В поисках потерянного времени

 

Французский философ Бруно Латур утверждает, что определяющей чертой современного общества является «идея времени с его необратимым движением, которое полностью отменяло бы свое собственное прошлое»[116]. Мы полагаем, что наше мировоззрение отделено от прошлого «настолько радикальными… эпистемологическими разрывами… что после них ничто уже не может сохраниться от этого прошлого» и что наши технологии освобождают нас из‑под гнета естественной истории, которая так долго определяла человеческий опыт. Считая себя навсегда изгнанными из прошлого, мы испытываем по поводу него смешанные чувства. Мы позволяем себе короткие приступы ностальгии, но высмеиваем людей, «живущих прошлым». Преобладающий консенсус состоит в том, что прошлое должно уходить в прошлое, уступая дорогу лучшему настоящему (помните эти старые раскладные телефоны?). Мы предостерегаем друг друга от того, чтобы становиться луддитами, скатываться к темному Средневековью, «погрязать» в прошлом.

Но, оказавшись выброшенными на остров Настоящего, мы остро ощущаем свое одиночество. Когда я вижу людей, собирающихся вместе на февральском морозе, чтобы посмотреть, как взвешивают большую, старую уродливую рыбину, я понимаю, что ими движет глубоко скрытое, очень «несовременное» желание воссоединиться с прошлым. Я думаю, что именно наше добровольное изгнание из прошлого является источником многих бед: и наше преступное отношение к окружающей среде, и экзистенциальная тревога коренятся в искаженном понимании нами места человечества в истории естественного мира. Мы, люди, гораздо лучше относились бы друг к другу и к нашей планете, если бы понимали, что мы связаны общим прошлым и общей судьбой, если бы мы рассматривали себя как счастливых наследников и будущих завещателей, а не как постоянных обитателей планеты Земля. Другими словами, нам нужны новые отношения со временем.

Современное представление о времени как об одностороннем векторе с безвозвратным движением только вперед обрекает нас на непреодолимый разрыв с прошлым. Более ранние общества и культуры, пронизанные культом духов предков и древними ритуалами, связывали живых, мертвых и еще не рожденных в единую временну́ю ткань, стирая границы между прошлым, настоящим и будущим. Буддийское понятие сати обычно переводится как «осознанность», т. е. сосредоточенность на текущем моменте, но его истинный смысл гораздо глубже – это «запоминание настоящего», вдумчивое осознание происходящего с позиции стороннего наблюдателя[117]. В культуре Ганы существует идея санкофы, которую символизирует птица, обернувшаяся к своему хвосту, – суть ее в том, что, двигаясь вперед, в будущее, необходимо также смотреть назад, в прошлое. В скандинавской мифологии мировое дерево Иггдрасиль, представляющее собой вселенную, поддерживается тремя таинственными норнами (женскими божествами) по имени Урд, Верданди и Скульд. Их имена буквально означают «судьба», «становление» и «долг» и ассоциируются соответственно с прошлым, настоящим и будущим, что предполагает странную для нас циклическую концепцию времени, в которой будущее заключено в прошлом[118]. Каждый день норны поливают мировое дерево из священного источника Урд, в котором текут древние воды, и читают «Орлог» – вечные законы, правящие миром. Оба этих акта воплощают собой идею вирда, или власти прошлого над настоящим[119].

Во многих смыслах геология занимается изучением «вирда» – того, как таинственное прошлое создало нынешний мир, как оно влияет на наше настоящее и как определяет наше будущее. Прошлое не уходит безвозвратно; на самом деле оно присутствует повсюду, зримо и осязаемо: в горных породах, ландшафтах, подземных водах, ледниках и экосистемах. Подобно тому как опыт проживания в любом городе обогащается знанием исторического контекста его архитектуры, наша жизнь становится гораздо богаче, когда мы учимся видеть характерные «стили» прошедших геологических эпох и ощущать нашу вписанность в геологическое время.

У меня часто возникает чувство, будто я живу не в одном Висконсине, а во множестве Висконсинов, существующих параллельно во времени. Глядя на окружающие ландшафты, я не могу не видеть осязаемых следов событий из естественной и человеческой истории, которые довелось пережить моему штату: вот леса, которые все еще восстанавливаются после массовой вырубки в XIX в.; вот реки, чьи русла были созданы потоками талых вод от ледяных щитов и затем служили надежными торговыми путями нашим предкам; вот золотистые песчаники, отмечающие собой берега палеозойских морей, а вот складчатые пласты гнейсов – сохранившиеся корни протерозойских гор. Ордовик для меня – не туманная абстракция: совсем недавно я бродила со студентами среди его рельефов! Для геологов каждый выход пород на поверхность – это портал в древний мир. Я настолько привыкла к такому «политемпоральному» мышлению, что всегда с удивлением обнаруживаю, что, оказывается, это не норма.

Висконсин – богатый водными ресурсами штат, омываемый двумя Великими озерами, усеянный тысячами более мелких водоемов, опутанный сетью рек и наделенный надежными водоносными горизонтами, пополняемыми каждый год благодаря обильным дождям и снегопадам. Тем не менее рост городов и сельскохозяйственных предприятий уже привел к кризису подземных грунтовых вод в некоторых частях штата. До недавнего времени законодательство штата ограничивало бурение мощных водозаборных скважин, с тем чтобы естественная скорость пополнения запасов подземных вод в отдельно взятых районах соответствовала скорости их забора. В зависимости от характера местных пород или ледниковых отложений расход естественного подземного стока может сильно варьироваться, и в зависимости от глубины скважины возраст забираемой воды исчисляется годами, десятилетиями или даже веками. Таким образом, чтобы обеспечить устойчивое поддержание водоносных горизонтов в каждом районе, необходимо учитывать его геологическую обстановку и антропогенную историю использования подземных вод. Но мыслящий категориями бизнеса генеральный прокурор штата недавно постановил, что Департамент природных ресурсов не имеет права рассматривать кумулятивный эффект от создания и эксплуатации скважин в любом отдельно взятом районе, поскольку «несправедливо» выдавать разрешение на бурение скважины одному молочному хозяйству и затем отказывать в разрешении другому[120]. Таким образом, генпрокурор своим указом определил, что прошлое и будущее не имеют никакого значения. Важно лишь настоящее – и сиюминутные коммерческие интересы.

Парадоксально, но технический прогресс породил общество, во многом более невежественное в научном отношении, чем доиндустриальный мир, где люди изучали физику через тяжелый физический труд, а климатологию – занимаясь натуральным сельским хозяйством, и никому бы и в голову не пришло утверждать, что его жизнь неподвластна законам природы. «Современный» тип магического мышления заключается в вере, что повторяемые как заклинания ложные утверждения могут превратиться в научную истину. Это связано также с поклонением культу свободного рынка, который, как утверждают его жрецы, каким‑то образом позволит нам сколь угодно долго жить не по средствам.

Вероятно, корень проблемы кроется в том, что темпы технического прогресса намного опережают способность человечества к мудрому осмыслению происходящего (аналогично тому, как в периоды массовых вымираний скорость изменения окружающей среды обгоняет способность видов к эволюционной адаптации). Писатель и критик Леон Уисельтир утверждает, что «все новые технологии начинают использоваться прежде, чем осмысляются в полной мере; всегда существует запаздывание между инновацией и пониманием ее последствий»[121]. Быстрое устаревание цифровых технологий и порождаемая этим одержимость всем новым и «передовым» разъедает наше уважение ко всему мало‑мальски долговечному («Да это было целых пять минут назад!»). И аналогично тому, как привычка полагаться на GPS‑навигаторы приводит к атрофии нашей способности ориентироваться в пространстве, не требующая усилий атемпоральная мгновенность цифровой коммуникации приводит к деградации нашего понимания структуры времени. На фоне «современной» мифологической убежденности в том, что реально лишь Настоящее, и неспособности понять, что наша слепота к прошлому ставит под угрозу наше будущее, средневековая концепция «вирда» поражает своей просвещенностью.

 

Наступит ли завтра?

 

Нелегко отказаться от привычки воспринимать Настоящее как остров, отделенный от остального времени непреодолимыми проливами. Нам нравится наше Настоящее с его привлекательной доступностью цифровых устройств, ограждающих нас от того, чтобы чересчур глубоко задумываться о прошлом или слишком тщательно планировать будущее. Вездесущая реклама вбивает нам в голову обещание вечной молодости и побуждает покупать очередные новики, чтобы сохранить иллюзию того, что мы неподвластны течению времени и что Настоящее никогда не закончится. В нашем обществе самые высокооплачиваемые люди – это управляющие активами в хеджевых фондах, получающие огромные деньги за написание торговых алгоритмов, способных принимать решения за доли секунд, в краткий миг «здесь и сейчас».

Если вы попытаетесь найти в интернете, что такое «седьмое поколение», то получите только ссылки на компанию по производству чистящих средств Seventh Generation (принадлежащую транснациональной корпорации Unilever). Между тем концепция «седьмого поколения», сформулированная более 300 лет назад в так называемой ирокезской «конституции пяти племен» Гайанашагова («Великом обязательном законе», или «Великом законе мира»)[122], сегодня остается такой же провидческой и актуальной, как и в прошлом: она гласит, что лидеры должны предпринимать какие‑либо действия только после того, как обдумают все их вероятные последствия для «нерожденного будущего народа… чьи лица еще скрыты под поверхностью земли». Семь – это количество поколений от прапрадедов до праправнуков, на время существования которых приходится примерно полтора века, что дольше, чем жизнь одного человека, но не за пределами человеческого опыта. С точки зрения принципа «семи поколений» современное общество – это клептократия, ворующая у своих будущих потомков. Что нужно сделать для того, чтобы современный мир избавился от своего временно́го невежества и обрел ту мудрость, которой обладали наши далекие предки?

Но почему мы должны думать о будущем? В конце концов, как гласит популярный стикер на бамперах автомобилей: «Что сделали для нас будущие поколения?» Философ Сэмюэл Шеффлер утверждает, что на самом деле они делают для нас очень многое. По его словам, если бы мы знали, что человеческая раса прекратит свое существование вскоре после нашей смерти, наше восприятие жизни было бы радикально иным: «Знание того, что мы сами и все, кого мы знаем и любим, когда‑нибудь умрут, не лишает большинства из нас веры в ценность нашей повседневной деятельности. Но знание того, что за нами не придут новые поколения, сделало бы многие из этих вещей бессмысленными»[123]. Вдохновленный антиутопическим романом Филлис Дороти Джеймс «Дитя человеческое», Шеффлер считает, что наша способность жить полной жизнью зависит от убеждения, что мы занимаем «место в продолжающейся человеческой истории, в бесконечной во времени цепи жизней и поколений».

Так как же мы можем отблагодарить будущие поколения за то, что они позволяют нам не терять здравого ума и смысла жизни? Если подходить чисто экономически, мы должны инвестировать в предотвращение будущих экологических проблем при условии, что будущие выгоды намного превосходят текущие издержки, – а все до единого экономические исследования ожидаемых последствий изменения климата показывают, что любая инвестиция сегодня многократно окупится в будущем. Для этого нам нужно «всего лишь» увеличить временной горизонт принятия экономических решений с нынешних финансовых кварталов до нескольких десятилетий и больше. Несколько лет назад группа экономистов и эволюционных биологов разработала игровую модель с целью определить, какие экономические стимулы или стратегии управления могут способствовать принятию долгосрочных – ориентированных на многие поколения вперед – решений в области ресурсопользования (результаты исследования были опубликованы в заставляющей задуматься статье под названием «Сотрудничество с будущим» в журнале Nature)[124]. Авторы обнаружили, что любой ресурс почти всегда истощается в течение одного поколения, если решения принимаются на индивидуальном уровне, обычно одним‑двумя «предприимчивыми» игроками, которые изымают часть ресурса, намного превышающую ту, что другие считают справедливой или разумной. Это классический пример трагедии ресурсов общего пользования – растрачивания некоего коллективного ресурса (например, пастбища), который мог бы поддерживаться бесконечно долго при рациональном использовании, но который истощается в результате его неумеренного потребления несколькими эгоистичными игроками, движимыми личной выгодой (членами общины, которые пасут на общем пастбище слишком много овец)[125].

Но модель «Межпоколенческой товарной игры» также показала, что, если каждому поколению дать возможность голосованием решать, какое количество ресурсов будет израсходовано при его жизни, а после это количество (определенное как срединное значение) распределять между всеми игроками в равных долях, тогда по крайней мере какая‑то часть ресурса будет передаваться нескольким будущим поколениям. Голосование позволяет честным игрокам, которые обычно составляют большинство, навязать свою волю недобросовестному меньшинству – игрокам, которые в нерегулируемой системе могли бы покуситься на бóльшую долю общинного ресурса, – и заставить их соблюдать установленные ограничения, отвечающие наилучшим интересам всей общины. Но эта система работает только в том случае, если голосование имеет обязательную силу. Лиге ирокезских племен не потребовалось ни теории игр, ни статистического анализа, чтобы понять эту важную истину.

 

Наши современники и время

 

Проблема современного общества в том, что нам не хватает ни сознательной мотивации, ни политико‑экономической инфраструктуры для перехода к межпоколенческой парадигме. Привычку к ограниченному атемпоральному мышлению трудно преодолеть. Возможно, в этом нам помогут вдохновляющие художественные проекты, цель которых – побудить нас ощутить целостность времени: настоящего, прошлого и будущего. Фотограф Рейчел Сассмэн объехала весь мир, чтобы сделать красочные портреты живых организмов возрастом старше 2000 лет (миллениалов в истинном смысле этого слова)[126]: мозгового коралла – ровесника Платона; баобабов и остистых сосен, бывших молодыми всходами в эпоху строительства Стоунхенджа; австралийских строматолитов, продолжающих вести свой размеренный коммунальный образ жизни со времен протерозоя; сибирских почвенных бактерий, которые пребывали в законсервированном состоянии на протяжении 700 000 лет, пережив шесть оледенений, и недавно были разбужены антропоценовым потеплением. Эти древние создания помогают нам осознать совершенно иные отношения со временем, давая возможность заглянуть далеко за горизонт отведенного нам жизненного пути.

Творчество японского концептуального художника по имени Он Кавара посвящено исследованию хроноса – восприятию чистого течения времени, лишенного всякого нарратива[127]. За период с 1966 по 2013 г. он создал серию работ под общим названием «Сегодня», каждая из которых представляет собой темный холст, на котором белой краской типографским шрифтом выведена очередная дата. В рамках другого проекта, продолжавшегося с 1970 по 2000 г., Кавара отправил своим знакомым сотни телеграмм с коротким сообщением «Я все еще жив» (этот проект пережил свое «художественное средство» – телеграммы). В буклетах к выставкам он всегда указывал свой возраст в количестве прожитых дней. Еще один грандиозный проект художника под названием «Один миллион лет» – это 20 массивных томов, страницы которых заполнены столбцами дат с 998 031 г. до н. э. и вплоть до 1 001 997 г. н. э. (по одному миллиону лет до и после 1997 г.). Бо́льшая часть первой половины этого труда хронологически совпадает с (признаюсь, куда более интересной) 700 000‑летней летописью антарктических ледяных кернов. В настоящее время, после смерти Кавары, продолжается начатый им проект по публичному чтению «Одного миллиона лет»: даже при очень беглой скорости 100 цифр в минуту на чтение всех томов уходит семь полных суток.

Проект Кэти Патерсон «Библиотека будущего» в Осло объединяет людей и деревья в творческом альянсе по созданию кайроса – времени, наполненного смыслом. Каждый год специальный комитет (нынешние члены которого когда‑нибудь умрут и уступят место новым) выбирает одного автора и предлагает ему написать небольшое произведение, предназначенное для будущих поколений (честь стать первым автором «Библиотеки будущего» выпала канадской писательнице Маргарет Этвуд). Законченная рукопись, содержание которой не разглашается, запечатывается в коробку и передается на хранение в Публичную библиотеку им. Карла Дейхмана в Осло. Одновременно с началом проекта недалеко от столицы был посажен хвойный лес. В 2114 г., когда деревьям исполнится по 100 лет, их спилят и сделают из них бумагу, на которой будет напечатана антология этих произведений. Для финансирования проекта создан специальный траст, который гарантирует его продолжение после смерти основателей «Библиотеки».

В сентябре 2001 г. в старинной церкви XIV в. в городке Хальберштадт (Германия) начало исполняться органное произведение композитора‑новатора Джона Кейджа под названием ORGAN2/ASLSP (As SLow aS Possible – «Так медленно, как только возможно»)[128]. Концерт, который начался в 89‑летний день рождения Кейджа, продлится 639 лет. За прошедшие годы сыграна всего дюжина аккордов: каждый аккорд звучит от нескольких месяцев до нескольких лет благодаря грузам, удерживающим педали органа. Как и в случае «Библиотеки будущего», этот многовековой концерт потребует сотрудничества многих поколений.

Разумеется, нельзя не упомянуть и про «10 000‑летние часы», разработанные изобретателем Даниэлем Хиллисом, которые в настоящее время строятся внутри горы в западном Техасе некоммерческой организацией Long Now Foundation[129]. Чтобы часовой механизм проработал 10 000 лет, завод будет осуществляться благодаря расположенным на поверхности пневматическим камерам из нержавеющей стали, которые будут расширяться и сжиматься при изменении наружной температуры. Ход часов будет отмерять двухметровый крутильный маятник из титана, а под куполом из сапфирового стекла расположится аппарат коррекции, который будет периодически «подводить» часы, сверяясь с положением Солнца на небе. Хиллис говорит, что создание механизма, рассчитанного на такой непостижимо длительный по человеческим меркам срок службы, требует совершенно иного отношения ко времени. Например, игнорирование високосных секунд на протяжении 10 000 лет приведет к тому, что часы забегут вперед на 30 дней. За это время Земля переместится в противоположную точку прецессионного цикла, так что в период зимнего солнцестояния к Солнцу будет наклонено Северное полушарие. Также необходимо учесть множество других факторов, связанных с возможными изменениями окружающей среды. Например, если глобальное потепление ускорит таяние ледников, перемещение значительной массы с полюсов в океаны может повлиять на орбиту Земли[130].

Заманчиво отмахнуться от подобных проектов как от любопытных, но бессмысленных причуд. Однако у них важная миссия – заставить нас переосмыслить наше восприятие Времени и своего места в нем. Более того, они могут послужить полезными примерами для создания инфраструктур, ориентированных на долгосрочное будущее и тесное сотрудничество между поколениями. Сегодня практически ни одна частная компания или государственная структура не может позволить себе горизонт планирования дольше, чем несколько финансовых лет или период до следующих выборов. Растущая концентрация мирового богатства в руках крошечного меньшинства означает, что бо́льшую часть населения мира по‑прежнему будет волновать только выживание здесь и сейчас, а не забота о будущем. Пожалуй, единственные, кто сегодня может позволить себе думать о грядущих поколениях и имеет возможность осуществлять гуманитарные проекты, рассчитанные на десятилетия, – это частные благотворительные фонды, созданные на деньги сверхбогатых людей. Хотя их деятельность, безусловно, заслуживает всяческих похвал, нельзя отрицать ее фундаментальной антидемократичности: получается так, что сегодня забота о будущем находится в руках небольшой горстки самых богатых людей, – а у некоторых из них весьма бредовые представления о том, каким оно должно быть.

Возьмите, например, моду на строительство роскошных «климатических бункеров» – современных вариантов противорадиационных убежищ, где сверхбогатые люди смогут в комфорте пережить климатический катаклизм, в то время как остальная часть человечества будет страдать от невыносимой жары, от голода из‑за хронического неурожая, от наступления моря и множества других тяжких невзгод[131]. Многие из них – миллиардеры из Кремниевой долины, чьи высокотехнологичные компании буквально излучают оптимизм по поводу будущего. Однако их подлинный план, по‑видимому, состоит в том, чтобы продавать эту иллюзию массам, в то время как самим потихоньку готовиться к апокалипсису. Среди этих сверхбогачей есть и витающие в облаках футуристы, которые уверенно утверждают, что терраформирование Марса не только реально осуществимо, когда придет время оставить эту планету, но и является естественным и неизбежным продолжением стремления человечества к освоению новых рубежей. Такое мышление поражает своей глубокой темпоральной дисморфией – искаженным пониманием времени, которое усугубляется как невежественным игнорированием факта долгой коэволюции Земли и жизни на ней, так и наивным отрицанием нашей собственной истории как вида. Если на то пошло, был ли за все столетия нашего существования хоть один прецедент, когда мы, люди, сумели бы реализовать конструктивный международный проект (т. е. нечто иное, нежели уничтожение коренных цивилизаций), который требовал огромных расходов без немедленной окупаемости? И каким образом мы вдруг сможем процветать на чужом планетарном теле, с которым мы не связаны общей эволюционной историей, если мы не научились заботиться друг о друге даже на этой родной, дружелюбной и гостеприимной планете?

Между тем на другом конце экономического спектра существует иная модель долгосрочного лидерства, предлагаемая американскими коренными народами, которым удалось выжить и сохранить свою культуру, несмотря на столетия геноцида, нарушения договоров и ужасающую бедность, благодаря тому, что писатель и теоретик культуры Джеральд Визенор называет «преемственностью». Согласно Визенору, члену племени оджибве из резервации Белая земля в штате Миннесота, «преемственность – это продолжение историй… переходящее от поколения к поколению право на наследование»; преемственность коренится в глубокой, унаследованной от предков привязанности к земле, ограниченной небольшими резервациями – конечными мирами[132]. Такое мировоззрение ценит долговечность выше завоеваний; самоограничение выше потребления, а непрерывность выше новизны. Ему присущ глубокий и объективный, отчасти ироничный и самоуничижительный взгляд на щедрость и капризность природы, а также на лучшие и худшие проявления человеческой натуры.

В последние годы индейские племена все активнее выступают в роли лидеров в области охраны окружающей среды, ведя многолетние наблюдения и собирая обширные массивы данных, организуя массовые протесты и инициируя судебные процессы против владельцев шахт и трубопроводов, угрожающих общественным природным ресурсам. Созданная племенами Висконсина, Миннесоты и Мичигана совместная Индейская комиссия по охране дикой природы и рыбных ресурсов Великих озер (Great Lakes Indian Fish and Wildlife Commission, GLIFWC) координирует усилия не только индейских племен, но и неиндейских экологических организаций в области природоохранных инициатив, общественного образования и юридических действий[133]. Когда губернатор штата заявил: «Висконсин открыт для бизнеса», а законодательное собрание за несколько месяцев избавилось от принимавшихся на протяжении четырех десятилетий природоохранных законов, Комиссия выступила за принятие Доктрины общественного доверия, которая обязывает правительство защищать озера и реки для общего блага. Какая горькая ирония: после всех несправедливостей и лишений, которые пришлось претерпеть коренным племенам, сегодня они остаются самыми искренними патриотами, стремящимися спасти Америку от самой себя.

 

Далекое будущее

 

Когда мы заглядываем в геологическое будущее, возникает парадокс: отдаленные события видятся нам гораздо лучше, чем то, что может случиться в ближайшее время. Наше Солнце, звезда G‑типа, находится примерно в середине своего срока жизни и примерно через 5 млрд лет войдет в стадию красного гиганта, поглотив Землю и другие внутренние планеты. Но за 3 млрд лет до этого неуклонное увеличение яркости Солнца приведет к испарению земных океанов, водяной пар от которых создаст на Земле экстремальный парниковый эффект. Когда вся вода улетучится в космос, система углеродно‑силикатного выветривания, на протяжении миллиардов лет обеспечивавшая изъятие вулканического CO₂ из атмосферы, прекратит функционировать, что приведет к дополнительному усилению парникового эффекта, который, вероятно, сделает условия на поверхности планеты невыносимыми для любой жизни примерно через 2 млрд лет от настоящего момента[134]. Тектоника Земли, тесно связанная с присутствием воды, также претерпит серьезные изменения. Благодаря переносу морской воды в мантию субдуцирующими плитами, дуговый вулканизм будет продолжаться еще несколько сотен миллионов лет после исчезновения поверхностной воды. Но без охлаждающего эффекта морской воды океаническая кора будет гораздо дольше оставаться горячей и более плавучей, что будет препятствовать субдукции и изменит темпы тектонических процессов.

В течение по крайней мере ближайшего миллиарда лет тектоника плит продолжит перемещать континенты вокруг земного шара. Атлантический океан начнет закрываться, и примерно через 250 млн лет от настоящего момента Америка воссоединится с Европой и Азией в новом суперконтиненте, которому геофизик Кристофер Скотезе уже дал название «Пангея Ультима»[135]. Эрозия постепенно разрушит Гималаи, Альпы и Скалистые горы, а реки унесут остатки гор в океаны.

Примерно через 80 000 лет эксцентриситет земной орбиты, изменяющийся согласно циклу Миланковича, уменьшится настолько, что может наступить очередной ледниковый период, но это будет зависеть от концентрации парниковых газов, циркуляции океана, состояния биосферы и многих других переменных. Но труднее всего спрогнозировать, что ждет нас через тысячу лет, т. е. через такой же промежуток времени, который отделяет нас от эпохи викингов. Если антропогенная эмиссия CO₂ не будет резко ограничена и запустятся мощные механизмы положительной обратной связи, Землю может ожидать повторение палеоцен‑эоценового термического максимума. Уровень моря повысится на несколько метров, затопив многие из самых густонаселенных городов мира. Изменение погодных условий, включая более свирепые ураганы, более длительные и интенсивные засухи, негативно отразится на мировом производстве продуктов питания. Государства будут вынуждены направлять все бо́льшую часть своих бюджетов на борьбу с кризисами. Баланс геополитических сил изменится в зависимости от того, насколько хорошо те или иные страны сумеют приспособиться к новому климатическому режиму.

Но ничто из этого не предопределено. В наших силах написать другую историю для наступающего тысячелетия. Вместо того чтобы погружаться в экзистенциальное отчаяние из‑за того, что через миллиард лет человечество прекратит свое существование, мы должны сделать все, чтобы достойно прожить по крайней мере следующие несколько столетий.

 

Хронотопия

 

Сегодня мы живем в темном и невежественном – с точки зрения восприятия времени – средневековье. Но давайте попробуем представить, как может выглядеть просвещенное в этом отношении общество. В своем последнем публичном интервью Курт Воннегут сказал: «Вот горькая правда… никогда ни в одном правительстве не было министра будущего… и у государства нет никаких планов насчет того, как будут жить мои внуки и правнуки»[136]. Что, если мы воспользуемся идеей Воннегута: включим в число высших советников президента представителя еще не родившихся поколений и создадим Министерство будущего, которое будет отвечать за соответствующее согласование приоритетов во всех аспектах жизни общества? Сохранение природных ресурсов снова станет основополагающей ценностью и патриотической добродетелью. Налоговые льготы и субсидии будут изменены таким образом, чтобы максимально поощрять долгосрочное ответственное управление, а не сиюминутное потребление. Установление адекватной цены на углеродные выбросы поможет нам протрезветь, обуздать зависимость от ископаемого топлива и, вместо того чтобы расходовать ресурсы на рукотворные климатические катастрофы, начать готовиться к стихийным бедствиям, которые произойдут по естественным причинам, таким как сотни мощных землетрясений, ожидаемых в следующем столетии.

Бедность и классовое неравенство будут признаны фундаментальными проблемами с глубокими историческими корнями, решение которых требует целенаправленных усилий на протяжении обозримого периода времени в будущем. Школьные учителя, отвечающие за воспитание молодого поколения, и представители других профессий, связанные с инвестициями в будущее, будут пользоваться почетом и хорошо оплачиваться. Геология будет включена во все учебные программы, возможно как итоговый интеграционный курс, в рамках которого студенты будут учиться применять знания из области физики, химии и биологии к такой чрезвычайно сложной и живой системе, как Земля. Благодаря лучшему пониманию нашей планеты эти молодые люди станут просвещенными избирателями, которые будут требовать от государства и его представителей ответственного управления общими природными ресурсами, включая воду, землю и воздух. Чтобы заслужить доверие таких избирателей и быть переизбранными на второй срок, законодатели, губернаторы и мэры будут состязаться в продвижении инициатив, направленных на защиту интересов «седьмого поколения».

Школы будут давать детям глубокие знания в области истории и естествознания, помогая им осознать свое место во Времени, и прививать интерес к этим наукам, вызывая желание узнать еще больше. Мы, люди, с рождения любим увлекательные истории, а что может быть увлекательнее, чем драматическое повествование о геологическом прошлом. Как показало одно заслуживающее внимания психологическое исследование, неприятие концепции эволюции коренится больше в экзистенциальном страхе, чем в религиозной вере, и зачастую исчезает, когда люди больше узнают о естественной истории нашего мира[137]. Серия контролируемых экспериментов показала, что напоминание о смертности заставляет многих людей – самых разных вероисповеданий – склоняться в пользу креационизма с его концепцией «разумного замысла», которая служит своего рода защитой перед лицом серьезной психологической угрозы. Но исследователи также обнаружили, что те же самые люди, после прочтения ими коротких научно‑популярных статей по естественной истории, становились менее восприимчивы к антиэволюционным суждениям и, казалось, находили такое же психологическое утешение в научном нарративе. Как поэтически написал Дарвин в заключительных строках «Происхождения видов»:

 

Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями первоначально вдохнулась в одну или ограниченное число форм^{15}; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм.

 

Это величие всегда распространялось и на нас, людей; просто мы терзали сами себя мыслью, что существуем вне этого райского сада.

В 1973 г. генетик Феодосий Добржанский, возмущенный попытками «научных креационистов» переписать содержание учебников по биологии, написал классическое эссе под названием «Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции»[138], которое служило путеводной звездой для многих поколений студентов‑естествоиспытателей. В 1990‑е гг. ученые и популяризаторы науки Ричард Докинз и Сьюзан Блэкмор расширили границы эволюционного мышления, выдвинув концепцию «универсального дарвинизма», которая утверждает, что законы эволюции и естественного отбора распространяются и на любые другие системы, в том числе на культурный эквивалент гена, который они назвали мемом (хотя сегодня этот термин «эволюционировал», и теперь так чаще называют видео с котиками и демотиваторы с надписями крупным шрифтом, столь популярные среди пользователей интернета). Физик‑теоретик Ли Смолин пошел еще дальше, предположив, что эволюция носит буквально «вселенский» характер. Он утверждает, что только естественный отбор, действовавший на популяцию предшествующих вселенных, может объяснить такую невероятную согласованность фундаментальных физических параметров, которая позволяет нынешней Вселенной стабильно существовать вот уже много миллиардов лет. Физические «константы» могли эволюционировать со временем точно так же, как адаптивные признаки живых организмов[139]. Хотя эта идея Смолина не получила, так сказать, «вселенского» признания в космологическом сообществе, интересно видеть, как дарвиновское мышление проникает в научные сферы, некогда считавшие себя свободными от всякой темпоральности.

Тогда как ученые видят, что все в природе связано непрерывными нитями эволюции, разные поколения людей все больше отдаляются друг от друга, что вызвано как используемыми технологиями, так и мемами – единицами культурной информации, которые у них в ходу. У нас практически нет мест, где люди всех возрастов могут собраться вместе и ощутить себя единым человеческим сообществом, испытать то, что Зигмунд Фрейд называл «океаническим чувством»[140], а философ и социолог, разработавший свою теорию религии, Эмиль Дюркгейм – «коллективным брожением»[141]. Нам нужны такие пространства, где дети с самого раннего возраста смогут увидеть, что они идут по древнему, священному пути, простирающемуся как в глубь прошлого, так и в даль будущего, и что богатство жизни создается в универсальном, свойственном всему сущему процессе развития (эволюции), поэтому к взрослению и старости следует относиться с уважением, а не со страхом. Традиционно эту функцию выполняли религиозные организации, но сегодня нам нужно целенаправленно искать новые формы объединения – хоры, общественные парки, кулинарные школы, проекты по устной истории, группы по наблюдению за птицами, рыболовные клубы, которые могут играть роль таких «межпоколенческих общин».

Лично меня связывают тесные дружеские отношения с людьми многих поколений, намного старше и гораздо младше меня, из разных стран и разных культур, благодаря объединяющей всех нас страсти к геологии. Во время экспедиций мы вместе ломаем голову над необычными породами, восхищаемся прекрасными пейзажами, держимся за руки при переходе через бурные горные речки и по‑братски делимся сомнительной на вкус стряпней, приготовленной на походных горелках. Любопытно, что, в отличие от других наук, где ученые делают <