Возобновление действий русских под Анконой и конфликт Ушакова с австрийцами

Частям эскадры Ушакова было суждено еще принять боевое участие в действиях против неприятеля в тех северных рукавах Средиземного моря, которые носят названия моря Адриатического и моря Лигурийского, другими словами — воевать под Анконой и под Генуей.

В нерадостной общей политической обстановке приходилось действовать теперь Ушакову. Австрийский император и двор, взывавшие ранее к Павлу о спасении и пресмыкавшиеся перед Суворовым, когда он появился с русскими войсками по мольбе австрийцев, осенью 1799 г. круто изменили фронт и переменили тон. Теперь, после того, как Суворов, одержав ряд блестящих побед, изгнал французов из Северной Италии и, совершив героический переход через Альпы, ушел в Швейцарию, можно было от тайных интриг перейти к довольно откровенной неприязни. Правда, русские еще нужны были, чтобы завершить дело Суворова и отнять у французов два порта, оставшиеся в стороне от стремительного победоносного движения Суворова: Анкону на Адриатическом море и Геную — в глубине Генуэзского залива. Но австрийцы надеялись, что Павел так или иначе из коалиции не выйдет, а поэтому ни с кем из русских начальников и представителей особенно церемониться не считали уже нужным. Страшный Бонапарт, отнявший у австрийцев Италию, пропадает где-то далеко в египетских песках, а Суворов, освободивший от французов Северную Италию, ушел. Словом, все обстояло как будто благополучно. Не могли же в Вене предвидеть, что Бонапарт неожиданно вернется из Египта, вторично разгромит австрийцев под Маренго 14 июня 1800 г. и снова завоюет Италию. Не могли австрийцы предвидеть и того, что слишком уж большая бесцеремонность австрийских генералов и английских адмиралов по отношению к России может способствовать такому совсем неожиданному крутому дипломатическому перевороту, как решительное сближение между Павлом и Бонапартом.

Попутно укажем, что адмирал Ушаков уже весной 1799 г. имел вполне надежную документацию по вопросу о степени искренности и сердечности австрийских чувств касательно России вообще и его самого, в частности. В мае 1799 г. Ушакову доставили письмо, писанное австрийским комендантом (“губернатором”) района Боко-ди-Каттаро (Bocca di Cattara) Брадесом и адресованное австрийскому консулу на о. Занте. В этом письме, заблудившемся по дороге, перехваченном и попавшем в руки Ушакова, австриец интриговал против введенной Ушаковым “конституции”, слишком “демократичной”, [210] очевидно, с австрийской точки зрения. Ушаков в точности узнал об австрийских попытках внести “развратность и помешательство в наших учреждениях островов” и о том, что австрийцы стараются склонить жителей Ионических островов “на сторону австрийской нации”.

То, что произошло сначала под Анконой, а потом под Генуей, оправдало самые пессимистические предчувствия Ушакова, которые могли у него возникнуть при чтении этого перехваченного письма.

По настоятельной просьбе Австрии Ушакову еще в июне 1799 г. пришлось отделить от своего и находившегося в его распоряжении турецкого флота особую эскадру под командованием капитана 2 ранга графа Войновича и послать ее к Анконе.

Началась блокада Анконы.

Вот что писал Войнович в письме полковнику Скипору 5 октября 1799 г.:

“Батареи наши со всех сторон построены на картечных выстрелах, канонада производится непрестанно со всех сторон, и с моря отчасти фрегатами и по большей части вооруженными мной требакулами и лодками, на которых поставлены большого калибра пушки. Неприятель неоднократно покушался делать великие вылазки, но прогоняем был с немалым уроном”.

Блокада Анконы, установленная Войновичем, была очень реальна. В Анконе начался голод, усиливалось дезертирство из полуторатысячного французского гарнизона, запертого в городе и крепости{38}.

Так обстояло дело, когда в сентябре под Анкону прибыл австрийский отряд генерала Фрелиха.

Между Фрелихом, недружелюбно и в высшей степени нагло относившимся к русским, и графом Войновичем произошла ссора. Неприятности начались почти непосредственно после прибытия восьмитысячного австрийского корпуса под Анкону. Войнович полагал, что австрийцы желают под Анконой поправить свою военную репутацию, сильно пострадавшую в Риме, который они никак не могли взять без русских: “Австрийцы, сожалея, что не могли иметь чести в Риме, всеми мерами и происками стараются получить верх при взятиии Анконы”,— зло иронизирует Войнович в донесении Ушакову от 17 октября 1799 г. Русский командир явно усмотрел в этих происках австрийцев вполне реальную цель: “Они крайне стараются и желают отдалить нас от сей экспедиции и захватить все себе. Я известился партикулярно под Триестом, что они хотят, если удастся, заключить капитуляцию тайно. Но я уверен, что в сем им успеть не удастся”. [211]

Стремление Фрелиха было заставить русских убрать свой десант с берега и вообще уйти от Анконы. А Войнович, не желая отказываться от чести победы, предлагал Фрелиху покончить дело штурмом{39}. Но Фрелих, конечно, отказался.

Проведав о том, что Фрелих завел с французами переговоры о капитуляции, Войнович немедленно дал знать об этом Ушакову, который командировал в качестве русских представителей двух офицеров. Фрелих их не принял. Тогда Войнович написал австрийцу резко протестующее письмо: “Я не могу быть равнодушным к сей новой обиде... и я должен еще раз учинить представление против такого поступка, столь противного честности, долженствующей существовать между начальниками союзных войск, и которые разрушают взаимное согласие”{40}.

Протест не возымел действия. Фрелих выпустил неприятеля из Анконы, и Войнович решил довести обо всем происходящем до сведения Ушакова:

“Австрийский господин генерал Фрелих тайным образом, не уведомя меня, учинил с французским генералом Монье о сдаче Анконы сего ноября 2 дня капитуляцию и через 24 часа 4 ноября (sic! — Е. Т.) выпустила французский гарнизон из крепости.

...я в то же время ему объявил, что на такую капитуляцию не согласен, но он, введя тайно в крепость в числе 3000 чел. гарнизон, писал мне, что нашим и турецким войскам назначает квартиру в Фано и Сенигалии”.

Французы, уходя, обобрали жителей Анконы, “оставив их без ничего”, как выражается неискушенный в стиле капитан Войнович{41}.

Ссора жестоко обострилась, и Войнович резко объяснялся с австрийцем.

Фрелих пожаловался Ушакову и немедленно получил от русского адмирала ответ, представляющий собой интереснейший документ, который совсем по-новому и очеиь ярко освещает все дело.

Прежде всего Ушаков настаивал на том, что капитан 2 ранга Войнович имеет полное право на начальствование в освобожденнмх русскими силами местах.

Что именно успели сделать русские,— об этом Ушаков напоминает австрийцу весьма внушительно.

Во-первых, русская эскадра очистила Адриатическое море “от множества корсаров французских”, бравших в плен “всякие суда”, вследствие чего “коммерция австрийских судов и прочих союзных держав в бедственном состоянии находилась”. Все это русскими судами прекращено, “и коммерции открыта безопасная”.

Во-вторых, на берегах Италии высадившиеся русский войска истребили и частью изгнали неприятеля “боем” из Фано, [212] из Сенигальи и других мест. Ушаков напомнил забывчивому австрийскому генералу, что от русского флота был отделен и послан к Анконе отряд судов под командованием Пустошкина с прямым приказом отнять у французов Анкону, “и была уже верная надежда” добиться этого успеха, когда появление в Средиземном море французского и испанского флотов заставило Ушакова отозвать Пустошкина для соединения русских сил с английскими, требовавшими этой помощи. Но вскоре же после отозвания Пустошкина Ушаков послал к Анконе капитана 2 ранга графа Войновича. Что же застал Войнович, прибыв на место? Оказалось, что с уходом отряда Пустошкина австрийцы не смогли удержать ни Сенигалью, ни Фано; французы их выгнали оттуда и снова водворились в этих местах, которые, таким образом, находились “вторично в бедственном состоянии от французов”. Мало того, французы укрепились там еще лучше прежнего. Пришлось снова спасать австрийцев. “Граф Войнович употребил наиприлежное старание неприятеля десантными войсками в разных местах разбить, а в Фано неприятельский гарнизон сверх убитых 653 человек взят им военнопленным”. Все это Войновичу удалось также с помощью присоединившейся тотчас к русским части населения — “нерегулярных войск из обывателей к нему присоединившихся”. Укрепившись на суше, Войнович “обложил сильною осадою Анкону, устроил около ее батареи к ближней дистанции даже на картечный выстрел, поставя на них большие корабельные орудия”. Держа Анкону в течение двух месяцев в “тесной осаде” и с суши и с моря и бомбардируя ее из больших орудий, Войнович привел неприятеля “в немалое ослабление”. Было все это, иронически напоминает Ушаков генералу Фрелиху, еще “прежде прибытия вашего превосходительства с войсками”. Когда Фрелих прибыл, то дело казалось выигранным: “Войнович уповал, что вы по существующей дружбе императорских дворов... согласитесь с ним общими силами в самой скорости и нимало не медля настоящими действиями принудить Анкону к сдаче”. Но ничего подобного не случилось. “С крайним сожалением узнал я, что ваше превосходительство до приходе к Анконе не сделали императорским (русским — Е. Т.) войскам, столь долго осаждающим оную, ни малейшего уважения и требовали одни, сами собой, от французов сдачи Анконы на капитуляцию”. Не довольствуясь этим, Фрелих стал распоряжаться в тех городах на берегу, которые были дважды, как уже сказано, завоеваны русскими (после того как французы выгнали австрийцев). Фрелих “показал виды и желание отдалить войска наши с сухого пути”. С этой целью австриец пустился на все. “Вы употребили некоторые предлоги под видом разных жалоб обывателей и делаете заметное промедление в надежде, когда [213] настанут крепкие ветры и бурливая погода, тогда десантные войска наши неминуемо должны будут возвратиться на суда, о чем и господин граф Войнович упоминает”. Ушаков напрямик показал Фрелиху, что понимает все его хитрости. “Я крайне о таковых происшествиях сожалею, они совершенно противны общей пользе союзных держав”{42}.

Но курс, взятый Фрелихом, как и всеми другими австрийскими генералами, диктовался из Вены, и курс этот был твердый. Русские освободили своей кровью от французских захватчиков Северную Италию, и Суворов уже стал не нужен. Русские очистили Адриатическое море, могущественно способствовали падению Анконы, и Ушаков со своими моряками тоже оказался не нужен. Значит можно было распоясаться окончательно и уже никак и ничем себя не стеснять.

Фрелих, не потрудившись даже уведомить Войновнча, принял сдачу Анконы и отказался допустить русских в гавань после сдачи. “Я предвижу,— доносил Войнович Ушакову,— что они (австрийцы — Е. Т.) хотят всем завладеть сами, по сие никаким образом допустить не могу, чтобы дать обесчестить флаг его императорского величества, разве что возможно он по своей многочисленности учинит то силой”{43}.

Ушаков всецело одобрил образ действия Войновича. Русский адмирал был возмущен тем, что Фрелих, не уведомляя Войновича, приступил к переговорам с французами о капитуляции Анконы. “Таковой поступок,— писал Ушаков Войновичу 7 (18) ноября 1799 г.,—противен есть общественным правам законов, ибо всегда тот начальствовать должен, “то имеет крепость в осаде, а не тот, который пришел уже после”{44}.

7 (18) ноября 1799 г. Ушаков написал Фрелиху решительное письмо, в котором категорически требовал, чтобы капитуляция Анконы была принята и австрийцами и русскими сообща. С письмом в Анкону был послан лейтенант Балабин, которому поручалось на месте “обо всем осведомиться”. Извещая об этом Фрелиха, Ушаков угрожал австрийцу в случае “неприятных происшествий” довести дело до императора Павла.

“Между прочим,— писал Ушаков Фрелиху, —в письме вашего превосходительства упомянуто о графе Войновиче весьма оскорбительно. Я столь верного службе его императорского величества и исправного офицера отнюдь ни в чем не подозреваю и посылаю с сим и с прочими к вам письмами нарочно правящего при мне должность адъютанта флота лейтенанта Балабина и приказал ему обо всем осведомиться. Долгом поставляю еще напомянуть вашему превосходительству, ежели на письма мои в рассуждении капитуляции и всех принадлежностей не получу удовлетворение, непременно обо всем со всякой подробностью всеподданнейше донесу его императорскому [214] величеству, но надеюсь, что по существующей между дворами совершенной дружбе таковых неприятных происшествий до разбирательства высочайших дворов вы не допустите...”{45}

На другой день, 8 (19) ноября 1799 т., Ушаков получил точное извещение о сдаче Анконы, состоявшейся 2 (13) ноября. Ушаков немедленно написал обо всем Павлу I:

“После всеподданнейшего донесения моего вашему императорскому величеству сего ноября 7-го дня о переписке австрийского генерал-лейтенанта Фрелиха и флота капитана и кавалера графа Войновича, осаждающих с войсками Анкону, 8-го числа получил я рапорт и письма графа Войновича и приложенную при оных капитуляцию о сдаче Анконы, присланную к нему от генерал-лейтенанта Фрелиха. Граф Войнович в письме своем объясняет, что господин Фрелих тайным образом, не уведомя его, учинил с французским генералом Монье о сдаче Анконы сего ноября 2 дня капитуляцию и чрез 24 часа французский гарнизон выступил из крепости. Сия капитуляция прислана к Войновичу для одного только сведения, и войска вашего императорского величества вместе с войсками Блистательной Порты Оттоманской, с давнего времени осаждающие Анкону и приведшие оную до последней уже крайности, при всех надлежащих законных правах победителем от капитуляции и от договоров с французами отдалены, даже о травах, им. надлежащих, в капитуляции не помянуто, кроме что в прелиминарном пункте, опробованном генерал-лейтенантом Фрелихом, сказано: французы для того с командующим союзных войск не хотят сделать капитуляцию, будто бы не выполнена им капитуляция, сделанная о сдаче Фано, но ясно заметно, что сие учинено несправедливо и для единственной пользы французов и генерал-лейтенанта Фрелиха: первые не имели надежды по данному от меня предписанию графу Войновичу получить от него столь величайшие выгоды, каковы даны им оною капитуляциею, а генерал-лейтенант Фрелих воспользовался отдалением войск союзных от всех почестей им надлежащих. Вошед в Анкону с войсками, старается все взятое в плен и в призы завладеть и удержать за собою, даже в письме к графу Войновичу объяснил назначение квартир союзным войскам в Фано и Сенигалии. По таковых последствиях граф Войнович послал флотилию в Анконскую гавань и приказал поднять флаг вашего императорского величества на моле и на всех пленных кораблях и прочих судах, которые после ночного времени при рассвете и подняты (прежде нежели были какие другие) по праву блокирования эскадрою оную гавань и удержания их от вывода из оной, также приказал командующему десантными войсками войти в крепость и поднять флаг вашего императорского величества вместе с флагами австрийскими, [215] а сие также исполнено. Вторым письмом граф Войнович доносит, что дал он повеление флота капитану Мессеру и лейтенанту и кавалеру Ратманову с назначенными к ним офицерами сего ноября 4-го дня описать все состоящие в Анконе суда и гавань, но генерал-лейтенант Фрелих к тому оных не допускает; флаги российские на всех судах и в гавани подняты и караулы поставлены, но он требовал, чтобы везде спустить поднятые везде флаги, и уведомляет, что послал к своему двору эстафет и до получения на оной ответа ни к чему допустить не намерен. О чем с глубочайшим благоговением вашему императорскому величеству донося, рапорт флота капитана графа Войновича и приложенную капитуляцию, тож два письма означенных последствиях, ко мне доставленное в оригинале, всеподданнейше доношу я ожидаю об Анконе, о пленных в оной кораблях и. прочих судах, о магазинах и о разных припасах и материалах, принадлежащих французам, высочайшей конфирмации вашего императорского величества, а затем, когда посланный от меня флота лейтенант Балабин из Анконы возвратится и какие еще обстоятельные сведения мною получены будут, старание иметь буду за сим же всеподданнейше представить”{46}.

Павел одобрил действия Ушакова и приказал Коллегии иностранных дел обратиться с протестом к австрийскому двору. В Вене, очевидно, нашли, что Фрелих слишком уж торопится и что русские еще, пожалуй, могут понадобиться. Ретивый генерал был смещен и даже отдан под суд, ничем дурным для него, впрочем, не окончившийся.

Русские под Генуей

Как уже было сказано, Ушакову пришлось послать часть своих сил к Генуе в помощь австрийцам, долго и совершение безуспешно ее осаждавшим.

Австрийский гофкригсрат так же точно не хотел пускать Суворова к Генуе, как на юге Нельсон не хотел пускать Ушакова к Мальте. И так же, как англичане бесконечно долго осаждали Мальту, так и австрийцы бесконечно долго осаждали Геную. Но поддержка со стороны русских эскадрой и небольшим десантом могла казаться гофкригсрату, с одной стороны, очень желательной, а с другой — вполне, так сказать, безопасной в смысле возможности захвата русским союзником -этого богатого и крайне важного пункта.

Генуя захвачена была французами еще при первом завоевании Северной Италии генералом Бонапартом. Взять Геную можно было не с моря и не флотом, а с суши силами пехоты. На суше же австрийцы не имели русской помощи, и поэтому [216] ничего путного у них не выходило. Шел месяц за месяцем, а Генуя держалась.

Руководил осадой (к моменту прибытия Пустошкина) австрийский генерал Кленау — один из множества австрийских военачальников, которых, по известному выражению Суворова, относившемуся к австрийцам, отличала “привычка битыми быть”. Генерал Кленау тоже никак не мог избавиться от этой вредной привычки.

Прибыв под Геную со своей эскадрой, вице-адмирал Пустошкин “был обнадежен, что Генуя в скорости взята будет”. На самом же деле Генуя была занята только 24 мая (4 июня) 1800 г., когда у генерала Массена, оборонявшего город, истощились все припасы, причем уже через полторы недели после этого Бонапарт разгромил австрийцев при Маренго и Генуя тотчас же была возвращена французам. До всех этих событий было еще очень далеко летом и осенью 1799 г, когда генерал Кленау убеждал Пустошкина в близости австрийской победы. Кленау просил о высадке русского десанта в помощь австрийской сухопутной армии. Пустошкин войск не имел и мог высадить лишь батальон в 200 человек. У австрийцев было несколько тысяч человек. Предпринятый штурм французы отбили. Австрийцы были жестоко разбиты, они потеряли, как донес Ушаков царю, “до трех тысяч человек, в том числе более взятых в плен, чем убитых”{47}. Очень характерна одна деталь: разбежавшаяся австрийская армия бросила маленький русский отряд на произвол судьбы. У русских оказалось выбывшими из строя 75 человек, в том числе убитыми 38, ранеными 18 и взятыми в плен 19. Пустошкин донес, что русский отряд “оказал отличное мужество и храбрость”. Весьма показательно, что при позорнейшем поведении австрийцев весь русский отряд не был перебит или взят в плен.

Сражались русские превосходно. “При местечке Сестрин (sic! — Е. Т.) я на гребных судах наш десант перевез на корабль и еще цесарцев вышеписанных 48 человек не без трудности и могу доложить по справедливости в сем случае весьма доволен исправностью и усердием к службе его величества” своих моряков, благополучно спасавших заодно также и разбитых австрийцев (“цесарцев”): “сие случилося в ночное и мрачное с мокротою время, а притом со стороны открытого моря”, добавляет Пустошкин в своем рапорте Ушакову{48}.

Пустошкин вернулся со своей эскадрой в Мессинский пролив лишь весной 1800 г., когда Павел вышел из второй коалиции и, к большому, вероятно, удовольствию Пустошкина, повелел “впредь никакого содействия с австрийскими войсками не иметь”{49}. В связи с этим Пустошкин отбыл к Ушакову, уже снова стоявшему со своей эскадрой у Ионических островов. [217]

Донесения Ушакова об из ряда вон выходящем по наглости поведения австрийцев под Анконой и об их позорной трусости под Генуей поступили в царский кабинет как раз тогда, когда стала выявляться истинная суть предательских действий Австрии относительно русских в течение всего похода Суворова вообще, а в частности после великой его победы под Нови. Все это складывалось в довольно законченную общую картину. Выход России из второй коалиции постепенно назревал. Психологически и политически он становился неизбежным еще до того, как в Петербург пришли известия о внезапном возвращении Бонапарта из Египта, о последовавшем спустя три недели после этого события низвержении Директории (переворот 18 брюмера 1799 г.) и об установлении во Франции суровой военной диктатуры первого консула. Все эти новые-впечатления вскоре заставили Павла и его советчика Ф. В. Ростопчина думать о новой ориентации русской внешней политики. До “дружбы” между парижским и петербургским самодержцами было пока еще далеко, но разрыв союза с Австрией, а спустя некоторое время и с Англией, был предрешен, как было предрешено и отозвание в Россию Суворова и Ушакова.

Впрочем, Ушаков не сразу получил приказ о возвращении в Черное море. Адмиралу велено было сначала покинуть Италию и возвратиться к Ионическим островам, где с ним Пустошкин и соединился.

Любопытно отметить разительное сходство поведения англичан касательно русских в отношении Мальты с поведением австрийцев при действиях под Генуей. Австрийцы не хотели, чтобы Суворов шел под Геную, и старались его “спустить с гор” в Швейцарию; вместе с тем они взывали все время к тем же русским о помощи. Так же точно поступали и англичане. Мы видели, как Нельсон противился походу эскадры Ушакова к о. Мальта. Но когда наступила уже поздняя осень 1799 г., когда Ушаков к концу декабря ушел совсем из Италии к Ионическим островам, а Мальта все не сдавалась, Нельсон круто переменил фронт и стал просить русских о помощи.

“Дорогой мой сэр! Мальта — всегда в моих мыслях и во сне и на яву!” — скорбел он перед русским представителем в Палермо Италийским. Нельсон напоминал русскому представителю, “как дорога Мальта и ее орден русскому государю”. Русская помощь была так нужна, что Нельсон пустился на явную хитрость: лишь бы русские пришли и взяли Мальту,. а ведь потом можно, признав “дорогой сердцу русского царя” Мальтийский орден под царским гроссмейстерством, фактически Мальту прибрать к британским рукам{50}. Прося помощи от начальника сухопутных сил на Минорке, Нельсон писал [218] генералу Эрскину: “Дорогой сэр Джемс! Я в отчаянии относительно Мальты... Двух полков в течение двух месяцев при русской помощи будет достаточно, чтобы дать нам Мальту, освободить нас от врага, стоящего у наших дверей, удовлетворить русского императора, защитить нашу торговлю на Леванте...”{51} Не зная, как лучше подольститься к Павлу, Нельсон дослал царю, “как гроссмейстеру Мальтийского ордена”, детальный рапорт об осаде Мальты и в самых льстивых, смиренных тонах просил царя пожаловать за великие заслуги орденские отличия капитану Боллу (руководителю осады Мальты) и... Эмме Гамильтон!

Но все эти ухищрения не помогли. Нельсону следовало спохватиться раньше. Раздраженный Павел уже отвернулся от союзников.