К сожалению, мы продолжаем это делать, и дети сейчас практически лишены спонтанных отношений со сверстниками.

Если вы посмотрите на жизнь современного городского ребёнка, вы увидите, что спонтанных отношений со сверстниками практически нет. Даже то же, что было раньше в городах — это городские дворы, где хотя бы в каникулы, хотя бы на выходные можно было утром уйти и до вечера не появляться, и всё это время общаться со сверстниками, тренируясь вот в этом всём — в конфликтах, в дружбах, в предательствах, в предъявлении претензий, в том, как поругаться, а потом помириться, как себя позиционировать в группе, как мы дружим против них, — всего этого сейчас нет.

Мы засовываем ребёнка в машину, мы везём его на занятия, на этих занятиях дети между собой не взаимодействуют. Они взаимодействуют вертикально с педагогом, выполняя распоряжения педагога. После занятий мы втряхиваем их в комбинезон, опять в машину и везём куда-то на следующие занятия или делать уроки. В школе взаимодействия между детьми не поощряются вообще. В идеале любая школа пытается сократить свободное взаимодействие детей, и перемены, и какое-то свободное время. И получается, что у нас дети катастрофически лишены общения со сверстниками. И уже это распространяется даже на самых маленьких.

Школьники не имеют свободного времени практически, не имеют возможности после уроков, например, с друзьями поболтаться вокруг школы, и уже детскосадовцы даже не имеют свободной ролевой игры.

Практически в детском саду у них всё время занятия-занятия-занятия. И мы таким образом обделяем, конечно, детей тем важным миром отношений, на который можно опереться всегда, где бы ты ни был, в каком бы ты мире ни оказался, будут ли тебе тут дроны приносить пиццу на завтрак, или будет всё как-то по‑другому. Всё равно отношения людям будут нужны, и всё равно компетентность в отношениях, умение отношения создавать, строить и поддерживать — это совершенно необходимо.

В этой ситуации вкладываться нужно в то, что точно пригодится

Соответственно, мне кажется, что если говорить про наши тревоги родительские, про то, можем или не можем мы детей подготовить к современному миру, мне кажется, что наша задача всё-таки посмотреть на это на метауровне. Не убиваться на конкретные темы, например, ходить ли на занятия английским дополнительно. Потому что, ну, не знаем мы ответа на этот вопрос. Если мы спросим сейчас — прямо сейчас без английского очень плохо, знаете это сами. Но если мы спросим себя про «через 15 лет»… Понимаете, у нас в телефоне, возможно, будет коммутатор, который совершенно будет решать эти вопросы, абсолютно, вот на том уровне, которой сейчас требует много-много часов на протяжении многих-многих лет дополнительных усилий, дополнительных работы. А мы украли эти часы у того, чтобы ребёнок играл с друзьями во дворе. Может быть, мы неправы. И, понимаете, мы не знаем ответа на этот вопрос и будем очень часто сталкиваться с тем, что мы не знаем. И в этой ситуации вкладываться нужно в то, что точно пригодится.

Ещё раз повторю, что пригодится, как мне кажется: знать, понимать себя, понимать свои ценности и вообще мыслить о том, что я могу принимать решения опираясь на ценности, что это важно, и третье — это отношения.

Вопросы участников

Контакт с собой через личный пример — это мы услышали. А есть ли какие-то ещё дополнительные способы общения с ребёнком, которые помогут этот контакт установить?

Мне кажется, это должна быть не только задача родителей, потому что родители здесь немножко в сложной ситуации. Всё-таки основная работа по этому контакту с собой и осознанию себя — это подростковый возраст. Подростковый возраст — это возраст негативизма по отношению родителям. Плюс всё-таки возможность думать о себе требует возможности рисковать, требует права задавать себе неприятные вопросы и думать опасные и страшные мысли. Например, имеет ли смысл вообще жить?

Любой человек в 15−16 лет когда-то задумывался: «Имеет ли смысл вообще жить? Или вся эта бодяга — какой-то обман трудящихся и вообще ни к чему?» И как ты придёшь и с мамой про это поговоришь? «Мам, знаешь, мне кажется, что жить вообще не нужно», — ну, это жестокое обращение с мамой.

Трудно себе представить маму, которая при этом сохранит философский такой настрой и скажет: «Ну, давай, сыночек нальём чайку и поговорим об этом». Любая мама, когда к ней придёт ребёнок и скажет: «Мама, мне кажется, жить вообще незачем», — у неё в солнечном сплетении образуется холодный ком, она меняется в лице, она начинает вспоминать страшные статьи в интернете про «синих китов», и ей становится совсем не хорошо. Поэтому ребёнок, скорее всего, это делать не будет. А ему с кем-то бы надо бы поговорить. И мне кажется, что хорошо бы, чтобы такую услугу предоставляли не родители. Дети должны иметь возможность поговорить об этом с кем-то, кто не боится ничего, кто не боится никаких тем, кто не заинтересован в этом ребёнке так лично.

И здесь опять мы выходим на более широкий контекст, потому что, например, есть фактически запрет и риски для специалистов говорить об этом, говорить с детьми о суицидальных мыслях, говорить с детьми о сексуальной ориентации, и это катастрофа, потому что мы обрезаем детям возможность с кем-то про это поговорить. Постоянно, когда в регионы ездишь, спрашивают специалисты: «А что я теперь должен сказать ребёнку, когда он говорит, что он не уверен в своей сексуальной ориентации?». Я должен ему сказать, что: «Прекрати немедленно! Ты что, урод!» — получается, что закон чуть ли не предписывает так говорить. Если, например, представить, что кто-то будет говорить с детьми о тех же суицидальных рисках. Этот кто-то, кто пришёл, допустим, в класс или куда-то в группу подростков, вот с чего человек должен начать? «Дети, многие из вас думают о том… И это нормально!» — это должен сказать психолог? После чего он рискует прекратить свою профессиональную деятельность в наших реалиях. И это, конечно, безумие: то, что мы пытаемся в этой ситуации играть в страусов, пытаемся зажмуриться. Если не говорить такие слова, если всё удалить, все ресурсы и такие слова не произносить, то дети будут целее. Но, на самом деле, они должны иметь возможность об этом разговаривать с кем-то, кто не боится.

А с кем?

Психологи, которые с проблемами обязательно работают. Нарративные практики, коучи те же самые. То есть подросток должен иметь право, возможность пойти к такому человеку и с ним поговорить про себя. И, мне кажется, что у нас не так много детей, не так много подростков, которые точно могли бы себе это позволить, поэтому это должно быть как страховая медицина. Просто если тебе 13 лет, ты имеешь право бесплатно пойти с уверенностью, что никто это не будет никуда передавать или как-то использовать против тебя и твоих родителей, безопасно поговорить про все свои на эту тему переживания и подумать про себя.

Если говорить про темы менее нагруженные эмоционально: про свои способности, свои склонности, свои сильные и слабые стороны — это должно быть частью школьного обучения, должно быть часть образования.

Детей должны учить про это думать, по‑хозяйски относиться, не сидеть, втянув голову в плечи: «Я смогу, или не смогу, или как меня оценят», — а по-хозяйски про это думать: «У меня тут хорошо, тут плохо. Тут слабое место, тут сильное место. Что с этим хозяйством делаем, как мы с этим обходимся».

Я мама полуторагодовалого малыша и задумываюсь о подготовке к школе. Я разделяю вашу позицию, что у ребёнка должно быть детство, не нагружать его кружок за кружком. Но мамочки первоклассников говорят, что в первом месяце, в сентябре, уже просят разобрать слово по составу, а мы это делали во втором полугодии. И рекомендуется уже с пяти лет на два года эту бодягу затягивать по подготовке к школе. Надо ли это? Не будет ли ребёнок действительно с 5 до 7 лет во всех этих подготовках? Не завязнет ли и не потеряет ли то, что ему сейчас по его когнитивному периоду нужно: движение или какое-то другое развитие?

Что такое подготовка к школе? Это подготовка к получению систематического образования. На чём основано систематическое образование? Оно основано на определённых способностях, на определённых психических новообразованиях, способности психики делать некие операции. Одна из важнейших операций, которая нужна для этого — это способность придавать смысл чему-то, то есть поверить, что вот эти чёрточки значат «а», поверить что «X» — это число. Это очень непростая психическая операция, маленький ребёнок на это не способен, человек с сильно ограниченным интеллектом на это не способен. Что готовит к этой операции? Готовит ли к этой операции курс по подготовке к школе? Не-а. К этой операции подготовит свободная ролевая игра. Когда ребёнок играет с другими детьми в «дочки-матери» и говорит: «Этот лист лопуха — это тарелка, эти семена — это салат, а ты будешь папа, ты пришёл с работы», — это готовит к этой мыслительной операции, ничего лучше природой не создано. Лишая детей ролевой игры ради того, чтобы они в пять лет уже писали палочки, мы очень нехорошую вещь на самом деле делаем.

Вопрос по поводу хозяйского отношения к себе: с какого возраста ребёнка об этом можно говорить вот так, как вы сейчас об этом сказали? Моей дочке 4 года, и пока ей нужно всё, ей интересно всё, она хочет и туда, и туда, потом наоборот не хочет. Как определить, что к чему и как с ней это главное обсудить? Потому что я обсуждаю, но ей сегодня одно надо, завтра не надо.

Это нормально. Собственно говоря, всё детство дается для того, чтобы одно было надо, другое не надо и всё пробовать. В 4 года нормально, что сегодня надо, а завтра не надо — по любой причине. Если речь о ребенке постарше, в ситуации когда «я вчера хотела, сегодня не хочу» — вот в этом месте можно остановиться и спросить себя: Что произошло? Сказал мне что-то не то тренер? Или у меня сегодня плохое настроение? Или я поссорился с приятелем по занятию? Или у меня не получалось? Что произошло? И готов ли я считать это достаточно важным, чтобы идти на поводу у этого, или, может, это пройдёт? Например, договариваться: «Ну, хорошо, тебе сегодня не хочется, но давай мы ещё три раза сходим, вдруг пройдёт. Или через три раза, если по‑прежнему это останется, ты точно не хочешь этим заниматься…» — ну, то есть мы делаем посильную ситуацию осознанного выбора ребёнку. Я не уверена, что в 4 года — это посильно, но, скажем, в 8 — это уже точно посильно. Мы делаем посильный ребёнку зазор на рефлексию: «посмотрим на это», «подумаем про это», «поговорим про это», а не реактивно делаем, что захотелось или не захотелось. Но в 4 года реактивность — это нормально, так что не надо из-за этого переживать.

Вопрос про ценности. Вы как раз упомянули про жизнь в городской среде. И вот как формировать в ребёнке именно те ценности, которые раньше формировались, грубо говоря, большой семьёй, либо религией, либо классическими традициями: от праздников до совместных ужинов и так далее?

Я под ценностями имею в виду не обязательно традиции. Ценности — это то, что мне важно, это то, что я считаю правильным, это то, за что я готов поработать, например, или даже чем-то пожертвовать. Это могут быть идейные убеждения, это могут быть просто решения, как с людьми обращаться, чем мне заниматься, на что мне тратить своё время. Ценности в любом случае есть, и не надо питать иллюзии, что мы должны какие-то обязательно сформировать конкретные. Скорее наша задача как родителей вообще дать ребёнку понять, что об этом можно говорить и об этом важно думать. Вот скорее про это.

А сообщества всё равно формируются. Мне кажется, сейчас идёт активный процесс формирования в городах новых сообществ уже по другим основаниям, на других общих целях. Люди устали от этой атомизации, люди устали не знать никого, им хочется уже объединяться, им хочется видеть друг друга, им хочется иметь общие интересы и действовать совместно.