Илья опасался напрасно: Мишкин лежал под капельницей. Надежная причина отпустить в операционную одного Алексея: не усталость, не слабость. А капельница.

Алексей Наумович через плечо оперирующего склонился над раскрытым животом:

— Да. Да. Отодвинь кишочку кнутри. Теперь приподними. Ага… Нет, Илюша, надо намыться, так не пойму. Подожди.

Мылся и переодевался Алексей в хорошем, ускоренном темпе. Хотя ни кровотечения, ни иного пожара не было — больной стабилен… Но всегда ощущение пожара, когда тебя ждут, а тело уже раскрыто.

— В принципе можно убрать, резецировать сосуд…

— Но у нас нет сосудистых протезов.

— А тут протез и нельзя; кишку же открываете. А протез инородное тело — инфицируется. Тут его вену надо брать. Откройте ноги. Покажите. Хорошие вены. Варикоза нет?

— Все нормально.

— А инструменты, атравматика?..

— Инструменты сейчас... Девочки, сосудистая сетка стерильна? А нитки у шефа в кабинете заначены.

Все им удалось. И кишку с опухолью убрали, и артерию заменили, и ногу сохранили.

— Все. Спасибо, Алексей Наумович. Дальше сами. Спасибо еще раз.

— Разумеется, сами. Илья, не торопись — я Женю сам сейчас отвезу. Ты потом подойдешь?

— Естественно. Я еще ампулки должен захватить.

— А мы и захватим.

Илья засмеялся:

— Вы что?! Это целая драматургия — оформить и взять их. Даже не хочу посвящать Евгения Львовича в эту дурацкую процедуру. Вы ж его знаете: он тогда постесняется лишний раз укольчик попросить.

— Вряд ли. Он уже настолько привык к обезболиванию, что стесняться у него не хватит ни сил, ни воли. Ну, в общем, как знаешь. А мы поехали. Ладно?

— До встречи. Еще раз спасибо, Алексей Наумович.

— Постойте. Дайте, хоть взглянуть на больного. Что мужчина-то я понял. Молодой. Сколько лет-то?

— Как шефу.

— Хм. Угу. Пошел я.

* * *

А это уже через пару деньков.

— Всё. Порядок. Илья, а зашьете сами, — Мишкин отошел от стола, сбросил перчатки в тазик и сел, прислонившись к стенке. — По-моему, ничего получилось, а? Главное, анастомоз красиво гляделся. Люблю, когда красиво, — значит, и заживать будет хорошо. Да, Илья? Зашьете?

— Да вы что, Евгений Львович! Как всегда. Идите, идите. Мы дошьем.

Мишкин сидел, вытянув свои длинные ноги и перегородив проход между хирургами у стола и окошком предоперационной. Сестры, вынужденные пройти от тазика ли с использованными инструментами, от головы ли больного и вообще по любой нужде к передаточному окошку, либо обходили вокруг стола, либо перескакивали через его “шлагбаумы”, но никто не просил шефа передвинуться или подобрать ноги. Все видели: Евгений Львович устал. Он делал вид, что все о’кей, однако, если б это было так, давно бы уже заметил, что мешает. Все привыкли к его деликатности — и сам бы ноги подобрал, да никто бы ему раньше и не постеснялся сказать. А сейчас все прыгали через его ноги, а он, похоже, и не замечал. Похоже?! Как раз на него-то и не похоже. Непохоже было и молчание, вызванное этой ситуацией. Не слышно было гомона и пустого трепа, обычного после удачной операции.

Игорь, наблюдавший эту картину из предоперационной (с недавних пор, когда Мишкин оперировал, кто-нибудь из его ребят стоял на стреме и наблюдал издали), подошел к шефу:

— Пойдем в кабинет, Евгений Львович. Они дошьют. Все ж хорошо.

— Дошьют. Дошьют. Дай только передохнуть. Тяжело становится, Игорек. — Последние слова он сказал чуть слышно, только для Игоря.

— Ну и пошли. Капельницу поставим.

— Илья!..

— Да угомонитесь вы, Евгений Львович! Идите, идите. Дошьем. Не сегодня родился.

— Ишь ты! Хозяином себя почувствовал. — И Мишкин засмеялся, с трудом отрываясь от стенки. Он поднялся, опираясь на Игорево плечо и добавил: — Зато операция чудо как хорошо прошла сегодня.

Раньше он никогда так пространно не говорил о качестве операции. Потом, много потом, мог вспомнить, рассказывая в стиле “охотничьих баек”. Илья отметил это про себя, как и грубую реплику насчет “хозяина”, но, разумеется, не отреагировал на новую дурость шефа.

В кабинете Мишкин лег на кровать. Вот она-то, наверное, точно чувствовала себя здесь хозяйкой — уже более полугода, как она заменила собой диванчик, почти что вросший в это место за предыдущие двадцать пять лет. Пришла сестра и поставила капельницу. Бранюлька-катетер в вене — у него теперь постоянно. Он с ним ходил, спал, оперировал: не колоть же каждый день заново. Зачем? Однако всё же вену надо было время от времени менять. На руке уже они порядочно исколоты. Мишкин поглядел на саму капельницу, чтобы оценить скорость вливания.

— Пора, наверное, Игорек, ставить катетер в подключичную, а? Вот что значит настоящий блат: какому больному вы бы разрешили жизнедействовать, да и вообще находиться вне больницы с катетером в вене?!

— Так вы и не вне больницы.

— А ночью?

— Ночью вы тоже под наблюдением реаниматора. Своего. Личного. А насчет подключички вам виднее. Сейчас позову сестру.

— Пока не надо.

— Ну отдыхайте тогда. Пойду. У меня еще перевязки.

Пришел Илья.

— Закончили? Без эксцессов?

— Какие же могут быть эксцессы, когда вы почти до конца все сами сделали?! Сами же видели...

— Чего-то я стал больше уставать... Подключичную, наверное, лучше?.. Пожалуй, скоро придется закончить этот дурацкий марафон…

— Кончайте ерунду городить!

— Почему ерунду? Всё идет, как должно. Вон Лешка мне уже и священника приводил.

— Ну?! А вы?

— Что я? Поговорил. Вполне интеллигентный человек. Говорит, чтобы поверить, сначала нужен волевой акт, а уж потом… Представляешь: сначала! Какое уж тут начало! Где ж у меня потом?

Илья молчал, не зная… Не научил их шеф, как разговаривать с умирающим шефом. Не научил — сам был не подготовлен ни к смерти, ни к священнику. Не знал, чему учить-то надо. Учил только жизни. Одно дело о Боге между собой говорить. Другое дело — вроде бы представитель его пришел...

И Мишкин, помолчав, тихо продолжил:

— Неудобно было отказать. Понимаешь, хочу, очень хочу, но не получается, не могу поверить. Я уж говорил Леше, что мне физически плохо, когда я пытаюсь себе представить бесконечность или Бога. Батюшка говорит, не надо представлять. Мол, это за пределами разума. Вера не имеет и не нуждается в доказательствах…

Оба замолчали. Илья неопределенно хмыкнул. Не время и не место для дискуссий, тем более — для сомнений и возражений. Мишкин пожал плечами, поежился, будто страшно ему, усмехнулся, пожевал губами и опять стал говорить:

— Я опять как банальный позитивист начал… Конечно, хотелось бы, чтобы там было бы что… Вот я и брякнул нечто про доказательства… — Илья молчал, смотрел в окно. Скорее прятал взгляд, в окно глядя. — А он… Если б доказательства шли впереди веры, Христос сошел бы с креста всенародно… и доказал бы. Но это была бы не вера, а наука… Интеллигентный человек…