Провал регулирующего действия культуры как следствие отказа от религиозной традиции

 

На основе религиозного взгляда на жизнь в течении веков сформировалось то, что мы называем религиозной традицией. Религиозная мысль стала для мировоззрения наших предков той основой, которой является скелет для плоти и мышц в структуре тела.

Религиозный взгляд, рассматривающий земную жизнь в перспективе жизни вечной, стал смысловой осью для народов, принявших христианство. На эту ось были нанизаны труд, воспитание детей и характер взаимоотношений между людьми, наука и искусство. Опыт построения земной жизни, устремленной в вечность, отразился в книгах, пословицах, афоризмах, проповедях, рассказах, пьесах. Этот опыт, воплощенный в жизненных формах, окружающих человека, передавался грядущим поколениям. Они, созерцая окружающий мир, приобщались и к опыту, «вшитому» в жизнеустройство.

В матрицу жизнеустройства были «вшиты» и смыслы, раскрытые в предыдущих главах (см. раздел «Разбор аргументов, которыми пытаются оправдать производство, торговлю и употребление наркотиков»). Эти смыслы доносились до человека, сознательно включавшего себя в преемственную цепь традиции религиозной. Человек знакомился с ними при самом контакте с действительностью. В результате же слома традиции действительность была искажена, и транспортировка смысла в сознание человека стала делом затруднительным.

 

Современные люди, начавшие отход от религиозной традиции, все еще живут ее наследием. Ведь нормы поведения, негласные законы, регулирующие отношения людей друг с другом, восходят своими корнями к ней – к традиции религиозной.

Что происходит там, где начался полномасштабный отказ от нее? То же, что и там, где человек отказывается от своего позвоночника. Связки, мышцы, внутренние органы – все это обрушивается наземь и превращается в какую-то бесформенную массу. Нормы поведения, негласные законы, регулирующие деятельность человека, лишаются своего логического обоснования.

 

Наземь обрушиваются и попытки культуры ввести проблему употребления ПАВ в какое-то контролируемое русло. «Если мы с вами задумаемся, то поймем, что вся оценочная шкала "хорошо – плохо" задается в культуре ее традиционной религией». Поэтому, если «терпит провал многовековая религиозная традиция», то терпит провал и культура в своей регулирующей деятельности по отношению человека к психоактивному веществу. Ведь регламентация отношения человека к психоактивному веществу основана на «писаных и неписаных законах, которые и представляют собой то, что мы называем традицией»[63].

Отказ от традиции оборачивается крахом регламентации. То есть человек, отказавшийся от традиции, перестает понимать, что является допустимым, а что – нет. На эту тему у антрополога К. Лоренца есть замечательная фраза: «Подавление традиции может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения могут угаснуть, как пламя свечи»[64].

 

Наличием традиции можно отчасти объяснить тот факт, что несмотря на тысячелетнее использование опиума, проблема наркозависимости не возникала в общепланетарном масштабе. Конечно, изобретение шприца и введение в медицинскую практику подкожных и внутривенных инъекций способствовало выдвижению наркотика на страницы мировой истории. И, безусловно, синтезирование более сильнодействующих препаратов сделало наркотик более привлекательным для потребителя.

Но нельзя забывать и другого.

Нельзя забывать того, что человечество от наркоэпидемии было защищено наличием механизмов, регулировавших отношения человека к психоактивному веществу. Опираясь на сформированную религией оценочную шкалу «хорошо-плохо», люди видели грань между допустимым и недопустимым.

Слом религиозного мировоззрения повлек за собой и слом оценочной шкалы. А за сломом оценочной шкалы последовал и слом механизмов регуляции человеческих взаимоотношений с ПАВ.

 

Отблеск этой мысли скользнул лучом и по статье Улькиной Т.И. «История опиумных препаратов и проблема возникновения наркомании». Несмотря на то, что человечество начало пользоваться продуктами опиума уже очень давно, автор не усматривала в медицинской литературе далеких от нас веков «опознавательных описаний возможной наркомании». В связи с этим она выдвинула предположение, что уровень «медицинских знаний того времени не позволял в полной мере осознать проблему наркомании». Но в то же время она отметила, что необходимо «также учитывать факторы религиозного и морально-этического порядка, которые регулировали взаимоотношение человека и наркотических препаратов»[65].

 

Устранение факторов, регулирующих это взаимоотношение, повлек за собой катастрофическое последствие. Теперь невозможно дать внятные объяснения на вопрос: «Почему употреблять ПАВ – это плохо?».

 

 

Конечно, при колоссальном усилии можно что-то объяснить какому-то отдельно взятому наркозависимому человеку. Особенно тому, у которого от внутривенного введения «Коаксила» стала отгнивать нога. Здесь обнажившаяся от плоти кость является безусловным аргументом. И доктор, указывая на нее, может сказать: «Теперь-то ты понял?»

 

Да, аргумент «ноги» кажется безусловным. Но возможно, что только для врача. То есть врачу может лишь показаться, что он привел серьезный аргумент. Наркозависимый же может так и не ужаснуться. Вот данные, свидетельствующие о том, что этот, казалось бы, «железный» аргумент дает «осечку».

Игорь Сергеевич Абрамов, доктор медицинских наук, рассказав о тяжелейших последствиях внутривенного введения «Коаксила» (гангрена и ампутация конечностей) отметил следующее. «Часть инъекционных потребителей “Коаксила” (тианептина) с ярко выраженной сосудистой патологией просто отказывалась от дальнейшего нахождения в стационаре и под расписку самовольно покидала его территорию. Нетрудно предположить, что с ними происходило дальше…»[66]

А Александр Генрихович Гофман, также доктор медицинских наук, добавляет новую страшную подробность. Некоторые наркозависимые люди доводят себя до такого состояния, что «они себя не могут обслужить, поскольку за счет дистонических расстройств руки не работают». Человек может падать при ходьбе. И попадая в клинику, он при всем понимании серьезности своего положения «пытается снова употребить этот наркотик». «Это закономерность наркомании», – говорит Александр Германович. «Желание привести себя в состояние наркотической интоксикации преодолевает любой страх»[67].

Устранится ли это желание антинаркотическими передачами о вреде наркотиков? Ведь сами наркозависимые эти передачи не смотрят. По крайней мере ролики подобного содержания не смотрят те пациенты, которых опрашивал доктор медицинских наук Тарас Николаевич Дудко. Пытаясь найти объяснение этому феномену, он пришел к следующему выводу. Для его пациентов передачи такого рода представляют собой «напоминание о том страдании, в которое они всё-таки погружаются. Или о том образе жизни, в котором они находятся, о том, что они некие изгои общества – те, которых гонят»[68].

 

См. также главы: «Слова о том, что наркотики губят здоровье и сокращают жизнь, основаны на признании ценности жизни» (часть 1); «Справедливо ли утверждение, что наркотики ведут к потере здоровья и преждевременной смерти? Может ли это утверждение стать «антинаркотическим» аргументом?» (часть 1).

 

Ссылка на здоровье может так и не стать желанным аргументом, с помощью которого можно будет направо и налево убеждать наркозависимых начать новую жизнь. В безрелигиозном обществе ссылка на здоровье – один из базовых аргументов. И этот аргумент зачастую оказывается шатким.

Хотя, конечно, такой отчаянный аргумент, как гниющее тело, в каких-то случаях, возможно, кого-то все-таки в чем-то и убедит. Так что же, ждать пока у всех подростков ноги сгниют?

А иные аргументы могут оказаться и того слабее. Смерть друга, собственное унижение, перспектива чего-то страшного и неприятного, – все это значимо лишь для людей, живущих трезво. Но не для человека, слившегося с ПАВ.

Так два молодых человека, употреблявших ПАВ, однажды посмотрели фильм «Реквием по мечте» (2000) и получили от просмотра сильное впечатление. Суть фильма в том, что на умирание мечтаний четырех молодых людей, употреблявших ПАВ, был сыгран реквием. Одна героиня сошла с ума, а ее сыну отпилили руку. Его друг попал в тюрьму, а девушка, которую он любил, стала игрушкой для мужских утех.

И эти четыре истории обыграны в фильме невероятно талантливо. Впечатление, родившееся от знакомства с судьбами героев, было настолько сильным, что молодые люди на время прекратили употреблять наркотики. Но время шло, и страсть брала свое. Впечатление, полученное от просмотра фильма, притуплялось. А тяга к ПАВ росла и ширилась. Однажды ее присутствие в сознании стало более актуальным, чем затухающее впечатление. И вновь началось употребление.

 

То есть реальная жизнь выкрадывает из рук общества те аргументы, которыми оно рассчитывало отвлечь наркозависимых от употребления. С реальной жизнью не всегда согласуются те образы действительности, которые трезвые люди выстроили в своих головах. На основании своего понимания действительности трезвые конструируют модель общения с зависимыми людьми. Но эта модель не всегда бывает адекватна той ситуации, в которой зависимые люди на самом деле оказались. Иными словами: трезвые говорят о своем, а зависимые – о своем.

Даже если кого-то и тронут кадры фильма с отпиленной конечностью, через некоторое время это впечатление закроется впечатлением другим. Человек попадет на какой-нибудь сайт, где броская реклама расскажет ему о «радужных» последствиях употребления ПАВ. Пронаркотическая пропаганда в этом смысле напоминает асфальтоукладчик, который массивным катком сминает ростки, взошедшие после дождя пропаганды антинаркотической.

Но приведенное здесь рассуждение о шаткости секулярных аргументов означает не призыв к отказу от попыток объяснить наркозависимым хоть что-то. Смысл этого рассуждения в том, чтобы показать необходимость наполнения мира непреложными истинами. Если дети воспитываются в мире, построенном на христианском мировоззрении, то они могут даже и не слышать о вреде наркотиков. Но в них будет расти и формироваться знание, способное нейтрализовать пронаркотическую рекламу.

Если же культура утрачивает связь с религиозным мировоззрением, то диалог с наркозависимым переходит на уровень личных взаимоотношений. А в личной беседе человеку с ярко-выраженной гедонистической установкой (т.е. с установкой, что цель жизни – наслаждение) очень трудно «привить» мысль о самоограничении (а бросить употребление ПАВ – это самоограничение). Ведь он с детства воспитан в духе эгоизма. Многое из того, что поется, говорится и показывается вокруг, непрестанно внушает ему мысль о его собственной исключительности и о будто бы необходимости следовать всему, что эта «исключительность» пожелает. Чтобы убедить такого человека отказать от того, что ему нравится (а наркотики на первых порах нравятся) нужны колоссальные усилия, личный талант проповедника и море везения. Когда же наркотик становится господином, подавляющим личность, то указанные качества требуются вдвойне.

Удается что-то объяснить лишь некоторым лицам. Процесс реабилитации – это «штучная работа», как выразился занимающийся реабилитацией наркозависимых протоиерей Александр Новопашин[69]. Если же мы хотим, чтобы эти объяснения были понятны многим, то следует ставить вопрос о жизненном укладе, который формировал бы соответствующее объяснениям мировоззрение.

 

Только при наличии определенного жизненного уклада, знания, о которых идет речь, могли бы передаваться из поколения в поколение. Уклад бы способствовал взращиванию настроения, наличие которого сделало бы антинаркотические объяснения отчасти ненужными. Ведь человеку все было бы понятно и так. Настроение, сформированное укладом, препятствовало бы вовлечению человека в наркотизацию. Ежедневное соприкосновение со знанием, «вшитым» в матрицу культуры, стало бы ежедневной антинаркотической прививкой.

О силе уклада много размышлял тот царь, от лица которого написал Экзюпери свое ярчайшее произведение «Цитадель». Сила уклада выражается в том, что «пьяница тянется к водке». Он тянется к ней потому, что «взращенный определенным укладом будет тянуться к нему»[70]. Но с помощью уклада формируются не только пьяницы. Уклады разными бывают. Есть уклад, который формирует «усердие». Такой тип уклада может создать тот, кто «полюбил некий образ человека с таким вот внутренним усердием»[71].

«Человек, которого я из тебя нарабатываю, сродни укладу моего царства»[72] – говорит царь. Пытался он некогда постичь, как от обычая рождается именно такая любовь, а не другая, и именно такая улыбка, а не другая. Искал он «непосредственную связь между душой народа и укладом, который вынянчил эту душу». И для того он изучал «княжеские указы, имперские законы, религиозные обряды, похороны, крестины, свадьбы». И не найдя непосредственной связи он понял, что, пытаясь объяснить «благородство души, исходя из уклада», он нарушил последовательность. А сперва ведь стоило выяснить, как «строй души создает созвучный себе уклад». Определенный строй души может быть поддержан с помощью определенного уклада.

Но этого не понимают логики и критики. «Они изучают твой уклад, но не понимают, с каким строем души он в согласии». А потом они ломают, созданное тобой. И заключенный некогда в уклад настрой души сбегает из него наподобие того, как добыча сбегает из сломанной ловушки[73].

 

Помимо прочего у Экзюпери ставится вопрос: первичен дух или первична форма? То есть дух человека формирует окружающую среду? Или среда формирует человека? То есть дух дикаря формирует тенденцию к каннибализму? Или дикие законы племени воспитывают в человеке дикаря?

Конечно, в жизни мы наблюдает и то и другое. Мы знаем, что преступная среда воспроизводит преступный тип личности. То есть она «перевоспитывает» в преступном ключе попавшего в нее человека. Но дать окончательный перевес среде, значит, пойти против правды действительности, значит забыть, что среда не появилась из ниоткуда.

Прежде чем стать фактором «переделывания» людей в преступников, она кем-то была создана. Кто-то, обладая мировоззрением преступника, заключил свое мировоззрение во внешние условия быта. Этот кто-то поймал уклад своей души во внешнюю форму и сделал так, чтобы она передавала этот уклад грядущим поколениями.

Подобным образом можно размышлять и о ином укладе. Жизненный уклад, созданный благочестивыми родителями, как правило, воспитывает добропорядочных детей. То есть родители «вшивают» в жизненный уклад семьи принципы доброты и честности. И это знание транслируется детям даже тогда, когда родители уходят на работу и уезжают в отпуск.

 

На основе некоего строя души был сформирован жизненный уклад наших предков. И на основе этого уклада «нарабатывался» человек, не употребляющий, заметьте, наркотики. Хотя материальная база к тому безусловно была. Если кто-то скажет, что уровень развития торговых связей не позволял широкомасштабно торговать наркотиками, то он совершит ошибку. Это видно из примера Опиумной Войны (1840-1842). История войны показывает, что уровень торговых связей в XIX веке позволял в буквальном смысле «завалить» опиумом такую страну как Китай. Когда китайцы попытались очистить свою страну от наркотика, что был завезен иностранными купцами, то было сожжено «1 миллион 100 тысяч килограммов наркотика»[74].

Что не давало нашей стране утонуть в волнах опиума? Россия обладала мощной армией, имеющей ресурс для отражения притязаний купцов. Но не только в армии было дело. Противостоял затоплению строй души, воплощенный в определенном жизненном укладе. Или, что почти то же самое, жизненный уклад, сформированный определенным строем души. Что можно сказать об этом строе души?

Подводя итог сказанному выше, можно отметить следующее. Этот строй души возник из близкого принятия к сердцу Божественного Откровения, которое сообщало истину «необходимую для спасения»[75]. Оберегая эту истину, народ создал определенный жизненный уклад. Уклад был сформирован таким образом, чтобы созвучное этой истине развивалось, а несозвучное – отсеивалось.

И те аргументы, которые разбирались в предыдущих главах, в рамках этого уклада не нуждались в доказательствах. Поэтому народ обладал иммунитетом к наркомании.

 

И это – не просто слова. Развитие принципов, заложенных в Православии, как считает Николай Каклюгин, может привить «иммунитет к бедам нашего времени». О каких бедах говорит Николай Каклюгин и кто он, вообще, такой?

Николай Каклюгин — кандидат медицинских наук, психиатр-нарколог. Наименование его специальности указывает и на характер бед, которые он имеет в виду. Он говорит о проблеме наркомании. И он считает, что ключевым словом в процессе, охватившем сегодняшнею молодежь, является слово «гедонизм». С точки зрения гедонизма наслаждение понимается как высшее благо и критерий человеческого поведения. К наслаждению сводится все многообразие моральных требований, с которыми имеет дело человек, живущий в рамках гедонистической установки. «И ей мы можем противопоставить только одну мощную силу – традиционные ценности, менталитет народа, утраченный за 70 лет советского режима и последующего периода перестройки». Здесь Николай говорит о Православии, которое «имеет огромный, накопленный за много веков, опыт борьбы со страстями»[76].

 

Наряду с позициями подобного рода присутствует и другие. Хотелось бы здесь разобрать вот такую: некоторые люди сетуют на то, что проблема наркомании рассматривается с точки зрения морали и религии. По мнению этих людей, о наркомании следует говорить с точки зрения профессионализма и прагматизма.

Но что такое профессионализм? Неужели нельзя назвать профессионалом Николая Каклюгина, принявшего участие в создании книг «Легальная наркоагрессия (хроники необъявленной войны)»[77] и «Осторожно-метадон! (Заместительная метадоновая терапия в “Программах снижения вреда”)»[78]?

Николая Каклюгина вполне можно назвать профессионалом. И он, являясь профессионалом, говорит о менталитете. А еще о том, что, «если человек не научится обуздать страсти, не будет жить в рамках определенной системы ценностей и не наполнит ее выверенными предыдущими поколениями смысложизненными ориентациями, не будет нести их миру и сам не будет им следовать, он от своей зависимой модели поведения не избавится»[79]. А может быть, профессионализм как раз и проявляется в том, что акцент делается на менталитете и смысложизненных ориентирах?

Тот, кто захочет ответить на данный вопрос в отрицательной форме, должен будет вначале объяснить феномен трудовых коммун Макаренко (20-30 гг. XX века). В этих коммунах воспитывались беспризорники, в среде которых в те времена была распространена кокаиновая зависимость. И эти беспризорники становились не просто трезвыми людьми, а руководителями подобных коммун, учеными, военноначальниками. «А ведь тогда не было ни качественной медицины, ни психиатрии, ни наркологии, ни психологии, а результаты были»[80].

 

А как соотносится с наркологией прагматизм? Если говорить о наркологии с позиции прагматизма, то необходимо сперва задать вопрос: а нужно ли вообще реабилитировать наркозависимых?

Спасать миллионы людей скорее захочет тот, у кого есть «смысложизненные ориентиры». А один лишь прагматизм при их отсутствии может вылиться в желании «посадить» всех наркозависимых людей на наркотики «легальные». При таком варианте развития ситуации и станки фармацевтических компаний не стоят без дела, и копеечка кому надо идет. Об этом, кстати, очень подробно говорится в книгах, в создании которых принимал участие Николай Каклюгин. Одна из них посвящена проблеме наркосодержащих медицинских препаратов, другая – проблеме продвижения метадона.

Из концепции прагматизма логично и последовательно вытекает мысль о переводе всех наркозависимых людей на этот вид «легального» наркотика. Что можно сказать о метадоне?

 

Метадон – синтетический наркотик. Согласно Вашингтонской Конвенции 1961 г., он внесен в список № 1 особо опасных наркотических средств.

И это вещество преподносится как «лекарство», употребляя которое наркозависимые люди будто бы снижают дозу и выздоравливают. Но в реальной жизни дело обстоит по-другому. «По оценкам одного из создателей данного метода (Dole V. P., 1973) до 90% больных после прекращения программы ЗМТ [заместительная метадоновая терапия] снова возвращаются к приему героина»[81]. Как утверждают авторы книги «ОСТОРОЖНО – МЕТАДОН!!!», метадоновая терапия ни в одной стране не дала эффективных результатов. «Доказано, что у метадона более сильное и длительное действие, чем у героина, и он быстро вызывает новую зависимость. Возникла даже новая категория наркоманов – метадонозависимые»[82].

Помножьте это утверждение на стоимость участия в программе для одного человека. В условиях России в год на одного наркозависимого потребуется «около 4,5-5 тысяч долларов»[83]. Учтите и сроки так называемого «лечения». По мнению шведских специалистов, лечение метадоном является процессом длительным, растягивающимся в ряде случаев на 5-8 лет. Причем одной лишь выдачей наркотика процесс не ограничивается. Процесс лечения требует «участия многих специалистов: врачей-наркологов, социальных работников, психологов и других смежных специалистов». И даже в том случае, если задействован весь комплекс «медико-социальных реабилитационных мер », лишь от 10% до 20% пациентов достигают излечения[84].

 

То есть Россию, как можно предположить, в случае принятия метадоновой программы ожидает следующая перспектива. В течение 5-8 лет на наркозависимого человека будет тратиться 4,5-5 тысяч долларов в год. И лишь 10-20 человек из ста участников программы выйдут из состояния наркотизации. Остальные же участники будут настраиваться на пожизненный прием наркотика.

 

Такая проекция в будущее созвучна следующему мнению авторов книги. Они считают, что распространение метадоновой терапии, выглядит как продвижение товара. И товаром здесь является спектр услуг, который оказывается наркозависимому населению. «Создается такое ощущение, что некоторые международные организации пытаются всеми силами помочь человеку, страдающему наркоманией, оставаться таковым на протяжении максимально возможного длительного времени». При этом акцент делается на экономическом эффекте для общества, а не на реальной помощи человеку[85]. Методика метадоновой терапии приносит обществу определенный экономический эффект, а производителям метадона, бупренорфина, морфина и прочих “легальных” наркотиков – «огромные доходы»[86].

Грубо говоря, наркозависимым людям предлагает «пожизненное»[87] употребление наркотика, который «убил людей больше, чем героин»[88]. «За полгода, – рассказывает Кирилл, – он разрушил меня сильнее, чем все остальные наркотики вместе взятые за три предыдущих года» употребления. Кирилл попробовал метадон по совету врача, надеясь, что это средство ему поможет[89].

 

Тема метадона – лишь мимолетный эпизод, включенный в текст, чтобы показать концепцию прагматизма в действии. А также для того, чтобы задать такие вопросы: неужели коммуны Макаренко – это непрофессионализм, а стратегия метадоновой терапии (страны, применяющие метадоновую терапию, нарушают Международную конвенцию 1961 года, подписанную 120 государствами) – это профессионализм? И в связи с чем прагматик, лишенный смысложизненных ориентиров, может отвергнуть принципы метадоновой терапии? На последний вопрос посмотрите сквозь призму данных Томаса Халлберга (Швеция). Он сообщил, что фармацевт Австралии «за снабжение метадоном 20 героиновых наркоманов может зара­ботать в течение одного года 40 000 долларов»[90].

Проблема метадоновой терапии представляет собой вопрос довольно непростой. И его сложность обуславливается не только данными Томаса Халлберга, ибо понятно, что на Австралии свет клином не сошелся. Сложность вопроса обуславливается также и состоянием тех людей, что включены в программу потребления метадона. По мнению специалистов, «изменения личности и другие психические нару­шения у принимающих метадон и употребляющих героин практически идентичны»[91]. Если дело действительно обстоит так, то законен вопрос: каков потенциал к социальной реадаптации у людей, переключившихся с героина на метадон?

Вы знаете, как может выглядеть человек, получающий метадоновую терапию? Благодаря нижеследующему описанию Вы сумеете сформировать ответ на поставленный вопрос.

Одна девушка, живущая в Германии, обсуждала с одним священником статью о наркомании. И намекая священнику на сложность текста, рассказала о своем знакомом вот что: «Он, можно сказать, превратился из человека в растение, грубо говоря, совершенно отупел. Беседы на духовные темы его слабо интересуют, так как он их не в состоянии воспринимать. Его мир – это поспать (от метадона он всегда сонный), поесть и поиграть в примитивные компьютерные игры, еще телевизор, чтоб как-то убить время. Метадон он ежедневно получает в больнице (по "гуманной" программе реабилитации наркоманов – комфортно спроваживать их на тот свет) и медленно идет к смерти. Это совершенно больной и деградирующий человек. Причащается редко – нет сил понуждать себя идти в Церковь... Если применительно к нему, то такие серьезные цитаты в тексте и их обилие ему будут абсолютно не понятны, хотя этот человек получил образование».

 

Метадоновую терапию сложно назвать лечением. Для нее придумано другое слово. «Многие зарубежные и некоторые отечественные специалисты» употребляют в отношении метадоновой терапии слово «капитуляция»[92]. Капитуляция означает «бессильное признание того, что сотни тысяч молодых людей сегодня не смогут прожить без «химического костыля»[93].

И это признание – закономерность прагматизма. Что следует из лаконичной фразы восточного царя, в уста которого Экзюпери вложил такую мысль: «Если вы займетесь царством, то почтение к логике, которая хороша для свершившегося события, законченной статуи и покойника, поведет к тому, что все в нем будет готово сдаться мечам варваров»[94].

 

И, правда. Защита города – дело чрезвычайно затратное и хлопотное. А сдача? Что может быть проще ее?

 

Проще содействовать тому, чтобы человек пришел в указанное выше состояние, чем предпринимать усилия по его реабилитации. И даже не в затраченных усилиях дело.

А в том, что принципы, которыми руководствуются трезвые члены общества, сходны с теми, которыми руководствуются наркозависимые члены общества. Для члена общества выдавливание в наркоманию, как будет показано ниже,– процесс вполне закономерный и прогнозируемый. Что может сделать общество с миллионами наркозависимых, если само из себя их плодит и живет теми понятиями, какими живут и они?

Чтобы их реабилитировать успешно, оно должно пересмотреть свое отношение к жизни. А если пересматривать отношение к жизни и менять свои взгляды на нее не хочется, то проще сделать наркозависимых менее «буйными».

«Ты можешь быть гедонистом, только смотри не заиграйся, – словно говорит общество. Если заиграешься, то начнешь мешать нам наслаждаться». С помощью метадона «буйные» и заигравшиеся в гедонизм люди приводятся в менее активное состояние. Они перестают мешать пока еще не пришедшим к наркотизации членам общества заниматься тем, чем те занимались.

 

Об органическом сродстве понятийного аппарата общества с понятийным аппаратом наркоманического сословия речь пойдет в главе «Наркотики: прогресс или деградация?». Если общество действительно, как и сословие наркозавимых, живет идеологией гедонизма, то возникает вопрос: что общество может противопоставить наркотикам?

Этот вопрос разбирался в двух циклах бесед, записи которых представлены на сайте Соловецкого монастыря[95]. В первом цикле «Познать свое призвание и следовать ему» есть раздел, который так и называется: «Что общество может противопоставить наркотикам?» В этом разделе рассматриваются возможные варианты ответа на этот вопрос. Страх, семья, здоровье, спорт, острые ощущения, работа, богатство, карьера. Эти варианты предлагаются секулярным обществом.

Христианский же ответ на поставленный вопрос дается как в этом же разделе, так и в следующем – в разделе «Нигилизм и истинные ценности». Развитие темы продолжается в цикле «БОЛЬШЕЕ И МЕНЬШЕЕ: Что общество может противопоставить наркотикам?»

Познакомиться с мыслями, изложенными в этих двух циклах, может каждый желающий. Здесь же стоит указать лишь на высказывание профессора Симакова, включенное в один из выводов цикла о призвании. «Никаких, – пишет профессор, – реальных социально-политических факторов для сдерживания бессмысленного прогресса и власти Денег, ведущих человечество в никуда, на сегодняшний день в западном цивилизационном обществе уже не осталось». Единственным сдерживающим фактором для стран Запада и России являлось и является Христианство. Поэтому-то на него сейчас и идет мощнейшее давление в западном мире»[96].

И да не смутит кого-то мысль о сдерживании прогресса. Христианство сдерживает не тот прогресс, который совершается на благо человечество. А тот, который, являясь бессмысленным, ведет человечество в никуда (метадоновая терапия, например, преподносится как технология прогрессивная). Человек, прочитавший работу профессора Симакова «Кризис Европы. Православный взгляд», поймет, что речь идет о прогрессе, описанном в следующей главе «Наркотики: прогресс или деградация?».

 

Мысль профессора подсказывает нам, что отказ от христианства открывает для общества дорогу для сползания в небытие. Этапы этого сползания отметил иеромонах Серафим (Роуз) на страницах своей книги «Человек против Бога». Из сказанного отцом Серафимом на данный момент наиболее актуален вопрос об истине. Он говорил, что, «если не принять сознательно, во всей целостности, учение об истине, данное в христианстве, то придется искать ее в чем-то другом». Для нашего разговора эту фразу можно перефразировать так: если не христианские смысложизненные ориентиры противопоставить наркотикам и сползанию общества в небытие, то что?

Помните, в первой части были приведены слова, которые родители говорили своему маленькому сыну – будущему рецидивисту? Родители говорили ему: «ты должен быть честным»[97]. Но так как в своей жизни родители не следовали нормам христианства, то их слова, были лишены доказательной базы. А вместе с ней – достоверности и силы. И у сына родился справедливый вопрос: а где написано о том, чтобы быть честным? Он посмотрел вокруг. Увидел, что все кругом воруют, и вроде бы живут неплохо. И сам начал воровать.

Подобно этим родителям и некоторые люди говорят: «ты должен жить трезво», «наркотики – это плохо». Но объяснить, в связи с чем наркотики – это плохо, они не могут. А, следовательно, они не могут устранить контрвопросы: «почему наркотики – это плохо?» и «где написано о том, что наркотики – это плохо?»

Не имея возможности увязать свою позицию с Божественным Откровением вследствие отказа от Него, люди начинают действовать по следующему плану. Отказавшись от Откровения и оказавшись в результате отказа во тьме, они пытаются найти, по выражению отца Серафима, свет среди темноты. «Многие тогда прибегают к дрожащему пламени свечечки "здравого смысла" и "условностей жизни" и – вынужденные как-то существовать – принимают мнения и нормы тех социальных и интеллектуальных кругов, к которым они принадлежат»[98].

Об этих «условностях» люди пытаются с помощью «здравого смысла» договориться между собой, чтобы прийти хоть к какому-то знаменателю. Но с каждым новым поколением договариваться людям друг с другом становится все тяжелее и тяжелее. Потому что согласиться с мнением и законностью желания другого – это для гедониста уже является самоограничением.

Если раньше свое нежелание соглашаться он мог погасить с помощью сигналов, идущих из жизненного уклада, то теперь дело обстоит иначе. Христианство испаряется их жизненного уклада. И, как следствие, исчезают те «маячки», которые призывали человека к достижению согласия с другими людьми.

Этих «маячков» становится все меньше и меньше. Они вытесняются из окружающей обстановки. И все меньшее и меньшее количество образов напоминают нам о заповеди Христа возлюбить ближнего своего. Помните в первой части[99] уже приводилась мысль Данилина А.Г. на счет того из представлений молодых людей «постепенно уходит доброта и любовь к другому человеку»? «Они [молодые люди] больше не верят в необходимость любви…»[100]

И, как одно из следствий, без прикрытия остается вопрос: «Почему Я должен учитывать интересы другого и отказывать себе через то в наслаждении?» Вопрос по мере отступления от христианства все более и более обнажается. Люди не знают, что ответить самим себе на этот звучащий, как натянутая струна, вопрос.

Динамика развития подобных затруднений отцом Серафимом была описана в следующем ключе. С тех пор, как человечество посчитало, что «нет истины, данной в Божественном Откровении», начался своеобразный эксперимент. В результате проведения этого эксперимента стали видны возможности человеческого знания, отсеченного от истины Откровения. Вывод, который следует из хода эксперимента, «состоит в полном отрицании». «Если нет истины, данной в Божественном Откровении, значит истины вообще нет. Поиск истины за пределами Откровения зашел в тупик»[101].

 

Без опоры на истину, данной в Откровении, человек не может защититься от вопросов: почему бы и не выпить? Почему бы не употребить наркотики? Вопросы штурмуют мозг, а что написать после вопросительного знака, человек не знает.

О том, как штурмуют мозг вопросы-почемучки рассказывается в главе, «Мысль о ценности жизни основана на проповеди Христа» (часть 1). Вопросы-почемучки могут быть и не алкогольно-наркотического характера. Разговор идет о принципе, а алкогольно-наркотическая тема – лишь пример, помогающий уяснить суть принципа. Он состоит в том, что если в обществе ломается система интеллектуальной ПВО (система противоракетной обороны), то мозг человека остается беззащитным перед информационной атакой. А раз так, то в головах людей начинает полыхать пламя пожара.

Пожар, загоревшийся в голове, легко превращается в пламя, пожирающее реальные здания и настоящих людей. «Внутреннее настроение [никем не воспитанного человека] очень легко превратить "в коктейль Молотова"», – так говорит протоиерей Андрей Ткачев в связи с трагическими событиями, произошедшими на Украине в апреле 2014 года (Майдан). Прежде чем люди начинают бросать в милиционеров бутылки с коктейлем «Молотова», этот коктейль возникает в их голове. Коктейль «Молотова» – это «горючая воспламеняющая смесь из гордости, жадности, зависти, раздутых национальных претензий и полного отсутствия культуры»[102]. 

 

Культура, как было сказано, терпит провал своей регулирующей деятельности, если происходит отказ от многовековой религиозной традиции. Без ориентиров, предоставленных религией, интеллектуальное ПВО общества не работает. Вопросы-почемучки не сбиваются и падают прямо на мозг, воспламеняя его, передавая свой жар сердцу, а затем – рукам. Что сделают эти руки – возьмут пистолет или шприц – вопрос уже второстепенный. Путь пистолета рассмотреть было бы весьма интересно, но пока что еще не окончилась речь о шприце.

Одной из причин наркотизации и алкоголизации общества, как было заявлено в социальной концепции РПЦ, является «размытость нравственных ориентиров»[103]. Если общество страдает их размытостью или их отсутствием, то кто докажет наркоману, что он не прав?

 

Например, такому как профессор Каспер? Профессор Каспер – один из героев фильма «Кэнди» (2006). В его образе воплощен образ наркозависимого человека, который еще не сорвался в пучину зол. Его еще не выгн