Неожиданное нападение . — Биология пригодилась . — Снова дома . — Волнения и радости профессора Енотова . — Нелепые слухи о слонах и мухах .

Был уже вечер, когда Карик и Валя вошли в тёмные улицы города.

В окнах домов светились жёлтые огоньки. Улицы были пустынны. Где-то далеко впереди кричали ребята. Должно быть, они играли в казаков и разбойников.

Над тёмной зеленью сада имени Коминтерна стояли, как голубое зарево, отсветы электрического света. Там гремела музыка, скрипели качели; люди в саду шумели, смеялись; весело позванивали колокольчики, призывно гудела труба.

— Гулянье в саду, — сказал, прислушиваясь, Карик, — значит, сегодня выходной день.

— А мы когда пропали? — спросила Валя.

— Давно уже.

— Недели две пропадали! — вздохнула Валя — А почему-то кажется, что несколько лет.

Сад был недалеко от дома.

— Побежим давай! — предложила Валя.

Но лишь только они пробежали несколько шагов, как из-под ворот большого дома выскочила лохматая кривоногая собачонка с оборванным ухом. Задыхаясь от лая, она набросилась на Карика и Валю, норовя схватить их за пятки.

Карик запустил в неё камнем. Собачонка взвизгнула и, поджав хвост, юркнула под ворота.

— Эй! — крикнул кто-то за воротами. — Это кто же нашего Тузика избивает?

На улицу выбежала толпа мальчишек.

Карик и Валя остановились.

Поддерживая одной рукой сползающие штаны и высоко поднимая над головой другую руку, в которой был зажат лист подорожника с профессором, Карик сказал:

— А пускай ваш Тузик не бросается на людей.

Ребята подошли, плотно окружив Карика и Валю. Мальчишка в жилетке сунул руки в карманы по самые локти, лихо сплюнул и осмотрел Валю и Карика с ног до головы.

— Что за люди? — насмешливо спросил он. — Откуда такие взялись на нашей улице?

— Мы — путешественники! — робко сказала Валя.

Мальчишки захохотали.

— Она с мамкой на рынок путешествует! — крикнул один.

— Что ты, что ты! Это же дочь того самого тюленя, который дрейфовал на одной льдине с зимовщиками.

— Ничего подобного! Она под стол пешком путешествует.

Карик нахмурился.

— Ну-ка, вы, — сказал он, выставляя одну ногу вперёд, — пропустите нас, а не то…

— А что будет?

— Увидишь тогда!

Мальчишки начали дёргать Валю за длинную рубашку, а Карика за широкие профессорские штаны.

— Перестаньте, пожалуйста! — захныкала Валя. — Нам поскорее домой нужно. Мы давно уже не были дома.

— А вы откуда? — спросил мальчишка в жилетке.

— А вам не все равно? — сказал Карик.

— Ясно, не всё равно. У нас на огороде два чучела пропали: одно — в рубахе, другое — в штанах.

Мальчишки засмеялись.

— Эй, ребята, — крикнул один из них, — тащи их на огород, пускай ворон пугают!

— А ну-ка суньтесь! — храбро сказал Карик. Он поднял руку с профессором высоко над головой, вытаращил глаза и страшным голосом закричал:

— Микрога-а-а-стер немо-о-о-ру-ум!

Мальчишки переглянулись.

— Триунгу-ули-и-ина-а! — взвизгнула Валя.

— Кар-р-рабус! — заскрипел зубами Карик.

— Ой, сумасшедшие! — испуганно крикнул какой-то мальчишка, и ребята кинулись врассыпную.

В темноте замелькали белые пятна рубашек, справа и слева захлопали калитки. Улица мгновенно опустела.

— Вот видишь, — сказал Карик, тяжело отдуваясь, — всё-таки биология нам пригодилась… А теперь бежим скорее, чтобы никого больше не встретить… Должно быть, и в самом деле мы похожи на чучел.

Карик и Валя помчались так, что в ушах у них засвистел ветер. Дома, переулки, углы, сады — все это мелькало мимо, словно в кино.

Но вот и знакомые зелёные ворота.

Ребята с разбегу влетели во двор.

— Ивана Гермогеновича не потерял? — спросила, запыхиваясь, Валя.

Карик осторожно отогнул кончик листика:

— Здесь! Сидит!

Во дворе было пусто. Ребята подняли головы и долго смотрели на освещённые окна во втором этаже. Сквозь занавески было видно, как кто-то — бабушка или мама — переходит от стола к буфету.

— Ужин собирают! — прошептала Валя.

— Ну, мы-то к ужину не опоздаем! — сказал Карик. — Пошли!

— Ой, Карик, страшно!.. Мама будет ругаться!..

— Вот тоже! Что ж, мама страшнее осы эвмены?

Ребята сорвались с места, толкаясь и перегоняя друг друга, они взбежали по лестнице и остановились у дверей квартиры тридцать девять. Карик торопливо нажал белую кнопку. За дверью затрещал звонок.

После полуминутной тишины, которая показалась ребятам вечностью, послышались торопливые шаги. Загремела дверная цепь. Дверь широко распахнулась. На пороге стояла мама.

— Вы?! — вскрикнула она и заплакала. — Воробушки вы мои! Ну дайте, дайте мне обнять вас!

Она принялась тискать ребят и прижимать их к себе.

— Мама, стой! Подожди! — кричала Валя, вырываясь. — Ты раздавишь Ивана Гермогеновича.

— Валечка, да что с тобой? — сказала мама и заплакала ещё сильнее.

— Постой, мама, не плачь! — сказал Карик серьёзно. — Дай нам сначала маленькую чистую рюмочку.

— Рюмочку?

— Ну да! — кивнул головою Карик. — Мы посадим в рюмочку Ивана Гермогеновича, а то я боюсь, как бы нам не потерять его.

Мама всплеснула руками:

— Оба! Оба помешались! Да что же это такое?

Натыкаясь на стулья и опрокидывая их, мама подбежала к телефону, сорвала трубку и крикнула плачущим голосом:

— «Скорую помощь»! Немедленно! Скорей! Что? Чей адрес? Ах, наш адрес?

— Постой, мама, — сказал Карик, отбирая у мамы телефонную трубку, — ему нужна только рюмочка, а ты вызываешь целую карету «Скорой помощи»… К чему это? Ведь он заблудится в карете и будет бродить в ней целый год… Дай лучше рюмочку.

Мама испуганно попятилась. Она вспомнила, что с сумасшедшими лучше всего соглашаться, не раздражать их. Поэтому, не говоря больше ни слова, она достала из буфета чистую рюмку и, обливаясь слезами, протянула её Карику.

Затаив дыхание, она ждала, что же будет делать Карик. А он, развернув помятый листик подорожника, положил рюмку набок и сказал:

— Переходите в хрустальный дворец, Иван Гермогенович!

И вдруг мама увидела, как по зелёному листику засеменила ножками какая-то букашка и бойко-бойко побежала внутрь рюмочки. Карик осторожно перевернул рюмку, поставил её ножкой на стол.

— Удобно вам тут? — спросил он и наклонил ухо к самым краям рюмки.

В рюмке что-то пискнуло.

— Хорошо! — сказал Карик, — Я накрою дворец чистым носовым платком, а вместо матраца брошу вам кусочек ватки. Отдыхайте пока.

— Теперь я понимаю, — улыбнулась сквозь слёзы мама, — это какая-то новая игра. Но что это за козявка, которую вы посадили в рюмочку?

— Козявка? — обиделся Карик. — Хорошенькое дело!.. Разве можно называть так учёного человека?

— Понимаю! — засмеялась мама. — Она у вас называется учёным.

— Не у нас, а во всей мировой науке… И не она, а он.

— Ну-ка покажите. Дайте взглянуть, что тут у вас?

Мама нагнулась над рюмкой. Она ожидала увидеть какое-нибудь дрессированное насекомое.

— Че… че… человечек! — крикнула она не своим голосом.

— Ну нет, это совсем не человечек, — сказал Карик. — Это профессор, Иван Гермогенович. Он изобрёл жидкость, которая превратила его в маленького. Мы тоже были такими, даже ещё меньше. Потом мы съели увеличительный порошок и стали большими. А для Ивана Гермогеновича порошка не хватило. Но он есть у него в кабинете. Мы его отнесём сейчас и увеличим.

Мама с удивлением слушала ребят и наконец поняла, что ребята не сошли с ума.

— Ребята, — сказала она, — но ведь квартира Ивана Гермогеновича запечатана милицией. Нам придётся подождать до утра. Скажите об этом Ивану Гермогеновичу.

Карик раздельно и тихо повторил все профессору.

— Ничего, Карик, — весело пискнул Иван Гермогенович, — я здесь великолепно устроился… Подождём до утра!

Карик поднял голову и сказал маме:

— Подождём до утра.

В рюмке снова пискнуло. Карик послушал и сказал:

— Садись, мама. Иван Гермогенович просит, чтобы мы рассказали тебе все, все…

Мама послушно села.

Карик кашлянул и неторопливо начал рассказывать о необыкновенных приключениях трех отважных путешественников на земле и под землёй, на воде и под водой, между небом и землей, в воздухе, в лесах, в горах, в пещерах и в ущельях. И снова все трое в этом рассказе совершили свои подвиги: они снова храбро сражались, плыли на кораблях, летали по воздуху, спускались в глубокие, тёмные норы. Слушая Карика, мама качала головой, иногда всхлипывала, иногда смеялась, но чаще всего прислушивалась, широко открыв глаза, не смея ни дышать, ни шевелиться.

— Бедные вы мои! — сказала мама, вытирая слёзы. — Сколько вам, бедняжкам, пришлось пережить! Вот бабушка-то поахает, когда вернётся и услышит про ваши похождения!

— А знаешь, мама, — сказал Карик, — я думаю, бабушке не надо рассказывать о наших приключениях.

— Ты прав, — сказала мама, немного подумав. — Бабушка женщина слабая. Слушать такие рассказы для неё, пожалуй, вредно. Я скажу ей, что вы были у дяди, у Петра Андреевича… А чем угощать вас сейчас? Что вы будете есть?

— Ой, мама! — сказала Валя. — Теперь мы все, все едим.

Мама засуетилась. В столовой загремела посуда. На кухне загудели газовые рожки.

Пока ребята мылись и одевались, мама накрыла стол, и на столе появилась шкворчащая на сковороде ветчина с яйцами, холодная курица, салат, сыр и горы мягкого душистого хлеба.

Когда всё было готово, все сели за стол.

— Прошу за стол, Иван Гермогенович! — сказал Карик и торжественно поставил рюмку с профессором между своей тарелкой и Валиной.

Карик отщипнул крошку сыра и бросил её в рюмку.

— Угощайтесь, Иван Гермогенович! — сказал он. В рюмке пискнуло.

— Просит хлеба, — сказала Валя, опуская на дно рюмки крошку хлеба.

За столом стало очень весело. Профессор тоже не терял времени даром. Он ел сыр…

Скоро в доме все заснули.

В своих чистеньких постелях ровно дышали Карик и Валя. Свернувшись на комочке ваты, спал в рюмке профессор. В первый раз за последние дни их сон был мирным и спокойным.

Им больше ничего не угрожало.

 

На другой день Иван Гермогенович как ни в чём не бывало сидел за столом у себя в кабинете.

Десять корреспондентов фотографировали профессора, записывая в блокноты его удивительные похождения. А вскоре в одном журнале была напечатана обо всём этом замечательная статья с большим портретом Ивана Гермогеновича Енотова.

Кто-то пустил слух, будто профессор Енотов научился превращать слона в муху, а потом все перепутали и стали говорить: «Он делает из мухи слона».

Впрочем, может быть, и есть такой профессор, который делает из мухи слона, но про него я ничего не знаю и говорить не буду, потому что не люблю писать о том, чего никогда не видел собственными глазами.