Послание П. -л. Леско, сеньору де Кланьи

 

 

Не сотворил Господь меня для славы бранной,

И мне не суждено с кровоточащей раной

Победно умереть в пороховом дыму:

Геройских прадедов мне лавры ни к чему.

Нет, память о себе оставлю я иную,

Вот что я истинным величьем именую:

Пусть правнуки мои и через сотни лет

Прочтут, как на Парнас поднялся я — поэт!

Как добывал свой хлеб, любимец Аполлона:

Чтоб музы на меня смотрели благосклонно,

В неполных тридцать лет я был совсем седой,

С лицом болезненным, нескладный и худой,

Годами запертый в безрадостной темнице, —

Над книгами корпел — до боли в пояснице,

И, истязая плоть, убив ее почти,

Мечтал познаньями признанье обрести.

Отец корил меня за то, что я не в меру

Питаю нежное пристрастие к Гомеру

И к чарам двух его прекрасных дочерей,

К потомкам каждого, кто, становясь мудрей,

Всю душу поверял чернилам и бумаге.

Он говорил: «Глупец, подумал бы о благе

Земном! Что даст тебе бездумный кифаред?

Смычок, струну, напев? — от них один лишь вред.

Как прах развеются прельстительные трели,

Как дым рассеются — мелькнули и сгорели.

Чего ты ждешь, мой сын, от нищих аонид?

Или венок тебя убогий соблазнит

Из мирта и плюща, а может, лавром пышным

Чело ты обовьешь и шепотом чуть слышным

У тихого ручья, в пещерной полутьме,

Как будто сызмальства ты поврежден в уме,

Начнешь слагать стихи и прослывешь, бесспорно,

Отпетым дураком. Зачем же так упорно

За столь бесславное цепляться ремесло?

Оно к хорошему пока не привело

Из смертных никого: ученость всю растратив,

Не мало ли твоих возвышенных собратьев

Погибло с голоду? Не лучший ли пример

Твой упоительный божественный Гомер,

Которого до дыр ты зачитаешь скоро, —

Для вашей Музы нет ужаснее укора,

Чем этот немощный старик, — из дома в дом,

Гонимый нищетой, отчаяньем, стыдом,

Бродил он со своей троянской дребезжалкой.

Зачем искать судьбы погибельной и жалкой? —

Бартолла возлюби, законников толпу

Пополни, призови к ответу гольтепу,

Витийствуй, защищай и честного, и вора,

И нужного тебе добейся приговора.

Поклоны принимай, не думай ни о чем:

И года не пройдет, как станешь богачом.

Или врачом пойди — достойней нет занятья,

В нем древний Гиппократ (его могу понять я)

Немало преуспел на острове своем, —

Как верная сестра с Поэзией вдвоем

Жила премудрая Наука Врачеванья,

Все дал ей Аполлон, и почести, и званья,

А что другой сестре оставил скопидом? —

Кифару ржавую! — усердьем и трудом

Постигнуть должен ты причину всякой хвори,

Узнать доподлинно, что нам приносит горе,

А что живительно, — так, пользуя других,

Со временем даров добьешься дорогих.

По зову первому явись к одру больного —

Не дай тебе Господь уйти без отступного.

Или, быть может, кровь геройскую твою

Желанье горячит прославиться в бою?

Тогда к оружию! На стены крепостные

Ты двинешься, презрев опасности земные,

Тебе в живот ядром чугунным попадут,

В дыму и пламени ты обагришь редут.

Легко разбогатеть, шагая через трупы:

К наемникам своим владыки редко скупы».

Так укорял меня отец, а над рекой

Державный Гелиос могучею рукой

С востока выводил коней своих горячих

Или на западной гряде спешил распрячь их,

И то ущербная, то полная луна

Всплывала в сумраке с полуночного дна, —

Блажен, кто выбрал цель, Природе не переча:

С незримым демоном негаданная встреча

Или всевластных звезд мучительный укор

Нам не дадут пойти Судьбе наперекор.

Какие мне отец ни предлагал науки,

С Поэзией не мог я вынести разлуки.

Чем более он ей приписывал грехов,

Тем более я был охотник до стихов.

Двенадцать было мне, когда в полях привольных,

Дубравах дремлющих и рощах тонкоствольных,

В пещерах, где ручьи о чем-то шепчут мхам,

Младенческий досуг я отдавал стихам.

Мне эхо вторило, и вслед за древним Паном,

С венками, бубнами, цевницей и тимпаном,

Сильваны шумные, у края мирных вод,

С нагими нимфами водили хоровод,

Обвив игривый плющ вокруг рогов козлиных,

И отзвук празднества не умолкал в долинах.

Вначале звучная влекла меня латынь,

Но слишком далеко от вековых святынь

Родился я на свет, и я поклялся Музам,

Что и в Поэзии останусь я французом,

Что третьим, и вторым, и первым наконец

Я стану, — певческий манил меня венец,

Я в языке родном мечтал прославить имя,

Хотел быть первым здесь, а не последним в Риме.

С тех пор, как перестал перечить я Судьбе,

Я славу Франции умножил, а себе

Оставил только честь служения отчизне.

Леско, одним путем мы шли по этой жизни!

Еще учеником за партой ты сидел,

Никто не волен был твой изменить удел.

К художничеству страсть одна тебя манила,

И дерзко ты перо обмакивал в чернила

И чудеса творил, — совсем еще дитя,

Ты геометром был, уверенно чертя

Фигуры, и углы, и линии на плане,

А в двадцать ты уже не знал иных желаний,

Чем строить и ваять, — громаден гений твой:

Он зодчество связал с наукой цифровой.

Искусства древнего легко затмил ты славу

И лавры первенства завоевал по праву.

Я знаю, ты богат, Леско, и родовит,

И пышный блеск дворцов тебя не удивит,

Но в этой роскоши, знакомой с колыбели,

Влеченья творческой души не ослабели.

Бесплоден был слепых наставников упрек:

Ты дарованием своим не пренебрег.

Что пользы подпирать шестами ветви клена? —

Все ниже тяжкая клониться будет крона.

Природа не простит насилья над собой,

Напрасно спорим мы с владычицей Судьбой.

Еще король Франциск, словесности ревнитель

И тонкой красоты возвышенный ценитель,

Благоволил к тебе, а в наш надменный век

Большая честь, когда подобный человек,

Провидящий добро и зло в любом обличье,

К нам милосерд в своем монаршеском величье.

И Генрих царственный, что вслед за ним владел

Французским скипетром, немало важных дел

Успешно разрешил по твоему совету:

Беседы мудрые предпочитая свету,

Он не скрывал к тебе любви и доброты,

И в благодарность Лувр ему отстроил ты,

«Дворец, — ты говорил, — потомкам мы подарим

Во славу наших встреч с блестящим государем».

Я помню, как монарх однажды за столом

Поведал нам, что столь достойным ремеслом

«Наш друг (так он сказал), художник, скульптор, зодчий,

Не в школе овладел и не по воле отчей

И в этом близок он Ронсару моему,

Что стихотворцем стал наперекор всему».

И потому велел ты высечь на фронтоне

Богиню юную в пурпуровом хитоне,

Золотокрылую, с победною трубой,

И молвил королю: «Смотри, перед тобой

Поэзия сама — Ронсара стих нетленный

Так славу Франции разносит по вселенной!»

Нет больше Генриха, и времена не те,

Но в память о его державной доброте

Прими послание мое — оно свидетель,

Что нас высокая роднила Добродетель.