Старина о Варламии Керетском

 

Согласно рукописному житию, Варламий жил в XVI веке, был протопопом соборной церкви горада Колы. Красавица жена изменяла ему с приходящим в Колу скандинавом Олафом (или Фарлафом). Варламий убил жену, положил её тело в лодью и отплыл в Океан. Житие говорит, что после долгих путеплаваниий Варламий поднялся в Белое море, причалил к берегу около села Кереть[7], Похоронил жену в каменной вараке и сам остался тут для пустынного подвига.

Устное песенное предание утверждает, что Варламию, во искупление убийства, определено вечно плавать во льдах Северного океана.

Балладу о Варламии слышал я в дни юности от своих семейных в Архангельске. Пелись уже только отрывки. Забытый стих пересказывался простой речью.[8]

 

- Иерею Варламие,

Где твоя молодая жена?

- Она ушла в гости к татеньке,

Ко родителю-маменьке.

- Нет, ерею Варламие,

Твоя жена за гульбой ушла:

Ночью в город Фарлаф на лодье прибежал.

По твою госпожу в божью церковь послал.

Она, боса и пьяна,

С корабельщики целуется,

Со фарлафами валяется.

 

Поп Варламий зачнёт их колом

Огородним градить:

- Про мою госпожу так не сметь говорить!

Она жена иереева,

Она краса несказанная!

…………………………

Поп Вармамий о Паске обедню служил,

По собору свещу со цветами носил.

«Паска красная» пел.

- Не видали ли, миряне, где девалась госпожа?

Она дома ночевала и к обедне шла…

 

- Твоя госпожа

За гульбою ушла.

Ночью в город Фарлаф

На лодье прибежал,

По твою госпожу

В божью церковь послал.

Она теперь пьяна,

Боса и без пояса.

С корабельщики валяется,

Со фарлафами целуется. –

Поп Варламий с свещой и с цветами

На пристань идёт

И свою госпожу с воплем крепким зовёт:

- …Без тебя дома пиру нет!

Без тебя в церкви пенья нет!

………………………………

Жена отвечает ему:

- Я одежды поповской боюсь,

Я твоей бороды не люблю.

Полюбила я молодчика кудрявенького,

Я Олафа, я Фарлафа расхорошенького.

…………………………………………..

Поп Варлампий с плечей епитрахиль сымал

И святой патрахилью жене белы руки вязал…

Затем он привёл жену в собор, становил против алтаря, покаял жену последним покаянием и, взял с престола копьё, метнул в жену. Она бежит по церкви, прячась за столпы. Но копьё настигло её……………………………………………………………..

Поп Варламий во гроб госпожу

Как к венцу снаряжал.

Космы пьяные ей на челе

Благочестиво сплетал:

- Спи, жена иереева,

Спи, краса несказанная!

Взвалив гроб-колоду на плечо, Варламий идёт к лодейным причалам, к морю. Фарлаф и его дружина не успели отчалить. Варламий занёс колоду на варяжский корабль, поставил свою ношу у середовой мачты. Потом, ухватя якорь, перебил всю варяжскую дружину, в том числе и Фарлафа. Сбодав трупьё в воду, Варламий приготовился к отплытию. Народ принёс сноп воскояровых свеч. Их зажгли вокруг госпожи. Отдали причалы. Варламий открыл паруса. Скричала гагара за синим морем. Набежала полоска тумана и скрыла уходящую лодью.

……………………………………………………………………

С той поры, говорит легенда, век прошел за веком. Варламий сидит у руля и не спускает глаз с лица жены, красота которой не померкла. Века проходят за веками, но

Не устал Варламий

За рулём сидеть.

Не уснул Варламий

На жену глядеть.

Не умолк Варламий

Колыбельну петь:

- Спи, жена иереева,

Спи, краса несказанная!

………………………….

Когда весною к тому или другому берегу Белого моря наносило туман, старики говорили:

- Варламьева лодья подошла.

Отец мой, бывавший в Северной Норвегии, говорил, что когда с Мурманского берега повалит туман к Варде и Вадзе, рыбаки-норвежцы шутят:

- Русский поп жену привёз.

 

 

            Братанна

 

Гандвиг – Студёдое море,

Светлое, печальное раздолье,

Солнышко в море уходит,

Вечерняя зоря догорает.

Маменька помирает,

Сына и дочь благословляет:

- Ухожу к заре подвосточной,

Ухожу к звезде полуночной.

Се тебе, милому сыну,

Промысел морской оставляю,

Отецкой лодьёй благословляю.

Где руки отцовы трудились,

Туда и тебе, сыну, ходити.

Сестра тебе в материно место,

Братанна в доме хозяйка.

Мир тебе, доченька родная,

Речь у тебя не людская,

Да велика кротость-терпенье.

Велико по дому раденье.

Поживите, деточки, в совете.

А кто совет ваш нарушит,

Кляну того морем и землёю!

Земля на того и море!

Услышь меня, синее море!

Поблюди моего  милого сына,

Поблюди немую Братанну!

 

И солнышко закатилось,

Вечерняя заря восходила,

Маткины очи затворила.

И днём поют попы-дьяки,

Ночью брат с сестрой плачут.

После этого быванья

Брат с сестрой зажили в совете.

Он в море пойдёт – простится,

С промысла придёт – доложится,

И брата Братанна хвалит,

По головушке его гладит.

Только речь у ней не постатейна,

Говоря у Братаны непонятна.

А брата, как мать, жалеет,

День и ночь по дому радеет.

 

После этого быванья

Возрастные годы приходят.

Тут брат сестру не спросился,

Молодой женой оженился.

Глаза у ней с поволокой,

Роток у ней с позевотой.

 

Молодая жена Горожанка

Немую золовку невзлюбила,

Остуду в семье заводила,

Гарчит[9], что лихая собака:

- Ахти, безголосая рыба,

Ахти, камбала криворота,

Оборотень деревенский,

За что тебе ключи и пояс?

Я тебя, дуры, не меньше!

Тебе надо мной не смеяться!

 

В зимнюю безвременную пору

Грубость Горожанка согрубила:

Лодейные паруса сгноила,

Амбарному гнусу стравила,

Подвела на немую Братанну.

 

И брат на сестру в кручине,

А жену от брани унимает:

- Не твоё дело, жена Грожанка,

Парусы – материны статки,

Не твои, не мои нажитки!

 

Лютая зима окротеет,

Перед красным летичком смирится,

А людской-то злобе краю нету.

Злая жена горожанка

В погодливо время, в распуту,

В глухую, безлюдную ночку

У Братанны ключи отвязала,

К лодейному прибегищу сходила,

Причальные цепи отомкнула.

Тут великая невзгода учинилась:

Лодью водой повернуло,

Заторными льдами зажало,

Якори рвало самосильно.

Беда на Братану упала –

Подвела на неё Горожанка

Воровским своим поклёпом и подмётом.

И брат на сестру опалился,

Тяжко на Братану оскорбился.

Перестал с сестрой говорити,

К столу сестры не стал звати.

Не так-то жили при матке,

За одним столом, в одном хлебе…

 

После этого быванья

Горожанка на Братанну, как пес, гарчит,

А Братанна, как стена, молчит,

Знай горькие слёзы проливает,

Их правой ногой заступает,

Чтобы не было брату укоризны.

 

И в ту пору, в то время

Горожанка младеня породила,

А злобы своей не отложила.

Коль матери любы дети!

Горожанка и о том не умилилась,

Пуще на злобу устремилась.

 

О празднике было о вешнем,

Недельный день осветился,

С промыслу хозяин воротился,

Дома у ворот поколотился.

Брата сестра услыхала.

Поскорёшеньку отворяла,

На шею желанному напала,

Птичкой воронкой кричала,

Кукушицей куковала.

И брат на сестру умилился,

Что камень от сердца откатился.

Недолга немая беседа.

Горожанка в окно усмотрела,

Пуще лютой змени освирепела,

Что ровня она бешеной собаке;

Душегубное дело учинила:

Младеня из зыбки схватила,

Золовкиным ножом заколола,

Шибла золовке в постелю.

Выбежала к мужу космата,

В ногах закаталась безобразно:

- Увы тебе! Люто, люто!

Сестра твоя, лиходейка,

Убила нашего младеня!

 

И отец видит страшное дело.

Затрясся, кабыть от морозу,

Пришла на него озноба люта.

Сгорстал сестру за руки,

Ей руки отсек по запястья.

Повисли руки, как рукавички.

Этого страху мало,

Этой беды недостало.

Своего убитого младеня

Брат сестре навязал на локти,

Выгонил сестру за ворота.

 

И почто с кручины смерть не придет,

С печали душу не вынет!

Боса, кровава, космата,

Без памяти Братанна ступает,

Светлого деничка не видит,

Не путём бредёт, не дорогой –

Черным лесом дремучим.

Белым мохом зыбучим.

Уж некуда Братанне деваться,

Ей бы заживо в землю закопаться!

Кабы мать-то земля расступилась,

Она живая бы в землю схоронилась.

 

И тут как свет осветило,

Как на волю двери отворило:

Развеличилось отеческое море

От запада до востока!

Тут волны, как белые кони,

Тут шум, как конское ржанье.

К камню Братана припадает,

К морю кричит и рыдает:

- Батюшко море, кормилец,

Матка у нас помирала,

Морю нас поручала!

Батюшко синее море,

С тобою живу, помираю,

В лютый день припадаю!

Услышь меня, синее море:

Нет на земле упокоя,

Некуда деться от злобы! –

В камень немая припадает,

В море младеня простирает.

 

Море убогую слышит,

Море убогую видит.

Страшно стало у моря:

Гром, и облак, и сумрак,

Трубные звуки и буря!

В бурях гора затряслася,

В море Братанна урвалася.

И море Братанну подхватило,

В бездонных пучинах огрузило:

Ещё речью море говорило:

- Кто с морем в любви и совете,

Кому на земле управы нету,

Тому от моря управа.

Пригожается сердце морское

Ко всякой человеческой скорби!

 

И в ту пору, во то время

Диво славно и ужасно:

Пала Братанна в море,

Рученьки мертвы висели, -

Пала с мертвым младенем,

Пала нема, полумертва,

Встала цела и здрава.

Волнами её подхватило,

В сердце морском переновило.

С костью кость сошлася,

С жилой жила свилася.

Дивны у моря угодья!

Руки целы и здравы.

Живой воды немая поглотила,

Запела и заговорила.

Выговаривает светло и внятно,

Поёт постатейно и красно:

- Мир тебе, синее море!

Слава морю до веку! –

А море, как лев, рыкает,

С младенем, как мать, играет.

И ожил дитя, засмеялся,

По-ребячьи в волнах заплескался.

Вышла Братанна из моря,

Как нова на свет родилась.

Она славу морю припевает,

На руках-то младенец играет.

Слава синему морю,

Мир тебе, сердце морское!

 

После этого быванья

Брата сестра вспомянула:

- Птичка бы я была, воронка,

Домой бы я полетела,

На окошечке бы посидела,

Брата бы я поглядела!

Дойду я до братнева дома,

Покажусь вдовой побирухой,

По речам меня не признати,

По рукам меня не подумать:

Я ушла безъязыка, безрука.

 

По-вдовьи Братана повязалась,

Опоясалась по-старушьи,

Младеня в пазуху склала,

Сажей лицо замарала.

Солнце пришло на запад,

Белый день на закате.

К дому Братанна подходит.

В доме песня и плясня.

Говорит Братанна кухарке:

- Здравствуешь, тетенька-голубка!

Всё ли у вас поздорову?

Что у вас за пир, за веселье? –

Статны и внятны вопросы,

Сладки и светлы разговоры,

И кухарка Братану не узнала.

- Здравствуй и ты, сиротинка!

А пляшет и поёт Горожанка,

Этому дому лиходейка.

Брата с сестрой разлучила,

Нашу хозяюшку сгубила.

Ишь, собака, скачет да смеётся.

А ей золовкина слеза отольётся!

 

Уж Братанна ей не внимает,

Он в горницу гостину доступает.

Гости сидят за столами,

За яствами, за питьями.

Горожанка перед ними дробно ходит,

Золотым перстнем прищелкнет,

Серебряным каблуком притопнет.

А хозяин выше всех посажен,

Пуще всех хозяин печален.

Без сестры у него пиру нету.

А сестра стоит, поклоны правит:

- Здравствуйте, хозяин с хозяйкой! –

Горожанка Братанну не признала:

- Уваливай, нищая коробка!*

Здесь не монастырь, не поминки:

Господские песни да пляски!

 

Отвечает странница хозяйке:

- Тут-то меня и надо!

Я песни петь разумею.

Былинами душу питаю. –

Не туча с дождём прошумела,

Хозяин в углу отозвался:

- Садись-ка, тетка, на лавку,

Сказывай старину-былину,

Разгони мою тоску-кручину! –

В горнице гов о ря замолчала,

Странница младеня закачала,

Запела сама, заговорила:

 

- Маманька помирала,

Сына да дочь благословляла:

«Живите, деточки, в совете,

Сестра, обхаживай брата,

Будь ему материно место.

Брателко, не обидь сестрицы.

К морю пойдёшь - простися,

С моря придёшь – доложися.

Клятвою вас заклинаю,

Во свидетели море призываю».

Тут вечерняя звезда восходила,

Маткины очи затворила.

И брат с сестрой зажили советно,

Однодумно он, однолично.

А сестра говорить не умела,

А горазда на всякое дело.

 

После этого быванья

Брат сестры не спросился.

Молодой женой оженился.

Молодая жена Горожанка

Немую золовку невзлюбила,

Что дом приказан золовке,

А молодка у ней под началом.

Стало всё не в честь да не в радость,

Всё не в доброе слово.

Лихорадство Горожанка учинила:

Лодейные парусы сгноила,

Подвела на немую золовку…

 

Горожанка сделалась в лице переменна:

- Врака, врака, врака всё! 

А брат слушает, дивится, а сам на сестру не подумал, что ушла нема и увечна; эта цела и здрава, в речах сладка и успешна.

 

А странница сидит, как свеча горит,

Слово говорит, что рублём дарит:

- Да… парусы в зиму сгноила.

И этой напасти мало,

Этой беды недостало.

Молодая жена Горожанка

Мужневых трудов не пощадила,

Промысловую лодью погубила,

Подвела на немую золовку

Ябедой, поклёпом и подмётом…

 

Горожанка опять зубы явила:

- Врака, врака, врака! Ябеду сказывает и врёт!

А муж говорит:

- Не сбивай, со врак пошлин не берут.

Странница эта опять поёт:

 

- Да… промыслову лодью погубила.

И этой кручины мало,

Этого горя недостало.

Коль матери любы дети!

Горожанка дитя не пожалела:

Дитя своё заколола,

Золовкино столовье зарудила,

Душегубством золовку уличила.

И брат сестре казнь придумал:

Без суда, без сыску, без управы

Руки сестре изувечил,

Навязал на локти младеня

И выгонил сестру за ворота…

 

Горожанка схватила со стены ловецкое копьё да шибала в певицу. Муж копьё перехватил на лету, бросил в угол, а сам заплакал:

- Правда, правда! И у нас то!

И опять стала тишина, только странница поёт:

 

Да … выгонил сестру за ворота.

Побрела, кровава, космата.

Шла, пришла на край моря

И к морю немая возопила,

Смерти себе запросила.

На мори волны встали,

Как лист земля затряслася –

В море немая урвалася.

Как сноп, её море носило

И в сердце морском переновило:

Была нема и увечна,

Стала цела и здрава,

Запели уста, заговорили,

Руки младеня похватили.

В живой воде дитя заплавал,

По-ребячьи дитятко заплакал…

Дивны у моря угодья!

……………………….

Я бабой-старухой срядилась,

К брату на праздник явилась.

 

Братанна платок-то сдернула да сажу стёрла. Больше слов не надо.

Брат сестру узнал, тут радость неудержимая. Упал сестре в ноги, целует ей руки, уста и очи, к сердцу жмёт своё детище. А Горожанка заскакала собакой да прянула в окно, только пыль свилась в след. Больше Горожанку здесь никто не видал. Да и кто её рад видеть!

 

И после этого быванья

Брат с сестрой зажили в совете.

Он в море пойдёт – простится,

С моря придёт – доложится.

А Братанна племянника хвалит,

По головушке его гладит.

Дивны у моря угодья!

Слава сердцу морскому![10]

 

 

«Устьянский пр а вильник»

 

Здесь прилагаются образцы морской народной письменности архангельского Севера, которая по форме и внутреннему содержанию близка была устному поморскому слову.

 

В северорусском промышленном мореходстве издревле существовало «обычное право», своеобразная юриспруденция, определяющая профессионально-деловые, а также морально-нравственные отношения промышленников друг к другу. Иногда эти жизненно-деловые отношения закреплялись письменно. Таков «Морской устав» новоземельских промышленников. Как бы дополнением к нему может служить «Устьянский правильник».

«Устьянский правильник» представлял собой главу рукописной книжицы (или тетради), писанной почерком XVIII века. К пунктам правил, касающихся мореходно-промышленной среды, написаны правила общечеловеческого поведения: о том, как молодой человек должен вести себя в присутствии стариков, о вреде пьянства. Подчеркивается, что если старший велит тебе идти с ним о правую руку или посадит тебя с правой стороны, то этим он оказывает тебе честь. Если женщина сидит, положив «нога на ногу», этим она навеки уронит себя в глазах общества.

Чрезвычайно интересна психология тех «устьянских» правил, где расцениваются поступки бедняков по отношению к богатым.

Если ты, не стерпев вдовьих и сиротских слёз, будешь красть для этих сирот у богатого, то в этом нет греха. Поступок похвальный, но половину хвалы пусть получит и невольно пострадавший богач.

Другое постановление: если горькие, нищие люди обокрадут богатого и он не только не подаст в суд, но даже не потужит об утере, то такое разумное поведение Христос зачтёт богачу за добровольную милостыню.

Имеется любопытное объяснение, почему Никола (покровитель мореходства) имеет титул или прозвище – «скорый помошник». Оказывается, когда молишься Богоматери и разным святым, они твою молитву понесут к Богу и уже от Бога ты получишь милость. Но Николе «вперёд милость дана», то есть Николе отпущен от Бога как бы лимит. Этим лимитом Никола распоряжается непосредственно, без докладов и волокиты.

В статье «О хмелю» упоминается Никодим Сийский, автор трактата о «различных художествах». Никодим был родом с Онеги, в XVII веке именит был по всей северной Двине как искуснейший живописец.

Что касается заглавия «Устьянский правильник», то, не имея сейчас под рукой оригинала, трудно судить, всё ли заглавие рукописи было мною списано. С другой стороны, и составитель (компилятор-копиист) XVIII века выписки свои озаглавил очень кратко: «Никодимово» (правило), «Геннадиево», «Соловецких»…

Сия книга устав,

Помните добрый нрав,

Како у моря жити:

Чтобы Бога не гневити

И люди не смешити.

…………………………………………………………………………….

Мореходством нашим промышляем прибыль всем гражаном… Не доведётся таковую степень тратить…

Держитеся гораздо сего обычая. Не разорите мореходства доброго уставы.

…Сказало Звенило Ластольцу:

- Три чина мореходца – когда придёт морская напасть и бороться с нею веселяся. Второе – когда ходит в послушании доброму кормщику…

Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум мореходцу вспять зрит.

Ежели покоренье навклиру (кормщику) напоказ содержится, а внутрь молва и мятеж, то ждёт нас беспромыслица.

Когда дружина слушает слово твоё всем сердцем, знай, что ты отвечаешь за них перед Богом.

………………………………………………………………………

Ежели переступил устав и учинил прошибку, не лги, но повинись перед товарищи и скажи: «Простите меня!» – и огрех мимо идёт.

Если кто сделал ошибку, и бедственную, но понял её, и повинился, и исправился, не могите напомянуть ему о ней.

………………………………………………………………………

За которым человеком сыщется какое воровство, или татьба, или какое скаредное дело, кто сироту обидит или деньги в рост давал, того в промышленный поход не брать.

………………………………………………………………………

И хотя принятые бедственные люди промышляют из-за хлеба и доли не просят, но по превосходному разумы, долю им дать.

………………………………………………………………………

…От веков повелено начатки промыслу нищим давать, мореходных и промышленных людей вдовам и сиротам. Зверя давать мерного, а не детыша. И кожа чтоб не резана, не колота.

Которые от многия службы морския пришли в глубокую старость, давать по тому же.

В бочках пропащую рыбу сиротам не давать, а добрую себе не оставлять. (Люта неистовая жадность. Сытости не имеет деньголюбивая душа и на последнее зло идёт.)

Кто свою братью, морскую сиротину, в пир созвать постыдится, того устыдится Христос на суде своём.

Дочку или племянницу хромую или кривую подчинённым и меньшим людям не навязывать. Гораздых девок в господу[11] не пихать.

………………………………………………………………………

В который берег жилой придёшь, где никого не знаешь, то и меньшим себя честь оказывай, как старшим.

В чужих городах не летай глазами туда и сюда.

В чужих берегах будь от баб воздержателен.

………………………………………………………………………

В пустых берегах, в становых избушках, где оследиться привелось, оставлять хлебов, муки и, по силе, всякого припасу на произволящих людей. По изможенью печь поправить, дров собрать и наколоть. И огнивцев и кудельки оставить. Что здесь о терящем человеке попечаловал, то о тебе в ином месте люди вдвое порадеют.

………………………………………………………………………

Когда идёшь со старшим, не опережай его.

Беседуя со старшим, не сядь, пока не повелит сесть. И, рассмеявшись, не кажи зубы.

………………………………………………………………………

О человече! Лучше тебе дома по миру ходити, куски собирати, нежели в море позориться, преступая вечную заповедь морскую.

Аще кто, радея о нищих, а самому подать нечем, и он украдёт у богатого и даст убогому, то несть грех. Но с пол-добра вменит Бог и богатому.

Которого богатого человека обокрадут. И утеря явится велика. Но он не потужит и не поклевещет, то утерю вменит ему Христос в милостыню.

 

О хмелю

 

Всем ведомо и всему свету давно проявлено, какая беда пьянство. Философы мысль растрясли и собрать не могут. Чины со степеней в грязь слетели. Крепкие стали дряблы, надменные опали. Храбрые оплошали, богатые обнищали.

…Вняться надобно всякому мастеру, какова напасть пьянство. Ум художному человеку сгубит, орудие портит, добытки теряет. Пьянство дом опустошит, промысел обгложет, семью по миру пустит, в долгах утопит. Пьянство у доброго мастера хитрость отымает, красоту ума закоптит. А что скажешь – пьянство ум веселит, то коли бы так кнут веселит худую кобылу.

………………………………………………………………………