На пути из Кронштадта до Англии и в Англии

Для большей ясности и для избежания излишних повторений в продолжение сего повествования я предуведомляю читателей в начале сей главы о следующем:

1. Все расстояния я считаю географическими милями, называя их просто: мили, коих в градусе 60{8}.

2. Румбы правого компаса{9} везде употреблял я в журнале, как говоря о курсах, так и о положении берегов и пр., а где нужно было говорить о румбах магнитного компаса, там так и означено: румб по компасу.

3. Когда я называю широту обсервованную, я разумею найденную по полуденной высоте солнца, а во всех других случаях показан род наблюдения, по коему она сыскана.

4. Долготу по хронометрам всегда должно разуметь среднюю из показуемых всеми нашими хронометрами.

5. Высота термометра во всех случаях означена та, которую он показывал, будучи поставлен в тени; а когда был на солнце, то так и сказано, и всегда по фаренгейтову делению{10}.

6. Названия приморских мест вне Европы всегда употреблял я те, которыми их англичане называют; потому что счисление нашего пути мы вели по английским картам и употребляли английские навигационные и астрономические таблицы во всех наших вычислениях.

7. Так как все наши инструменты, кроме двух секстантов, заказаны были в Лондоне и мы получили их по прибытии в Англию, а потому в переходе из России до Англии, кроме меридиональных высот солнца, луны и звезд, мы никаких других астрономических наблюдений не могли делать; для той же причины и метеорологических замечаний не делали.

8. Долготы я считаю от Гринвича, потому что все наши таблицы, карты и астрономический календарь сочинены на меридиан гринвичской обсерватории.

Выше я сказал, что мы пошли с Кронштадтского рейда под вечер 25 июля; ветер тогда был от NO и только что начался перед снятием с якоря; потом при нашедшей дождевой туче задул он с порывами.

Около полуночи ветер нам сделался противный, временно дул крепко, и мы проиграли все то расстояние, на которое днем подались вперед.

Крепкий противный ветер продержал нас, так сказать, в самых воротах двое суток. Хотя он при самом начале путешествия и скучен нам был, однако ж не без пользы; в продолжение оного иногда находили жестокие порывы, а особенно в ночь с 26-го на 27-е число, которые дали мне случай увериться в доброте нашего такелажа и парусов, ибо во все сие время мы не имели ни малейшего повреждения. Притом я опытом узнал, что шлюп «Диана» не так опасен по своей валкости, как мы думали. Правда, что он, будучи уже совсем нагружен, чувствовал переход 10 или 15 человек с одной стороны на другую и удивительно как много наклонялся при подъеме баркаса{11}, но под парусами он кренился много и вдруг только до известной черты. Я заметил, что при сильных порывах, в одно мгновение приведя нижнюю линию портов к воде, он останавливался, и тогда хотя и кренился больше с усилием ветра, но понемногу и так, что всегда можно было успеть при шквале убавить паруса. Сей случай мне также показал, что матросы наши весьма проворны и исправны в своем ремесле.

В ночь на 31-е число мы имели ужасную молнию и гром; тучи поднимались со всех сторон, дождь был проливной, и молния сверкала почти беспрерывно; удары ее в воду мы видели очень ясно, и некоторые были весьма близко от нас. Я редко видал такую грозу, даже в самом Средиземном море, где они довольно часто случаются. Продолжалась она всю ночь и прошла с рассветом.

В 2 часа ночи 4-го числа мы прошли Борнгольмский (Борнхольмский) маяк{12}, после полудня увидели мы остров Мен{13}, а на другой день при рассвете были у мыса Стефенса{14}. В Кегебухте{15} тогда открылись нам на якорях английский линейный корабль и множество мелких, по-видимому, купеческих судов.

В 10-м часу поутру подняли мы сигнал для призыва лоцмана с пушечным выстрелом. Между тем с помянутого корабля приехал к нам лейтенант; от него мы узнали о новостях, совсем нам неожиданных, которые, надобно признаться, для нас очень были неприятны. Он нам сказал, что в Зунд{16}недавно пришел английский флот, состоящий из 25 линейных кораблей, большого числа фрегатов{17} и мелких военных судов, что на сем флоте и на транспортных судах, под его конвоем пришедших, привезено более 20 тысяч войск, что видимый нами в Кегебухте купеческий флот пришел недавно от острова Руген{18} с английскими войсками, которые были посланы в Померанию{19}, что Стралзунд{20} не в состоянии защищать себя против сильной французской армии, против него действующей под предводительством маршала Брюна; и когда они его оставили, то думали, что сей город на другой день должен будет сдаться; что корабль, с которого он приехал, принадлежит к эскадре, назначенной крейсировать в Балтийском море.

Северный берег острова Борнхольм

 

Вот какие новости нам сообщил сей офицер; впрочем, о назначении экспедиции ни слова не сказал{21}.

Ветер хотя был тих, однако ж позволил нам на всех парусах приближаться к Драго{22}, но лоцманы не выезжали, несмотря на пушечные от нас выстрелы. Во втором часу после полудня мы были очень близко от Драго; но баканов{23}, которые обыкновенно на мелях сего прохода ставятся, не видали. Я уже был намерен лечь в дрейф и послать шлюпку на берег, как приехал к нам штурман с английского купеческого брига «Пасифик». Он привез новую карту и лоцию Зунда и сказал нам, что баканы все сняты по повелению датского правительства. С помощью сей карты мы стали продолжать наш путь.

Подойдя ближе к деревне Драго, будучи уже между мелями, я приметил, что стоявшие там два столба с фонарями для приметы лоцманам начали снимать. Из сего я увидел, что такое нечаянное посещение англичан не нравилось датчанам и что баканы сняты для них; а так как английская эскадра крейсирует в Балтийском море, то, может быть, лоцманы приняли наш шлюп за английское военное судно, и потому я велел поднять флаг 1-го адмирала с выстрелом из пушки и в то же время послал шлюпку на берег за лоцманом.

Догадка моя оказалась справедлива: лоцманы выехали навстречу нашей шлюпке, и один из них на ней приехал. Он нам сказал, что жители все вооружены и ожидают со стороны англичан нападения.

В 6-м часу вечера мы стали на якорь.

Английский флот, стоявший по сию сторону острова Вены{24}, нам был виден. Вечером, часу в 8-м, мы увидели в нем горящее судно и в продолжение нескольких часов приметили, что его течением несет к S и к нам приближает. Наш лоцман, будучи необыкновенным образом ожесточен против англичан, называл их всеми бранными словами, какие только могли ему на ум прийти, и старался нас уверить, что это брандер{25}, с намерением зажженный и пущенный англичанами, чтобы причинить какой-нибудь им вред. Я с моей стороны смеялся его простоте, но не мог его разуверить. Судно в огне, пущенное на волю по ветру и по течению в самой середине Зунда, где нет никаких датских судов, не могло быть брандером, а более ничего как случайно загоревшийся транспорт, на котором потушить пожара не могли, и, снявши людей, пустили по течению.

Я не знаю, датчане на берегу одного ли мнения с лоцманом были или нет, только ночью мы слышали у них тревогу, барабанный бой и шум, а изредка пушечные выстрелы с ядрами. Судно сие во всю ночь горело и несло его течением к S. В 4 часа утра оно нас миновало в расстоянии не более полуверсты; тогда оно было в огне почти до самой воды, палубы сгорели, и в трюме было пламя. Если бы на нем был порох, то давно бы прежде его взорвало; следовательно, с сей стороны мы были безопасны от соседства горящего судна. Впрочем, если бы ветер вдруг переменился, мы в минуту могли быть под парусами. Как офицеры, так и вся команда, были всю ночь наверху.

Пролив Зунд. Рыбная ловля

 

Во весь сей день (6-е число) было безветрие. Поутру мы услышали жестокую пушечную пальбу в Копенгагене, но не знали причины оной; а вечером, будучи гораздо ближе к рейду, английский флот хорошо видели. В 6-м и 7-м часу со всех копенгагенских морских батарей палили с ядрами рикошетными выстрелами по направлению к английским кораблям, но ядрам невозможно было доставать на такое расстояние, и потому мы заключили, что шлюпки, посланные промеривать рейд, были целью такой ужасной пальбы, которая нам представляла бесподобную картину. Несколько сот орудий большого калибра рикошетными выстрелами поднимали воду до невероятной высоты; тысячи фонтанов вдруг глазам представлялись, а ужасный гром артиллерии вид сей делал гораздо величественнее.

В 4 часа утра 7-го числа снялись мы с якоря при весьма тихом ветре и пошли к Копенгагенскому рейду. Хотя мне не было известно нынешнее политическое положение дел между Англией и Данией и дойдут ли сии две державы до открытой войны или кончат свои споры миролюбиво, но все, что я видел по приходе в Зунд, достаточно могло меня уверить, что дела между ними идут нехорошо, и казалось, что они начали уже неприятельские действия. В таком случае идти на Копенгагенский рейд могло быть опасно для нас, и легко статься могло также и то, что Россия приняла какое-нибудь участие в сей политической ссоре.

Копенгаген. Вид замка Христианборг

Гравюра середины XIX века

 

Это были такие предметы, о которых судить не мое дело, и я почитал своей обязанностью исполнить данные мне предписания, и потому я почел за нужное известить о моем прибытии нашего министра, пребывающего при датском дворе. В письме к нему я упомянул о предмете экспедиции, о надобностях, для которых мне нужно зайти в Копенгаген, и напоследок просил его уведомить меня, могу ли я безопасно простоять на рейде дня три и пристойно ли это будет, судя по настоящему течению дел здешнего двора.

Депеши мои я отправил с мичманом Муром и приказал ему, получа словесный или письменный ответ, тотчас ехать нам навстречу, чтобы я мог знать содержание оного, прежде нежели приду на рейд.

На рейд мы пришли в 10-м часу. Посланный на берег офицер возвратился со следующим известием: ни министра нашего, ни свиты его, ни консула в Копенгагене нет – они все, так как и весь иностранный дипломатический корпус, живут в Родсхильде{26}, но он был у командора Белли, начальствующего обороной города по морской части, и узнал от него, что город осажден английскими войсками и всякое сообщение с окружными местами пресечено и потому доставить письма к нашему министру невозможно; они ожидают атаки с часу на час и потому советуют нам идти в Эльсинор{27}.

Желая лучше разведать о состоянии города и притом узнать, нет ли каких средств через самих англичан отправить мое донесение к нашему министру, я тотчас сам поехал на берег, а лейтенанту Рикорду велел идти со шлюпом с рейда и, удалившись от крепостных строений на дистанцию пушечных выстрелов, меня дожидаться.

Едва я успел выйти на пристань, как вдруг меня окружило множество людей, по большей части граждан среднего состояния; все они до одного были вооружены. Крепостные строения усеяны были народом, и я приметил, что на всех батареях делали примерную пушечную экзерцицию. Не знаю, почему им в голову вошло, что шлюп наш послан вперед от идущего к ним на помощь русского флота. Со всех сторон меня спрашивали то на французском, то на английском языке, а иногда и по-русски, сколько кораблей наших идет, кто ими командует, есть ли на них войска. Караульный офицер едва мог приблизиться ко мне сквозь окружившую меня толпу; нельзя было не приметить страха и огорчения, изображенного на их лицах, а особенно когда они узнали прямую причину нашего прибытия.

Командора Белли я нашел в цитадели, где также был главнокомандующий города генерал Пейман. Командор представил меня ему при собрании большого числа генералов и офицеров, которые тут находились, а потом мы вышли в особую комнату. Тогда я от них узнал, с каким намерением англичане делали такое нечаянное нападение на Данию: они требовали, чтобы датский двор отдал им весь свой военный флот, со всеми морскими и военными снарядами, находящимися в копенгагенском морском арсенале.

– Англичане, – сказал мне шутя командор Белли, – требование сие нам предлагают совершенно дружеским образом, без всяких неприятельских видов. Главная цель лондонского двора – сохранить для Дании наш флот в своих гаванях, который иначе, по уверению англичан, будет Францией употреблен, вопреки собственному нашему желанию, против Англии; и потому они без всякой просьбы с нашей стороны, из дружелюбия, берут на себя труд защищать его и сверх того требуют, чтобы Кронборгский замок{28} отдан был также в их руки.

Генерал Пейман и командор Белли изъявляли чрезвычайное негодование против такового поступка английского правительства. Они удивлялись, что английский флот и с войсками несколько времени были в Зунде, прежде нежели объявили подлинную причину их прибытия, и во все то время датчане снабжали их свежей провизией, зеленью и пресной водой, к немалой невыгоде жителей, имевших недостаток в съестных припасах даже для своего собственного употребления. К несчастью, англичане напали на них в такое время, когда все почти датские войска были в Голстинии{29} и столица не имела никакой значащей обороны. Однако же, несмотря на все такие невыгоды, датчане решились защищать город до последней крайности и на бесчестное и унизительное требование англичан никогда не согласятся. Они были уверены, что Россия примет сторону датского двора и окажет им сильную помощь.

Замок Кронборг

Гравюра середины XIX века

 

Командор Белли советовал мне ни минуты не оставаться на рейде, потому что они ожидают нападения с часу на час и что неприятельские бомбардирские суда уже заняли назначенные им места и, вероятно, скоро начнут действовать; а когда они станут бросать бомбы, тогда шлюп будет в опасности. Я просил у него лоцмана, но он никак не мог взять с батарей ни одного человека.

Письмо к нашему министру командор Белли у меня взял и обещался доставить непременно, коль скоро случай представится. Прежде нежели я их оставил, он мне сказал, что с самого вступления на берег английских войск между Копенгагеном и Эльсинором сообщение пресечено и там ничего не знают о состоянии столицы.

Пожелав им успеха, я оставил город в 11 часов.

Совершенное безветрие не позволило нам скоро удалиться с рейда; однако ж, с помощью завозов, в 2 часа после полудни мы подошли к английскому флоту.^[1] Линейных кораблей я в нем насчитал 22, много фрегатов, шлюпов и всякого рода мелких судов и сверх того до 200 транспортов. Тут же стоял фрегат, на котором был поднят английский флаг над датским; я думаю, что это эльсинорский брандвахтенный{30}фрегат.

В 8-м часу вечера бомбардирские их суда бросили несколько бомб. В то же время с городских крепостей палили по неприятельским шлюпкам, которые тогда промеривали рейд, и в 3-м часу ночи (8-го числа) батареи опять начали палить, а в 5-м часу утра все бомбардирские суда начали бомбардировать. Скоро после и городские батареи открыли огонь. Ядра их не могли доставать до бомбардирских судов, по крайней мере, не могли причинить им чувствительного вреда, и потому я думаю, что они палили по промеривающим гребным судам.

Наставший попутный ветер обратил наше внимание к другому предмету, хотя не столь любопытному, но более для нас полезному: в исходе 5-го часа мы снялись с якоря и пошли к Эльсинору. Я признаюсь, что не без сожаления терял из виду такую сцену, которая хотя не может быть забавна или приятна для чувств всякого человеколюбивого зрителя, но должна быть весьма интересна для людей, посвятивших себя военной службе, а особенно военной морской. Видеть обширную приморскую столицу, атакуемую с моря сильным флотом, а с берега сухопутными силами, которую гарнизон и жители решились до последней крайности защищать, может быть, не удастся во всю свою жизнь; такие примеры не часто встречаются в истории народных браней.

С возвышением солнца и ветер утихал, к полудню был настоящий штиль, а после стал опять дуть понемногу и помог нам в 5-м часу прийти на Эльсинорский рейд, где мы стали на якорь. После сего скоро приехал к нам датской морской службы офицер Туксон справиться о своем сыне, который у нас во флоте служил мичманом, да и сам он много тому лет назад был лейтенантом в нашей службе. С ним я тотчас поехал на берег к коменданту Кронборгского замка.

В воротах главного вала мы должны были дожидаться несколько минут позволения о впущении меня в крепость. В комнате у коменданта я нашел очень много офицеров, которых привлекло туда любопытство, чтобы скорее узнать об участи их столицы. Они нетерпеливо расспрашивали меня с великой подробностью о состоянии, в каком я оставил Копенгаген; что мне говорил генерал Пейман; все ли они здоровы. Не зная причины сильной пальбы, которая была им слышна в последние три дня, они думали, что флот сделал атаку на приморские укрепления, и полагали, что самые сильные батареи взяты или сбиты. Я им сказал, что сегодня поутру я их оставил под флагом его датского величества и что нападения на них совсем сделано не было. Они изъявили чрезвычайную радость и благодарили чрезвычайно, особенно сам комендант. Когда я его превосходительству откланялся, он меня проводил до крыльца, несмотря на глубокую свою старость и слабое здоровье.

В замке, сколько я мог приметить, находился сильный гарнизон, кроме великого числа граждан, бывших при орудиях на крепостных строениях. Эльсинор совсем не представлял того вида, который он обыкновенно имел в мирное время, будучи, так сказать, постоялым двором всей балтийской торговли. Он летом всегда был многолюдным. Деятельность, неразлучный товарищ коммерции, повсюду в нем являлась. Но ныне едва человека можно было встретить на улице. Купеческие конторы и лавки заперты, лучшие из них вещи перевезены в замок и все молодые граждане, способные к несению оружия, расписаны по пушкам в крепости, где они должны были находиться почти безотлучно. Английские купцы, прежде составлявшие главные коммерческие общества сего места, переехали в Эльсинборг{31}.

Город так был пуст, и печаль, или, лучше сказать, отчаяние жителей столь велико, что я не имел никакой надежды купить что-либо из нужных для шлюпа вещей. Однако же помянутый господин Туксон сам добровольно взялся мне помогать.

Свежую провизию мы также получили с помощью Туксона. Все мясные лавки и рынки были заперты; с окружными деревнями сообщение пресечено, – итак, мясо и зелень надлежало искать в частных домах. Но для сего нужно было иметь знакомых между жителями и знать их язык, иначе ни в чем нельзя было успеть. Но Туксон своим старанием вывел меня из таких замешательств; мы имели довольно свежего мяса и зелени как для офицерского стола, так и для команды и платили, я думаю, не дороже обыкновенных цен, по коим оные продавались в мирное время.

Поутру прошли в Копенгаген около 30 английских судов под конвоем двух линейных кораблей. Они держали ближе к шведскому берегу, вне выстрелов Кронборгского замка.

10-го числа после полудня, в 5-м часу, приехал к нам лоцман, которого я нанял для Северного моря; имя его Досет, родом англичанин, но, поселившись давно в Эльсиноре, сделался гражданином сего места.

Снявшись с якоря, мы пошли в путь при умеренном ветре. Скагенский маяк{32} открылся нам в 10 часов вечера. Все сутки 12-го числа мы лавировали между ютландским и норвежским берегами.

14-го числа в полдень мы были по обсервации в широте 57°47′. Скагенский маяк от нас находился на WtS в расстоянии 12 или 15 миль; а каменья, называемые Патер-Ностер, по новой карте Каттегата на NOtO в расстоянии 18 миль.

Утвердя таким образом пункт свой, мы шли на NtW по компасу; до 6 часов мы прошли 16¼ мили. Тогда каменья самого ближайшего к нам подветренного берега должны были от нас находиться в 14 милях. Однако ж по глазомеру мы гораздо ближе к берегу были, и приметно было, что мы к нему весьма скоро приближались. Ветер дул, и волнение неслось прямо на каменья, называемые Лангеброд. По совету лоцмана, в 6 часов поворотили мы на другой галс{33}, а через полчаса ветер стал заходить; тогда нас начало валить к каменьям Патер-Ностера, и для того в 7 часов мы опять поворотили на левый галс и легли на NW по компасу. Между тем от берега были не далее 6 миль.

Ветер стих и едва мог наполнять верхние паруса, а зыбью нас приближало к берегу. Небо покрыто было облаками, дождь шел сильный, и страшные черные тучи поднимались от запада. Мы ожидали каждую минуту жестокого шквала, и если бы это случилось, то, по моему мнению, в ту же бы ночь и кончилось плавание «Дианы», а может быть, и мы все окончили бы наше путешествие в здешнем мире. Офицеры и вся команда были наверху по своим местам. Якоря были готовы; но я на них немного надеялся: у самых каменьев на чрезвычайной глубине, в крепкий ветер и при большом волнении они не могли долго держать. В таком опасном положении мы находились до полуночи, а тогда прежний ветер настал и пошел далее к N, для чего мы поворотили на правый галс.

По рассвете увидели берег в окружностях Стромстата{34}.

Поутру увидели мы лодку в некотором от нас расстоянии. Полагая, что на ней рыбаки возвращаются с промысла, сделали мы ей лоцманский сигнал, но они, знавши, я думаю, копенгагенские новости, сочли нас англичанами и тотчас пустились к берегу.

В 10 часов ночи мы поворотили от берега, а в час пополуночи (16-го числа) опять к берегу, который и увидели прямо перед собой. В 7-м часу утра, подойдя к нему, мы увидели, что лоцманские лодки^[2] подле оного разъезжали, и сделали им сигнал. Но они к нам не подходили ближе двух или трех пушечных выстрелов.

Намерение мое было войти в порт и дождаться благополучного ветра. Мы находились перед входом в гавань Мардо, где мне случилось быть в 1796 году на фрегате «Нарва». Мы тогда зашли в нее с английским конвоем за противными ветрами, и при входе командорский фрегат «Андромаха» стал на камень, хотя он и имел лоцмана.

Сей случай напомнил мне, что там могут быть и другие камни. Следовательно, опасно, полагаясь на свою память, идти без знающего проводника. Между тем лоцманские лодки допустили нас к себе на пушечный выстрел, а подъехать к судну не хотели. Призывать их ядрами не годилось, и употреблять сего, хотя, впрочем, верного средства, ни под каким видом я не хотел, потому и решился было послать к ним шлюпку.

Я чрезвычайно желал зайти в Мардо; маленький торговый городок Арендаль, при сей гавани лежащий, мог снабдить нас достаточным количеством всякого рода свежих съестных припасов, и очень дешево; воду пресную могли мы получить даром, не имея нужды в Англии платить за нее гинеями, и притом люди имели бы случай отдохнуть. Но наступивший в первом часу ветер от NO вдруг уничтожил мое прежнее намерение; мы поставили все паруса и пошли к S. Благополучный ветер заставил нас радоваться, что мы не вошли в порт, однако ж ненадолго: из NO четверти он стал постепенно отходить к SO; потом к SW, а в 8 часов вечера утвердился на румбе WSW, совершенно нам противный. Тогда мы жалеть стали, что не вошли в гавань. Таким случаям мореплаватели бывают часто подвержены: успех всех их предприятий и планов зависит от самой непостоянной стихии. Направление ветров и сила их в частях света, лежащих вне тропиков, зависят от стечения столь многих обстоятельств, что весьма мало таких случаев, когда бы можно было без ошибки предузнать погоду. Наш лоцман, человек лет под шестьдесят, в ребячестве вступил в купеческую морскую службу и служил на море лет сорок; он любил предсказывать погоду по солнцу, по облакам и пр. и, к большому его огорчению, всегда ошибался. Казалось, сама природа хотела шутить на его счет: что он ни предсказывал, тому совершенно противное случалось.

Западный ветер продолжал дуть почти до полудня 20-го числа и временно был крепкий, а иногда утихал. Мы во все сие время лавировали в Скагерраке, но не с большим успехом: в трое суток подались мы к западу только на 45 миль.

С нами были сопутники, судов до 20 английских под конвоем брига{35}. Линейный их корабль, увидевши наш флаг, к нам не подходил и не спрашивал, хотя был близко от нас, а в то же время осматривал нейтральное судно. Сей случай подтверждает мое мнение, что английские корабли, посланные против датчан, имели предписание не подавать ни малейшей причины к ссоре с нашим двором, хотя, впрочем, по последнему между Россией и Англией трактату они имели право осматривать наши военные суда.

Сегодня мы имели первую ясную и тихую погоду со дня отбытия нашего из Эльсинора; пользуясь оной, вся команда вымыла черное свое белье и проветрила платье и постели. Я о сем случае здесь упоминаю для того, что заставлять служителей проветривать их постели и переменять на себе белье как можно чаще почитается весьма нужным средством, способствующим сохранению их здоровья; и потому во все путешествие я не пропускал для сего ни одной хорошей погоды, и для мытья рубашек давал им пресную воду и мыло.^[3]

В ночь 26-го числа мы прошли сквозь английский конвой, шедший в Каттегат. В 5-м часу после полудня нашел прежестокий шквал с сильным дождем; мы едва успели убрать паруса; и лишь он миновал, как тотчас другой нашел, несравненно жесточе первого; тогда же начался и самый крепкий ветер.

Буря продолжалась до 6 часов утра 27-го числа, а потом начала утихать. К полудню очень стихло, и мы тогда увидели вдали высокие горы норвежского берега. Шторм сей с начала и до конца дул жестокими шквалами, которые находили один после другого минут через пять и десять, сильными порывами, с дождем, или изморосью. Облака отменно быстро неслись по воздуху; лишь туча показывалась на горизонте, как через несколько минут уже была над головой, шквал ревел и продолжался, доколе она совсем не проходила. Притом шквалы сии дули не так, как постоянный шторм, не занимали большого пространства моря. Многие из них проходили мимо нас очень близко, так что мы видели дождь, как он из туч опускался, и слышали шум ветра, но сами их не чувствовали. Во все сие время воздух был особенно холоден.

В полдень 30-го числа по обсервации мы были в широте 57°23 ½'. В 3-м часу увидели мы под ветром, в 5 или 6 милях, судно без мачт. Лоцман уверял, что оно должно быть рыбацкое и стоит на якоре на Ютландском рифе{36}. Я имел случай и прежде много раз видеть рыбаков, стоящих на якоре, на банках Северного моря в крепкие ветры; тогда они обыкновенно, имея съемные мачты, убирали их. Но в такой сильный ветер и жестокое волнение я не думал, чтобы они решились положить якорь на глубине Ютландского рифа; однако ж, приняв мнение лоцмана, продолжал путь.

Между тем, смотря беспрестанно на помянутое судно, мы скоро приметили, что оно не стоит против ветра, а несется боком, часто переменяя положение; тогда уже не осталось никакого сомнения, чтобы оно не было в бедствии. Для вспомоществования ему мы должны были спуститься под ветер много и держаться подле него, доколе ветер и волнение не позволят послать к нему гребные суда, а между тем надобно бы было беспрестанно дрейфовать вместе с ним на подветренный берег. Несмотря на сие, я решился сделать всякую возможную помощь претерпевающим бедствие, хотя тем подвергнул бы себя большой опасности, если бы крепкий ветер продолжался дня два.

Подойдя к нему на такое расстояние, на какое бывшее тогда жестокое волнение позволяло, мы увидели, что наверху ни одного человека не было. Судно сие величиною было от 80 до 100 тонн; мы выпалили из пушки, но наверх никто не показывался; если бы на нем были люди, то весьма невероятно, чтобы, находясь в таком бедственном состоянии, сии несчастные не стояли по очереди на карауле для поднятия сигнала в случае появления какого-либо судна. Итак, уверившись, что люди с него сняты прежде, и не имея никакого способа спасти судно, мы оставили его на произвол ветра и волн.

К ночи ветер еще усилился и дул шквалами, как и в последнюю бурю. Шторм продолжался почти до 12 часов следующего дня. Ночью большим валом выбило у нас стекло в боковой галерее, отчего много воды попало в мою каюту. Мы принуждены были парусиной обить окно галереи.

К рассвету волнение усилилось до невероятной степени. Поутру мы видели под ветром идущих к NO до 30 купеческих судов.

С полуночи 31-го числа ветер стал очень скоро утихать; а в 4 часа утра совсем затих, но тишина стояла только до 9-го часа, а потом ветер сделался нам благополучный. Мы тогда пошли настоящим нашим курсом под всеми парусами. Шли мы, не видя берегов, до 3 сентября. Мы видели всякий день рыбацкие суда на банках, а 1 сентября опрашивали гамбургское судно, шедшее в Опорто{37}; более никаких судов не видали.

Берег мы увидели в 8-м часу утра 3 сентября; по мнению лоцмана, это был остров Шонен, один из островов Зеландской провинции Соединенных Штатов{38}, что весьма было согласно с положением нашим по широте; но мы не ожидали быть так близко к голландскому берегу.

В полдень мы утвердили свое место на карте. Оно пришлось на самой середине между голландским и английским берегом, на 36 миль восточнее счислимого пункта.

От определенного таким образом полуденного пункта мы шли до 8-го часу вечера; ветер был умеренный, и лунная, светлая ночь. Вдруг приметили, что вошли в сильное, толкучее, похожее на бурун, волнение, какое обыкновенно бывает в мелководных местах. Бросили лот: глубина 5 сажен; а за четверть часа прежде была 15. В таком случае не надобно терять времени. Я тотчас велел руль положить на борт и стал поворачивать. Приведя на левый галс, лоцман советовал продолжать идти оным под малыми парусами; его мнение было, что мы пункт наш в полдень отнесли слишком далеко к О; что виденное нами поутру не была земля, а туманная банка или призрак, в мрачности берегом показавшийся; и что мы действительно находимся подле опасной мели Галопера, у английского берега лежащей, на которую прямо и шли.

Такое чудное заключение, в минуту принятое, меня весьма удивило: берег и с башнями или церквами на нем мы видели собственными своими глазами, в том никакого не было сомнения. Голландские рыбацкие лодки, прошедшие мимо нас прямо к нему, ясно показывали, что мы были весьма далеко от Галопера, куда они никогда не ходят; притом глубина у самого Галопера 18 и 20 сажен по восточную сторону сей мели.

Когда лоцману напомнил я о сих обстоятельствах, он согласился на мое мнение, что мы теперь находимся между Фламандскими банками, следовательно, курс сей ведет нас прямо в берег к мелям, и советовал, ни минуты не теряя, поворотить на другой галс и держать выше.

Поворотя, мы пошли на WNW по компасу и, бросая лот беспрестанно, имели глубину 5-18 сажен; на сей последней глубине поставили все паруса, будучи уверены, что опасность миновала.

В полночь 4-го числа увидели мы огонь Норд-Форландского маяка{39} и стали держать по курсу к Доверскому проливу{40}.

5 сентября в 4 часа после полудня увидели мы остров Уайт{41}. К вечеру подошли к нему. Ночь была лунная, светлая. Но лоцман наш, давно не бывавши в Портсмуте{42}, не хотел вести шлюп ночью на рейд, и потому мы всю ночь при входе лавировали, а с рассветом пошли к рейду. Приметив, что лоцман весьма дурно знал плавание в Английском канале{43}, а еще того хуже входы в гавани оного, и о течениях при здешних берегах не имел никакого сведения, я решился, по случаю усилившегося тогда ветра, потребовать местного лоцмана, который на сигнал от нас тотчас приехал и повел шлюп на рейд.

Перед полуднем мы стали на якорь благополучно, против Портсмута на рейде, называемом англичанами Спитгед, в расстоянии от города 1 ½ мили; тут между многими английскими военными и купеческими судами находился и наш фрегат «Спешный»{44}.

Я отправился из Портсмута на другой день (7 сентября), препоручив шлюп в командование лейтенанта Рикорда, а поутру 8 сентября приехал в Лондон.

Консул наш и морской комиссионер Грейг был отчаянно болен. И как снабжение шлюпа водкой, ромом, вином и платьем для служителей зависело от него, то я мог предвидеть, какие препятствия должны будут повстречаться в скором нашем отправлении из Англии.

Однако ж Грейг при свидании со мной уверил меня, что от его болезни никакой остановки в моих делах произойти не может, потому что попечение о скорейшем доставлении на шлюп всех нужных вещей он возложил на своего брата, и просил меня сноситься с ним по делам, пока он сам так трудно болен.

Будучи таким образом обнадежен консулом, я его оставил и приступил к делам, до меня собственно касавшимся. Я кончил скоро мои дела, отыскал и купил все нужные для нас книги, карты и инструменты и отправил их в Портсмут, равно как и инструменты, сделанные по предписанию морского министра – хронометры, – отослал я к Белли, главному математическому учителю в королевской морской академии в Портсмуте. Барод, мастер двух из наших хронометров, просил его принять на себя труд поместить их в академической обсерватории и наблюдать за ходом до самого нашего отбытия.

Между тем по случаю разных слухов, напечатанных во всех лучших лондонских ведомостях, о приближающемся разрыве между нашим и здешним двором и о причинах оного, которые мне показались весьма основательными, я представил нашему министру, что назначение вверенного моему начальству шлюпа заключает в себе единственно предметы, относящиеся к познаниям, касающимся мореплавания и открытия мест у берегов восточных пределов Российской империи, почему и просил его исходатайствовать мне вид или род паспорта от английского правительства, по которому бы я мог свободно входить в порты, принадлежащие англичанам, и быть обезопасен со стороны их морских сил в случае войны между двумя державами. Словом сказать, я желал иметь такой паспорт, который обыкновенно дают воюющие державы неприятельским судам, отправляемым, подобно нам, для открытий. Его превосходительство признал справедливость моей просьбы и обещал просить здешнее правительство о доставлении мне таковой бумаги, которую я через несколько дней и получил.

14 сентября последовала кончина нашего консула.

Скоро после сего несчастного случая Грейг письменно меня уведомил, что по смерти брата его он вступил в исправление его должности по части снабжения наших военных судов, которым случится прийти в Англию.

Вследствие сего письма я опять стал просить Грейга отправить нас как можно скорее, и в ответ на мое к нему отношение он всегда жаловался на медленное течение дел и на великую точность, с каковой оные производятся в торговом департаменте, уверяя притом беспрестанно, что решения должно ожидать со дня на день. Напоследок, не видя конца сему решению и не имея более никакого до меня принадлежащего дела в Лондоне, я отправился в Портсмут 27 сентября и решился впредь никакого словесного по делам сношения с Грейгом не иметь.

На другой день я приехал на шлюп и нашел, что старанием лейтенанта Рикорда он находился в совершенной готовности идти в путь, и если бы мы имели водку, ром, вино и свинец, то через два дня могли бы сняться с якоря, а может быть, и скорее.

13 октября я получил от Грейга письмо, что свинец отправлен из Лондона 28 сентября, а о напитках он ожидает решения торгового департамента. 19 октября агенты или поверенные Грейга в Портсмуте письменно меня уведомили, что последовало повеление снабдить шлюп требуемым количеством вышеупомянутых провизий беспошлинно, из коих водку и вино отпустят в Портсмуте, а ром Грейг уже отправил из Лондона.

Но через несколько часов привезли ко мне от тех же агентов другое письмо, которым они меня уведомляют, что в повелении ошибкой написано отпустить восемь галлонов водки вместо осьмисот. Следовательно, о сем надобно писать в торговый департамент и ожидать из Лондона перемены или поправки в повелении, а без того невозможно получить водку.

Приказ по команде шлюпа «Диана» от 28 сентября 1807 года о принятии командования шлюпом В. М. Головниным от старшего лейтенанта П. И. Рикорда и о приобретении книг на иностранных языках для офицеров и гардемаринов

Российский государственный архив ВМФ

 

Делать нечего, надобно было ожидать. Однако ж в предосторожность я за долг почел обо всех случившихся остановках уведомить министра и на донесение мое получил решение, что он препоручил шведскому вице-консулу, в Портсмуте находящемуся, снабдить меня как можно скорее или требуемым количеством напитков или деньгами на покупку оных на Азорских островах, на Мадере, на Кана