К Алеутским о-вам и п-ову Аляска

Плавание Креницына и Левашова фактически началось 24 июля 1768 г. Экипаж галиота «Св. Екатерина» под командой П. К. Креницына составлял 72 человека, гукора «Св. Павел» (командир — М. Д. Левашов) — 65 человек. Вскоре прошли Командорские о-ва, где в тот год промышленниками была убита и съедена последняя на Земле морская корова...

В ненастье 11 августа суда разлучились, а уже 20 августа Креницын вошел с юга в пролив между Умнаком и Уналашкой. На следующий день встретили первого алеута с Уналашки, который, подъехав в байдарке, «закрычал сперва: «Здорова», — а потом чрез толмача... спросил зачем мы к острову пришли и ежели ко оному пристанем, то будем ли мирно с ними жить», на что ему ответили: «Ежели они станут с нами жить мирно, то и мы с ними таково ж, а... еще и дарить будем». С других байдарок алеуты также кричали по-русски: «Здорова». 22 августа увидели гукор Левашова, который прошел вдоль Алеутской гряды с северной стороны и ждал Креницына у Уналашки. Встретившись, суда вошли в зал. Калехта на северной стороне Уналашки, где бросили якорь (рис.).

  Карта губы Игунок острова Уналашна, где зимовал гукор «Св. Павел» под командованием Левашева.

В этот же день, 22 августа, приплыли на байдарках алеуты, привезли на «Св. Екатерину» пузырь с пресной водой, а на «Св. Павел» также палтусину и ягоду шикшу в травяных мешочках; алеут Анакатах привез в ясак лисью шкуру; прибывших отдаривали. 23 августа прибыл «алеут» Кашмак, пленный кадьякец, который «между протчими разговорами» сообщил, что жители о-вов Акутан и Кугалга убили 15 русских с зимовавшего на Умнаке судна. В тот же день оба Дудина сообща ездили за пресной водой на берег; отношение алеутов к мореплавателям было лояльно-предупредительным, хотя и чуть настороженным. Однако вряд ли русские капитаны понимали, насколько это важно для исхода приближающейся зимовки. Они спешили вперед, на, восток. 

25 августа Креницын увидел о. Унимак  (самый крупный и самый дальний из островов Алеутской гряды ). Левашову, на судне которого находился Пушкарев, знаток этих мест, был дан приказ идти первым в пролив между Унимаком и Аляской (Исаноцкий пролив), где 30 августа «Св. Павел» дважды сел на мель. При этом они открыли узкий Исаноцкий пролив, отделяющий Унимак от полуострова Аляски. Два дня они осматривали аляскинский берег, а потом еще три дня искали удобную для зимовки гавань. Совместный осмотр Креницыным и Левашовым северных берегов Уналашки, Унимака и «Аляксы» был первым исторически доказанным плаванием европейцев в юго-восточной части Берингова моря. Точно неизвестно, насколько они продвинулись к северо-востоку от Унимака, но во всяком случае — недалеко, так как «Алякса» на карте Левашова показана островом, несколько уступающим по размерам Унимаку.
Между тем следовало решать вопрос о зимовке. На консилиуме офицеров 31 августа (1 сентября по журналу «Св. Екатерины») было решено в зависимости от направления ветра искать бухту для зимовки на «острове Аляксе», на Кадьяке или Уналашке. 1 сентября суда пошли на север вдоль Аляски: 2-го все четыре байдары обследовали побережье, но удобной гавани не нашли. Взяли курс на юго-запад; 5 сентября суда потеряли друг друга и до лета следующего года действовали самостоятельно.

Креницын пытался пройти к Уналашке на зимовку, но из-за встречных западных ветров 11 сентября принял решение искать удобную к зимовке бухту на северном Унимаке и Аляске. 12 сентября корабль вошел в Исаноцкий пролив и с трудом двинулся вглубь, посылая вперед байдары для измерения фарватера. 13 сентября было найдено место зимовки Пушкарева, но бухта «за отмелыми берегами» оказалась непригодна для «Св. Екатерины». Между тем штурманы Дудин-большей и Крашенинников на байдарах нашли подходящий залив в том же проливе на юго-восточном берегу Унимака (зал. Креницына, или Св. Екатерины). 18 сентября судно вошло в этот залив. Началось строительство «юрт» для зимовки (одна «юрта» — «для служителей», другая, «командирская» или «штурманская», — для унтер- и обер-офицеров), собирали «выкидной лес» (плавник), рубили ольховник, разбирали покинутые алеутские жилища в окрестностях.

Располагаясь на зимовку, Креницын посылал партии на двух-трех байдарах для обследования и описи прибрежных районов, поиска жилищ туземцев и взятия у них аманатов. Как правило, на каждой байдаре находилось по небольшой пушке или единорогу — на «Св. Екатерине» имелась пара маленьких медных единорогов специально для байдар. Первая партия, штурмана А.А. Дудина-большего, 8-15 октября обследовала Исаноцкий пролив и привезла лес. Вторая — штурмана М. Крашенинникова — 16-28 октября прошла вдоль южного побережья п-ова Аляска «верст до 150-ти», находя лишь пустые «юрты», иногда с юколой, взяв которую путешественники оставляли свои товары в качестве платы. 6-12 ноября партия штурмана С. Чиненого обследовала северное побережье Аляски. Взять заложников не удавалось, аборигены уходили, в одном случае алеут ранил стрелами двух казаков.

Приемлемые для русских отношения с туземцами не складывались. Характерна была уже первая встреча, 18 октября, когда первый раз за время стоянки «увидели едущих американцев на 2-х байдарках»; те остановились за полверсты от судна и просили подарки. Им ставили условием подъехать сначала к судну, они же выспрашивали у толмача, много ли на судне людей, и предлагали ему перейти к ним. Один алеут согласился подъехать к судну (ему дали в залог шапку и рукавицу), но, проехав некоторое расстояние, остановился и снова начал просить подарки; ответ был тем же. Алеут вдруг «бросил» стрелу, ни в кого не попал и поехал прочь. Вслед аборигенам с судна и берега выстрелили из пушек и пистолетов.

Атмосфера взаимного недоверия — вот что преобладало во время этой встречи. Следует напомнить, что на 1760-е гг. приходится пик напряженности в отношениях русских и алеутов. В 1763-1765 гг. на Умнаке и Уналашке происходила настоящая война. На Унимаке как раз в годы, предшествовавшие визиту Креницына, имели место не менее жестокие столкновения, еще раньше Пушкарев[1] оставил недобрую память о русских на Аляске. Следствием этого была атмосфера враждебности или, по крайней мере, отчуждения и недоверия, в которой Креницын начинал контакты с аборигенами. Это отчуждение, вероятно, можно было преодолеть, проводя умелую политику. Однако в душе Креницына военный преобладал над дипломатом, забота о безопасности доминировала в ущерб иным потребностям, недоверие к туземцам лишало способности к экспериментам в налаживании контактов.

Для недоверия были серьезные причины. На островах русские столкнулись с иной дипломатической и военной этикой, которую воспринимали как «коварство», «непостоянность», «ненадежность». Креницын серьезно относился к предостережениям и Чичерина, и сопровождавших экспедицию промышленников и в этом же духе наставлял подчиненных. Например, в инструкции А.А. Дудину-большему о принципах отношений с туземцами от 22 августа 1768 г. он подчеркивает необходимость наличия готового к бою оружия и постоянной бдительности по отношению к «береговым людям». Бдительность действительно была необходима: в октябре-ноябре местные алеуты неоднократно пытались переманить к себе толмачей. Очевидно, что, обнаружив на своей территории группу русских и исходя из предшествующего негативного опыта, унимакско-аляскинские алеуты (катагае-гуки, по Левашову) охотно уничтожили бы пришельцев и вели соответствующую разведку. В дальнейшем, видимо, оценив обороноспособность русских, они временно оставили свои замыслы. Все это не исключало возможности мирных контактов: визиты туземцев давали для этого шанс. Однако чаще они избегали общения и сами явно боялись русских (вполне обоснованно, если учесть желание Креницына захватить аманатов). Со стороны же зимовщиков был слишком велик соблазн использовать «огненное оружие» (главное, по Чичерину, средство устрашения туземцев). И хотя угроза была реальной, меры предосторожности оказывались не всегда ей адекватны и лишь укрепляли барьер страха и отчуждения.

Неуместными были стрельба из ружей 12 ноября людей Чиненого по алеутам, покидавшим на байдарах свое селение, а также пушечные выстрелы 18 октября вслед туземцам, увозившим с собою шапку и рукавицу. Ночью 16 ноября один алеут подкрался к юртам зимовщиков, но был замечен и скрылся; для предосторожности выпалили в ту сторону «из пушки с ядром». В ту же ночь, услышав голоса ехавших по проливу алеутов, русские палили на звук из ружей два раза (алеуты «також крычали по сиучьи»). Всю зимовку почти ежедневно по ночам стреляли из ружей, а нередко и из пушки: «в предосторожность от алеутов», «в страх здешних жителей».

Однако если алеуты могли обойтись без Креницына и его людей, то последние не могли обойтись без алеутов. Команда нуждалась в свежей пище, да и привезенного продовольствия было недостаточно. Первая охота 29 сентября была неудачной (хотя видели оленей и медведей), затем уже охотиться, видимо, опасались. Ловили неводом рыбу, но улов почти всегда был мал. В декабре люди «стали ослабевать». Первым 25 ноября умер раненый казак. Началась цинга, число больных росло: в январе 1769 г. оно увеличилось до 22 человек. Креницын старался всех занять работой, однако компенсировать недостаток свежего провианта это не могло. Между тем туземцы не появлялись ни в декабре, ни в январе — начале февраля, когда «берега покрылись снегом и по проливу носило лед». Только 15 февраля байдарки с алеутами появились вновь, а 17-го аборигены пошли на контакт: близко подойти к судну они боялись, переговоры состоялись у мыса. Гости оказались приезжими издалека «для промыслу корму» (отсюда, наверное, их согласие на контакт, ставшее нехарактерным для местных) и признались, что сюда заехали из любопытства — посмотреть невиданное судно. За пару ножей они дали два «небольшия кусочка» сивучьего мяса, обещав, «что всегда будут ездить, ежели их только не тронут». На следующее утро те же алеуты привезли еще пять кусков мяса за ножи и корольки. Затем контакты носили спорадический характер. 18 марта из идущих по проливу 17 байдарок только одна последовала призыву подойти к зимовью, но и сидевшего в ней алеута «вскорости отозвали назад». 24 марта некие алеуты привезли китовый жир и встретились с русскими (демонстрировавшими им заряженные пистолеты) у речки недалеко от судна, где за полученные корольки «жир чрез речку к нам переметали». Этим, собственно, контакты и ограничились. 3 апреля по алеутским байдаркам, замеченным ночью в проливе, был открыт огонь из ружей. Уже 11 апреля алеуты приехали только «выведывать, не умирают ли у нас люди». Им ответили, что все здоровы и не выходят из «юрт», чтобы не напугать гостей; просили привозить мясо. Между тем в конце апреля могли ходить только 13 человек. Росло число умерших. 11 апреля умер штурман Афанасий Дудин-большей, 23 апреля — штурман Сергей Чиненый, 1 мая — подштурман Конон Ларионов, 4 мая скончался первооткрыватель Умнака, Уналашки и Кадьяка Степан Глотов. Всего во время зимовки умерло 35 человек. Это составляло половину команды Креницына. Положение было почти катастрофическим.

Иначе складывалась зимовка команды «Св. Павла». 13 сентября 1768 г., с учетом направления ветра, было принято решение идти на Уналашку, где 16 сентября «Св. Павел» вошел в зал. Игунок. Обследовав его двумя байдарами под командой штурмана Шабанова, в глубине залива нашли гавань, подходящую для зимовки. Встреченные туземцы вели себя дружелюбно.

20 сентября судно было введено в гавань, которую Левашов назвал гаванью Св. Павла (впоследствии — Капитанская). Из-за недостатка «выкидного леса» для топлива и строительства жилья разобрали покинутую алеутскую «юрту». Как видно на рисунке Левашова (рис.), «юрта» строилась по образцу алеутских, с небольшим дополнением к традиционной конструкции — входом не сверху, а сбоку, через низкую пристройку («сени» по Левашову).

Наружный и внутренний вид юрты, в которой на острове У нал ЯШ ка зимовал напитай Левашов и вся команда «Св. Павла».

Сходным образом, вероятно, были устроены «юрты» на зимовке Креницына; их «покрывали травой, складывали дерном и засыпали землей»; была там сооружена и кузница («в горе»). Если в «юрте» Левашова гори? очаг, над которым свисают крючья (очевидно, для котлов), то в креницынских «юртах» были сложены печи из камней и глины, а к «командирской юрте» были тоже пристроены «сени»; кроме того, в ней были сделаны окна. В «юрте» Левашова окон нет, только дымовые отверстия, но слева есть две двери, ведущие, очевидно, в примыкающие к основной «юрте» пристройки — одна из них видна на изображении внешнего вида «юрты». В плане «юрта» из-за пристроек имела крестообразную форму — это видно на плане зимовки «Св. Павла», где кроме «юрты» обозначена также кузница, сооруженная зимовщиками.

В отличие от Креницына, Левашову с самого начала удалось наладить стабильные мирные отношения с алеутами, прежде всего посредством взятия аманатов. По прибытии гукора на зимовку русские промышленники, действовавшие на Уналашке, привезли Левашову 8 «тоенских детей» в аманаты. С конца сентября сами алеуты стали привозить детей в заложники: вначале это были дети 4 тоенов с о-ва Акутан, принятых с особым вниманием и щедро одаренных Левашовым, затем аманаты и с других островов. Аманаты имели возможность общаться с приезжавшими в гости родичами, привозившими свежую пищу, их отцы получали подарки, детям-аманатам давали русские имена. Всего было взято 33 аманата.

Вместе с тем Левашову удалось расположить к себе туземцев. Немалую роль здесь, очевидно, сыграли его личные качества: коммуникабельность и щедрость в сочетании с интересом к аборигенам. Сразу по прибытии судна алеуты в 26 байдарках привезли треску, палтусов, немного дров. На протяжении зимовки русские неоднократно получали свежую рыбу и китовый жир от алеутов, которых неизменно награждали подарками (завуалированный натуральный обмен).

Несмотря на относительно регулярное поступление свежей пищи, что отличало зимовку «Св. Павла» от зимовки «Св. Екатерины», команде Левашова пришлось пережить немало испытаний. Еды все же не хватало. Началась цинга, число больных в мае составило 27 человек, хотя смертность от болезней все же была невысокой (трое за всю зимовку). Источником бедствий была и погода: постоянные дожди, мокрый снег, ветер изнуряли людей, увеличивая число больных. Жилища, построенные из набранного с трудом и «почти гнилого» леса, оказались недостаточно прочными — они протекали, в ноябре-декабре сильным ветром несколько раз срывало или разрушало верх «юрт». Не хватало и дров, за ними приходилось посылать даже на о-в Уналга. Озябшие, промокшие, полуголодные люди, случалось, приходили в крайнее, на грани истерики, отчаяние.

Отношение к алеутам с самого начала было весьма настороженное. С разных сторон поступали слухи о происках против русских, знал Левашов и о боях с алеутами на о-ве Уналга прошлой зимой. Все это не располагало к беспечности: по обеим сторонам построенной «юрты» поставили две пушки и караул. 27 января тоен с островка Игунок предупредил, что жители о-ва Акун замышляют «нашего судна людей всех убить». А тут еще рассказы промышленников о коварстве и жестокости алеутов: «Оной народ... из русских людей в полону у себя живых не оставляет.., вначале разрезывает брюхо и, вытаскивая кишки, мотает на палки. А потом отрежет голову; положа на огонь, сожигает». Был усилен караул. «Подлинно можно признатца, — писал Левашов, — что от такова народу имели крайную опасность». 4 февраля пропали без вести ушедшие на охоту два члена команды.

Между тем 5 марта с Акуна привез немного трески тот самый тоен, которого подозревали в злом умысле. После упреков Левашова и рассказа о возможностях артиллерии он сослался на подстрекательство тоена с Уналашки. На вопрос же о мотивах ответил лаконично: «Мы вас не любим» — и с обещанием не делать вреда русским был отпущен.

Некоторые тоены привозили ясак (с Уналашки, Акутана, Акуна), по шкурке с тоена. За ясак Левашов, помимо квитанций, делал им подарки — «сбор ясака» скорее напоминал обмен товарами или дарами. От промышленников был привезен ясак с жителей Умнака и Уналашки за три года. Общее количество собранных мехов было невелико. Левашов отмечал, что на Умнаке и Уналашке ясак платят «из трусости» только те, у кого в аманатах дети. Положение с ясаком и русским подданством алеутов он оценивал скептически, считая, что из-за непонимания алеутами реальной численности русского народа и подлинного соотношения сил «не можно их в настоящий порядок привесть или малым числом людей с них ясак брать».

Интересно, что, по примеру промышленников, команда Левашова, имея 50 клепцов (ловушек) и раздав половину родителям аманатов, сама занялась промыслом, но успеха не имела: всего и теми, и другими было добыто 18 лисиц. Ставила клепцы и команда «Св. Екатерины» на Унимаке, но с еще меньшим успехом: в ловушки угодили только две лисы.

Несмотря на мирные отношения, Левашов дает крайне негативную оценку моральных качеств алеутов (естественно, исходя из своих культурных стереотипов). Он отмечает в записке «Об ясаке»: «На оной народ никакой надежды впредь положить не можно, — оне ж к воровству и грабежам все склонны и в том почитают свое удовольствие, естли у ково что удастса отнять.., убил человека, ему равно так как зверя или птицу, а напротив тово, своей смерти боитца, естли видит не в силу, тут стараетца убить с лукавства, чтоб на себе не понести какова вреда. Оне ж очень сердиты и незговорчивы: за безделицу не инако, как убить того человека до смерти, кто зделал ему досаду».

Из алеутов никто не слышал о местонахождении второго русского судна. В марте Левашов уговорил макушинского тоена съездить на Унимак и Аляску узнать, «не зимует ли там какое российское судно» и отвезти письмо. Тоен согласился, но для похода в этот враждебный край потребовалось собрать силы с нескольких островов. 27 марта 65 байдарок под «залп из 3-х пушек» вышли в путь, все тоены перед этим получили щедрые подарки, в разные руки были вручены 4 конверта в расчете, что хоть один дойдет до Креницына.

  Кожаная лодка алеутов. Справа весло для этой лодки

 

Почти через месяц, 22 апреля, вернулся только макушинский тоен и, возвратив конверты, сообщил, что в пути собралось до 100 байдарок, но у о-ва Кугалга они услышали, что унимакцы намерены их перебить, и большинство разъехалось. Только он с 30 байдарками решился следовать далее, но на о-ве Унимак был задержан и ограблен местными, которые предупредили, что тот, кто отважится идти к русскому судну, будет убит. Тоен узнал, что до судна оставалось два дня пути и что местные туда не ездят. Левашов предположил, что речь идет о «Св. Екатерине», и стал готовиться к походу. Случайность позволила связаться с Креницыным: 2 мая житель о-ва Акутан привез «в ясак старого бобра из парки», сообщил о русском судне на Унимаке и, получив подарки, согласился отвезти письмо (чтобы не обманул, в аманатах оставили его родного брата).

Алеут, едущий по морю в байдарке.

Попытка была успешной. Рано утром 10 мая 1769 г. команда «Св. Екатерины» увидела байдарки с алеутами, которые кричали: «Капитан Левашов!» и поднимали «шестик с привязанным белым холстинным платком». Сойдя на берег, они вручили Креницыну письмо от Левашова и были щедро одарены. В ответном письме Креницын сообщил, что из-за понесенных потерь и болезни большей части оставшейся команды выйти самостоятельно к зимовке гукора он не может, и приказал идти к нему.

Получив это письмо 21 мая, Левашов стал спешно готовиться к походу. К этому времени его положение стало достаточно тяжелым: людям было негде высушиться из-за недостатка дров, стало больше больных, которых перевели на корабль, остальные разместились под байдарами, а «юрты» пустили на дрова. К исходу зимовки были описаны только «гавань Св. Павла и губа Игунок», описать же всю Уналашку «за множеством больных... было некем...». На месте зимовки был установлен деревянный крест с надписью, кто и когда здесь зимовал. С собой взяли мальчиков-алеутов: четверо сирот в возрасте 7-12 лет, жившие до этого в голоде и грязи, были куплены у алеутов Левашовым, Дудиным и Шабановым; пятый — 16-летний аманат с о-ва Акутан, говоривший «по российски», «видя хорошей в житье порядок», сам пожелал остаться с Левашовым.

1 июня вышли в море, аманатов оставили в селении на о-ве Игунок, а 7 июня, войдя в Исаноцкий пролив, увидели галиот. Долгожданная встреча состоялась. На «Св. Екатерину» было переведено 10 человек для пополнения поредевшей команды. Между тем цинга уносила последние жертвы: 10 июня умер штурман Михаил Крашенинников. 16 июня на горе, у бывшего места зимовки, состоялась торжественная церемония водружения деревянного креста с надписью, «во оный врезали медной крест же», а с другой стороны вложили в скважину записку о зимовке и числе погребенных, с упоминанием «також и зверских нравов и злых обычаев тутошных жителей».

В тот же день на консилиуме офицеров приняли решение: ввиду малочисленности команд, слабости людей из-за болезней и недостатка провианта далее к востоку «путь свой продолжать не можно» и при попутном ветре, не теряя времени, следовать к Камчатке.

Под пушечный салют и дробь барабанов команда почтила память своих умерших товарищей, установив крест на горе, где было похоронено тридцать пять участников экспедиции с галиота «Св. Екатерина». Навечно остались лежать там штурманы Дудин-больший, Крашенинников, Чиненов, подштурман Ларионов, знаменитый мореход Глотов, промышленники: Новоселов, Лебедев, Дружинин и другие.

Отказавшись от намерений идти от Ближних о-вов к «Командорскому» (о-в Беринга) для их «привязки» на карте, было решено идти к Авачинской губе, Большерецкому устью и далее к Охотску. При противных ветрах разрешалось следовать к устью р. Камчатки. Все это напоминало поспешную эвакуацию после катастрофы.

22 июня корабли снялись с якоря. Выйдя из пролива, шли на запад вдоль Алеутских о-вов, 30 июня недалеко от Умнака разлучились и встретились уже в устье Камчатки, куда «Св. Екатерина» пришла 30 июля, а «Св. Павел» — 24 августа. Больные и изнуренные моряки нуждались в отдыхе, и поэтому Креницын решил в Охотск не идти, а зимовать в Нижне-Камчатском остроге.

 

Смерть Креницына и судьба материалов экспедиции

Экспедиция возвратилась на Камчатку, незадолго до этого опустошенную эпидемией оспы (по некоторым сведениям погибло 6000 человек - А.Я.), и перезимовала в Нижнекамчатском остроге, страдая от нехватки продовольствия и его дороговизны. За несколько дней до выхода в море, 4 июля 1770 г., на р. Камчатке случилась трагедия: лодка опрокинулась. П. К. Креницын и казак И. Черепанов утонули; найти их тела не удалось. Командование экспедицией принял Левашов, галиот «Св. Екатерина» был поручен штурману Дудину-меньшему. 9 июля 1770 г. корабли вышли в море и 3 августа прибыли в Охотск. На обратном пути через Сибирь, в Красноярске, 29 января 1771 г. внезапно умер штурман Яков Шабанов, выполнивший в экспедиции основную часть картографической работы.

В феврале Левашов достиг Тобольска и явился к Чичерину, который дал экспедиции возможность отдохнуть здесь до августа.

 

22 октября 1771 г. команда экспедиции прибыла в Петербург через 7 лет и 4 месяца после отъезда. Из 16 человек первоначального состава выжили только шестеро: М. Д. Левашов, А.И. Дудин-меньшей и четверо унтер-офицеров.

Из четырех судов флотилии, покинувшей Охотск осенью 1766 г., вернулось только одно — гукор, которым неизменно командовал Левашов. Из 187 человек команды всех судов погибла почти половина, главным образом при крушении галиота Дудина 2-го у Курильских островов и особенно во время зимовки команды Креницына на Унимаке.
Через месяц после возвращения в Петербург Левашов был досрочно произведен в капитаны 1-го ранга: ни Екатерина II, ни Адмиралтейств-коллегия в то время вовсе не считали экспедицию Креницына — Левашова неудачной, несмотря на большие расходы, ничтожные финансовые результаты по линии сбора ясака, гибель трех судов и половины людей (в чем Левашов был неповинен).

Неизвестная меркаторская карта "Karta merkatorskaia" из Alaska's Digital Archives, связанная с экспедицией Креницына и Левашова.

Collection Name Rare Maps Collection, Alaska & Polar Regions Collections

Identifier G9236 S12 [177_] S521

Title Karta merkatorskaia.

Description Manuscript map. Shows Krenitzin's and Levashev's voyage from Kamchatka to the Fox Islands in 1768 and 1769, and was purportedly secured from Catherine II by or for the Scottish historian William Robertson by his friend Dr. Rogerson, the Empress's physician. Relief shown by hachures and shading. Compass rose. Hand colored. Falk 1772-8.

 

 

По просьбе Нагаева, который остался доволен картографическим материалом, Левашов и Дудин были произведены в следующий чин. Левашов продолжал службу, но уже в начале 1773 г. «за слабостью здоровья» вышел в отставку в чине капитан-командора. Точная дата его смерти неизвестна — предположительно 1774 или 1776 г. Очевидно, тогда же, в 1770-е гг., вышел в отставку и Афанасий Дудин-меньшей.