? Яго не знал ответов на эти вопросы. Ему Джек казался чудаковатым и, быть может, даже слегка безумным человеком. Зачем запирать юную девушку на чердаке и держать ее в неведении относительно мира, в котором она жила?

 

– Ну‑ка, просыпайся, засоня! – раздался голос Яго.

А мне снился сон: я летела высоко‑высоко по воздуху, на величественных волнах алого шелка, – это был шарф, протянутый через все ночное небо. Холщовый полог повозки откинулся. Внутрь просочился серый свет и утренний холод. Мне предстояло познакомиться с «семьей». Тепло вырвалось изнутри повозки наружу, как дыхание в морозный воздух. Снег падал крупными белыми хлопьями. Я вылезла из повозки и стояла, дрожа, дивясь на снег, гадая о том, как же это его делают и насколько высоко раскинулся окружающий нас купол неба. На ночь мы остановились на площади, напоминающей большой рынок в Фаррингдоне, но здесь здания стояли пустые, местами полуразрушенные. В пустых проемах окон трепетали старые, изорванные шторы. Наша повозка оказалась в неровном полукруге таких же телег; от лошадей валил пар. Яго подошел к небольшой группе людей, которые смеялись и держали в руках кружки, как мне хотелось надеяться, доброго горячего чая.

Там виднелась великанша в ярко‑красном, рядом с ней – такой же крупный мужчина в тунике из леопардовой шкуры и с руками толщиной в ногу. Между ними на бочке пристроился крошечный человечек ростом почти в три раза меньше меня. На нем были туфли с невероятно длинными носами (фута два, не меньше); человечек болтал и смеялся с остальными, а сам тем временем тянулся вверх, и удивительным образом балансировал на носочках, пока не сделался выше своих собеседников.

– Иди сюда, Ева, познакомься со всеми и позавтракай, – позвал меня Яго.

Я приблизилась к этим странного вида людям. Какая‑то женщина в элегантном пальто с большим меховым воротником стояла ко мне спиной. Внезапно воротник зашевелился сам по себе, а на меня глянули два ярких глаза. Воротник оказался живым существом – уже знакомой мне пятнистой кошечкой, а женщина – кошачьей хозяйкой, той самой, которую мы с Джеком часто встречали во время вечерних прогулок. Мне не хотелось, чтобы она меня рассмотрела вблизи. Она ведь, конечно, расскажет Джеку, где я, а потом меня вернут домой, и он снова окажется в опасности. Женщина разговаривала с другой дамой, вполне обыкновенного вида… вполне обыкновенного во всем, за исключением огромной черной бороды, спускавшейся на грудь. Почти все тут были наряжены в какие‑то экзотические или эксцентричные костюмы.

Яго вручил мне кружку с чаем, и я с удовольствием стала греть об нее руки.

– Вот и весь наш цирк. Эта часть города – наша, и до сих пор мы были милосердно избавлены от любого вмешательства Корпорации и камер‑«шпионов», во всяком случае, пока. Тут очень приятная ничейная земля, как мы ее называем.

– Ничейная земля… – Я покатала эти слова на языке: «ничейная земля». Осмотрелась вокруг: клоуны и гимнасты, пьеро и арлекины, акробаты и самые странные персонажи, не слишком похожие на героев литографий из книжек про цирк у нас дома, ведь среди них не было ни тигров, ни львов, ни медведей.

– Видишь, Зевак среди нас нет, – подсказал Яго. – По крайней мере пока что ни одного не видел. Только наши люди, наша семья.

– Семья. – Я прижалась щекой к обжигающей кружке и повторила: – Семья.

– Мы все, – говорил Яго, – большие, маленькие, сильные, слабые, да что там, даже крошка Малси вон там, на бочке, мы все присматриваем друг за другом, как братья и сестры, совсем как твой Джек пытался приглядывать за тобою, Ева. Ужасно быть совсем одной в этом старомодном, беспощадном городе, но теперь ты можешь положиться на нас.

Я кивнула всем этим дружелюбным людям, а потом Яго схватил меня за плечи и затащил в самый центр круга. Все столпились вокруг меня, а я куталась в одеяла и боялась.

– Это Ева, – представил меня Яго. – Я спас ее от уличного попрошайки. Она хочет обучиться тайнам нашего искусства.

Все стали смеяться, кто‑то весело выкрикнул:

– Желаю удачи, девчонка!

Женщина в красном гигантской рукой обхватила меня за плечи.

– Добро пожаловать!

Она стиснула пальцы, а я машинально дернулась так, что одеяло сползло с плеч. Я поежилась. Женщина с кошкой склонила голову на бок и проговорила:

– Я тебя уже где‑то видела, деточка. Я бы не забыла такое миленькое личико.

– Я не помню, – пролепетала я.

Но тут вмешался великан:

– Она отлично сложена, Яго! Ножки‑то какие изящные, а?

Все снова одобрительно засмеялись. Силач присел на корточки в снегу передо мной.

– Не бойтесь, мисс. – Он сдавил мышцы у меня на руках, затем похлопал с ног до головы, ощупывая все тело, бедра, икры, указательным и большим пальцами потрогал лодыжки, как будто я была лошадью. Меня так раньше никто не трогал. Меня обдало волной гнева, даже стыда… и чего‑то еще, какой‑то искры, трепета. Тут он закончил, убрал от меня руки, чуть помедлил и как‑то странно на меня покосился. В других обстоятельствах, клянусь, я бы приняла эту тень сомнения на его лице за потаенный страх, когда он встретился со мной взглядом. Потом он снова ухватил меня за талию и приподнял в воздух, словно перышко. Подкинул в тихо кружащих над нашими головами хлопьях снега. Яго пристально и очень серьезно смотрел на меня, остальные же дружелюбно улыбались.

После Яго установил на площади шесты и натянул между ними канат. Силач помог ему закрепить оттяжки, чтобы шесты не раскачивались. Я стала наблюдать за тренировкой, а Яго принялся ходить по канату туда‑сюда, вперед‑назад. Мне тоже хотелось бы этому научиться.

– Можно мне попробовать, пожалуйста? – попросила я.

– По канату без подготовки не пройдешь, – отозвался Яго. – Это ведь не просто бегать и танцевать по прямой линии. И вообще опасно.

– Пожалуйста, дай мне разочек попробовать!

Яго серьезно посмотрел на меня большими темными глазами.

– Правда, хочешь попытаться?

– Ой, пожалуйста! – воскликнула я.

Силач поддержал меня.

– Давай, Яго, – подбодрил он. – Пусть попробует. Она как раз для того сложена и на ощупь сильная. Я ее поймаю, если что. Ха‑ха, такую красотку малютку!

Тогда Яго надел на меня специальную кожаную сбрую для подстраховки. Проверил крепления и канат. Силач подсадил меня наверх, и я выпрямилась, оказавшись высоко – по меньшей мере футах в пятнадцати над землей – на крошечном деревянном помосте, от которого начинался туго натянутый канат. Мне было холодно; я беспокойно зашевелила пальцами ног, когда Яго слегка приподнял меня, проверяя, хорошо ли закреплена страховочная веревка.

– Запомни, не смотри вниз, – предупредил он. – Если зашатаешься, замри на месте и сделай медленный вдох. Не забывай, что ты в безопасности: у тебя страховка, а если упадешь, то просто повиснешь на веревке, так что не паникуй.

Пока я готовилась, некоторые повозки снялись с места и поехали прочь с площади, в какую‑то другую часть города. Силач остался помогать Яго; мне было видно, как он стоял внизу и грелся возле жаровни. Сама виновата – это же я умоляла разрешить мне попробовать пройтись по канату, сама хотела попробовать. Значит, придется учиться на собственном горьком опыте.

Я сделала шаг на канат. Поставила ступни близко друг к другу, след в след, по прямой линии, инстинктивно попыталась обхватить канат пальцами ног, но веревка была слишком толстая.

Покачнулась, вытянула руки в стороны на ширину плеч и посмотрела вперед, на дальний шест в двадцати футах от меня. Подняла одну ногу и тут же почувствовала, как вес моментально сместился на другую. Сначала у меня никак не получалось опустить одну ступню перед другой, и я покачнулась. Взмахнула руками, пытаясь восстановить равновесие. И вдруг повисла на страховочной веревке, так что упряжь сдавила мне грудь, перехватило дыхание, и выдох белым облачком повис в воздухе. Я пролетела мимо Яго на верхушке лестницы, а тот улыбнулся, как бы сообщая: «Я же говорил!» Меня подняли в воздух и снова опустили на помост, и тут внутри у меня словно что‑то оборвалось, и я почувствовала свежий прилив решимости.

– Не бойся! – наставлял меня Яго. – Просто медленно иди вперед, уверенно, как будто шагаешь по мостовой и стараешься наступать только на трещины, сначала одной ногой, потом другой. Ты разве в детстве так не играла?

– Не помню, – пролепетала я и на миг застыла, подавшись вперед. Тяжело дыша, я уперлась ладонями о коленки, потом выпрямилась и попробовала еще раз.

Набравшись мужества, подпитываясь от улыбки Яго и ободряющего свиста силача, я решительно и быстро двинулась вперед. Шагала, не думая, широко раскинув руки в стороны. Представляла, что канат под ногами – широкая дорога, простирающаяся в обе стороны от меня. Вот я покажу Яго! Я шагала по канату, а небо не опрокидывалось, и страховочная упряжь больше не давила грудь.

– Лучше! Хорошо! Даже удивительно! – похвалил меня Яго. – Попробуй еще раз, только не пытайся бежать, пока ходить не научишься.

Остаток этого морозного утра я снова и снова пыталась ходить по канату. Силач наблюдал да мной снизу, греясь у жаровни, а Яго натягивал веревки. Моя ловкость и терпение Яго восхищали нашего единственного зрителя. Несмотря на холод и опасную высоту, я с каждой простенькой прогулкой по канату все больше набиралась уверенности и потеряла счет предпринятым за день попыткам. Потом пришел черед Яго. Он вскарабкался наверх по вспомогательной веревке и встал, покачиваясь, в самой середине каната; он балансировал на одной ноге и вращал бедрами, наклоняя туловище из стороны, в сторону. В одной руке он держал яркий солнечный зонтик с заплатками. Яго подбросил зонтик в воздух, и тот перевернулся несколько раз. Акробат поймал зонтик лбом и так застыл: покачиваясь на одной ноге и удерживая перевернутый зонтик запрокинутой вверх головой. Я стояла на помосте, дрожа, но вновь и вновь восхищаясь его ловкостью. Если бы только мне удалось хоть чуть‑чуть научиться так же! Быть может, мне тогда позволят остаться, навсегда спрятаться среди них. Что угодно, лишь бы только не возвращаться назад к жизни, полной притворства и страха, в тесной мансардной каморке. Оказывается, я кое‑что умею делать, и делать хорошо! А что если это мой билет в свободу и новую жизнь?

 

Когда мы стали убирать реквизит обратно в повозку, Яго, кажется, был доволен и весьма удивлен моими успехами. Он позволил мне помочь ему запрягать мосластую лошаденку.

– Где ж ты научилась? Пробовала раньше? – спрашивал он.

– Нет, никогда не пробовала, я же тебе говорила, – ответила я. – Просто как‑то так почувствовала, что сумею.

– Что ж, – отозвался он. – Мне кажется, мы и впрямь могли бы из тебя что‑то сделать.

– Как лошадь звать? – поинтересовалась я.

– Ее зовут Пелау, – сказал Яго. – Она такого же цвета, как воск для полировки обуви «Пелау», так я и решил ее назвать.

– Пелау, – повторила я, а лошадь тихонько фыркнула, показала мне зубы и взмахнула гривой. Я обрадовалась: – Отзывается!

– Конечно, – заметил Яго. – Знает свое имя.

У жаровни грелась женщина с кошачьим воротником. Она приблизилась ко мне.

– А ведь я теперь вспомнила, кто ты такая, милочка, я догадалась. Ты та девушка, которая гуляет с бедным Джеком там, где я живу, – заявила она. – Ты, должно быть, его дочь?

– Кажется, вы меня с кем‑то перепутали, – дерзко возразила я, а щеки вспыхнули, несмотря на холод.

– Прости, милочка, ты очень на нее похожа… – Она пристально уставилась на меня, поглаживая кошку.

Она знала, что я обманываю.

 

Я с радостью осталась вместе с Яго и всей его семьей бродячих артистов. Для Яго загадкой было не то, откуда я взялась и зачем, а моя таинственная способность удерживать равновесие на канате. Вот ей‑то откуда было взяться?

Я стала выступать с акробатической труппой по рыночным площадям и на городских улицах. Мы вместе путешествовали по отдаленным районам, и я начинала осознавать всю глубину пропасти между «официальными» нищими и остальными бедолагами без лицензий, которых мы встречали и для которых выступали каждый день. Мне по‑прежнему хотелось вести эту новую жизнь, участвовать в настоящем приключении. Как ни странно, у меня обнаружился природный дар к танцам на канате. Всего за несколько коротких дней я научилась бегать и прыгать по тонкому тросу, который теперь и в самом деле казался мне широкой улицей. Я сполна прочувствовала внутреннюю уверенность, и Яго был мной доволен.

Несколько дней спустя меня снова отыскала женщина с кошкой вместо воротника.

– Это ведь ты, милочка, разве нет? Я была права! – заявила она. – Я знаю, что это ты, потому что я встретила бедненького Джека на улице и он сказал, что ты исчезла, убежала, а он сам не свой от тревоги!

У меня не было причин проявлять жестокость по отношению к Джеку, хоть он меня и прятал, и скрывал всю правду о моем положении.

– Вы правы, – призналась я. – Я действительно убежала. Не могу вам рассказать почему, но сейчас я довольна и в безопасности и хочу остаться здесь, вместе с Яго. А что если мне написать записку? Вы могли бы передать ее от меня Джеку, чтобы его успокоить?

– Я думаю, это самое малое, что тебе следует сделать. Бедняжке Джеку будет очень приятно, милочка.

Я написала несколько слов ему в утешение и отдала записку женщине с кошкой, а она пообещала отнести послание Джеку. Совесть моя была чиста; Джек воспитал меня в неведении. Он никогда не говорил мне о моем отце и матери и, по каким‑то там своим причинам, не выдал мне почти ни слова правды, взрастил меня в уверенности, что окружающий меня мир и является единственной данностью, хотя на самом деле он был только иллюзией, имитацией настоящей жизни.

Вскоре я уже выступала перед широкой публикой. Помню, как‑то раз надела развевающееся белое платье. Частенько на верхушке шеста я испытывала мгновения подлинного страха. Внизу подо мной собралась толпа людей. Яго стоял у лестницы, наряженный как человек‑оркестр; с помощью ножной педали он бил в медный барабан, а сам наигрывал свой излюбленный мотивчик на корнете. Один из наших гимнастов завис на середине лестницы, держа наготове солнечный зонтик, который мы использовали для равновесия, – вдруг бы он мне понадобился. Как всегда, мне хотелось показать Яго, как я способна блистать на канате. Крошечный помост на верхушке полосатого шеста едва вмещал мои ступни.

Теперь уже не было ни подстраховки, ни поддержки, ни второй попытки: я выступала самостоятельно. Силач тоже ждал где‑то внизу, на случай, если я вдруг сорвусь. Корнет смолк, Яго принялся громко бить в барабан; звук гремел и отдавался эхом в зимнем воздухе. Я знала, что, как только музыка прекратится, я пойду вперед, к противоположному шесту, и уже не смогу повернуть назад. Посмотрела вниз, на Яго; он кивнул. Гимнаст на лестнице протянул мне зонтик, но я отрицательно покачала головой. Наконец барабанная дробь смолкла.

Внизу, в красочной толпе было несколько человек, чья работа заключалась лишь в том, чтобы поддерживать огонь в жаровнях. Эти люди в кожаных перчатках и фартуках железными прутьями шевелили тлеющие угли, и в морозном воздухе искрились, точно фейерверки, ярко‑оранжевые вспышки. Еще внизу сновали жизнерадостные торговцы, предлагавшие пышки и мясные пироги, а в самом первом ряду я заметила юношу, почти моего ровесника. Я и раньше видела его на наших представлениях, и он мне почему‑то нравился. Что‑то в его внешности меня привлекало. Никогда прежде я ничего подобного не испытывала.

Он запрокинул голову и пристально рассматривал меня. Это сложно выразить словами, но мне нравилось его видеть, на сердце как‑то сразу теплело. У него была такая замечательная широкая улыбка! А потом, в тот краткий миг, когда толпа затаила дух в ожидании, глаза наши встретились. Я смутилась, покачнулась на канате. По толпе пронесся вздох. Я быстро восстановила равновесие, внизу же повисла оглушительная тишина. Я решительно двинулась вперед, а Яго снова начал бить в барабан. Я легкими прыжками преодолела почти половину пути. Канат слегка провис посередине и, хоть я была такая же худая, как Яго, и легкая, как перышко, все равно слегка раскачивался подо мной из стороны в сторону. Я вздрогнула от холодного воздуха, руки покрылись мурашками. Я застыла на полпути, закачалась на канате. Волосы растрепались от ветра, упали мне на лицо. Я замерзла. Барабанная дробь все звучала, а я на мгновение словно приклеилась к месту, не могла двинуться ни вперед, ни назад. Зрители в толпе стали что‑то выкрикивать. Я не могла разобрать, что именно, но каждый возглас сопровождался взрывами хохота. Мне вдруг вспомнился солнечный зонтик для равновесия, и я мимолетно пожалела, что от него отказалась; изогнув шею, я бросила взгляд назад. Гимнаст уже взобрался на верхние ступеньки лестницы и на всякий случай протягивал мне раскрытый зонтик. Я потянулась за ним, но внезапный порыв снежного ветра подхватил зонтик, вырвал его из рук гимнаста и понес высоко над головами зрителей.

Барабан замолчал. Люди так пристально следили за маленьким ярким зонтиком, кружившим и парившим в небе над их головами, что меня в какой‑то момент перестали замечать. Пора действовать! Я побежала по канату. Пробежала назад, до самого начала, распростерла руки, как бы пытаясь поймать улетевший на волю зонтик. Двигалась так стремительно, что снизу казалось, я вот‑вот упаду. Толпа взревела, а я развернулась и побежала в обратную сторону, только еще быстрее. Раздались аплодисменты. Я танцевала на канате, подпрыгивала и кружилась в воздухе. Я на ходу придумывала новые движения, импровизировала… толпа бесновалась. Я промчалась по канату вперед, назад, пританцовывая, подпрыгивая, кувыркаясь. Я вдруг обрела невероятное равновесие, поразительную уверенность.

Я знала, что не упаду, что просто не могу упасть; в эти минуты эффектного выступления я внезапно обнаружила не только свое подлинное призвание, но еще и собственное спасение.

Всем было видно, что я двигаюсь без поддержки, без всяких тайных проволок и подстраховок. Барабанная дробь смолкла, корнет затих.

Я танцевала в одиночестве на высоко натянутом канате, вся в хлопьях снега. Танцевала со снежинками, окутанная снегом. Снежинки холодили мне кожу. Само время будто бы остановилось, так что я могла различить каждую тихонько опускающуюся вниз снежинку. Я закончила, остановилась и застыла неподвижно посреди провисшего каната. Подняла руки высоко над головой и поклонилась. В толпе загремели аплодисменты, послышались громкие возгласы и одобрительные крики. Как я их удивила! Да и Яго тоже удивился. Он смотрел на меня, сжав барабанные палочки в кулаке, разинув рот от изумления. Кажется, перед ним вдруг замаячила перспектива будущего богатства.

 

ГЛАВА 15

 

Тело слепого старика неуклюже распростерлось в сточной канаве, голова поникла на тротуаре. Труп охранял какой‑то вооруженный оборванец, а кровь, мешаясь с дождевой водой, текла в ближайший водосток. Вокруг столпились зеваки, похожие на привидения. Люди ежились под зонтиками или прикрывали головы вечерними газетами. Кто‑то просто мок без ничего. Вскоре появился полисмен в дождевике. Он расчищал себе путь, выставив перед собой дубинку, отпихивая и раздвигая людей в стороны. Оборванец повернулся к полицейскому. Тот посветил на тело фонарем.

– Ну? – грозно начал он.

– Парнишка его пырнул, молодой паренек в черном костюме, в маске вроде черепа, всю голову закрыл ею, волосы черные, сам тощий, сбежал он…

Полицейский развернулся к толпе Зевак.

– Нечего тут смотреть, расходитесь, не нарушайте порядок!

Он принялся разгонять их жезлом. Зрители, ворча и возмущаясь, разбрелись с места происшествия и растаяли во влажном тумане.

– Надо полагать, ты мне сейчас расскажешь, что труп «пригодится», – тихо произнес полисмен.

– Очень пригодится, – подтвердил оборванец и выудил небольшую пачку белых банкнот, перевязанных красным шнурком.

– Аж настолько? – уточнил полицейский.

– Аж настолько, – согласился оборванец.

Полисмен взял банкноты.

– В таком случае я сообщу в рапорте, что к моему приходу тело исчезло. Мы отпечатаем описание преступника на плакатах «Разыскивается» и немедленно организуем их расклейку.

– Так будет лучше всего, – согласился оборванец. – Вам следует ловить этих юных головорезов. Они понимают только одно наказание.

Он провел рукой в перчатке по горлу и закатил глаза. Полисмен кивнул, поправил фуражку, запрятал рулончик банкнот во внутренний карман и пошел прочь от тела, под горку.

Через несколько секунд после его ухода буквально из ниоткуда возникли остальные нищие. Все вместе они приподняли вымокший труп слепого старика из канавы. Из какого‑то темного прохода выкатили старые больничные носилки и тяжело плюхнули тело на потертую деревянную поверхность. Один из оборванцев набросил на труп кусок дерюги, натянул поверх своих обносков опрятный больничный халат и покатил носилки по узкой боковой улочке, а остальные тем временем разбрелись восвояси.

 

ГЛАВА 16

 

Калеб перебежал через дорогу и врезался в скопление людей на той стороне улицы. Оборванец кричал за его спиной:

– Задержите, он убийца! У него на руках кровь!

Юноша обернулся, заметил, что за ним бежит еще какой‑то нищий, но помчался дальше, не останавливаясь.

Калеба обвинили в убийстве, а ведь это конечно же здесь карается смертной казнью. Его могли бы повесить, а если нет – то нищие за ним бы все равно охотились, а когда поймали, то в конце концов заткнули бы навсегда. Он буквально чувствовал веревку на шее, нож в сердце и побежал быстрее, протискиваясь сквозь волнующиеся скопления пешеходов. Бежал под дождем, вниз с холма. Бежал обратно, к пустым и длинным извивающимся улицам, туда, где были котлованы, черные пустоты, арки в железнодорожной насыпи. Он быстро посмотрел назад; преследователи еще не показались из‑за угла.

Калеб вдруг поскользнулся на влажном тротуаре, едва не упал и чудом ухитрился втиснуться под темный и глубокий арочный свод. Перевел дух. Вскоре на дороге появились три оборванных бандита. Беглец наблюдал, затаив дыхание, упершись ладонями о колени. Двое пробежали мимо его укрытия, даже не взглянув туда, где он скрючился. Третий, чуть поотстав, остановился и сунул голову под темный свод, пригнулся и пролез во влажную темноту. Его силуэт на секунду нарисовался в тусклом свете, на фоне прохода, а потом фигура двинулась сквозь сумрак прямо туда, где, чуть дыша и стискивая кулаки, застыл Калеб. Юноша сделал несколько шагов назад, очень осторожно поднимая ноги, переставляя их как можно тише по влажным камням мостовой. Позади него открылось нечто вроде туннеля, с низким сводчатым потолком из замшелого влажного кирпича. Калеб нащупал скользкую стену и стал бесшумно пробираться назад. Он пригнул голову и углубился еще дальше в темноту. Потом нащупал какую‑то тесную нишу в стене, пробрался в нее, скрючился на корточках и стал ждать.

Сердце гулко билось. Он зажмурился и постарался собраться с мыслями. Принялся считать про себя, потом начал заново. Кто‑то искал его под гулкими сводами, ворчал и шумно топал. Шаркал и бил по стенам.

– Выходи, засранец в черепе! Лучше покажись сейчас же! Не вынуждай меня искать.

Судя по голосу, это был широкоплечий молодчик с зонтом.

Калеб теперь дышал ровнее. Он прислушался: с низких арочных сводов капало. Глаз беглец не открывал; боялся, что стоит только открыть – и он увидит молодчика прямо перед собой, терпеливо выжидающего под потрепанным зонтиком, точно кошка, охотящаяся за мышонком, выбирающая, когда же убить. А если крепко зажмуриться – его не заметят и не найдут. Мысль была дикая, неразумная, но юноша вцепился в нее так же крепко и безрассудно, как его несчастный отец цеплялся за уверенность в том, что всегда отыщет верную дорогу с помощью своего внутреннего компаса. Послышалось какое‑то царапанье… кажется, незнакомец зонтиком тыкал в стену совсем рядом с ним. Резкий металлический скрежет, короткие и сильные удары по кирпичной стене возле головы. Беглеца спасло только то, что он забился в щель. Шаги зашаркали по камням прочь. Наступила тишина.

Калеб еще долго сидел, скорчившись у влажной кирпичной стены. Теперь ему некуда было идти, не к чему стремиться. Во всем этом огромном, мрачном, душном, многолюдном, насквозь фальшивом городе у него не было друзей, не к кому обратиться. Калеб с ужасом понял, что даже не знает адреса того места, где праздновали Хэллоуин. Он не запомнил, что там было написано на приглашении, чем именно хвастался его отец перед миссис Буллок. Дом, где они остановились, располагался во многих милях отсюда, в Ислингтоне. Юноша смутно представлял, как туда вернуться; для этого предстояло ехать на поезде. Станция находилась не так уж и далеко, но оборванные бандиты наверняка стерегут его возле входа – это ведь самое очевидное место, так что туда идти не стоит.

Калеб встал и потянулся. Мысли и чувства путались. Он подумал о преступниках, таких как Фантом. «Парк Прошлого» печально славился уличными головорезами. Даже отец, некогда высокопоставленный сотрудник корпорации «Баксоленд», так называемый «идеолог и вдохновитель», не сумел себя защитить и теперь пополнит жестокую статистику преступлений «Прошлого». Скорее всего, отец погиб, и его обобранный до нитки труп валяется где‑то в придорожной канаве.

Ни один человек в этом мире не знал, где сейчас Калеб. Юноша вдруг ощутил безумную, жестокую свободу, как будто кто‑то снял с него тяжелый груз.

Он шумно выдохнул, словно выпуская разом все вдохи и чувства, сдерживаемые за последний час. Прислонился к кирпичной стене. Он был свободен, мог сбежать от самого себя, если бы только захотел! Он наконец‑то в самом деле вырвался из своей чересчур распланированной, слишком безопасной и упорядоченной современной жизни. Он мог бы поселиться здесь, затеряться во всем этом сумрачном, туманном беспорядке, сбежать, как многие, по слухам, убегали в «Прошлое» до него. Он мог бы сделаться кем угодно, стать не просто обычным мальчишкой из чистого пригорода, а превратиться в искателя приключений, солдата, вора, тайного убийцу, жаждущего мести. Эти мысли, возбуждающие, поразительные, стремительно проносились где‑то глубоко в мозгу, голова кружилась, идеи роились на уровне подсознания, затмевая пережитые ужас и потрясение.

Все, что осталось ему в данной версии действительности – только тот наряд, который был на нем, пригоршня тяжелых монет в кармане, да заржавленные карманные часы слепого старика, которые по‑прежнему болтались на обрывке грязного шнурка. Оказывается, Калеб так и не выпустил их из крепкой хватки. Он подошел поближе к выходу, туда, где было чуть светлее, и внимательно взглянул на часы. Слепец снял стеклянную крышку с циферблата, чтобы время можно было определять по стрелкам, на ощупь. Калеб поднес часы к свету и прислушался: все еще тикают. Затем перевернул и посмотрел на оборот. На корпусе была выгравирована какая‑то надпись. Калеб попытался различить слова в тусклом свете. Послюнявил кончик пальца и провел по серебристому металлу, стирая грязь. Надпись, выбитая изящными каллиграфическими буквами, гласила:

 

 

В подарок Люцию Брауну,

с благодарностью

от корпорации «Баксоленд».

19 февраля 2032 г.

 

Часы некогда принадлежали его отцу.

 

ГЛАВА 17

 

Фантом рассматривал труп, уложенный на круглом эмалированном столе. Тело наспех раздели и не слишком тщательно обмыли каким‑то дезинфицирующим средством. Руки и ноги развели в стороны так, как он и требовал, – в виде Витрувианского человека со знаменитого рисунка Леонардо да Винчи. Фантом приблизился к столу с некоторой опаской, как будто боялся, что Джек, так хорошо ему знакомый Джек, вдруг сядет на столе и что‑то скажет, может быть, потребует опять рассказывать давно заученный урок.

–