Отечественные архивы и документы по истории Эфиопии

Г.В. Цыпкин

Россия

 

Интерес, который Россия проявляла к Эфиопии в последние десятилетия XIX в., привел к самым разным последствиям. Одним из них, может быть не самым главным, стало постепенное накопление в отечественных архивохранилищах многочисленных документов, связанных с пребыванием в Эфиопии довольно большого числа наших соотечественников. Приток в Россию свидетельств об этой стране значительно усилился в самые последние годы позапрошлого века. Открытие в 1898 г. в Аддис-Абебе дипломатического представительства России положил начало систематической отправке в российский МИД дипломатических донесений, в которых содержалась самая разнообразная информация о всех сторонах жизни эфиопского государства.

Эпизодические донесения об Эфиопии начали поступать намного раньше. Как это бывает, дипломатическому сближению предшествовали поездки наших путешественников в ту или иную страну, обмен посланиями между правителями обеих стран и многое другое. Скажем, в отношении Эфиопии большой интерес в нашей стране проявлялся к церкви этой страны, в целом очень близкой к русской православной церкви. Не случайно на протяжении длительного периода связи между Эфиопией и Россией по церковной линии оставались основным источником взаимного знакомства.

Значительная часть донесений, хранящихся в отечественных архивах, связана с пребыванием в Эфиопии довольно значительного числа русских путешественников. Пребывание в почти неизвестной стране требовало от них определенной степени подготовленности и не случайно большинство из них являлось отставными офицерами русской армии, людьми, способными выносить не только тяготы кочевой жизни, но и принимать быстрые и обоснованные решения в конкретной обстановке. Примерами таких людей могут служить В.Ф. Машков и Н.С. Леонтьев, а несколько позднее, уже после установления дипломатических отношений, - действующие офицеры А.К. Булатович, Л.К. Артамонов, К. Арнольди и ряд других наших соотечественников.

В результате многолетнего интереса к Эфиопии и полученных в результате самых разнообразных материалов, отечественные историки-эфиописты оказались в более привилегированном положении, чем их коллеги, занимающиеся другими регионами и странами Африканского континента. Многочисленные документы, собранные в самых разных архивохранилищах страны позволяют им пользоваться первоклассными источниками, порой не имеющих аналогов в архивах зарубежных стран.

В какие же архивы направляют свои стопы пытливые историки-эфиописты, где они ищут и отыскивают документы, составляющие лучшую часть источниковой базы их работ?

Мест таких в нашей стране немало. Прежде всего, упоминания заслуживает Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), хранящий в своих недрах богатейшее собрание архивных документов от самых ранних до где-то 1918 г. Внешнеполитические документы последующего периода хранятся в другом мидовском хранилище - Архиве внешней политики РФ, где, к сожалению, посетителю читального зала дают на прочтение не те документы, которые ему нужны, а те, которые работники архива считают возможным выдать. Скажем, архивные документы с 1970-х гг. получить уже почти невозможно. Но все равно – огромное спасибо и за это.

Для изучения истории Эфиопии, на рубеже XIX-XX вв., русско-эфиопских связей и деятельности России в этой части Африканского континента в этот период первостепенное значение имеет АВПРИ. Многочисленные фонды этого архивохранилища содержат материалы по всем сторонам внутренней жизни эфиопского государства и его внешней политики. Правда, систематизированная картина складывается лишь с 1898 г., когда после открытия в Аддис-Абебе Российской дипломатической миссии в МИД России стал поступать поток почти ежедневных дипломатических донесений. Их подавляющая часть составляет, пожалуй, самый ценный фонд – «Политархив». До этого же материалы по Эфиопии, не частые и порой не всегда содержательные, поступали из российского посольства в Каире и из Константинополя, составив часть фонда «Турецкий стол (Новый)». Самые разнообразные и весьма интересные документы, связанные с русско-эфиопскими отношениями, деятельностью в Эфиопии наших дипломатов и вопросами межрелигиозных отношений можно обнаружить в ряде других фондов АВПРИ, важнейшими из которых являются «Миссия в Аддис-Абебе», «Канцелярия», «Отчеты МИД России».

На мой взгляд, вторым по значимости архивом для изучения Эфиопии прошлых времен является Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Как уже отмечалось, многие русские путешественники являлись отставными офицерами, не порывавшими связей с военным ведомством. В ряде случаев Военное министерство оказывало этим людям финансовую и материальную помощь. Поэтому свои донесения они направляли главным образом в Военное министерство, которое, в свою очередь, отправляло копию в МИД. Если же брать военную сторону наблюдений путешественников, в частности, их записки об эфиопской армии, ее вооружении и методов ведения боя, то подобные донесения, как правило, оставались и сохранялись в военном архиве. Информация об Эфиопии в РГВИА содержится главным образом в фондах «Канцелярия Военного Министерства», «Главный штаб Военного Министерства», «Военно-ученый комитет Главного Штаба», «Государства Африки: Абиссиния, Алжир, Египет, Марокко, Триполи, Тунис», «Военно-походная канцелярия Е.И.В. при императорской главной квартире», «Главное управление Российского Общества Красного Креста» и ряде других.

РГВИА больше всего ценен для изучения военной истории Эфиопии, хотя и не только этим. Именно в его фондах можно обнаружить первостепенные источники по военной организации эфиопского общества, наблюдения по особенностям функционирования армии в независимом африканском государстве, описание эфиопских воинских традиций. Понятно, что бывшие офицеры обращали особое внимание на то, что поручик лейб-гвардии Измайловского полка К. Арнольди назвал «военно-походной складкой абиссинской жизни».

На третье место по значимости я бы поставил Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). На мой взгляд, Эфиопия представлена в нем менее полно, более обрывочно, что ли. Это не означает, что исследователь истории Эфиопии или же русско-эфиопских отношений может пренебречь этим архивохранилищем, обойтись без его документов. В каждом из упомянутых архивов можно обнаружить интересные материалы, отсутствующие в других местах. В том же ГАРФ хранится трехтомное дело «О купеческом сыне Николае Ивановиче Ашинове», поступившее туда из Департамента полиции Министерства внутренних дел, содержащее немало подробностей о жизни и деятельности одного из первых наших соотечественников, побывавших в Эфиопии, который намеревался обосноваться на Красноморском побережье и создать там станицу «Новая Москва».

Пожалуй, Н.И. Ашинов, атаман вольных казаков и, как он себя называл, «наказной атаман Кубанского казачьего войска» - единственный персонаж, материалы о котором можно обнаружить почти во всех отечественных архивах. Цели, которые он ставил перед собой в Африке, привлекали многие государственные ведомства Российской империи. В некоторых работах по русско-эфиопским отношениям, в частности, связанных с экспедициями Ашинова, порой утверждается, что это мероприятие пользовалось государственной поддержкой, хотя и скрытой. По моему мнению, это не так. Достаточно вспомнить, что в том же АВПРИ имеется обращение вдовы Ашинова к императору с прошением об установлении ей пенсии, на что царь ответил отказом, упомянув в собственноручной резолюции на прошении что-то о самоуправстве атамана.

Другое дело, что экспедиции Ашинова в Эфиопию вызвали ведомственный интерес. Наличие в его отряде священнослужителей не прошло мимо Святейшего Синода, возможность создания русского поселения на берегу Красного моря интересовала военное и морское ведомства. На пути на Дальний Восток русским кораблям необходима была, как тогда их называли, «угольная станция», место, где можно было пополнить запасы топлива и продовольствия, дать возможность экипажу отдохнуть от морской болтанки.

Когда же поселение казаков на Красноморском побережье в зоне колониальных интересов Франции подверглось артиллерийскому обстрелу и Ашинов вынужден был свернуть экспедицию, значительно увеличился объем поступлений разнообразных материалов в мидовский архив.

Помимо упомянутых архивохранилищ, немало документов хранится в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота (РГА ВМФ), Архиве Русского Географического общества (РГО), Российском государственном историческом архиве (РГИА).

Первые научные труды, написанные с использованием материалов государственных архивов по Эфиопии, появились в конце 1950-х гг. Первопроходцем стала М.В. Райт, кандидатская диссертация которой о русских экспедициях в Эфиопии в середине XIX – начале XX вв. основывалась на материалах не только основных государственных архивов, но и на собраниях Музея антропологии и этнографии Академии Наук^[53]

Обращение исследователей, интересующихся историей Эфиопии на рубеже XIX-XX вв., к фондам отечественных архивов, заметно усилилось за последние несколько лет. Примером могут служить как минимум три кандидатские диссертации, защищенные в этот период. Особенности политики России в Эфиопии в последней четверти XIX в. рассматриваются в работе С.В. Григорьевой^[54], о некоторых аспектах русско-эфиопских отношений примерно в тот же период идет речь в работе К.В. Виноградовой^[55], характер дипломатических и культурных связей между обеими странами тогда же исследуются в диссертационной работе Н.В. Малыгиной^[56]

Похоже, что именно наличие в отечественных архивах многочисленных документов по Эфиопии обусловило выбор диссертационной темы преподавателей из таких разных городов, как Нижний Новгород, Краснодар и Владимир. Это нормально.

Совершенно новое явление – использование в этих работах, там где это возможно, фондов местных архивов. Так, С.В. Григорьева привлекла ряд материалов Государственного архива Нижегородской области, связанных с деятельностью представителей местного купечества, которые проявляли интерес к эфиопской экспедиции Н.И. Ашинова, и, рассчитывая на расширение рынка сбыта своих товаров, оказывали казакам финансовую поддержку.

Точно также К.В. Виноградова ввела в научный оборот материалы Государственного архива Ростовской области, которые, по ее мнению, свидетельствуют о непосредственном участии представителей донского, кубанского и уральского казачества в налаживании сотрудничества между Россией и Эфиопией. Правда, бросается в глаза несколько чрезмерный местный патриотизм молодого кандидата исторических наук, особо подчеркивающей, что важнейший вклад в установление и укрепление русско-эфиопских отношений внесли уроженец Кубани В.Ф. Машков и есаул Кубанского казачьего войска Н. С. Леонтьев. Все же были они прежде всего офицерами русской армии и действовали в интересах России. Впрочем, людям свойственно порой гордиться известными земляками.

В последние годы все чаще стали опубликовываться сборники архивных документов по Эфиопии. В качестве примера можно привести издание Института Африки по российско-эфиопским отношениям, содержащее более двухсот первоклассных документов по всем аспектам этих отношений^[57] Документы не только отечественных, но и зарубежных, в частности, эфиопских архивов составили раздел по Эфиопии в двухтомном издании Отдела африканских исследований Института всеобщей истории РАН «Россия и Африка»^[58].

В настоящее время сотрудниками упомянутого отдела ведется работа по подготовке к печати трехтомного сборника «История Африки в документах», охватывающего хронологический период с 1870 г. по 2000 г. И в этом случае публикации архивных документов по истории Эфиопии уделено большое внимание.

Таким образом, различными историками осуществляется процесс по сбору, обработке и введению в научный оборот все новых и новых документов по истории Эфиопии, особенностям ее социально-экономического и политического развития, процессу установления и развития российско-эфиопских отношений. Подобная источниковая база позволяет надеяться, что все обозначенные процессы получат всестороннее и объективное рассмотрение в работах наших соотечественников-эфиопистов.

Правда, даже наличие архивного документа порой не позволяет верно интерпретировать то или иное историческое событие. В нашем недалеком прошлом, когда история была наукой подцензурной, отбор архивных материалов осуществлялся в строгом соответствии с политико-идеологическими установками государственной системы. Вернее, отобран мог быть любой документ, но опубликован не каждый.

Всего лишь небольшой пример. В публикациях 1960-70-х гг., посвященных установлению и развитию советско-эфиопских отношений, как правило, утверждается, что к улучшению этих отношений стремилась прежде всего Эфиопия, а не СССР^[59]. Скорее всего подобная позиция авторов отражала вмененную им обязанность подчеркивать привлекательность идей социализма для развивающихся стран и тягу их народов к первому в мире государству рабочих и крестьян.

В то же время архивные документы АВП РФ (в частности, впервые опубликованные в уже упоминавшемся двухтомнике «Россия и Африка»), свидетельствуют, что все обстояло наоборот. С начала 1920-х гг. именно наша страна неоднократно выступала с предложением о восстановлении дипломатических отношений между обеими государствами, в то время как на протяжении почти двух десятилетий эфиопское правительство занимало явно незаинтересованную позицию.

Дело в том, что свержение самодержавия в России было воспринято в феодально-монархической Эфиопии враждебно. Уже даже то обстоятельство, что целая страна отказалась от религии, воспринималось эфиопским обществом как промысел антихриста. Правящая верхушка страны, ориентировавшаяся во внешней политике на западные державы, не скрывала симпатий к свергнутому режиму и неприятия советской власти. Дипломатические отношения были восстановлены лишь в 1943 г., когда СССР и Эфиопия, равно как и западные державы, оказались в рядах единого фронта борьбы с фашизмом.

На протяжении многих десятилетий о советско-эфиопских отношениях говорилось, как о «традиционной дружбе», «дружбе, прошедшей испытание временем» и т п. Подобные формулировки кочевали из одного выступления советских и эфиопских государственных деятелей в другое во время официальных визитов и других подобных мероприятий. В конечном счете, создался определенный стереотип, ставший неким прокрустовым ложем для характеристики советско-эфиопских отношений. В результате любая критика в отношении Эфиопии не поощрялась. Да какая тут Эфиопия, если в нашей стране нельзя было объективно писать о таких одиозных африканских президентах как Иди Амин и Ж. Бокасса только лишь потому, что они, исходя из конъюнктурных соображений, периодически клеймили империализм и хвалили социализм. Что же говорить о стране, с которой нас связывает «традиционная дружба», которая «прошла испытание временем».

Поэтому не все архивные материалы были одинаково важны и нужны. Получалось нечто напоминающее один из законов Мэрфи: «Если факты не подтверждают теорию, от них надо избавиться». Иными словами, если какой-то архивный документ не подтверждал официальную точку зрения, то какой в нем прок?

Другое дело, что рано или поздно наступает время для каждого архивного документа. Поэтому их нужно искать, изучать, обрабатывать и даст Бог – опубликовывать.

 

SUMMARY.

The author believes that Ethiopian studies scholars found themselves in mere favorable environment than their colleagues who specialized in other regions of Africa. That can be explained by the nature of relations that existed since end of the 19th century between Russia and Ethiopia. Reports of Russian travelers and diplomats from Addis-Ababa resulted in accumulation of large volume of documents at many Russian archives. Said documents created solid source materials base for modern studies on Russian-Ethiopian relations and history of Ethiopia in general.

Архивы и устные свидетельства очевидцев:

Взаимодействие.

В.Г. Шубин Россия

То, что архивные материалы являются ключом к истории, не вызывает сомнения. Именно отсутствие допуска к ним или, что еще хуже, нежелание «копаться» в них (а работа в архивах – процесс исключительно трудоемкий!) приводит к появлению «мифов» и «легенд», которые «гуляют» из книги в книгу и нередко как бы начинают жить своей собственной жизнью. 

Так было, например, с историей об обучению военному делу командующего «Умконто ве сизве» Нельсона Манделы в 1962 г. в Алжире, которая «тиражировалась» без каких-либо ссылок на источники, если не считать таковым его фотографию с офицером Армии национального освобождения. Хотя не мешало бы задуматься: независимость Алжира была провозглашена в начале июля, а в начале августа Мандела был уже арестован, успев побывать после встреч с алжирцами в Аддис-Абебе, Дар эс-Саламе, Йоханнесбурге, Дурбане.

Наконец, в своей автобиографии Мандела поставил все на свое место: проходил он подготовку не в Алжире, а в Эфиопии, и то более короткую, чем ему хотелось бы, а в частях АНО был за пределами Алжира, в соседнем Марокко. Но в вышедшем недавно, десятилетие спустя этих мемуаров первом томе истории освободительной борьбы, подготовленной группой южноафриканских исследователей в рамках проекта САДЕТ[60], вновь говорится об учебе Манделы в Алжире и при этом без всяких оснований дается ссылка на… мемуары Манделы.[61] Так что легенда оказалась более живучей, чем свидетельство самого участника событий!        

Любой серьезный исследователь может привести подобные факты по своей сфере исследований. Поэтому представляется, что первоочередными задачами российских историков являются, с одной стороны, принятие всех возможных мер для того, чтобы на практике стало осуществляться правило о доступности материалов по истечении 30 лет их хранения, а с другой, обогащение, а то и проверка архивных данных в беседах с здравствующими участниками и свидетелями изучаемых событий.

Все мы не раз сталкивались с трудностями при поиске документов. Иногда эти трудности бывают объективными, но еще чаще – субъективными, связанными, если только это слово не покажется слишком резким, с чиновничьим произволом.

Приведу примеры из своей практики. В конце 1992 г. – начале 1993 г. я работал в тогдашнем Центре хранения современной документации (ныне – Российский государственный архив новейшей истории) и смог ознакомиться с десятками документов по истории отношений нашей страны с освободительными движениями и независимыми государствами Африки. Поскольку уже близился мой отъезд на работу в ЮАР по приглашению Университета Уэстерн Кейп, я сосредоточился на более тщательном изучении документов по связям с антирасистской оппозицией в этой стране, прежде всего, с Африканским национальным конгрессом Южной Африки, и это в большой степени помогло мне в работе над монографией, которая была издана и в ЮАР, и в России.

Естественно, я был уверен, что по возвращению в Москву смогу продолжить работу в ЦХСД по другим странам, однако, когда я вновь пришел в этот архив в декабре 1995 г., выяснилось, что за несколько месяцев до этого практически все материалы, на которые я успел хотя бы взглянуть, вновь стали недоступными для исследователей, во всяком случае, для российских. 

Можно, пожалуй, согласиться, что, как и во всех других делах, порядок должен быть и в организации допуска до архивных документов, в снятии с них всякого рода «грифов». Вряд ли правильно было, скажем, помещать в свободный доступ «донесение» о том, кто из сотрудников советской миссии в Претории в 1952 г. якобы спал с чужой женой, предварительно споив ее супруга… Но наведение порядка не должно означать многолетней задержки предоставления исследователям возможности пользоваться архивами.

Я не случайно оговорился, что (во всяком случае, до середины 1990-х годов) условия допуска были весьма различными для российских и зарубежных исследователей. Приведу еще один предмер. Когда Сергей Яковлевич Синицын, посол в отставке, работал над своей книгой мемуаров (она была издана в нашем институте под названием «Миссия в Эфиопию»), я смог передать ему записи его же бесед с американскими представителями, но на английском языке, поскольку они имеются на сайте Международного проекта по истории холодной войны.[62] А в архиве МИД даже для их автора они остаются недоступными.

В целом существующая система запретов не может не вызвать горькой усмешки. Например, недавно мы получили официальный ответ от архивистов Министерства обороны о том, что они не якобы обнаружили у себя материалов по вопросу об оказании помощи СССР национально-освободительным движениям в Африке. Но есть еще немало людей (включая автора), которые не только видели такие материалы, но, более того, сами присутствовали на беседах советских военных чинов с лидерами этих движений. Мне лично приходилось сопровождать на беседы в Генштаб и Оливера Тамбо, и Сэма Нуйому и Джошуа Нкомо, и помнится, как во время их не один, а несколько генералов и офицеров каждый раз «строчили пером». И было бы полбеды, если бы военные архивисты «придерживали» такие материалы «для своих», но этого также не происходит. Напротив, в изданной Институтом военной истории Министерства обороны РФ несколько лет назад книге «Россия (СССР) в локальных войнах и вооруженных конфликтах во второй половине ХХ века» [63] немало недочетов, а то и прямых ошибок, а ссылки на архивы почти отсутствуют. 

Конечно, «голь на выдумки хитра» - например, немало материалов, которые не «выдают» в архиве МИДа, можно получить в ГАРФе. Но в целом из-за такой «политики» наша страна немало теряет по сравнению с другими. Так, еще накануне смены власти в ЮАР была издана подборка документов по политике Вашингтона в отношении этой страны, содержавшая рассекреченные документы Госдепа, ЦРУ и других ведомств и представлявшая ее в весьма «розовом» цвете. Но при этом знающие люди утверждают, что в подборку попало лишь процентов десять от общего числа документов после тщательного их отбора… 

Более порядочное (и довольно смелое) решение было принято кубинским руководством. Оно позволило Пьеру Глейджесесу, американскому профессору (итальянцу по рождению и по паспорту и, между прочим. свояку Джона Леннона) ознакомиться буквально со всеми архивными материалами (за исключением личной переписки Фиделя Кастро) по кубинскому участию в вооруженных действиях в Африке почти за 20 лет. Более того, Глейджесес поставил условие перед кубинцами, что он никогда не будет использовать документ, если ему не предоставят копию оригинала.[64] Всего он получил более 3 тыс. страниц документов, из которых лишь 90 страниц подверглись «небольшой санитации», то есть в них были сделаны купюры, но и, по словам автора, и по тексту ясно, что касались они в основном негативных характеристик некоторых африканских лидеров, данных их же коллегами.[65] К тому же купюру сделаны они были уже после того, как Глейджесес ознакомился с полным текстом документов.       

Но успех Глейджесеса был бы неполным, если бы наряду с архивными материалами он не использовал «устную историю» - 84 своих интервью с кубинцами, участвовавшими в африканских делах. И, наконец, многие из собеседников предоставили ему письма и другие материалы из личных коллекций. Плодом такого добросовестного и всестороннего подхода (и четырнадцати поездок Глейджесеса на Кубу, каждая длительностью примерно месяц) явилась книга «Соперничающие миссии. Вашингтон, Гавана и Африка, 1959-1976 гг.», несомненно, лучшее исследование конфликтов в Африке в период так называемой «холодной войны». Примечательно, что за эту книгу Глейджесес получил, с одной стороны, престижную Феррелловскую премию американского Общества историков международных отношений, а с другой, был награжден Государственным советом Кубы Медалью дружбы.

Хочется верить, что и российские ученые получат, наконец, равноправный доступ к документам истории, но отсутствие такового отнюдь не означает, что мы должны «сидеть, сложа руки». Представляется, что правильным выходом из положения является сосредоточение внимания на данном этапе на «устной истории», тем более, что участников или хотя бы очевидцев событий, скажем, начала 1960-х годов, да и более позднего периода остается все меньше и меньше.

И речь идет не только в возможной компенсации с помощью интервью (лично я предпочитаю слово «беседа») отсутствия допуска к архивным материалам. Дело в том, что немало фактов просто не нашло в них отражения, а то и искажено. Приведу несколько примеров.

То, что решение кубинского руководства направить в 1975 г. а Анголу военных инструкторов, а затем и боевые части было принято самостоятельно, а отнюдь не по указанию Москвы, теперь уже общепризнано. Но, боюсь, не в одном архиве не удастся найти данных, как именно в Анголе все же были установлены контакты между представителями Москвы и Гаваны.

Хотя в принципе это было неизбежно, но произошло на практике почти случайно. Когда в июле 1975 г. корреспондент ТАСС Игорь Иванович Уваров вылетал вновь из Москвы в Луанду (он там ранее находился два или три месяца с самого начала января), о кубинском присутствии там еще не было речи. Но где то в самом конце августа или в сентябре он по просьбе руководства МПЛА вылетел на восток страны, в г. Энрике де Карвалью, который это движение взяло под свой контроль после ухода португальских войск. И там, будучи в компании ангольского командира базы, он встретил двух человек – одного черного, а другого - светлого мулата, которым тот почему то представил советского журналиста, то как корреспондента Франс-пресс. Но потом на вопрос Уварова анголец сказал доверительно, что эти двое – кубинцы, приехавшие для восстановления радиостанции, приведенной в неисправность португальцами перед их уходом. 

Контакт был установлен и на обратном пути в Луанду Уваров оказался вместе в самолете ДС-3 с одним из этих кубинцев. Вскоре в гостиницу «Тиволи», где жил Уваров, приехали кубинцы уже в форме и с автоматами и сопроводили Уварова в свой штаб. Так и началось сотрудничество.[66]

Да и по своему опыту воинской службы автор знает, что далеко не все отражено в архивах: при срочных вылетах за рубеж иногда даже не было времени оформить их, как положено, приказом командования.

Кроме того, в архивных документах, особенно в записях бесед, нередко встречаются искажения, связанные со слабым знанием реалий или с плохим переводом. Например, в 1960 г. посольство СССР в Греции направило в Советский комитет солидарности стран Азии и Африки запись беседы с «Т. Макивейном», который был назван представителем одной из организаций Юго-Западной Африки (Намибии), в то время как речь явно шла о Теннисоне Макиване, тогда видном деятеле АНК Южной Африки.

Вспоминается и такой случай. На беседе в Генштабе один из руководителей Африканского союза народа Зимбабве (ЗАПУ) критически отзывался о «Лусакском манифесте», одобренном группой независимых африканских государств в апреле 1969 г. и представлявшем собой по существу попытку достичь политического урегулирования с расистскими и колониальными режимами за спиной освободительных движений. Но «в исполнении» военного переводчика, неплохо знавшего английский язык, но далекого от тематики Юга Африки, указанный «манифест» превратился в декларацию о решительной вооруженных действиях, принятой борцами за свободу, собравшимися в Лусаке. Можно представить, каково будет удивление будущих исследователей, когда (будем все же надеяться) архивы «славного Главного» 10 управления советского Генштаба [67] будут открыты для них.  

Беседы с участниками и свидетелями событий важны еще в одном отношении. Они нередко открывают возможность для исследователя получить доступ для мемуаров, записей бесед и других ценных материалов, их личных или, во всяком случае, находящихся в их распоряжении. Так, трудно представить написание истории связей между нашей страной и освободительными движениями в тогдашних португальских колониях без знакомства с рукописными мемуарами П.Н. Евсюкова, который почти 15 лет отвечал за них в Международном отделе ЦК КПСС. [68]

Огромную помощь автору в изучении новейшей истории Анголы и отношения Москвы с этой страной оказали три «общих тетради» с записями бесед легендарного «генерала Константина» - генерал-полковника Константина Яковлевича Курочкина, являвшегося «ГВС» - главным военным советником в Анголе в 1982-1985 годах, но бывавшего там по служебным делам и позднее. Но возможность ознакомится с ними я получил именно в ходе бесед с прославленным генералом.

Попробуем подвести итоги. Только сочетание изучения документов и других материалов, находящихся как в официальных архивах, так и в личных коллекциях с «устной историей» может позволить исследователю составить максимально правдивую картину исторических событий.

И последнее. За последнее десятилетие было опубликовано несколько интересных работ, основанных на статьях и записей русских эмигрантов, оказавшихся после революции и гражданской войны в странах Африки. Но не будем забывать, что со середины 1950-х до начала 1990-х годов не десятки или сотни, а десятки тысяч наших граждан работали или несли воинскую службу на Африканском континенте, и написание истории присутствия там нашей страны, по мнению автора, является долгом историков-африканистов.