Александр Николаевич Формозов

Александр Николаевич Формозов

Формозов А.Н. Шесть дней в лесах

 

 

Формозов А.Н.

Шесть дней в лесах

 

Первому учителю в охотничьих

скитаниях по лесам и болотам,

дорогому отцу и другу –

Николаю Елпидифоровичу Формозову [1]

эту книгу посвящает автор

 

Приключения юных натуралистов

 

 

Когда же я вспомню, что этой порой

Весна на земле расцветает,

И сам уж не знаю, что станет со мной:

За сердце вот так и хватает!

Теперь у нас пляски в лесу молодом

Забыты и стужа и слякоть –

Когда я подумаю только о том,

От грусти мне хочется плакать!

Теперь, чай, и птица, и всякая зверь

У нас на земле веселится;

Сквозь лист прошлогодний пробившись теперь,

Синеет в лесу медуница!

Во свежем, в зеленом, в лесу молодом

Березкой душистою пахнет –

И сердце во мне, лишь помыслю о том,

С тоски изнывает и чахнет!

(А. К. Толстой. "Садко" [2] )

 

VI. Ночь у костра

 

 

Севка проснулся от поскрипывани соседней скамьи – хозяин избы натягивал на ноги высокие непромокаемые кожаные чулки.

Такие чулки называют бахилами; они служат незаменимой обувью сплавщикам леса, рыбакам и охотникам ‑ промысловикам. Поверх бахил лесник плотно намотал портянки и надел лапти, набитые свежей соломой. Севка, за время пути натерший тяжелыми сапогами обе ноги, с завистью чувствовал, как удобна эта легкая обувь лесника.

Проснувшийся Гриша вскоре присоединился к охотничьим сборам и каждую минуту ощупывал карман куртки, чтобы удостовериться, не позабыт ли альбомчик. Ребята очень заинтересовались плетеным из лыка предметом, который хозяин назвал крошнями. В крошни он положил топор, мешочек с хлебом, рукавицы и теплые чулки, после чего, закрыв подвижные половинки, завязал тесемкой и надел это подобие рюкзака за плечи. Плетеный из лыка "рюкзак" ‑ какая далекая старина! Крошни в глазах мальчиков воскрешали охотничье снаряжение давно минувших времен, когда не были известны ружья, когда оленей били копьями, а бобры строили свои плотины на всех лесных речках...

 

Лайку заперли в чулан, "чтобы не увязалась". Охотники отправились, сопровождаемые ее воем и внимательным взглядом хозяйки, отворившей оконце.

Солнце начинало клониться к западу, была самая жаркая часть дня. Прозрачный пар курился в низинах над проталинами. Хотя в тени везде лежали снега, во многих местах у обнажившихся полян Гриша заметил весело порхавших бабочек – траурниц и больших крапивниц. Крушинницы летали целыми десятками. На припеке ожили муравьи и черными кучками покрывали свои муравейники; бегали радужные жужелицы, на гнилом бревне грелись бронзовка и большой навозный жук. Охотники пересекали проталины по чуть заметной тропинке; в густом лесу брели по снегу, пользуясь прежними обтаявшими следами лесника, уже много раз ходившего на ток.

Так, растянувшись гуськом, прошли они километра три, пока не поравнялись с редким молодым сосняком, выбегавшим на большую поросшую вереском пустошь – след давнего лесного пожара. Здесь в нескольких местах спугнули стайки тетеревов; один из улетавших петухов громко, задорно забормотал. Оказалось, что каждую весну издавна тетерева слетаются сюда для токования. Полукилометром дальше лесник вдруг остановился, рассматривая песок; мальчики увидели глубокий отпечаток широких раздвоенных копыт. "Бык!.. Днем проскочил: утром я с тока шел – следа не было. Знаю я этого – пудов на двадцать будет..." – коротко, как всегда, обронил лесник. Обоих ребят подмывало сильнейшее желание побежать по лосиному следу, посмотреть, что делал "богатырь лесов". Оба впервые видели след самого крупного зверя своего края. Но приходилось торопиться: на место ночлега нужно прийти до темноты, а лежавшая впереди дорога была труднее пройденной.

 

Слетели тетерева

 

 

След лося

 

Огненный диск солнца уже скрылся за темной волнистой чертой лесов и тетерева на току перестали бормотать, когда лесник подвел мальчиков к квадратной яме, на дне которой была куча ветвей и остатки костра. Здесь нужно провести ночь, чтобы под утро пробраться за триста шагов к месту тока, расположенному в низине, называемой "Настиным долом".

Лесник срубил несколько небольших сухостойных сосен; все втроем перетащили запас топлива к месту стоянки. Пользуясь случаем, Севка расспрашивал проводника о признаках следов и о способах выслеживания лосей. Неразговорчивый лесник предпочитал отмалчиваться. С большим трудом удалось вытянуть из него два слова о том, что отпечатки больших копыт быка всегда крупнее и круглее узких заостренных копыт лосихи.

Постепенно усиливавшийся на заре ветер и гул леса помешали охотникам "посадить глухарей" – подслушать, куда сядут прилетающие на ток птицы, где квохчут глухарки и т. д. Все это было бы полезно знать для успеха утренней охоты. Закат догорал. Дуновения ветра ослабевали с каждой минутой; постепенно замирая, переставали качаться ветви сосен. Звезды одна за другой зажглись на небе; тихая, теплая ночь опустилась над лесом. Знойный костер наполнял теплом яму и, оттесняя сгустившуюся вокруг огня тьму, озарял красными бегающими бликами трех людей, сушивших обувь и готовившихся ко сну. Лес продолжал жить своей жизнью. Странные звуки, напоминающие то отдаленный собачий лай, то похожие на глухое, многократно повторяемое "у ‑ у ‑ у ‑ у ‑ у ‑ у ‑ у...", нарушали покой укрытых сумраком сосняков. Источник этих звуков часто перемещался, они слышались со всех сторон и, начавшись вскоре после заката, кончились только с рассветом. Лесник уверял, что это крики зайцев ‑ беляков, у которых весна прогнала обычную боязливость.

Ребята охотно поверили; в описании этого похода "брачные крики зайцев" были отмечены обоими натуралистами. Но через несколько лет, в другой лесной области Севка снова услышал те же ночные крики. Здесь местные охотники говорили: "Это летяга бобочет!.. Сидит в дуплышке, лапочками по щечкам себя постукивает и бобочет..." Некоторые божились, подтверждая правильность своих наблюдений. Теперь Севка не верил ни старым своим записям, ни новым рассказчикам. Ведь зайцы очень молчаливы от природы, а летяга – зверь слишком редкий и скрытный. Севка считал, что загадочные звуки издает животное, довольно обычное и, видимо, совсем не боязливое. В каждом достаточно обширном хвойном лесу в весенние ночи слышится, как далекая глуха жалоба, это таинственное "ой ‑ ой ‑ ой ‑ ой..." Еще через несколько лет Севке удалось разгадать давнюю лесную загадку. Глухой ночью он подкрался к огромной сухой сосне, следуя на голос, доносившейся с ее вершины. При свете луны он увидел небольшое животное, выглядывавшее из дупла. После выстрела на землю упал пушистый мохноногий сыч. Отдаленный "собачий лай", глухие "ой ‑ ой ‑ ой" – все это весенняя песня этой небольшой буроватой с белыми крапинками лесной птицы.

Охотники поужинали; усталость начинала клонить их головы; разговоры, и раньше еле вязавшиеся, совсем прекратились. Наконец, бросив мешок в изголовье, лесник заснул, положив ружье рядом с собой. Гриша, повернувшись спиной к огню, вскоре последовал его примеру. Севка долго ворочался с боку на бок, подбрасывал дрова в угасший костер, старался заснуть, но не мог. Его слишком переутомили впечатления длинного дн и оставшиеся сзади пятьдесят километров трудной дороги. Да, признаться, и лесника он побаивался. Мальчик лег на спину и смотрел через черные ветви сосен на кротко мерцавшие звезды. Высоко в темноте время от времени с сильным шумом быстро проносились на север стаи уток.

По свисту крыльев, по обрывкам криков мальчик знал, что это возвращаются на родину нырки, свиязи и чирки ‑ свистунки. Изредка протяжно и слабо цикали одинокие, отбившиеся от стаи дрозды. Там, в вышине, под беспредельным звездным шатром, над успокоившейся от дневных тревог, мирно спящей землей, в урочный час незримо совершался величественный весенний перелет птиц. Тысячи пернатых странников наперебой спешили в эти минуты к местам своих гнездовий, проносясь сотни верст среди холодных просторов над мелькающими далеко внизу лесами, полями, озерами... Незаметно для себя Севка забылся и заснул. Глухие стоны сычей были последним впечатлением, долетевшим до его сознания.

 

 

VII. Новый день начинается...

 

 

Знакомо ли вам то ощущение неприятной тяжести, неловкости и смутного беспокойства, когда на вас кто ‑ то смотрит неизвестно откуда, но упорно и долго? Во сне именно это чувство вдруг овладело Севкой. Он вздрогнул и проснулся, как будто от неожиданного толчка – лесник сидел на корточках и смотрел ему прямо в лицо. Костер почти угас, огонь лишь изредка тревожно, боязливо вспыхивал. Мигающие отсветы все реже и реже пробегали по стенам ямы и корявым стволам ближайших сосен. Предрассветный ветер покачивал вершинами. Темный лес глухо шумел, заглуша дальние стоны сычей. Севка увидел, как лесник бесшумно поднялся, осторожно ощупал ногой почву и сделал первый шаг... Откинул в сторону ветку, лежавшую на пути к мальчику, и так же безмолвно придвинулся еще на один шаг... Только полтора шага отделяли его теперь от Севки. Прищурившись, с трудом удержива дыхание и притворяясь спящим, Севка следил за каждым его движением. Одна рука мальчика судорожно охватывала стволы ружья, другая дрожала, цепляясь за курки и спусковую скобку. Лесник стал медленно наклоняться над Севкой. Сердце бешено стучало в груди мальчика; целые вихри, потоки мыслей промчались за одно мгновение. Мелькнули давно позабытые рассказы отца о леснике, пойманном во время грабежа на дороге, убившем в течение нескольких лет четырех приезжих охотников из Москвы. Вспомнил, что ушел сюда, не простившись с матерью, что белку вчера нужно было бы застрелить на воротник сестренке... "Хочет обезоружить!" – как молния, мелькнуло в сознании, лишь только рука лесника прикоснулась к дулу ружья. "Что ты делаешь!" – громко и хрипло, не своим голосом вскрикнул Севка, разом вскочил на ноги, одним движением пальца поставил на взвод оба курка. Во рту пересохло, в висках стучало, ружье плясало в руках. "А... что... Аль чего приснилось..." – растерянно забормотал лесник, отступая назад, и начал подбрасывать поленья в потухавший костер. "Погас костер ‑ то – проспали... Холодно стало..." – добавил он и неестественно позевнул. Севка, не выпуская ружья из рук, сел рядом с проснувшимся Гришей. Он трясся нервной дрожью и никак не мог успокоиться. Гриша почувствовал неладное и тоже держал ружье наготове.

Ветер унимался, шум леса постепенно стихал, звезды потускнели, и черная узорная резьба сосновых вершин стала немного отчетливей, когда нежданный, жуткий, басистый вой прорезал темноту. Протяжно отозвался он в недрах леса и замер в глубине низины. Мурашки невольно пробежали по спине мальчиков при звуках этого сильного, мрачного голоса. "Сам! Волчицу кличет", – буркнул лесник. Ветер, затихавший как будто для того, чтобы трое людей могли услышать звериный зов, снова усилился – лес откликнулся сдержанным гулом. "Пора на ток, – взглянув на небо, сказал лесник и поднялся. – Котомки можно здесь оставить – никто не возьмет". Мальчики упрямо надели их на плечи.

Без шума, без шороха прокрались три черные фигуры триста шагов до окутанной тьмой туманной низины. Здесь лесник остановился – за ним, как две тени, оба мальчика. Несколько томительных минут прошло в полном молчании. "Слышишь, играет... Вон там!" – вдруг указал лесник. "Ничего не слышу", – пересохшими губами прошептал Севка. В самом деле, до его слуха достигал лишь мерный говор встревоженных сосен да легкий скрип качающихся вершин. Щелканье глухаря, которое много раз изображал ему отец, мальчик никак не мог уловить. "Слышишь... Опять играет! Вот... вот!.." – "Ничего не слышу", – беззвучно лепетал Севка. "Эх, тоже охотники... Сами ‑ то вы глухари! Ну, и сидите тут!" Лесник злобно выругался, вскинул ружье за плечи, как ‑ то вдруг преобразился, пригнулся, прислушался и, с поразительной для своего роста легкостью, сделал три огромных, бесшумных прыжка. Черный и гибкий, он уже не был похож на человека и в темноте леса казался подкрадывающимся хищным зверем. Еще три прыжка,... остановка... снова три прыжка,... снова остановка. Фигура лесника растаяла, сгинула среди темных стволов деревьев. Севка бессильно опустился на кочку, не чувствуя, как из ее мха сочится вода. Неудача на току и пережитые ночью волнения сильно потрясли его. Он тяжело дышал, спазмы сжимали горло, нервы не выдержали – он закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. Теплые слезы, скатываясь между пальцами, падали на землю и слабо шелестели по сухому березовому листу. Гриша чувствовал, что сейчас не время для расспросов. Прильнув щекой к жесткой, холодной коре березы, зорко посматривал вокруг и прислушивался к каждому шороху. "Гриша! – вдруг окликнул его Севка и, дрожа от волнения, смешанного со злостью, рассказал о покушении лесника. – Черт рябой, леший... Как это он нас еще вчера не зарубил! А стрелять со своей одностволкой, должно быть, боится: одного ‑ то убил бы, а второй – угостил бы его глухариным зарядом". Может быть, взволнованные ребята слишком преувеличивали опасность, но, как бы то ни было, они решили быть настороже, не уходить далеко друг от друга и зарядили ружья картечью.

Выстрел тяжело грохнул и прокатился над лесом в той стороне, куда направился лесник, – друзья вздрогнули от неожиданности. Начинало светать... Зарянка шустрой мышью шмыгнула из кучи хвороста, где провела ночь, взлетела повыше на сухой сучок, рассыпалась в нежных трелях бесконечных песенок. Ее голосок звучал смелее с каждой минутой, напоминал и тонкий скрип, и звон маленьких серебряных колокольчиков. Втора зарянка запела справа от мальчиков, третья – далеко впереди. Они так старались, точно хотели доказать ребятам, что ночи с ее страхами не было, а существует лишь свежее весеннее утро с его радостями. "Тэк..." – не то хрустнуло, не то щелкнуло что ‑ то в вершинах сосен. Мальчики насторожились и превратились в слух. "Тэк..." – снова послышалось оттуда. Звук был сухой, отчетливый, напоминавший постукивание одна о другую двух твердых палочек. "Тэк..." – "Гриша, это... глухарь!" – толкнул соседа Севка. "Ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко", – звучным басом заквохтала в той стороне какая ‑ то крупная птица, и друзья увидели, как глухарка слетела с дерева на землю. Что ‑ то большое, черное с сильным шумом опустилось следом за ней. "Он!" – прошептали оба друга одновременно. До птиц было не менее семидесяти пяти шагов; в лесу значительно посветлело. Подойти к глухарям не было никакой надежды – мальчики предпочитали обождать. В бинокль можно было разобрать, как глухарка перебегает между пней и кустов, увлекая за собой петуха. Птицы быстро удалялись и вскоре скрылись в небольшой лощинке. Даже привстав, Севка не мог их найти.

Восход близился; заря робко теплилась и горела румянцем под большими тучами, медленно выползавшими над лесом. Жители Настина дола пробуждались один за другим. К песням зорянок присоединились дрозды, рябчик вспорхнул на упавшее дерево, просвистел несколько раз и полетел кормиться к зарослям ив, осыпанных вкусными сережками. Зяблик сел на вершину елки, распушился, осмотрелся. Почистил перышки, долго скоблил нос о ветку, несколько раз издал свое "пинк ‑ пинк, пинк ‑ пинк" и вдруг, откинув вверх головку и раздув горлышко, разразилс звонкой, задорной трелью. Где ‑ то далеко за низиной трещал на "барабане" дятел. Смутный рокот, похожий на журчание и бульканье падающих струек воды, доносился со всех сторон. То пели, бормотали на токах тетерева, создавая волнующий фон, на котором и четко и нежно расцветали все звуки и голоса ожившего леса. Глухарка неожиданно поднялась с земли и полетела над соснами в сопровождении своего большого петуха. К ним присоединилась еще одна самка. Только по возвращении домой Севка узнал от отца, что петух, которого они слышали в это памятное утро, вероятно, был молодым и щелкал, не решаясь петь. Старые, сильные глухари, по ‑ охотничьи "певуны", бьют и очень запугивают молодых.

"Пойдем, посмотрим, ушел лесник или нет", – предложил Гриша. Мальчики едва разыскали место ночлега – утренний лес был совсем не похож на ночной. Дыма, на который друзь рассчитывали, как на маяк, не было видно. Костер угас, покрывшись беловатой пеленой пушистого, легкого пепла. Крошни лесника, его топор и мешок лежали на своих местах. "Вот, взять все, да и спрятать, пусть поищет рябой черт..." – думалось Севке, но уже почти без злобы. Теплые краски восхода, звуки ожившего леса, один вид помолодевших сосен действовали успокаивающе и усыпляли недобрые чувства. Друзья едва успели спрятаться в заросли молодых елок, как послышался шорох шагов – охотник показался из леса. Он шел не спеша, небрежно бросив ружье на плечо прикладом назад. Потом повернулся спиной к притаившимся мальчикам, и они впились глазами в глухаря, привязанного за шею, медленно качавшегося в такт движениям охотника. Шомполовка лесника, действительно, била резко и не делала лишних выстрелов. Те минуты, которые лесник провел у ямы с костром, укладывая в крошни птицу и свои пожитки, ребятам показались часами...

 

Следы рябчика

 

"Ну, теперь мы одни", – радостно воскликнул Гриша, как только проводник пропал вдали за деревьями; Севка довольно улыбнулся, закрыл глаза и глубоко втянул в себя сыроватый воздух леса. Здесь пахло болотом и стоял пьяный запах багульника.

Новый план у них был очень прост: они решили не появляться на кордоне, где их должен был ожидать обед, болтовн хозяйки и опасное соседство ее мужа. Они останутся в лесу, отказавшись от большей части продовольствия, сданного на хранение в лесной сторожке. По счастью, котелки, топорик, спички и другое снаряжение было при них вместе с частью продуктов: пшеном, небольшим количеством сухарей, солью, маленькой фляжкой спирта и несколькими луковицами. Весь хлеб, крупа и масло достанутся "этой милой семейке" в уплату за "охоту на току". Если они раздобудут мяса, то с этими запасами сумеют кое ‑ как просуществовать несколько дней. Лесник, по его же словам, собирался идти в деревню за картофелем. Глухариный ток, вернее токовище, на две зари остается в распоряжении мальчиков. Они рассчитывали на возможность здесь поохотиться, а сейчас спешили к вересковой пустоши, куда манил жизнерадостный хор тетеревов, все более и более ясный по мере продвижения путников. Ребятам казалось, что вот ‑ вот они выйдут к ‑ токо‑‑вищу и увидят играющих тетеревов, но голоса птиц делались снова менее звучными. Ток, как будто, убегал от них, пока не выяснилось, что они проходят мимо тетеревиной поляны, уже остававшейся слева и сзади.

Бормотание этих птиц слышно настолько далеко, а во время токования они так часто меняются местами, что голоса по временам то как будто бегут вам навстречу, то слышатся из ‑ под земли. Неопытный человек часто не сумеет определить не только расстояния, но даже и направления, по которому нужно идти. Это была досадная ошибка: солнце взошло, друзья боялись, что ток скоро кончится. Бесшумно, почти бегом ринулись они по новому направлению, на этот раз взятому верно, – голоса поляшей раздавались уже совсем рядом.

Никогда ни раньше, ни позже Гриша не слышал ничего равного по глубине и силе тому торжествующему гимну весне, который пели тетерева в это апрельское молодое утро. Волны звуков, ясных, выразительных, то радостно воркующих, то задорных, полных энергии и сил, то страстных и нежных неслись с токовища. Порой бормотание совсем замирало, и в наступавшей тишине были слышны далекое заунывное кукование одинокой, рано прилетевшей кукушки и песни бесчисленных лесных жаворонков. Потом снова лилось и пенилось потоками, журчащими, бурливыми. Тетеревиная стая, счастливо пережившая январские морозы, февральские вьюги и гололедицы, каждый день подвергавшаяся нападениям ястребов и кое ‑ как протянувшая зиму, сейчас справляла свой весенний праздник, свой сказочный турнир на заветной поляне, передававшийся от поколения к поколению. "Чуфффуууу – чушшшшшууу", – услышали мальчики, когда от тока их отделяла лишь узкая полоска молодого сосняка. В то время, как при тихой погоде бормотание долетает на полтора ‑ два километра, "чуфысканье", или "чуфыканье" – протяжное шипение – слышно всего на двести ‑ триста шагов.

Друзья решили обойти ток с разных сторон, чтобы не мешать друг другу. Тетерки, сидевшие на деревьях, заквохтали и испуганно перелетели через токовище, совсем было испортив дело Севке, таившемуся за можжевельниками, маленькими сосенками, муравейниками и на животе подползавшему к поляне. Мальчик находился уже в пяти ‑ шести шагах от опушки, за которой шумно играли петухи, когда снова скрывавшаяся на сосне маточка вдруг заметила его распластанную среди вереска фигуру. Тетерка вскрикнула сначала нежно, а затем громко и быстро "Ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко ‑ ко", и с треском крыльев, означавшим "тревога!", сорвалась с сосны. Севка готов был провалиться сквозь землю...

Косачи на несколько минут замолкли, но один бойкий петух‑"токовик" – главный зачинщик игр, первым начинающий песни весной, первым открывающий ток на рассвете, – покосился на опушку, увидел, что все спокойно, надулся и подпрыгнул на месте. Гаркнул задорно свое "чу ‑ шууу", другие петухи азартно откликнулись, бормотание хлынуло волной. Весенний праздник продолжался, как ни в чем не бывало. Чудное зрелище развернулось перед глазами Севки, когда он, проложив животом извилистую дорожку среди вереска, протащился, вспахивая патронташем землю, еще пять шагов и приподнял голову из ‑ за маленького можжевельничка.

 

Обширная поляна, открывавшаяся одним краем на пустошь, вся была залита мягким оранжевым светом только что поднявшегося солнца. Длинные лиловые тени деревьев, расплывающиеся вдали, пересекали ее по всем направлениям. Капли росы, от которой колени и локти мальчика давным ‑ давно промокли, гранями драгоценных камней искрились и блестели на каждом прутике, на каждой почке и хвоинке... Легкий туман всплывал над поляной, а на ее ковре из шапочек кукушкина льна, пепельно ‑ серого оленьего ягеля и буро ‑ красных пятен вереска в разнообразных причудливых и красивых позах токовали и резвились семь бархатно ‑ черных косачей. Ярко ‑ белы были перевязки на их крыльях, кораллово ‑ красными дужками набухли брови. Из ‑ за светлых берез и сосен, толпой выбегавших на середину сцены, слышались голоса еще нескольких птиц.

"У у ‑ уррруу ‑ урруу ‑ уррру..." – раздув шею и пригнувшись к земле, пробормотал один. Игриво подпрыгнул, звучно хлопая крыльями, чуфыскнул и перелетел к важному косачу с приподнятыми крыльями и веером распущенным хвостом, медленно прохаживавшемуся и приседавшему на холмике. Снежно ‑ белый подбой его круто поставленного подхвостья ярко вспыхивал и зажигался оранжевым светом всякий раз, как птица повертывалась спиною к солнцу. "Не заплата, а зеркало", – прошептал Севка. Обладатель холмика вовсе не хотел уступать своего места пришельцу – они остановились друг против друга. Наклонились, надулись, как домашние петухи, подпрыгнули, встретились в воздухе, громко хлопая крыльями, царапаясь ногами, нанося друг другу удары клювом. Изумительная схватка черных рыцарей с белыми повязками, которыми их пестренькие дамы любовались, сид на березе! В левом углу поляны сцепились еще два, третий присоединился к первой паре ‑ свалка завязалась на славу. Трещали, встречаясь, крылья, и три птицы, свернувшись в крутящийся клубок, катались по поляне то в ту, то в другую сторону. Было видно мелькание белых, черных пятен, летели перья того и другого цвета, ломались, качались и роняли росу прошлогодние травинки, задеваемые разбушевавшимися петухами. Солнце вставало над лесом, усмехалось приветливо ‑ ласково, лило свет и тепло. Расплавленным золотом заливало маленьких лесных жаворонков, гордых петухов ‑ победителей и растрепанных, растерянных побежденных.

 

Севка, не дыша, распростерся в самой невероятной позе, вытянул шею до последней возможности и уцепился одной рукой за можжевельник. В другой он держал бинокль, не спуская глаз с волшебного ковра поляны. Ружье лежало с ним рядом, мальчик был доволен, что за дальностью расстояния он мог только любоваться птицами, забыв свои обязанности охотника. Вдруг все участники лесного турнира с громким шумом взлетели над поляной. Голубая струйка дыма хлестнула как будто из земли, мелькнуло что ‑ то желтовато ‑ рыжее в кустах на гришиной стороне. Внезапно грохнувший выстрел разом прекратил веселый праздник на просторной площади тетеревиного замка, которым был далеко протянувшийся сосняк. Три поляша испуганно неслись прямо на Севку. Он вскочил и приготовился к выстрелу. Вот они... уже слышен свист торопливо работающих крыльев. Увидели – шарахнулись в сторону, все равно теперь не уйдут! Легкое движение пальца – толчок в плечо – грохот и дым... Три косача продолжают лететь. "Эх, была не была! Ну ‑ ка, из левого..." – Севка вновь вскинул ружье, снова грохот, толчок, облачко дыма, задний из трех наискось падает в лес.

"Готово!" – с довольным видом произнес Севка и бросился было искать сбитую птицу, но вспомнил уроки отца. Вынул пустые патроны, продул стволы, вложил новые заряды и только тогда побежал по замеченному направлению. Нелегко отыскать в зарослях вереска неподвижно лежащую птицу, даже так ярко окрашенную, как тетерев ‑ косач, прошло минут десять, прежде чем Севка натолкнулся на свою жертву.

Тетерев лежал на брюшке, красиво изогнув шею. Лирообразный хвост, так недавно пленявший тетерок на поляне, был собран и смят, крыло с его белыми полосами – полураспущено. На шее и голове местами недоставало перьев и виднелись шрамы – отличия бойца. Темно ‑ синий отлив оперения груди и большие ярко ‑ красные, круто изогнутые брови придавали птице величественный и несколько гордый вид. В то же врем было что ‑ то жалкое, тоскливое в этом глазе, полузакрытом прозрачной пленкой, в клюве, окрашенном кровью... "Гришаааааа! Ого!" ‑ крикнул Севка. В его душе еще боролись два различных чувства. Маленькое торжество охотника, сделавшего хороший выстрел, и сожаление о том, что по его вине стало трупом это красивое живое существо, так радостно, так бодро встречавшее рассвет своего последнего дня.

 

Гриша не замедлил появиться, на ходу забивая заряд в свою шомполовку. Он издали кричал о каком ‑ то происшествии. "Да мы с тобой с ума сошли, – вдруг спохватился Севка, – орем на току, как бабы на ягоднике". Он заимствовал у отца это сравнение. "Тоже натуралисты! Нырнем вот за этот можжевельник!" Оказалось, что Грише было от чего взволноваться. Когда он лежал, наблюдая тетеревов, впереди, шагах в тридцати, мелькнуло что ‑ то рыжее, и он вдруг увидел... "Кого, ты думаешь? – Лисицу! Она медленно кралась и пользовалась каждым кустиком, каждым пнем, как прикрытием, чтобы подобраться к тетеревам! Я ‑ то обрадовался. Вот, думаю, посмотрю картинку, когда она сгребет поляша! А лиса, понимаешь, меня вдруг учуяла, что ли, как вскочит, да кинется обратно! Я не выдержал, пустил ей вдогонку из правого, ну, и... конечно, продул".

Тетерева снова появились на току минут через двадцать после того, как замолкли голоса людей. Но играли уже без увлечения, "вразнобой", как говорят охотники, – далеко один от другого. Севка очень опасался, не убил ли он "токовика" – без главаря ток надолго делается недружным, беспорядочным, а иногда и совсем рассыпается. Чтобы подзадорить и подманить косачей, мальчики начали чуфыскать и хлопать ладонями по краям курток, подражая звуку крыльев дерущихся петухов. Это удавалось легко. Тетерева на некоторое врем оживились, но вскоре замолкли и стали разлетаться следом за курочками, вместе с которыми проводили день.

Солнце поднялось высоко, птицы проголодались, пришло время прекратить турнир до вечера, когда игры начинаются снова.

Друзья осмотрели токовище, собрали белые и черные перья, лежавшие среди вытоптанной площадки. Зарисовали следы косача, пересекавшие маленький сугроб снега, и отпечаток лап, видневшийся на кучке мелкого песка, когда ‑ то выброшенного кротом из его подземной галереи. Гриша обратил внимание на то, что всюду у токовища ростки с бутонами сон ‑ травы были склеваны. Ребята не сомневались, что это дело тетеревов, но удивлялись их странному вкусу: довитые свойства этого растения хорошо известны. Помет тетеревов состоял из сережек березы и зеленых ростков травы.

 

След тетерева

 

 

Большой сорокопут

 

 

VIII. Испытание

 

 

"Теперь к лосиному следу! Кто первый найдет – тот свободен; а второму – обед варить..." Ребята отыскали вчерашнюю дорогу и пускались на хитрости, забегая один вперед другого. В это время большой сорокопут привлек их внимание. Пришлось вынуть бинокль и записные книжки. Птица сидела открыто на вершине тонкой березки. Белая грудка четко рисовалась на фоне неба, которое медленно заволакивали рыхлые тучи. "Гришка! Что за безобразие!" – деланно возмутился Севка и негодующе покачал головой: перелистывая Гришин альбомчик, он обнаружил на предпоследних страницах два рисунка токующих тетеревов и начатый набросок лисицы. "Изрисовывает целые альбомы да еще не показывает. Я тебя больше брать не буду".– "Э, брат, не очень нужно! Я и один сюда доберусь!" – задорно отвечал младший. У него была хорошая зрительная память; нередко он делал точные наброски животных спуст несколько часов после наблюдений. Сорокопут сидел неподвижно, нахохлился и как будто вяло посматривал по сторонам. Севке уже несколько раз случалось наблюдать этих птиц во время пролета, и он знал, что апатичность маленького хищника ‑ только кажущаяся. Стоит ящерице или мыши появиться хотя бы в двадцати шагах от него, и зоркий глаз уже заметит жертву. Как ни помогает ей скрыться защитная, маскирующая окраска, сходная с цветом сухого листа, несчастная через мгновенье будет биться в жестоком клюве. Он наколет ее на острый сучок, чтобы растерзать по кусочкам или оставить про запас. Эти ‑ то запасы ‑ лягушата, полевки и землеройки, реже птички, наколотые на сучки, заткнутые в развилки ветвей, загнанные в расщепы обломанных вершин, нередко обезглавленные, так как мозг жертвы ‑ лакомство для сорокопута, ‑ были известны Грише гораздо лучше, чем птица, обладавша такой своеобразной привычкой. Он мог бы похвастаться многими зарисовками таких жертв, ему тем более интересно было познакомиться с сорокопутом в обстановке его оседлой жизни.

 

Землеройка – запас сорокопута

 

Ребята перестарались – подкрались слишком близко; испуганный сорокопут слетел. Нырнул с вершинки вниз почти до земли и полетел на небольшой высоте характерным волнистым полетом. На лету стала хорошо заметна пестрота наряда сорокопута: сочетание белого, черного и серого цветов. У ближайшей группы деревьев птица круто поднялась от верхушек сухих травинок, которых почти касалась на лету, до макушки березы, где и уселась, нахохлившись как всегда. Солнце глянуло из ‑ за туч, когда друзья подобрались к сорокопуту вторично. Они услышали, что он поет, вполголоса, как будто только для себя самого, не считаясь с присутствием слушателей. Голос этой птицы оказался очень чистым и приятным, но песня отличалась теми же качествами, что и у скворца. Все лучшее в ней было заимствованным. Друзья без труда различили грустные крики нескольких видов куличков, дальше шла какая ‑ то путаница из голосов неизвестных птиц, в которую вплетались блеяние ягненка и скрип ведер, качающихся на коромысле. Сорокопут был зарисован. Он перелетел к следующей группе деревьев, совершая обычный путь по своим охотничьим владениям.

 

Обезглавленная полевка – запас сорокопута

 

Ребята продолжали поиски лосиного следа и долго бродили, прежде чем нашли отпечатки копыт, достаточно отчетливые, типичные, достойные быть увековеченными в альбомах. Судя по следам, лось на бегу пересек тропинку, направляясь через молодой сосняк, и только километрах в двух отсюда шаги зверя укоротились, следы стали давать мелкие извивы, делать повороты: он начал подходить к осинкам – кормиться. Многие мелкие ветви осин были обломаны и съедены полностью. Гриша вскоре заметил, что кругом, на большом расстоянии, нельзя найти ни одной осины с неповрежденными ветками на высоте от одного до двух с лишком метров. Молодые ивы и рябинки тоже были сильно повреждены.

 

Полет большого сорокопута

 

 

Песня большого сорокопута

 

Многие стволики и ветви имели потемневшие, засохшие изломы, сделанные в предшествующие годы. Этот глухой уголок был, видимо, излюбленным местом зимних лосиных стоянок. Несколько дальше ребята заметили ярко ‑ белую полосу на стволе деревца – здесь лось ободрал и обглодал сочную осиновую кору от земли до той высоты, куда даже Севка не доставал рукой – "богатырь лесов" был немалого роста.

Следы привели мальчиков к большой падине с болотцами, группами камыша и густыми зарослями молодого чернолесья. Здесь нашли место, где лось лежал, отдыхая. Туловище зверя, его согнутые колени оставили вдавленный отпечаток на мягких мхах и опавших листьях. Тут же была большая куча лосиного помета – целые десятки продолговатых "орешков", похожих на большие бурые желуди. "Кормится ветками и корой, как заяц ‑ беляк; выбирает горьковатые деревья. Отдыхать ложится не на чистом месте, а в зарослях". Так подытожили свои наблюдения юные натуралисты и продолжали идти вдоль падины, затаив надежду повстречаться с виновником их последних скитаний. Но леса умеют скрывать своих питомцев, и друзья расположились обедать, так и не увидев "богатыря лесов". Обоим было жаль ощипывать наряд красивого тетерева ‑ они решили пока удовлетвориться жидкой кашицей с горсточкой сухарей и чашкой горячей воды, сильно пахнувшей болотом.

 

Рябинка, сломанная лосем при объедании ветвей зимой. Летом лось ощипывает листья, не откусывая ветвей и не лома стволиков

 

Погода, хмурившаяся с полдня, резко изменилась к худшему. Мелкий дождь изредка брызгал из низких облаков, когда каша еще не начинала кипеть, а по окончании обеда дождь серой завесой окутал окрестные леса. Непрерывно шуршал по старым листьям и хвое, монотонным шумом напоминая об осенних ненастьях. Уныние прокралось в сердца ребят. День померк, над густыми испарениями, спеленавшими землю, опускались угрюмые, преждевременные сумерки. Лес потемнел, замолк и насупился... Капли воды четками повисли на каждой ветви, пение птиц прекратилось; они попрятались так, словно их не было. Друзья забились под большую густую ель и с подветренной стороны прижались к ее смолистому стволу, совсем так, как делал их сосед – зяблик, измокший, нахохлившийся, старавшийся скрыться под толстым сучком. Почти час просиде