Жизнеописание Андреа дель Сарто отличнейшего флорентийского живописца

Так вот, после жизнеописаний многих художников, отличившихся кто своим колоритом, кто рисунком, а кто выдумкой, мы дошли и до Андреа дель Сарто, мастера отличнейшего, ибо в нем одном природа и искусство показали, на что способна живопись, когда она в равной мере пользуется и колоритом, и рисунком, и выдумкой. В самом деле, если бы Андреа обладал характером несколько более смелым и решительным, в соответствии со свойственными ему одаренностью к этому искусству и глубочайшим его пониманием, он, без всякого сомнения, не имел бы себе в нем равных. Но некоторая робость духа и какая-то неуверенность в себе и доверчивость его натуры не дали возможности проявиться в нем тому живому горению, тому порыву, которые, в сочетании с другими его способностями, сделали бы из него поистине божественного живописца; ведь как раз по этой причине ему не хватало того блеска, того размаха и того обилия различных манер, которые мы видели у многих других живописцев. Тем не менее его фигуры, несмотря на некоторую простоватость и жесткость, отлично разобраны, безупречны и, в конечном счете, совершенны. Выражения лиц у младенцев и женщин – естественные и прелестные, а у юношей и стариков – удивительно живые и непосредственные, складки – донельзя хороши, а обнаженные тела – отлично разобраны, и хотя рисунок у него и простоватый, зато колористические решения его на редкость изысканные и поистине божественные.

Родился Андреа во Флоренции в 1478 году от отца, всю жизнь занимавшегося портняжным ремеслом, почему все всегда и называли его сыном портного. Когда он достиг семилетнего возраста, его из начальной школы, где он обучался чтению и письму, перевели в золотых дел мастерскую, в которой он всегда по природной склонности с гораздо большей охотой занимался рисованием, чем орудованием инструментами для обработки серебра и золота. Поэтому-то Джан Бариле, живописец флорентийский, но неотесанный и простоватый, увидев, что мальчик так хорошо рисует, взял его к себе и, заставив бросить ювелирное дело, приобщил его к искусству живописи, которым Андреа начал заниматься с величайшим удовольствием, поняв, что для этого занятия и создала его природа. Вот почему он в кратчайший срок стал выполнять в цвете такие вещи, от которых и Джан Бариле, и другие художники этого города приходили в восторг.

Однако когда по истечении трех лет Андреа, уже получив прекрасные навыки в своей работе, продолжал упорно трудиться, Бариле пришел к заключению, что мальчику, если только он будет столь же упорен, предстоит исключительный успех, и, поговорив о нем с Пьеро ди Козимо, почитавшимся в то время одним из лучших живописцев во всей Флоренции, он познакомил с ним Андреа, который, страстно желая научиться, не переставал трудиться и изучать свое дело. Природа же, родившая его

живописцем, настолько была в нем сильна, что он, обращаясь с красками, делал это с такой легкостью, словно он уже пятьдесят лет как занимался живописью. За это Пьеро проникся к нему величайшей любовью и от души радовался, когда слышал, что Андреа, пользуясь каждым мгновением свободного времени и в особенности по праздникам, проводил, рисуя вместе с другими юношами, целые дни в Папской зале, где находились картон Микеланджело и картон Леонардо да Винчи, и что он, несмотря на свой юный возраст, превосходил всех других рисовальщиков, как местных, так и приезжих, которые без конца там толпились. Из них по натуре своей и по своему обращению больше всех ему понравился живописец Франчабиджо, которому равным образом понравилась и натура Андреа дель Сарто.

И вот, когда они на этой почве подружились, Андреа как-то сказал Франче, что терпеть чудачества совсем одряхлевшего Пьеро ему уже невмочь и что он поэтому хочет завести себе отдельную мастерскую. Франча, который был вынужден поступить подобным же образом, так как его учитель Мариотто Альбертинелли к тому времени уже бросил живопись, услыхав решение своего товарища Андреа, сказал, что и ему нужна мастерская и что поселиться им вместе было бы на пользу и тому, и другому. И вот, заняв помещение на Пьяцца дель Грано, они написали много вещей сообща и в том числе завесы, которыми занавешены образа главного алтаря в церкви сервитов и которые были им заказаны церковным старостой, ближайшим родственником Франчи. На этих полотнах они написали: на том полотнище, которое обращено к хору, Благовещение, а на другом, что спереди, – Снятие со креста, подобное тому, которое было изображено на находившемся там образе работы Филиппо и Пьетро Перуджино.

Во Флоренции, в конце Виа Ларга, еще выше, чем дома великолепного Оттавиано деи Медичи и как раз против сада Сан Марко, обычно собирались члены сообщества, которое именовалось делла Скальцо и покровителем которого значился св. Иоанн Креститель. Сообщество это в те времена начало отстраиваться при участии многих флорентийских художников, которые в первую очередь соорудили в числе других построек также и дворик, окруженный галереей с невысокими колоннами. И вот некоторые из членов сообщества увидели, что Андреа скоро займет место в рядах лучших живописцев, но, владея богатствами скорее духовными, чем денежными, они все же решили поручить ему написать по всей галерее дворика двенадцать одноцветных фресок с изображением двенадцати историй из жизни св. Иоанна Крестителя. Приступив к этой работе, Андреа изобразил на первой фреске Христа, принимающего крещение от св. Иоанна, написав ее с большим умением и в прекрасной манере, завоевавшей ему доверие, честь и славу настолько, что многие стали обращаться к нему с заказами, считая, что он со временем, без сомнения, с честью для себя достигнет того, что было обещано таким из ряда вон выходящим началом его деятельности.

В числе других вещей, выполненных им тогда в этой первой манере, он написал картину, находящуюся ныне в доме Филиппо Спини, где она пользуется большим почетом в память о столь великом художнике. А немногим позднее ему был заказан для одной из капелл церкви Сан Гало монастыря братьев-отшельников обсервантов августинского ордена, что за воротами Сан Галло, образ на дереве с изображением Христа, который в обличии садовника является в саду Марии Магдалине. Вещь эта по своему колориту благодаря особой мягкости и слитности вся настолько нежная и так хорошо написана, что послужила поводом к тому, что он вскоре после нее написал еще две в той же церкви, о чем будет сказано ниже. Все три доски находятся ныне в церкви Сан Якопо тра и Фосси, что на углу Альберти. После окончания этих работ Андреа и Франча переехали с Пьяцца дель Грано в новое помещение на земле Сапиенцы, около монастыря Нунциаты. И вот случилось так, что Андреа и Якопо Сансовино, в ту пору еще юноша, там же обучавшийся скульптуре под руководством своего учителя Андреа Контуччи, так сильно и тесно сдружились, что ни днем, ни ночью друг с другом не расставались. Беседы же их по большей части были посвящены трудностям искусства, и не удивительно, что оба они впоследствии в нем отличались, причем сейчас идет речь об Андреа, а в своем месте будет сказано о Якопо.

В то самое время в упоминавшемся нами монастыре сервитов за свечным ящиком стоял некий монах из ризницы по имени фра Мариано с Канто алле Мачине, который, слыша, что не было человека, который не восхвалял бы Андреа за его удивительные живописные успехи, решил по сходной цене добиться выполнения засевшего в нем замысла. И вот, искушая Андреа (человека мягкого и доброго) на почве его честолюбия, он стал под видом любовной о нем заботы предлагать ему свою помощь в деле, сулящем ему честь и пользу и такую славу, что он никогда больше не испытает нужды.

Уже много лет тому назад в первом дворике этого монастыря Алессо Бальдовинетти написал на стене, примыкающей к Нунциате, Рождество Христово, о котором говорилось выше, а с противоположной стороны в том же дворике Козимо Росселли начал историю, изображающую, как св. Филипп, основатель ордена сервитов, постригается в монахи. История эта не была закончена Козимо, которого смерть застигла во время работы. Так вот этот самый монах, возгоревший желанием довести это дело до конца, решил, чтобы Андреа и Франча, которые из друзей успели превратиться в соперников по искусству, начали друг с другом соревноваться и чтобы каждый из них выполнил часть работы, благодаря чему он не только был бы наилучшим образом обслужен, но ему пришлось бы меньше платить, а художникам больше трудиться. И вот, не скрывая своих намерений от Андреа, он уговорил его взять на себя это поручение, доказав ему, что эта работа, выполненная в столь людном и посещаемом месте, доставит ему известность не только среди флорентинцев, но и среди приезжих, и что ему нечего и думать о том, чтобы самому назначать цену, и не только не следует заставлять себя просить, но и что он сам должен был бы этого добиваться, если же он не согласен, то на то есть Франча, который уже предложил свои услуги, предоставляя заказчику установить цену.

Все эти доводы сильно содействовали решению Андреа взять на себя эту обузу, так как он был человеком в высшей степени слабовольным, последний же довод, касавшийся Франчи, заставил его решиться окончательно и заключить письменное соглашение на всю работу в целом без участия кого-либо другого. Опутав его таким способом и дав ему денег, монах первым долгом потребовал, чтобы Андреа продолжил житие св. Филиппа, получая лишь десять дукатов за каждую историю, и к тому же добавил, что он и эти деньги платит от себя и делает это скорее на благо и для удобства Андреа, чем ради нужд и пользы самой обители.

И вот, продолжив с величайшим рвением эту работу, Андреа, которого больше заботила честь, чем выгода, в кратчайший срок полностью завершил и показал первые три истории. А именно: первую, где св. Филипп, уже после своего пострига, одевает нагого человека, и вторую, где он обличает игроков, которые кощунственно поносили Господа и поднимали на смех св. Филиппа, издеваясь над его наставлениями, а упавшая с неба молния ударяет в дерево, в тени которого они сидели, двух из них убивает и повергает в неописуемое смятение остальных, из которых одни, оглушенные, схватившись за голову, повергаются ниц, а другие с криком в ужасе разбегаются, и в то же время некая женщина, обезумевшая от грома и от страха, бежит так естественно, что кажется поистине живой, а лошадь, напуганная грохотом и всеобщим смятением и сорвавшаяся с привязи, своими прыжками и страшными движениями убеждает нас в том, насколько все внезапное и неожиданное способно повергать в ужас всякое живое существо; словом, во всем видно, насколько Андреа понимал все многообразие совершающихся событий, руководствуясь соображениями, безусловно правильными и необходимыми для всякого живописца. Наконец, в третьей истории он изобразил св. Филиппа, изгоняющего злых духов из одержимой ими женщины, со всеми особенностями, какие только можно вообразить себе в действии такого рода. Не удивительно, что все три истории принесли художнику величайшую честь и славу.

Ободренный этим успехом, он написал еще две истории в том же дворике. На одной из стен мы видим усопшего св. Филиппа в окружении плачущей братии и тут же мертвого младенца, воскресающего от прикосновения к одру, на котором возлежит св. Филипп, причем младенца мы видим сначала мертвым, а затем воскресшим и живым, с отличнейшим соблюдением должной естественности и правдивости. На последней истории с этой же стороны он изобразил иноков, возлагающих ризы усопшего св. Филиппа на головы нескольких отроков. На этой фреске он поместил портрет скульптора Андреа делла Роббиа в обличии старика в красной одежде, склонившегося с посохом в руке, а также портрет сына его Луки. И на той фреске, где изображена смерть св. Филиппа, он написал портрет другого сына Андреа – Джироламо, скульптора и своего ближайшего друга, недавно умершего во Флоренции.

На этом он закончил одну сторону дворика, поняв, что платы ему слишком мало, а чести не слишком много, и порешил от остального отказаться, как ни сетовал на него монах; памятуя, однако, об одолжении, оказанном ему Андреа, решил и он со своей стороны пойти ему навстречу: заручившись от него обещанием написать еще две истории по своему усмотрению, он повысил ему цену, на чем и договорились.

Благодаря этим произведениям Андреа достиг еще большей известности, и ему стали заказывать много картин и других крупных работ, в том числе генерал монашеского ордена Валломброзы заказал ему Тайную Вечерю под одной из арок свода трапезной монастыря Сан Сальви, что за Порта алла Кроче. На этом же своде он написал в четырех тондо четыре фигуры: св. Бенедикта, св. Иоанна Гуальберта, св. Сальви, епископа, и св. Бернарда дельи Уберти из Флоренции, монаха того же ордена и кардинала, а на середине свода он написал тондо с изображением триединого лика св. Троицы. Вещь эта, как фреска, была отлично выполнена, после чего Андреа был признан тем, кем он действительно был как живописец. Так, по распоряжению Баччо д'Аньоло ему была заказана в закоулке между Орсанмикеле и Меркато Нуово фреска с изображением Благовещения. Написана она, как это можно видеть и поныне, в очень мелкой манере, за что особых похвал Андреа не заслужил, возможно, потому, что всегда делал хорошо, работал непринужденно, не насилуя своей природы, а в этом произведении решил, как полагают, понатужиться и перестарался.

В числе многих картин, которые он после этого написал для Флоренции и описание которых заняло бы слишком много места, я, говоря лишь о самых известных, назову ту, что находится ныне в собрании Баччо Барбадори и где изображена Богоматерь во весь рост с младенцем на руках, в присутствии св. Анны и св. Иосифа, исполненных в прекрасной манере и высоко ценимых самим Баччо. Написал он и другую, не менее хваленую, находящуюся ныне у Лоренцо ди Доменико Боргини, и еще одну с изображением Мадонны для Леонардо дель Джокондо, находящуюся в настоящее время во владении его сына Пьеро. Для Карло Джинори он написал две небольшие картины, купленные впоследствии великолепным Оттавиано деи Медичи, одна из которых ныне находится в его чудеснейшей вилле ди Камни, а другую хранит в своем собрании вместе со многими другими картинами наиболее выдающихся современных мастеров синьор Бернардетто, достойный сын такого отца, не только почитающего и ценящего творения знаменитых художников, но и поистине великолепного и щедрого синьора во всех своих поступках.

А между тем монах-сервит заказал одну из историй в вышеупомянутом дворике Франчабиджо, и не успел тот еще отгородиться, как Андреа почуял недоброе. Так как он опасался, что тот был более опытным и ловким мастером в обращении с красками для фресок, он начал, как бы с ним наперегонки, заготовлять картоны для обеих историй, собираясь перевести их на стену между дверью бокового фасада Сан Бастиано и дверью, ведущей из дворика в самую Нунциату. Закончив картоны, он приступил к фрескам.

На первой из них он написал Рождество Богородицы, создав композицию из отлично соразмеренных фигур, свободно размещенных в комнате, где женщины, посетившие роженицу в качестве ее подруг и родственниц, окружили ее, одетые в наряды, принятые в то время. Другие же, менее благородные женщины, хлопоча вокруг очага, омывают новорожденную девочку, в то время как еще другие заняты пеленками и тому подобными приготовлениями. В числе прочих фигур есть там и мальчик, греющийся у огня, совсем как живой, а также старик, отдыхающий на широком ложе и изображенный с большим правдоподобием. Таковы и женщины, подносящие пищу возлежащей матери с их верно подмеченными и в высшей степени естественными движениями. И все эти фигуры, в том числе и путты, которые, паря в воздухе, разбрасывают цветы, тщательнейшим образом продуманы в отношении их облика, одежды и всего прочего, а по цвету они написаны настолько мягко, что тело у них будто живое, да и все остальное кажется не написанным, а настоящим.

На другой фреске Андреа изобразил трех волхвов, которые, направляемые путеводной звездой, пришли с Востока, чтобы поклониться младенцу Христу. А изобразил он их уже сошедшими с коней и словно уже приблизившимися к месту назначения, и это подтверждается тем, что между ними и Рождеством Христовым, которое мы тут же видим написанным рукою Алессо Бальдовинетти, остается расстояние, занимаемое всего лишь проемами двух дверей. В этой истории Андреа изобразил трех волхвов в сопровождении целой свиты, вместе с поклажей, снаряжением и всякими людьми, в числе которых он в одном углу поместил портреты трех мужчин, одетых по-флорентийски. Один из них – Якопо Сансовино – весь на виду и смотрящий на зрителя, другой, опершись на него, указывает на что-то рукой, изображенной в ракурсе, – это сам Андреа, автор произведения, а за спиной Якопо наполовину видна голова третьего из них – музыканта Айолле. Кроме всего прочего, на фреске показана также детвора, вскарабкавшаяся на заборы, чтобы разглядеть все великолепие, а также диковинных зверей, которых привезли с собой волхвы. По качеству эта история нисколько не уступает предыдущей, мало того – он и в той, и в другой превзошел не только Франчу, также закончившего свою историю, но и самого себя.

Одновременно с этими фресками он написал для аббатства Сан Годенцо, вотчины тех же монахов, на дереве алтарный образ, который был признан отличной работой, а для монахов Сан Галло – также на дереве – Благовещение, в котором мы видим весьма приятную для взора цельность колорита, а также нежную светотень и совершенную красоту выразительных головок ангелов, сопровождающих Гавриила. Пределлу под этим образом написал Якопо да Понтормо, бывший в то время еще учеником Андреа и показавший уже смолоду образец тех прекрасных произведений, которые он впоследствии собственноручно написал во Флоренции, но еще до того, как он сделался, если можно так выразиться, другим человеком, о чем будет сказано в его жизнеописании.

После этого Андреа написал для Дзаноби Джиролами картину с небольшими фигурами, на которой была изображена история Иосифа, сына Иакова, и которая была им отделана тщательнейшим образом, за что она и признавалась великолепнейшей живописью. А еще немногим спустя он для членов сообщества Санта Мариа делла Неве, что позади женского монастыря Сант Амброджо, принялся за написание на дереве небольшого образа с тремя фигурами Мадонны, св. Иоанна Крестителя и св. Амвросия, – который после окончания был со временем установлен на алтаре названного сообщества.

Между тем Андреа за это время благодаря своему дарованию близко познакомился с Джованни Гадди, впоследствии камеральным клириком, для которого, как для неизменного ценителя искусств рисунка, в то время постоянно работал Якопо Сансовино. Манера Андреа ему понравилась, и он заказал ему для себя картину с прекраснейшей Богоматерью, а так как Андреа изготовил для ее написания и модели, и всякие другие хитроумные приспособления, ее считали лучшим из всех произведений, когда-либо им написанных. После этого он написал еще одну Богоматерь для торговца галантереей Джованни ди Паоло, приводившую в восхищение всякого, кто ее видел, ибо и в самом деле была она в высшей степени прекрасной, а для Андреа Сантини – еще одну картину с Мадонной, Христом, св. Иоанном и св. Иосифом, исполненными с таким мастерством, что ее во Флоренции всегда считали живописью, достойной величайших похвал.

Все эти произведения доставили ему такую известность в его родном городе, что его среди многих тогдашних, как молодых, так и старых живописцев причисляли к самым выдающимся из всех, владеющих красками и кистью. Поэтому он приобрел не только почет, но и возможность (хотя он в действительности брал очень мало денег за свои труды) отчасти оказывать помощь и поддержку своим близким, а также ограждать и себя от невзгод и забот, докучающих всякому, кто живет в нужде. Однако, влюбившись в молодую женщину, недавно овдовевшую, и женившись на ней, он весь остаток своей жизни был вынужден работать не покладая рук и трудиться гораздо больше, чем прежде. И вот, помимо всех забот и неприятностей, которые обычно связаны с такого рода обязательствами, он вдобавок взвалил на себя и все то, что испытывает человек, томимый то ревностью, то чем-либо иным, сегодня по одному поводу, а завтра по другому.

Однако пора вернуться к его произведениям, столь же многочисленным, сколько и исключительным по качеству. После всего того, о чем говорилось выше, он для одного монаха-минорита из монастыря Санта Кроче, который был в то время настоятелем женской обители Сан Франческо, что на Виа Пентолини, и большим любителем живописи, написал на дереве для церкви этой обители Богоматерь, стоящую во весь рост на восьмигранном пьедестале, по углам которого изображены сидящие гарпии, как бы поклоняющиеся Мадонне. А она одной рукой поддерживает своего Сына, который в прекраснейшем повороте с неописуемой нежностью ее обнимает, а другой – закрытую книгу и взирает на двух обнаженных путтов, помогающих ей нести свою ношу и вместе с тем обрамляющих ее фигуру. Справа от нее – великолепно написанный св. Франциск; в лице его чувствуется доброта и смирение, которые и в самом деле были свойственны этому святому человеку. Великолепны и ступни ног, и одежда, ибо Андреа при помощи богатейшей игры складок и особо нежных переходов всегда умел так обрисовать фигуру, что под ними было видно обнаженное тело. Слева – св. Иоанн Евангелист, изображенный в прекраснейшей манере в виде юноши, пишущего Евангелие. Кроме того, мы видим в этой вещи клубы прозрачных облаков, словно проносящихся перед стенами и фигурами, которые через них просвечивают. Недаром эта картина почитается исключительной и на редкость прекрасной среди всех произведений, созданных Андреа. Написал он также для деревообделочника Ниццы Мадонну, которую считали не менее прекрасной, чем другие его вещи.

Засим, когда цех купцов постановил, чтобы в утренней процессии в Иоаннов день вместо суконных хоругвей и свечей, которые каждый город и местечко в знак своего подданства проносят мимо герцога и главных магистратов, были заготовлены особые деревянные триумфальные колесницы наподобие древнеримских, несколько из десяти колесниц расписал Андреа светотенью и маслом, за что удостоился всяческих похвал. Вслед за ними предписано было каждый год изготовлять еще по колеснице, пока каждый город или область не получат своей, что было бы в высшей степени великолепно и торжественно; все это, однако, в 1327 году было отменено.

Итак, в то время как Андреа украшал свой родной город этими, а также и другими произведениями и слава его с каждым днем все возрастала, члены сообщества Делло Скальцо вынесли решение, согласно которому Андреа должен был закончить роспись их дворика, которую он уже начал, написав в нем историю Крещения Христа. И вот, приступив снова к этой работе с еще большей охотой, он написал там две истории, а для украшения дверей, ведущих в помещение сообщества, – прекраснейшие фигуры Любви и Правосудия. В одной из этих историй он изобразил проповедующего толпе св. Иоанна в смелом повороте, с телом, опаленным зноем и всецело соответствующим его образу жизни, и с глубоко одухотворенным и сосредоточенным выражением лица. Не менее поразительны разнообразие и живость слушателей, некоторые из которых восхищены и глубоко потрясены новым словом и столь необычным и неслыханным дотоле учением. Однако дарование Андреа значительно более ярко проявилось в том, как он написал Иоанна, крестящего в реке несметную толпу, среди которой одни совлекают с себя одежду, другие принимают крещение, а иные, уже раздетые, ожидают своей очереди. Во всех он показал живое чувство, а в движениях тех, кто спешит очиститься от греха, страстное нетерпение, не говоря о том, что все фигуры так хорошо проработаны светотенью, что они в совокупности кажутся живой историей, высеченной из мрамора, но в высшей степени правдоподобной. Нельзя умолчать о том, что, пока Андреа трудился над этими и другими произведениями, появились кое-какие эстампы, гравированные на меди Альбертом Дюрером, и что он ими воспользовался и заимствовал отдельные фигуры, подчинив их своей манере. Это обстоятельство дало повод некоторым утверждать, что, конечно, неплохо умело пользоваться чужим добром, но что у Андреа, значит, выдумки не хватало.

К тому времени Баччо Бандинелли, которого тогда высоко ценили как рисовальщика, вздумал учиться писать маслом и, зная, что во всей Флоренции никто не умел этого делать лучше, чем Андреа, заказал ему написать свой портрет, который получился очень похожим на него в то время, в чем нетрудно убедиться даже и теперь. Глядя, как Андреа пишет эту вещь, а также и другие, он видел, как пользуются колоритом, однако впоследствии, то ли испугавшись трудностей, то ли от беспечности, он перестал заниматься живописью, обратившись к скульптуре, что оказалось для него более сподручным.

Для Алессандро Корсини Андреа написал картину с множеством путтов, окружающих Мадонну, которая сидит на земле с младенцем на руках, картину, выполненную им с большим мастерством и в очень приятном колорите, а для одного купца, державшего лавку в Риме и бывшего большим его другом, он написал очень красивую голову. Равным образом и флорентинец Джованбаттиста Пуччини, которому на редкость нравилась манера Андреа, заказал ему картину с изображением Богоматери, собираясь послать ее во Францию, однако, так как она удалась художнику как нельзя лучше, он оставил ее у себя и уже никуда не посылал. Тем не менее, поскольку он продолжал иметь и торговые дела во Франции и так как ему было поручено пересылать туда наиболее выдающиеся картины, он заказал Андреа Усопшего Христа в окружении поддерживающих его ангелов, которые горестно и жалобно созерцают своего Создателя, принявшего на себя такую муку за грехи человеческие. Когда вещь эта была закончена, она настолько всем понравилась, что Андреа, по просьбе многих, заказал с нее гравюру у Агостино Венециано в Риме, но так как гравюра оказалась неудачной, он с тех пор ни одной своей вещи больше не захотел отдавать в печать. Что же касается самой картины, то она понравилась во Франции, куда она была послана, не меньше, чем во Флоренции, причем настолько, что король, загоревшись еще большим желанием обладать произведениями Андреа, приказал ему написать еще несколько, что и послужило причиной того, почему Андреа, уступив настоянию друзей, решил вскоре отправиться во Францию.

Между тем, – а было это в 1513 году, – флорентийцы, узнав, что папа Лев X собирается оказать милость их родному городу своим посещением, затеяли для приема его величайшие празднества и великолепное и пышное убранство с таким количеством арок, фасадов, храмов, колоссов и прочих изваяний и украшений, что ничего более пышного, богатого и красивого никогда еще не сооружалось, ибо в то время город этот, как никогда, изобиловал прекрасными и возвышенными талантами, в нем процветавшими. При входе в ворота Сан Пьер Гаттолини Якопо ди Сандро при участии Баччо да Монтелупо воздвиг арку, сплошь покрытую историями. Другую перед церковью Сан Феличе ин Пьяцца построил Джулиано дель Тассо, поставивший также несколько статуй и мету Ромула перед церковью Санта Тринита и колонну Траяна на Меркато Нуово. Антонио, брат Джулиано да Сангалло, соорудил на площади Синьории восьмигранный храм, а Баччо Бандинелли сделал гиганта для лоджии. Между аббатством и дворцом подесты арку установили Граначчо и Аристотиле да Сангалло, а на Канто деи Бискери Россо построил еще одну арку с разнообразными, великолепно расставленными на ней фигурами. Однако самую высокую оценку получил фасад Санта Мариа дель Фьоре, выполненный из дерева и украшенный различными историями, которые были выполнены светотенью нашим Андреа с таким совершенством, что о лучшем трудно было даже мечтать. А так как к тому же архитектура этого сооружения, равно как и некоторые барельефные истории и многие круглые скульптуры на нем, принадлежали Якопо Сансовино, папа признал, что оно не могло быть прекраснее даже в том случае, если бы оно было изваяно из мрамора. Все же в целом было задумано Лоренцо Медичи, отцом этого папы, еще в его времена. Тот же Якопо Сансовино поставил на площади Санта Мариа Новелла конную статую, подобную той, что в Риме, и признанную превосходной. Бесчисленные украшения были также внесены в Папскую залу, что на улице делла Скала, а половина этой улицы была заполнена прекраснейшими историями, выполненными многими художниками, по большей части, однако, по рисункам Баччо Бандинелли. И вот, когда Лев вступил во Флоренцию третьего сентября того же года, убранство это было признано дотоле невиданным как по размаху своему, так и по красоте.

Вернемся, однако, к Андреа, который, после того как его попросили написать еще одну картину для короля Франции, в кратчайший срок закончил прекраснейшую Мадонну, тотчас же им отправленную и проданную торговцами в четыре раза дороже того, за что они ее купили.

Как раз в это время Франческо Боргерини заказал Баччо д'Санта Аньоло обстановку одной комнаты, состоявшую из красивейших панелей, ларей, лавок и кровати резного ореха. А чтобы росписи на этой мебели не уступали высокому качеству остальных работ, он поручил Андреа часть историй с небольшими фигурами из жизни Иосифа, сына Иакова, в соревновании с Граначчо и Якопо да Понтормо, которыми остальные были уже написаны и притом превосходно. И вот Андреа приложил все свои усилия к тому, чтобы выполнить эту работу и на совесть, и в самый короткий срок, и в то же время добиться большего совершенства по сравнению с историями, написанными его предшественниками. Это удалось ему отлично, так как он показал в изображении всего многообразия совершающихся в этих историях событий, насколько он владеет искусством живописи. Во время осады Флоренции Джованбаттиста делла Палла, прельстившись качеством этих историй, хотел их выдрать из пазов, в которые они были заделаны, и послать их королю Франции. Однако они были настолько прочно укреплены, что от удаления их пострадала бы вся мебель, и потому они остались на своих местах, равно как и картина с изображением Богоматери, почитающаяся редчайшим произведением.

После этого Андреа написал голову Христа, которую и поныне монахи-сервиты держат на алтаре Нунциаты и которая настолько прекрасна, что я, со своей стороны, не знаю, может ли человеческий ум представить себе изображение головы Христа более прекрасное.

В монастыре, что за воротами Сан Галло, в капеллах церкви находилось помимо двух алтарных образов работы Андреа также и много других, несравненно более слабых. Поэтому, когда пришлось заказывать еще один образ, монахи договорились с хозяином капеллы, чтобы он был заказан Андреа, который, тотчас же и приступив к работе, изобразил на нем четыре фигуры во весь рост, спорящих о св. Троице, а именно: св. Августина в епископском облачении, который со страстью поистине африканской и в неукротимом порыве всем телом обратился к св. Петру-мученику, который держит открытую книгу с выражением лица и движениями, исполненными непреклонной и потрясающей силы, и чья голова и фигура недаром удостоились высоких похвал. Рядом с ним – св. Франциск, одной рукой держащий книгу и приложивший другую к груди, словно выражает устами своими некое внутреннее горение, которое испепеляет его в пылу разгоревшегося спора. Есть там и св. Лаврентий, который, как подобает юноше, только прислушивается и как бы склоняется перед авторитетом старших. Внизу – две коленопреклоненные фигуры. Одна из них – Магдалина в одежде исключительной красоты и с лицом жены художника, которую он изображал всюду, где ему приходилось иметь дело с женскими образами, а если ему подчас и случалось обращаться к другим моделям, то все женские лица всегда были похожи на нее, так как он постоянно имел ее перед собой и столько раз ее рисовал, мало того, в душе запечатлел себе ее образ. Последняя из четырех фигур – св. Себастьян, обнаженный и изображенный со спины так, что всякому, кто его увидит, кажется не написанным, а совсем живым. И, конечно, по сравнению с множеством картин, написанных маслом, эта вещь признавалась художниками самой лучшей. В самом деле, в ней видно строгое соблюдение соразмерности в фигурах и большая последовательность в передаче выражения лиц, поскольку головы молодых написаны мягко, головы же стариков более жестко, а для особ среднего возраста применяется нечто среднее между тем и другим. Словом, этот алтарный образ превосходен во всех отношениях, а находится он ныне в церкви Сан Якопо тра и Фосси, что на углу виа Альберти, вместе с другими произведениями этого же мастера.

В то время как Андреа, трудясь над этими произведениями, все еще перебивался во Флоренции, испытывая большую нужду, из которой он никак не мог подняться, во Франции король Франциск I уже успел насмотреться на обе картины, присланные туда Андреа, и оценил их значительно выше многих других, полученных им из Рима, Венеции и Ломбардии. И вот, когда король хвалил их превыше всякой меры, ему подсказали, что не представляет труда переманить Андреа во Францию на службу к его величеству, и это привело короля в величайший восторг. И вот, после того как все было устроено и высланы деньги на дорогу, Андреа с легким сердцем отправился во Францию, захватив с собою своего ученика Андреа Сгвацеллу. Когда они наконец добрались до королевского двора, король принял их весьма ласково и приветливо. И не успел Андреа и одного дня провести на новом месте, как уже испытал на себе всю щедрость и все внимание великодушного короля, получив от него в дар и деньги, и богатые и почетные наряды. Вскоре, приступив к работе, он настолько полюбился самому королю и всему двору, что, обласканный ими, понял, что, покинув родину, он променял крайнюю нужду на величайшее благополучие.

В числе первых своих произведений он написал портрет дофина, сына короля, которому едва исполнилось несколько месяцев, изобразив его, как он был, в пеленках. Поднеся портрет королю, он получил от него в подарок триста золотых экю. Продолжая затем свою работу, он написал для короля фигуру Любви, которую признали вещью исключительной и которую король оценил по заслугам. Король назначил ему очень высокое содержание и делал все возможное, чтобы ему хорошо при нем жилось, стараясь, чтобы он ни в чем не нуждался, ибо в Андреа ему нравилась его расторопность в работе, а также и характер, так как он был человеком, который всегда всем доволен. К тому же Андреа, всячески угождая всему двору, создал еще много картин и всяких других произведений. И если бы он больше думал о том, откуда он уехал и куда привела его судьба, он без сомнения достиг бы наивысшей степени почета, не говоря уже о богатстве. Однако в один прекрасный день, в то время как он работал над кающимся св. Иеронимом для матери короля, пришли из Флоренции письма от его жены, и он по той или иной причине, но начал помышлять об отъезде.

И вот он стал просить короля отпустить его, говоря, что ему надобно побывать во Флоренции и что, уладив там кое-какие свои дела, он непременно вернется к его величеству, а чтобы чувствовать себя более спокойным, привезет с собой жену, а также ценные для него картины и скульптуры. Король, поверив ему, дал ему для этого денег, а Андреа присягнул на Евангелии, что вернется через несколько месяцев. Счастливо добравшись до Флоренции, он в течение нескольких месяцев беззаботно наслаждался красивой женой, друзьями и родным городом.

В конце же концов, когда пришел уже срок возвращения, оказалось, что истратил он, ничего не делая, не только свои, но и королевские деньги на всякие стройки и удовольствия. Однако хотя и хотелось ему воротиться, но слезы и мольбы жены оказались сильнее обязанностей клятвенного обещания, данного им королю. Король же, после того как Андреа (в угоду жене) так и не вернулся, пришел в такое негодование, что еще долго и видеть не хотел флорентийских живописцев и поклялся, что, если когда-нибудь Андреа попадется ему в руки, он никак с его талантом не посчитается и ему не поздоровится. Так Андреа дель Сарто и остался навсегда во Флоренции и, спустившись с самых высоких вершин на самое дно, перебивался, коротая время как только мог.

После его отъезда во Францию члены сообщества делло Скальцо, полагая, что он уже больше не верне<