Станция вторая. Проспект Ветеранов

Михаил Титов

Метро. Семь станций о любви

 

Станция первая. Пионерская

 

- Ты мне ничего о нем не говорила, – мать моет посуду, говорит громко, через плечо, чтобы перекричать воду. – Почему?

Мать обижена, и Марина это понимает, но молчит. Не объяснишь. Сгорбилась над тарелкой, глотает не глядя куриный бульон, щедро приправленный крошевом укропа. Прядь выбилась из-за уха, нависает угрожающе над тарелкой, вот-вот смешается с желтым и зеленым. 

- Ну? Кто он? – мать закрывает кран, вытирает руки о фартук. Потом снимает с крючка полотенце и еще раз вытирает руки. – Волосы со лба откинь. Супом накормишь.

Марине кажется, что мать не выдержит и запустит в нее полотенцем. Такого никогда не было, они подруги, так мать говорит, но сейчас почему-то отчетливо представилось, как скомканная тряпка летит ей в голову.  

- Человек, - говорит Марина, не поднимая глаз.  

- Человек, - повторяет мать. – Звучит гордо. И все же?

- Мам, я взрослая. Сама разберусь, - набирается смелости Марина. – Хватит уже.

- Хорошо, допустим взрослая, - мать садится напротив. – 17 лет. Конечно, взрослая.

- Ты меня в 17 уже родила, - робко перечит Марина.

- Вот я и не хочу, чтобы ты тоже в 17 родила.

- Не вижу в этом ничего плохого.

Мать молчит. Мнет полотенце. Мучительно подыскивает слова.

- Ты с ним спишь?

- Ну, мааам! – тянет Марина, не то что бы напуганная этим вопросом, а скорее от неловкости за мать. – Глупости не спрашивай.  

- А мне в голову ничего больше не идет, кроме этих глупостей. Не хочу…

- Я не собираюсь повторять твой опыт, - перебивает ее Марина. – Дети в мои планы пока не входят.

- А что входит? – мать все так же мнет в руках полотенце. – Что? Мне-то подсказать некому было. Отца вообще не знала. Мать по компашкам каким-то пропадала, появлялась раз в три дня, полупьяная, опухшая. Хорошо, бабка иногда заходила. Кто бы остановил тогда? А тут он… такой весь из себя.

- Отец? – Марина отодвигает тарелку. – Может, уже расскажешь о нем?

- Там и рассказывать нечего, - мать встает. – Был и сплыл. Ты осталась – и слава богу!

- А могла и не остаться?

- Могла и не остаться, - на автомате повторяет мать. – Делай выводы.  

- Сделаю, - Марина встает, обходит мать, еле сдерживая себя, чтобы не обнять ее. Иначе разревется. – Я к себе.

- Иди, - мать отворачивается к плите и зачем-то заглядывает в кастрюлю.  

Из комнаты дочери слышен вначале звонок, а потом смех. Заливистый. Счастливый. Мать вздыхает. Помешивает в кастрюле давно сварившийся суп. Вслушивается в бормотание за стеной: ни слова не разобрать. Сплошной гул.  

- На Пионерскую подъезжай. У пионеров жди, - вдруг слышит она отчетливо.

Дверь в комнату открыта, Марина уже в коридоре, плечом прижимает телефон к уху, улыбается, угукает в ответ на что-то, пытается одновременно зашнуровать кроссовки.

- Ты куда? – мать смотрит с подозрением и обидой.

- Все нормально, мам, - говорит Марина, оторвавшись от телефона и отключая его. – Я быстро.

- Он опять?

- Опять.

- Домой когда?

- Скоро. Я ненадолго. Погуляем немного.

- Ты поаккуратней все-таки. И смотри там…

- Я тебе обещаю, - Марина расплывается в улыбке. – Не забеременею точно.  

 

Дверь хлопнула. Мать стоит на кухне у окна, смотрит, как через двор практически бежит дочь. На дорогу не смотрит, уткнулась в телефон. Бедная маленькая девочка. Тощая косичка, ярко-красные колготки, поверх - любимые серые шорты, с которыми почти не расставалась. Детский сад. Мать стряхивает наваждение. Нет. Взрослая. Высокая. В отца. И характер его: не прошибить, если упрется. Не переубедить.

На автомате делает себе чай и долго-долго размешивает сахар, который забыла положить.

 

Марина бежит, уже зная, что на выходе с Пионерской, у стайки пионеров, катящих натертый до блеска круг, ее будут ждать.   

- Оля, - повторяет она на бегу. – Оля. Я рядом.

 

Станция пятая. Девяткино

 

- А я девочка с плейером, с веером вечером не ходи…

Земфира гремела на всю квартиру, как это еще соседи по батареям не стучали. Хотя четверг, полдень. Все на работе. Аня поняла, что ее окружает пустота и прибавила громкость на ноутбуке. 20 лет прошло, как они с подругой-одноклассницей отплясывали под этот альбом, орущий из кассетника. День рождения Олеси отмечали. 16 лет. Вдвоем. Взяли бутылку Советского шампанского, пили из горла, обливались, давились пеной и пузырями, хохотали и практически голос сорвали, повторяя: «он не любит дискотеки…» Тогда за окнами был такой же май, в палисаднике перед их старой сталинкой цвели яблони, приближались каникулы, впереди – Черное море, пусть и с родителями, а дальше – бездна времени и скорое счастливое будущее. Оно и сейчас, если напрячь фантазию, все то же. Где-то там, совсем впритык к метро, в Девяткино что-то наверняка цвело, впереди – каникулы сыновей и Анапа дней на десять, а дальше – бездна времени и какое-то, хотя вполне возможно - счастливое, будущее. Олеси только нет. Та сразу после школы рванула в Москву, осела в столице, разбогатела (видела ее фото в инсте), не звонит, не пишет, как будто и не дружили с первого класса.   

Нынешний Анин дом словно крепостная стена: 25 этажей вверх и пять минут пешком от края до края. Как граница: отделить от города. Из окна - поле. За полем – город. Из города пришлось уехать. Там бывший муж. Бывшая квартира, которую пришлось делить, продавать, а потом брать в ипотеку здесь побольше, потому что сыновья, а им тоже нужно отдельное пространство. Отдельное - от матери. И родители, конечно, вложились. Своей. Их квартирой. Родовым гнездом. Перебрались в Псковскую область, в старый бабкин дом, который последние годы использовали как дачу. Теперь, говорят, доживать там будут. К ним, как на другой конец света, не накатаешься.   

- Анечка-а-а! Просила снять маечки!

Аня вспомнила, что так и не разгрузила стиральную машинку. Пока развешивала белье, настроение пропало. Поискала в ВК, что ближе по состоянию.

- Она хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами…

Аня шмыгнула носом. Поняла, что сейчас разревется: в активе - Мурино, а не Мур, ипотека до пенсии, денег кот наплакал, забыла, когда в кафе заходила, рядом - никого. Можно было бы, конечно, и пореветь в свое удовольствие, но сейчас на жалость к себе времени совершенно не оставалось. В три - Шушары, в семь – интервью на Невском. Договорились с одним бизнесменом малой руки, как он представился, на серию рекламных постов в сетях. Несколько дней написывал, просил встретиться. Поначалу даже за сетевого маньяка приняла, настолько активен оказался. Потом – по разговору – поняла, что нет, адекватный. Заказ небольшой, но не до жиру. Когда радио, где Аня вела утренние новости, а в выходные - вечерний интерактив, закрыли, пришлось хвататься за любую работу. Друзья предложили вести паблик о Шушарах. Каждый день почти три часа только на дорогу туда-обратно. А там – пройтись по территории, внешне то же Мурино, пощелкать, встретиться с местными активистами, тутже, пока горячо, выложить в новостную ленту. 

   

В вагоне метро Аня всматривалась в сидящих женщин и видела таких же несчастных, как она сама. Печальных, одиноких, без отношений. Она даже начала пересчитывать, сколько их таких на один вагон и на целый поезд. Решила, что если в каждом, как в этом, примерно по семь-восемь одиночек, то сейчас на красной ветке только в одну сторону едут не меньше полусотни отчаявшихся сестер по несчастью.   

 

Шушары на этот раз ее добили. Район и так высасывал из нее всю энергию, а тут просто опустошил. Пришли мамочки, стали жаловаться, что детский сад им так и не откроют в этом сентябре, а виновата, мол, Аня. Не надо было раньше времени застройщика обвинять. Он обиделся и ждет извинений. Аня пыталась оправдаться, но эти «яжематери» смотрели на нее волком, и будь Аня чуть попроще, без медийного шлейфа за спиной, – вполне могли бы и в волосы вцепиться.

- Хорошо, - Аня устала слушать обвинения. – Позвоню им завтра. Разберемся.

На встречу с Владом она приехала уже никакая. По дороге позвонила детям, выяснила, поели они или нет, что с уроками, чем занимаются. У пацанов, как всегда, все было отлично. Благо, самостоятельные. Старшему почти 11, а мужик, и приготовит, и за младшим присмотрит. Аня немного успокоилась, но усталость не проходила. В кафе, где ее ждал Влад, нестерпимо захотелось скинуть туфли, смыть макияж, переодеться в халат и развалиться в кресле, а не сидеть с прямой спиной, изображая заинтересованность, и уж тем более не улыбаться приклеенной улыбкой, очаровывая клиента. Хотя мысль – очаровать – все-таки мелькнула: Влад оказался симпатичней, чем на фото в ВК.   

- Закажем что-нибудь? – предложил он.

Аня и рада была бы перекусить, вспомнила, что толком не ела ничего, утром - кофе с бутербродом, но гордость не позволила.

- Я только чаю попью. Вот этот, с чабрецом, - ткнула она пальцем в меню.

- Тогда чайник, - кивнул Влад официантке. – И, может быть, морковный торт или как это называется? Девушки же любят такое.

«Я бы от мяса сейчас не отказалась», - подумала Аня, но согласилась: кусок морковного торта был по карману и ни к чему не обязывал.

Официантка ушла, и Влад, почему-то постоянно отводя взгляд, начал рассказывать, что он хочет. У него было несколько торговых точек в разных районах. Скорее даже лотков, как поняла Аня, которые он выставлял на лето, торгуя сезонной мелочевкой: мороженое, сладкая вата, газировка. Влад с такой живостью говорил о своем бизнесе и его перспективах, что Аня волей-неволей увлеклась, хотя поначалу хотела посмеяться: тоже мне, бизнесмен-мороженщик!

- Сколько вам лет? – не выдержала она.

- Почти 26, - смутился Влад. – А что?

- Нет, это я так, - ответила Аня, мысленно прикидывая, что разница в десятилетие в их случае колоссальная. 

- Я, кстати, вашу программу на радио всегда слушал. Мне очень нравилось, - Влад наконец-то посмотрел прямо в глаза. – Я вам даже как-то дозвонился. Но вы, наверное, не помните. Вы классная.

- Нет, не помню, - остановила Аня. – Давайте лучше о работе.  

Она была смущена этим признанием. Мысль, что Влад не просто так настойчиво искал встречи, Аня прогнала, но сомнение: стоит ли связываться с таким заказом и таким заказчиком – осталось. Аня решила, что дома все обстоятельно обдумает и определится. Она так и сказала Владу, что пока не понимает, сможет она ему помочь:  

- Завтра позвоню и скажу: возьмусь я за это или нет.         

- Окей. Я вас подвезу? – рассчитываясь, Влад отвел ее руку, протянувшую триста рублей.

- Влад, спасибо, конечно. Но так, на всякий случай. Если вы вдруг решили приударить, - они стояли друг против друга, и Аня видела, как Влад заливается краской. - Я живу в Мурино. У меня двое детей. Квартира в ипотеке. Если желание подвезти осталось, я согласна.  

 

- Вы, конечно, необычная девушка, - сказал Влад, выруливая с парковки.

- За девушку – отдельное спасибо. А что во мне необычного?

- Вы честная. Самостоятельная. И вообще… Не такая, как все.

- А все – какие? – Аня еле сдерживала улыбку.

- Все, - Влад задумался. – Все чего-то от тебя хотят.  

- Я напомню, что мы тоже по делу встретились. Значит, я тоже чего-то хочу, - заметила Аня.

- Это другое. Вот просто, для понимания. Знакомлюсь недавно с одной на сайте.

- Знакомств?

- Да. А где еще с моей загрузкой? Приглашаю на встречу. Она просит вызвать ей такси. Говорю, сам заеду. Приезжаю вовремя, как договаривались. От нее сообщение, что задержится. Ладно, думаю. Выходит минут через пятнадцать. Не модель, но в принципе нормальная. Предложил ей погулять в парке. Надулась. Я, говорит, думала, мы в ресторане посидим. Идем все-таки гулять. А разговор странный такой: что у тебя за бизнес, сколько ты зарабатываешь, квартира есть, почему с бывшей расстался? Не для первого же свидания разговор?

- Да и не для второго, - согласилась Аня.

- В общем, закончилось тем, что довез ее до дома, а она у меня денег просит в долг. Кому-то занести надо вот прямо сейчас, а у нее все на карте. Забыла, типа, снять.   

- Дал?

- В следующий раз обещал завезти.

Влад какое-то время помолчал и вдруг решительно произнес:

- Может, завтра встретимся?

Аня от неожиданности до самого Девяткино не проронила ни слова. Ехали под урчание радио.  

- Адрес назовешь? Назовете? – спросил Влад на подъезде к метро.

Аня махнула «нет», попросила остановиться. На прощание буркнула что-то вроде «посмотрим». Шла домой, не чувствуя ног.

 

Пацаны встретили ее радостным ором, потребовали пить с ними чай. От чая в животе и так сводило. Аня плюнула на принципы – поздновато было для нормальной еды - и подогрела себе вчерашний суп. Проглотила его, не заметив. Налила еще.

- Мама - обжорка! – сказал младший, макая в чай печенье.

- Мама проголодалась, - засмеялась Аня. – Очень и очень.

- Почему без хлеба? – нахмурился старший.

- Режь! - Аня с благодарностью посмотрела на него.

- Ты нам сегодня почитаешь? – спросил младший.

- Почитаю.

 

Почти в полночь Аня добралась до ноутбука. Нужно было отписаться в паблик, подвести итог дня, проверить сообщения в личке. 93 неотвеченных. «Это же, наверное, где-то рядом с его годом рождения», - усмехнулась Аня. Пробежала вниз по ленте и остановилась. Олеся. После стольких лет молчания.  

«Привет, ромашки! Завтра вечером буду в Питере. Найдешь время? Я в «Талионе» остановлюсь».

Аня открыла Олесин профиль, посмотрела фото. Дважды порывалась ответить, но всякий раз ее что-то останавливало. Зашла на страницу Влада, полистала его альбомы. Таиланд, страйкбол, футбольный клуб «Барселона», машины, Прага, ночной Петербург. «Он не любит дискотеки», - усмехнулась она и собралась уже было выйти из ВК, как увидела, что Влад онлайн.

- Не спите? – пришло от него.    

- Где и во сколько? - написала Аня и со спокойной душой нажала на выход.   

«Завтра узнаю», - подумала про себя.

   

СПб, 20.05.2019

 

 

Михаил Титов

Метро. Семь станций о любви

 

Станция первая. Пионерская

 

- Ты мне ничего о нем не говорила, – мать моет посуду, говорит громко, через плечо, чтобы перекричать воду. – Почему?

Мать обижена, и Марина это понимает, но молчит. Не объяснишь. Сгорбилась над тарелкой, глотает не глядя куриный бульон, щедро приправленный крошевом укропа. Прядь выбилась из-за уха, нависает угрожающе над тарелкой, вот-вот смешается с желтым и зеленым. 

- Ну? Кто он? – мать закрывает кран, вытирает руки о фартук. Потом снимает с крючка полотенце и еще раз вытирает руки. – Волосы со лба откинь. Супом накормишь.

Марине кажется, что мать не выдержит и запустит в нее полотенцем. Такого никогда не было, они подруги, так мать говорит, но сейчас почему-то отчетливо представилось, как скомканная тряпка летит ей в голову.  

- Человек, - говорит Марина, не поднимая глаз.  

- Человек, - повторяет мать. – Звучит гордо. И все же?

- Мам, я взрослая. Сама разберусь, - набирается смелости Марина. – Хватит уже.

- Хорошо, допустим взрослая, - мать садится напротив. – 17 лет. Конечно, взрослая.

- Ты меня в 17 уже родила, - робко перечит Марина.

- Вот я и не хочу, чтобы ты тоже в 17 родила.

- Не вижу в этом ничего плохого.

Мать молчит. Мнет полотенце. Мучительно подыскивает слова.

- Ты с ним спишь?

- Ну, мааам! – тянет Марина, не то что бы напуганная этим вопросом, а скорее от неловкости за мать. – Глупости не спрашивай.  

- А мне в голову ничего больше не идет, кроме этих глупостей. Не хочу…

- Я не собираюсь повторять твой опыт, - перебивает ее Марина. – Дети в мои планы пока не входят.

- А что входит? – мать все так же мнет в руках полотенце. – Что? Мне-то подсказать некому было. Отца вообще не знала. Мать по компашкам каким-то пропадала, появлялась раз в три дня, полупьяная, опухшая. Хорошо, бабка иногда заходила. Кто бы остановил тогда? А тут он… такой весь из себя.

- Отец? – Марина отодвигает тарелку. – Может, уже расскажешь о нем?

- Там и рассказывать нечего, - мать встает. – Был и сплыл. Ты осталась – и слава богу!

- А могла и не остаться?

- Могла и не остаться, - на автомате повторяет мать. – Делай выводы.  

- Сделаю, - Марина встает, обходит мать, еле сдерживая себя, чтобы не обнять ее. Иначе разревется. – Я к себе.

- Иди, - мать отворачивается к плите и зачем-то заглядывает в кастрюлю.  

Из комнаты дочери слышен вначале звонок, а потом смех. Заливистый. Счастливый. Мать вздыхает. Помешивает в кастрюле давно сварившийся суп. Вслушивается в бормотание за стеной: ни слова не разобрать. Сплошной гул.  

- На Пионерскую подъезжай. У пионеров жди, - вдруг слышит она отчетливо.

Дверь в комнату открыта, Марина уже в коридоре, плечом прижимает телефон к уху, улыбается, угукает в ответ на что-то, пытается одновременно зашнуровать кроссовки.

- Ты куда? – мать смотрит с подозрением и обидой.

- Все нормально, мам, - говорит Марина, оторвавшись от телефона и отключая его. – Я быстро.

- Он опять?

- Опять.

- Домой когда?

- Скоро. Я ненадолго. Погуляем немного.

- Ты поаккуратней все-таки. И смотри там…

- Я тебе обещаю, - Марина расплывается в улыбке. – Не забеременею точно.  

 

Дверь хлопнула. Мать стоит на кухне у окна, смотрит, как через двор практически бежит дочь. На дорогу не смотрит, уткнулась в телефон. Бедная маленькая девочка. Тощая косичка, ярко-красные колготки, поверх - любимые серые шорты, с которыми почти не расставалась. Детский сад. Мать стряхивает наваждение. Нет. Взрослая. Высокая. В отца. И характер его: не прошибить, если упрется. Не переубедить.

На автомате делает себе чай и долго-долго размешивает сахар, который забыла положить.

 

Марина бежит, уже зная, что на выходе с Пионерской, у стайки пионеров, катящих натертый до блеска круг, ее будут ждать.   

- Оля, - повторяет она на бегу. – Оля. Я рядом.

 

Станция вторая. Проспект Ветеранов

 

- Я тебя знаешь, Сереж, зачем позвала? – бабушка поправляет шпильки в седом пучке. – Торт еще бери, - пододвигает тарелку к внуку. На левой руке толстое обручальное кольцо практически вросло в палец.

- Бабуль, я уже наелся, - Сережа лениво и сыто потягивается. – Я к тебе, вообще-то, и сам собирался прийти.

- Дождешься тебя, конечно, - притворно обижается бабушка. – На похороны разве что.

- Ну не начинай, - отмахивается Сережа.

С бабушкой у них как будто заведено так при каждой встрече: она всякий раз умирает, он всякий раз вяло сопротивляется ее попыткам умереть раньше времени.

- Хочу вещи перебрать, - объясняет бабушка. - Старье выкинуть. Хорошее, может, раздать кому, а, может, и в церковь отнести. Книги тоже надо глянуть. Хватит пыль собирать. Дышать нечем.

- Ты опять за свое?

- Я тут, знаешь, журнал один читала, - бабушка делает вид, что не слышит.

- Сектанты какие-то приходили?

- Почему сразу сектанты? Обычный журнал, в киоске купила. То ли «Лиза», то ли «Даша». Такое простое название. Сканворды хотела. И вот там статья была про одну шведскую систему. Сейчас посмотрю, как называется. Я себе выписала.

Бабушка перекладывает стопку книг, лежащих на столе, вытаскивает из груды ежедневник на 2001 год.

- Вот, слушай, - разворачивает на закладке. – «Шведская система «достаднинг» призывает к отказу от хлама до того, как с вами что-то случится. Шведы уверены, что это лучший подарок, который мы можем сделать родным после смерти: облегчить для них процесс разбора вещей, сгладить переживания и может быть даже – уберечь их от какой-то информации о нас, которая может их расстроить». Вот, Сережа! Расстроить! Мне хоть и скрывать нечего, а береженого бог бережет. 81 все-таки, пора порядок навести. Да и вам после похорон меньше разгребать.

- Достаднинг так достаднинг, лишь бы ты не доставала, - легко соглашается Сережа. – С книг начнем? Что-то не очень хочется в твоем белье копаться.

- Белье я и сама разберу. Начинай с книжного. Я тут уже кое-что отложила.

Сережа подходит к высокому остекленному шкафу. Достает фотографии, перебирает. На одной из них молодая пара - бабушка с дедом. Дед сидит у костра – с гитарой, кудрявые волосы зачесаны назад, лоб высокий, глаза с прищуром; бабушка – короткая стрижка, в каком-то советском фильме такую видел, стоит за спиной у деда, оперлась ему на плечи, смотрит вниз, на гитару.   

- Вот как вы могли всю жизнь с дедом прожить? – спрашивает Сережа. - Я себе даже представить такое не могу. Больше сорока лет же?  

- Чего там увидел? – бабушка перехватывает фотографию. – Аааа. Это мы в институте, курс третий, наверное. В походе. Неделю по Карелии сплавлялись. Комары были – воот такие. 45 без малого прожили. И нормально. Сейчас так не живут. Сейчас любовь прошла – и разбежались, новую искать. Тогда не так было.

- Раз и навсегда, что ли?

- По-разному. Но так чтобы сегодня с одной, завтра с другой, не было. У тебя кто сейчас?

- Бабуль, опять?!

- Cо счету сбился?!

- Ага. Типа того. Не встретил еще пока свою принцессу на радужном пони.

- Собрания сочинений отдельно откладывай, - командует бабушка. – Пони! Накрутит она тебе еще хвост, принцесса твоя. Гоголя, сколько там томов?

- Одиннадцать, по-моему. Да, одиннадцать. 1952 год. Раритет. В букинист сдашь?  

- В сторонку пока отставь. Это еще отец покупал. Пусть постоит.

- Ты так каждое собрание будешь в сторонку отставлять?

- Себе ничего не выберешь?

- Куда? На съемную квартиру?

- Вооот! А деду твоему государство эту квартиру дало. Дало! – по слогам произносит бабушка. - Мы когда сюда переехали, тут еще улица Третьего Интернационала была, потом Суслова, а потом уже Дачный проспект. Там вон недалеко метро Дачное работало, потом нашу открыли. В один год ту снесли, а Ветеранов открыли. А тебе – ни метро, ни жилья. Иди, Сережа, и паши на ипотеку. Или жди, когда я тебе свою освобожу.

- Бабуль, ты что-то не по-детски завелась! – Сережа смеется. - Инфаркт же хватит! Без достаднинга останешься.

- А это что у тебя? Ну-ка покажи.  

Сережа протягивает книгу бабушке. На обложке мамонт и три мелких человечка с оружием. В. Обручев «Земля Санникова».

- Себе заберу? Почитаю. 

- Это еще отец, наверное, покупал. Популярный писатель был, между прочим, - бабушка вертит книгу в руках. – Фильм смотрел? Даль там играет. Олег Даль. Знаешь такого актера?  Дед на него очень похож был, только покрупнее. Представительней. А глаза такие же – голубые. Бери, конечно, - бабушка протягивает книгу Сереже.   

- Она с дарственной, - раскрывает обложку Сережа.

- С дарственной? – удивляется бабушка. – Подарили, что ли? Я думала, отец покупал. Что написано?

- «Любимой Галочке, самой фантастичной женщине, которую я когда-либо встречал. С любовью, Борис. 1968». Галочка – это кто?  

- Ну-ка, дай сюда, - Сережа замечает, как у бабушки затряслись руки. Она перечитывает посвящение снова и снова.

- Бабуль, все нормально? – Сережа начинает волноваться.

- Принеси мне там на кухне капли, - бабушка откладывает книгу. – Штук двадцать накапай.

 

- И все-таки, Галочка – это кто? – осторожно спрашивает Сережа, когда бабушка выпивает лекарство и слегка успокаивается.

- Была одна. Галочка, - бабушка все-таки раздражена еще. – Дед в конструкторском бюро работал. Командировки постоянные. А тут зачастил в Донецк. Что-то у них не пошло. Котел какой-то, как он говорил, не варит. То неделю там, то две, и так пару лет. Постоянно в разъездах. А я ни сном ни духом. Пока она сама мне, Галочка эта, не позвонила. Говорит, отпустите Борю. Он меня любит. Я и не поняла сначала. Кто вы? – спрашиваю. Откуда? Из Донецка, говорит. Мы с Борей уже два года живем. Отпустите его. Девочка у вас подросла, поймет. Это про мать твою. Ей тогда лет семь было.

- А ты что?

- А я что? Говорю, он свободный человек. Я его на привязи не держу. Не собака же.

- Отпустила?

- Странный ты. А как я его удержала бы?

- Ну а как женщины держат?! Слезы, ребенок. Коммунистический суд. Или что там в ваше время было?  

- Этого еще не хватало. Позориться. Приехал. Я ему говорю: Галя звонила. Молча чемодан собрал, там и вещей-то – чемодан полупустой. Молча уехал.

- Ты же сказала, с ним всю жизнь прожила. 

- Прожила. Всю жизнь – до и всю жизнь – после. Он через год вернулся. Прощения просил.

- И ты простила?

- Нет.

- А как?

- Что как?

- Как вы жили-то все это время? Это же почти тридцать лет - после.

- Так и жили. Хватит об этом. Разбирай шкаф, не стой. А то так и до смерти моей не управимся.

Сережа медленно переставляет книги с полок на пол. Бабушка сортирует их по трем стопкам: оставить, сдать в магазин, предложить соседям. Каждую протирает влажной тряпочкой.

- Своего ничего ж не было. Из отцовской библиотеки хотел ей книжку подарить. Что ж не подарил-то? – шепчет она, и Сереже кажется, что шепчет со злостью. Но бабушка спокойна. 

- Не простила, но приняла, - говорит она внуку. - Он же вернулся. Значит, сильней любил.