С. Брагинскому (С днем рожденья)

Впридачу к открытке с инструкцией по «бесполезной борьбе с алкогольным опьянением»)

Когда в раздумии, бывает,

Гляжу я на иконостас,

Там чьей-то рожи не хватает…

Твоей, наш разлюбезный Стас!

Доверчив, как дитя, от Бога,

Наивен, прям, но и упрям:

Со сволотой базаришь строго,

И скажешь наглому: «Фиг вам!»

Тебе желаю в день рожденья

Здоровья, счастья и ля-ля (рубля);

А главное – прямохожденья,

Когда качается земля!

24 апреля 2004

***

Я, конечно, до конца не излечусь

От звучания во мне виолончелей –

Словно в десять лет, руками ухвачусь

За железо улетающих качелей…

Беспощадная к летящим высота!

Звуки нежные, возлюбленные мною!

Чьим же после вы достанетесь устам

В день, когда растаю тенью за стеною?

Тяжелей неисповеданных грехов

Молчаливая терзает неизвестность:

Страх за сотни и за тысячи стихов –

За десять моих прелестных, бестелесных;

И, склонившись над последнею строкой,

Приписала к ней рукою торопливой,

Что умчусь от вас на вечный непокой

На коне буланом с дымчатою гривой…

10 июня 1994

***

- Муза жизни! Запомнись весенней,

Не смиренной – безудержно-строгой:

Ты пыталась согреться в геенне

Перед дальней холодной дорогой.

Там, где лезвие сводит испугом,

Где визжат тормоза над кюветом –

Ты идешь отцветающим лугом,

Опьяненная солнечным светом.

Февраль 1988

***

Мои стихи о странных днях –

Глас вопиющего в пустыне.

Мои стихи сгорят в огнях

Твоей безудержной гордыни.

Ты для меня – весь белый свет,

Ты – сердце жгучие удары.

Прекрасна ты, как маков цвет,

Опасна, как в тайге пожары.

Мне душу изорвешь в клочки

Безбрежно карими глазами,

Где жгучим пламенем зрачки

Меж вороными волосами.

Твой облик для меня святой,

Чтоб не несли дурные речи;

Ты – божество, ты – ангел мой,

Вновь зажигаешь в сердце свет.

И вновь в душе моей пожар,

Ведь стрелы взглядов твоих остры,

А Фрейя, Кали и Иштар

Твои навек родные сестры.

И, если сможешь, божество,

Прости греховные стремленья.

Мне не доступно торжество

Над духом, плотью… Лишь паденье.

А не простишь, казни меня,

Очисти пламенем нетленным,

Богине смертный не ровня

С душой измученной и бренной.

А ты живи, твори и пой,

Минуют пусть тебя невзгоды,

Ведь омрачают праздник твой

Лишь проявленья непогоды.

Июнь 1999-апрель 2000

Старость скальда

Не гордыня раною,

Только странно горе:

Мало встретил равных я

И в любви, и в споре.

Редко-редко встретится

Свет любви и дружбы;

Много ярче светится,

Чем слепому нужно;

Норна ставит шахматы

Белою рукою:

Заберёт назавтра же

Тех, кто был с тобою.

Смелые, весёлые –

Поминай, как звали!

Только камни голые,

угли на привале;

Только сн е га з а пахи,

Только ветры в плечи –

Это, взявшись за руки,

мы летим всё легче...

28 апреля 2000

***

Вот нас раскидывает судьба –

Безжалостный рефери –

И крик застыл на моих губах:

Убей меня и умри!

А сам, коль хочешь, здесь задержись,

Смотри на мир, не спеша;

А мне с тобою что смерть, что жизнь –

Немыслимо хороша.

Октябрь 1999-2000

***

Снится мне один и тот же сон упрямо

Снится мне который год, который век,

Снится мне, что в городе аптек и храмов,

Винных магазинов и библиотек,

Вскрылась река под крутой горою,

На лед которой съезжали дети,

Определяя себя в герои

В будущем веке, будущем лете.

В мутную воду вхожу несмело –

Та ли волна, что давно мечталось?

Но даже примесь глины и мела

И даже льдинки – такая малость!..

Польское лето

Мой исполняется сладкий сон,

Времени шелест пред ним священ:

Только щемящее слово «____»

И осторожно-нежное «___»

Я удивленно шагну в мечту,

И упаду на расстреле в ров:

Только черешни в цвету, в цвету,

Только небесный свет бирюзов.

Здесь оборвутся мои следы

Белою россыпью огоньков:

Только ржавеющий вкус воды

И затихающий вой волков.

Птицы молчат, запоёт одна.

Ты обернешься – и позовешь.

Только под ивой река черна,

Только разлука – что острый нож.

Июль-август 1990

***

Когда так нежно шелестят

От предвкушенья сладостного сна –

Вы пишите волшебные страницы,

Которым, без сомненья, грош цена.

Когда придет прозренье, как возмездье –

И солнце мысли шар испепелит:

Когда звенят разбитые созвездья,

Когда уже ничто не исцелит.

Не извращенным вкусам на потребу –

В страдальческой, предсмертной наготе

Душа болит – и просто воет в небо,

Забыв о всей и всякой красоте…

Шиворот-навыворот

Цепи ненужной мести оборву на себе:

Тягостно кинь чужую – ту, что любил вчера.

Свист автобусов рыжих, дымные вечера

- Виолончели, - маки, - храбрость в неравной драке, -

След золотой собаки, - шумный взлет голубей, -

Сессия, - вдохновенье, - и в кошельке дыра…

- Белым сверкнуло чудо! видишь слабей, слабей:

Девочка в сандалетках – милосердья сестра…

Жизнь – не в столбцах сенсаций,

Смерть – не в дымах кремаций –

Просто земле признаться в буйной любви к тебе!

Смотрят из окон люди, сущие во гробе –

Чья-то душа, шатаясь, тащится со двора.

5 января 1987

Многоборье

Посвящается боксеру Долли

О зритель – троглодит!

Оставь свой бутерброд –

Пришел черед раскрыть

От удивленья рот!

Забудьте хоть на миг

О встречах и звонках,

О кружеве интриг,

О модных сапогах!

Забудьте и о том,

Что день дождлив и сер,

Что будни ждут потом,

И ждёт когда-то смерть…

Сегодня для трибун

Собака, а не конь:

Ты – рыжий мой скакун,

Ты – призрачный огонь!

Я вспомню жгучий пот

И вечный труд без мер,

Когда моя пойдет

Собака на барьер:

Плевать на целый свет,

На все его дела!

Ты есть – а прочих нет,

Бессмертная стрела!

В один волшебный миг

Рекорд уже побит,

И слышен детский крик:

«Смотри, она летит!»

И ей придет конец –

Хоть плачь, а хоть не плачь!

Кто время – наш творец?

А может быть, палач?

Но публика ревет,

Но музыка звенит –

«Вперед, вперед, вперед!

Смотри, она летит!»

И верит каждый здесь,

Что чудо победит:

И в будущем, и днесь –

Смотри, она летит!

Ноктюрн

Забудь, но только не теряй!

Гори во мне, как заклинанье,

И ослепительно сияй

В давно обманутом сознанье.

Как быстротечны времена –

Вот так легки мои ладони.

И слов ударная волна

Влилась в грозящем нежном звоне.

Их смысл обыденный погиб,

Никто не знает друг о друге.

И губ доверчивый изгиб

Сгорел в пульсирующем круге.

…Прозрачно-черный свет небес

Размыла полночь молодая –

И шелестит ветвями лес,

Замерзшей звёздочкой играя.

Ноябрь 1986

Внезапно

Это не самолеты, а небо мычит от раздумья,

Глядя, как ручеек извивается серым бичом –

Я клянусь ржавым лугом, осокой и страхом безумья

И развалин свекольно-сырым кирпичом.

Что рассудок, когда он внезапно включен в неизвестность?

Поперхнемся бесхвостою мыслью – и снова жуем!

Мир возник, не имея ничтожного права исчезнуть –

От обиды кривляются атомы в нем.

…В три пятнадцать утра обыватель уснет как убитый,

Черный воздух над городом станет торжественно-тих:

Мчатся мертвые, мертвые метеориты,

И засохшие ветви – на каждом из них.

23 января 1988

Патологическая анатомия

Безвыходность молчанья

Горит неутолимо:

Неужто эхо чуда,

Как жизнь – неразделимо?

- По лестнице разбитой,

По грязным, стёртым доскам

Войдите в белый город

Пылающего мозга!

Мосты, колонны, своды

И дивный плащ узорный –

Мой хрупкий белый город

Истерзан тенью черной.

Взойдите – и забудьте

О денежном и хлебном!

Не я хочу бессмертья,

А память о волшебном.

6 января 1987

Совет

- Лечитесь, вы талантливы, мой друг!

- Но эти люди терпят труд, как боль,

Их души – цепенелые жуки;

И нищенкой скитается любовь

Изломанною линией руки!

- Лечитесь, вы талантливы, мой друг!

- Но эта жизнь страшна, как полынья;

Идут цепочкой ненависть и месть –

И люди в мягком коконе вранья

Обязаны спокойно спать и есть!

- Лечитесь, вы талантливы, мой друг!

- Скажи, чем будет жизнь моя полна –

Зачем мне свет искусственных огней?

Скажи, чем будет мысль моя больна,

Когда уже немыслимо-больней?

7 января 1987

Любителям биографий

Пускай в затеях жанра

Не смыслю ни черта –

Мне трудно верить жарко

В удачу, как с куста.

Судьба поэта спорна.

Но главная черта:

Что юности – по горло,

И счастья – хоть с моста.

4 февраля 1987

***

Все, что можно узнать ценою безумья,

Все, что можно увидеть ценой ослепленья,

Все, что можно купить ценой этой жизни –

Я

покупаю

в кредит.

Все, что есть на Земле – и больше, чем есть,

Все, что есть в моем сердце – и больше, чем в нем,

Все, что будет ещё – и чего не вернуть –

Я возвращаю

для вас.

26 мая 1987

Лягушка

«Каждую ночь я снова их убивал.» (К.Лоренц)

Бессонница. Полночь. Невроз. Седуксен.

Зеленые отсветы каменных стен.

Мне врезался в мозг непонятный рефрен:

Бессонница, полночь, невроз, седуксен.

Забытый в ребячестве окрик «Не трожь!»,

Мы думали – блажь, мы смеялись, что ложь –

И нет нам суда, но ресниц не сомкнешь –

Ведет самописец кровавую дрожь…

Озерный хорал перед майской зарей,

Лягушка-царевна с волшебной стрелой,

Овальный зрачок – золотой ободок –

И бьющийся в марле кровавый комок.

Купальщиц и лилий июньский венок,

Жемчужной реки голубое вино,

Пятнистая спинка в зеленой траве –

Искромсанный хруст сухожилий и вен.

Качнулся светильника огненный блин,

Слезами глаза резанул формалин:

Ушел и оставил в ушах полукрик –

Не дался тебе человечий язык.

Мне дали приборы не тот результат –

Пылает лицо и колени дрожат:

Обмякшее тельце, прозрачность костей –

Тельца истощенных убитых детей!

…Сердечная боль, искаженье времен,

Меня одолеет немыслимый сон:

Ночным коридором в виварий иду,

Лягушек из склянок немытых краду;

И в роще, смешную молитву твердя,

Я их выпускаю под шорох дождя.

Не сонная одурь, не блажь, не пустяк –

Я знаю теперь, что я сделаю так.

Горошинка-сердце забьется в груди –

Родные, родные ночные дожди!

Усни – и проснешься зеленой весной

Под светлую песню овсянки лесной!

Пытайте мне сердце в железной петле –

Горошинку-сердце я спас на Земле,

Озерный хорал перед майской зарей,

Лягушку-царевну с волшебной стрелой.

Октябрь 1986

Подражание Хайяму

В жизни

одной ногой,

а в смерти – другой;

Изгибается разум электродугой

Между правдой прекрасной

и правдой нагой;

От блаженства к страданию –

пара шагов,

От восторга до страха,

от своих до врагов.

Здесь рубеж, здесь окоп

под лавиной огня,

Боже мой! Ты поставил,

здесь оставил меня,

Ты поставил солдата, а он падает ниц

Пред отсутствием всяких начал и границ.

Это тело слабо для затыканья бойниц,

Для бессмысленной смерти

вселенских глазниц!

Я, наверно, не в то измеренье попал:

Вместо храма закладки – могилу копал,

С нечестивцами пил,

с нечестивками спал…

Но, когда бы не мой покаянный запал –

Я бы таким словом друзей не назвал.

7 ноября 1994

***

Нам ад только кажется вечным, -

Вот так же, как здесь на земле

Рассвет затянувшийся млечный

И стылое тело в петле;

Как в чёрных проёмах оконных

Сутулость измученных плеч

И как в пассажирских вагонах

Глаза незнакомцев и речь;

И дней круговая порука,

И ложь – от седых к молодым, -

И эта похмельная мука

Прощания с домом родным!..

Нам кажется, будто мы смертны,

А все же никто не умрет, -

Поскольку Господь милосердный

У нищих гроша не берёт.

7 октября 1994

***

Ты умнее меня

аж на три головы –

Обращаться к тебе

стану только на «вы».

Ненавижу всегда

это низкое «ты» -

Как воротит меня

от такой простоты.

Полюбилось мне с детства

высокое «Вы»

Словно в тучах мелькнувший

клочок синевы.

В этом мире пустом,

изуверски-простом,

Где друг друга по мордам

хлобыщут хвостом,

Где пощечина – ласка,

угроза – пустяк…

Нет, я так не могу! Не желаю я так!

Мы откроем Ландиниум

в центре Москвы,

Мы друг другу начнем

говорить только «Вы»;

Мы с тобою взлетим высоко-высоко…

Боже мой! снова – «ты»!

Как сорваться легко…

***

Пусть философия глядит не в глаз, а в бровь,

Пусть астрофизика уставилась во мрак, -

А в наркологии все главы про любовь,

И ты попробуй докажи мне, что не так.

Пусть теология всегда во всем права,

Пусть психология открыла тайны снов,

Есть для любви у наркологии слова,

А у других наук вовек не хватит слов.

Врачи гадают: ОРЗ или ОРВИ,

Покуда шепчет издыхающий поэт,

Что наркология – наука о любви,

До той поры, пока другой науки нет!

7 октября 1994

Новое человечество

Они несут в себе гены здоровой цивилизации,

Их румяные дети подтверждают сие положение.

Они испытывают удовлетворение

от собственной адаптации

К умеренному напряжению

общественном окружении.

Никто не смеет их изучать, ибо они –

точка отсчета,

Все остальное – нелепое

и случайное отклонение.

Легкое любопытство ведет их,

подобно автопилоту –

Им важно знать,

какой препарат

Уподобит им оставшееся население.

Сентябрь 1990

Старость

Тропы собственной ладони

распластались на виду –

Не прямая, не кривая,

я по ломаной пойду:

То в лихие бездны ночи,

то за стаей голубей –

То длиннее, то короче,

то покруче, то слабей

Жизнь бросала, жизнь дарила,

жизнь летела, как стрела, -

Что за дерзость, что за сила,

что за музыка была!

…Омерзеньем рот скривила,

иней в волосы вплела –

Нет, не страсть ко мне, а старость

в восемнадцать лет пришла.

Это дьявол плюнул в сердце

обжигающим плевком –

Не залить его морфином,

седуксеном, коньяком!

Убежать полночным лесом

за последнею весной –

Рухнуть лиственницей черной

в снег холодный, снег родной…

Над ручьем ольха не плачет –

смотрит, смотрит без конца,

Как под лёд уносят волны

отражение лица.

Февраль-май 1987

Памяти Киплинга

«Был Киплинг джингоист – неужто не понятно?»

- Умолкни, критикан – бездушный верхогляд!

…Он родину любил безмерно, безоглядно,

И ей добра желал. И был – ее солдат.

Он в прозе был бойцом, в стихах – чернорабочим,

Он формы не искал – она к нему пришла.

Завидовали те, чей праздный стиль отточен,

Его карандашу; который был – стрела!

Вглядись, как человек, в его скупые строчки:

Бесстрастностью сокрыт

английской страсти зной –

И нежность, и печаль под грубой оболочкой,

И мужество, и боль, и гимн земле родной.

…Когда ему «Hurrah!» Британия кричала,

На битву шло за ним с восторгом большинство.

Вам «Песня англичан» понравилась сначала?

Вините же себя – зачем винить его!

Когда же в вас зверей инстинкты замолчали,

То стыдно было вам потупить жалкий взор.

Вы выбрали его – и пальцем указали:

«Ату его, ату! Позор ему, позор!»

«Писака!», «Журналист!», «Крикун и недоучка!»

Плюются? Ну и пусть. Кусают? Ну и пусть.

Не ведают они, что буду я разучен

Чрез годы и века по миру наизусть!

…Накинулись толпой – писатели, поэты…

Напрасные труды. Другим ему не стать.

Он р а зом не умел – простим его за это! –

Гордиться – и юлить, поклясться – и предать!

Пощады не прося, он пал на поле боя –

Упрямый человек, любивший только раз.

И нет его. Но есть – и музыка прибоя,

И желтый звон песков. И песня серых глаз.

28 февраля 1984