Начало всего. Блаженны не видевшие и уверовавшие

В Евангелии от Иоанна рассказывается, как Христос по воскресении явился Своим ученикам, но одного из них, Фомы, тогда не было. И когда они рассказали, что видели Христа, Фома заявил: «Если не увижу Его сам, если не дотронусь до Его тела, не вложу пальцев моих в раны от гвоздей, я не поверю» (ср.: Ин.20:25).

И вот, когда Христос снова явился и Фома на этот раз увидел Его, Господь сказал: «Подойди и тронь Меня, и вложи пальцы твои в раны Мои, и не будь неверующим, но верующим». И Фома воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» Тогда Христос сказал: «Ты поверил, потому что увидел; блаженны невидевшие и уверовавшие» (ср.: Ин.20:27–29).

Этот рассказ можно применить ко всей сложной проблеме веры и неверия, которую так грубо и упрощенно пытается решить казенная антирелигиозная пропаганда. Пропаганда эта вся целиком построена на принципе: «Вы не видите Бога – значит, Его нет». Иными словами, она приравнивает веру не к знанию вообще, а к знанию сугубо эмпирическому, т.е. низшего и самого упрощенного типа.

Но если логику эту применить даже не к вере, а к самому знанию, то и от него мало что останется. Ибо, по существу, как мало мы видим, как мало мы знаем, как ограничен и случаен круг предметов, попадающих в поле нашего непосредственного знания! И потому разница между человеком и животным как раз в том, что человек не ограничивается грубо эмпирическим знанием, а поднимается над ним. И если быть честными, то этот высший, умозрительный этаж нашего человеческого знания следовало бы назвать верой.

Ведь мы посмеялись бы над человеком, который сказал бы: «Я не люблю, и потому любви нет». Этому суждению одного- единственного человека мы противопоставили бы весь безмерно громадный опыт любви всего человечества – той, про которую уже тысячи лет назад было сказано, что она крепка, как смерть (Песн.8:6), той, что освящала и преображала жизнь бесчисленных поколений. И не в том ли состоит все человеческое воспитание, что мы постепенно вводим ребенка, подростка, юношу в этот опыт, превышающий его собственный, в это общее знание, общее богатство?

Какими нищими и бездарными существами мы были бы, в какой страшной темноте жили бы, будь у нас только наше личное знание и ничего больше, не будь вся наша жизнь вхождением в опыт, мудрость и веру всего человечества! Я тоже, как Фома, не видел Христа, меня тоже не было среди учеников в то пасхальное утро, когда Он явился. Но любовь и вера донесли до меня сквозь века Его образ, Его слова, Его учение и этот потрясающий рассказ о Сыне Человеческом, в Котором все было свет, все – любовь, все – самопожертвование. Сквозь века дошла до меня радостная вера, что в Нем, в этом нищем и бездомном Учителе явлена людям божественная любовь. И свет Его образа наполнил душу навсегда..

Читаешь антирелигиозную пропаганду, все ее нудные «доказательства», а потом раскрываешь Евангелие, и «доказательства» эти рассеиваются как дым. Там упрямый и слепой ко всему человек лепечет что-то о том, что выше его, копается в земле и не хочет приподнять голову, чтобы увидеть небо и солнце, тут звучат особые слова, и сердце знает, что они – правда.

Что здесь можно доказать? Какие доводы привести против Христа? Что Он обманывал людей? Хотел славы и власти? Но Он умер на кресте, оставленный всеми. И вот, к Нему две тысячи лет идут люди, которые верят в Hero.

Блаженны не видевшие и уверовавшие. Блаженны те, кто способны подняться в мир духовного опыта и стать настоящими людьми!

 

ВЕРА И НАУКА: МНИМЫЙ АТЕИЗМ

Полярные объяснения

Может ли современный человек верить в Бога? Вопрос этот, который очень часто задают как неверующие, так и сами верующие, стал элементом духовной атмосферы нашего времени.

Одни отвечают на этот вопрос отрицательно: «Нет, не может и не должен». На их стороне находятся все те, кто вот уже больше столетия утверждают, что вера несовместима с научным знанием, что религию убила (и заслуженно!) наука. В самой упрощенной форме высказал это космонавт Гагарин, который побывал-де на небе, и никакого Бога там не нашел. Разрезав мертвое тело, не находят в нем души; изучая все глубже природу, не находят в ней никаких божественных, сверхъестественных сил и т.д.

На это защитники веры чаще всего отвечают, что процент верующих среди ученых, изучающих эту самую природу, не только не уменьшается, но увеличивается, а это означает все более бесспорное признание того, что за природой стоит тайна, которую наука с ее эмпирическими методами разгадать бессильна. Toже и в других отраслях знания, ибо неверующим физикам, химикам, психологам и социологам можно противопоставить немало верующих собратьев.

Спор, начавшийся в эпоху Просвещения и достигший апогея в XIX веке, с некой глубокой точки зрения зашел в тупик, ибо никто никого ни в чем не убедил – ни неверующие верующих, ни верующие неверующих. И не случайно в наши дни религия преследуется отнюдь не учеными (ибо неверующие ученые отлично уживаются с учеными верующими), а исключительно государственно-идеологическим аппаратом, усматривающим в ней источник неблагонадежности. Иными словами, вера подавляется грубым государственным насилием, а в предельных случаях – террором.

Конечно, не надо утаивать и то, что если не в настоящем, то в прошлом государственному преследованию подвергались и неверующие. Но для нас важно то, что ни истинная вера, ни истинная наука в том и другом случаях оказываются ни при чем. Ни при чем, вроде бы, и современная цивилизация, достоянием которой в равной мере признаются писатели, художники, ученые, открыто исповедовавшие как свою веру, так и свое неверие. Тем не менее религиозная проблема приобрела в нашей цивилизации такую остроту, как ни в какой другой. В чем же дело? Почему каждый из нас чувствует, что вопрос о вере и неверии по-новому обращен к каждому из нас? Думается, что для ответа на него необходимо заново увидеть одну беспрецедентную черту современности.

Всякий историк согласится, что цивилизации, предшествовавшие нашей (которая зародилась приблизительно в эпоху Возрождения), смотрели, так сказать, вверх – иными словами, прилагали к человеку и всем сторонам его жизни некий высший критерий. Христианство, пришедшее на смену античному язычеству, в определении этого высшего критерия решительно с ним расходилось. И все же основной подход к нему в обоих случаях был общий: и там и здесь признавали, что все в человеке сверху, а не снизу, и что его жизнь отнесена к некоему высшему смыслу, и только в отнесенности к нему становится он до конца человеком.

Так вот, именно от этого «сверху» и «к высшему» начала освобождаться наша цивилизация. Если в эпоху Возрождения был выдвинут лозунг «Человек есть мера всех вещей»71, то очень скоро потерял смысл и он. Ибо если человек не сверху, а снизу, если человек – всего лишь часть природы, то уже не он, а именно эта природа – настоящая мера всех вещей. Поскольку же природу изучает безличная наука, то именно ей, науке, надлежит, объяснив природу, объяснить и ее часть – человека.

Действительно, наша цивилизация с самого начала отвергла – и сознательно! – всякое объяснение мира и человека сверху, и в этом смысле вынесла веру за скобки: «Всё снизу, а не сверху». И это нужно помнить, если мы хотим понять особую остроту вопроса о вере для современного человека. Ибо он, даже сохраняя веру, все равно ощущает ее разрыв с основной установкой нашей рационалистической, к маленькому человеческому «счастью» устремленной цивилизации.

Вот об этом конфликте между высоким и низким объяснением человека и мира нужно говорить в наши дни. К нему мы и вернемся в следующей беседе.

 

Цена отказа

В одной из прошлых бесед я говорил о том, что наша современная цивилизация, в сущности, первая в истории человечества, которая ищет объяснения всему в мире и в человеке не сверху, а снизу. Первая, которая, сознательно провозглашая такой подход «прогрессом» и «освобождением», отказалась от того, что еще совсем недавно называли «метафизикой» (греческим словом, составленным из μετά – после, ту сторону и φύσις – природа, откуда и «физика»), отказалась, иначе говоря, от того, что no my сторону природы и физики, от того, что над ними, выше их, что одной физикой, т.е. одними законами природы, одной эмпирической наукой не объяснить.

Надо понять, что современная цивилизация основана на чудовищном парадоксе: она называет «прогрессом» и «освобождением» сведение всего в мире к самым элементарным, животным процессам.

Вот недавно знаменитый французский биолог, нобелевский лауреат Жак Моно72 написал нашумевшую книгу, которую он назвал «Случайность и необходимость». Всё в мире, по его мнению, результат, с одной стороны, чистого случая, а с другой – чистой необходимости. Какие-то клеточки случайно сталкиваются, какие-то процессы случайно перекрещиваются – слепой случай, слепая необходимость, в которой нельзя открыть и распознать никакого смысла, никакого значения, никакой цели. Впечатление от этой книги страшное: мы живем, по существу, в какой-то ледяной пустыне, наша жизнь угасает, едва вспыхнув, и всё в ней – иллюзия. Иллюзия личность, иллюзия свобода, иллюзия творчество, иллюзия любовь...

Все, чего ждет и требует Жак Моно от человека, – это примирения с такой бессмыслицей, и все, что он предлагает, есть своеобразная этика терпения. И поскольку Моно – один из величайших представителей современной науки, то и эту безнадежную книгу следует признать самым знаменательным выражением духа нашей цивилизации. Моно спрашивают: а как же религия, дух, истина, красота? И он честно отвечает: «Ничего нет, все это иллюзия, выдумка». Почему? Да потому, что всего этого не знает точная наука, потому что все это не вытекает из «объективного» изучения природы. А поскольку нет у человека иного пути к познанию мира, кроме «объективно-научного», то не о чем и говорить. Итак, главный и окончательный итог нашей цивилизации – отречение от высокого замысла о человеке, каковой замысел признан иллюзией.

Единомышленники Моно отвергают не только религию. Столь же ненужными, ненаучными, иллюзорными представляются им идеологии, сделавшие религией «прогресс», обещающие человечеству свободу, равенство и братство, о которых никакая «настоящая» наука ничего, опять-таки, не знает. В самом деле, какая может быть свобода, если всё в мире – плод случая и необходимости? Какое равенство и откуда братство? Братство может быть между личностями, но если и сама личность – все та же иллюзия, все тот же случай, все та же необходимость, то откуда оно?

Нет, только если честно вглядеться в нашу цивилизацию, сняв с нее все покровы и докопавшись до последней ее глубины, станет ясно, что на глубине этой – безнадежность, что в основе ее – полный мрак, сплошной нигилизм. Правда, от миллионов людей безнадежность эта скрыта, потому что на поверхности наша цивилизация выглядит, напротив, крайне оптимистической: вот завоевали пространство, прошлись по Луне, вот построили еще более мощный и скорый самолет, нашли еще одно средство от какой-то болезни!

Но если на секунду задуматься и спросить, а на что направлены в конце концов вся эта скорость и мощь, все это безостановочно растущее знание и умение, то от вопроса этого идеологи нашей цивилизации всячески уходят. «Это, – говорят они, – метафизика, а метафизикой мы не занимаемся!» Но сквозь напускной оптимизм современности все яснее проступает страх. Ибо никогда еще не были так переполнены больницы для душевнобольных, никогда еще не был так высок процент самоубийств, никогда еще не жил человек в такой страшной растерянности, в таких мучительных сомнениях, в такой животной боязни.

И, может быть, пора спросить, какова же цена цивилизации, неспособной ответить на главный вопрос: для чего живет человек и в чем смысл его жизни? Может быть, пора под вопрос поставить сам этот отказ от метафизики, само это обожествление науки, все это торжество плоского рационализма, обещающего человеку рай на земле и создавшего не то всемирный дом умалишенных, не то планетарную тюрьму. И, быть может, в самом этом отказе от метафизики, от конечных вопросов источник всей страшной запутанности жизни в современном мире?

Когда-то русский человек с улыбкой говорил: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!»73 Но в этой шутке, почти насмешке над верой не открывается ли теперь глубокая правда? Именно теперь, когда стало так холодно, бесприютно и страшно жить на земле? Да, блажен, кто верит, и тепло ему на свете. И впору задать вопрос: что же это за вера, от которой светло, радостно и тепло, и так ли уж развенчана она пресловутой «наукой», так ли наивна, как стараются уверить нас те, кто ничем, кроме «случая» и «необходимости», заменить эту веру, это радостное тепло не может?

 

Основополагающее различие

По вере вашей да будет вам (Мф.9:29) – эти слова Христа часто повторяются в Евангелии86. «Вера горами движет», – говорит русский человек. И как важно почувствовать эту реальность и первичность веры в религии, как важно понять, что вера не однозначна тем философско- богословским формулам и построениям, к которым враги религии так часто ее сводят и с которыми полемизируют в своих трактатах.

Говорить о вере как знании можно и нужно, но только если предварительно признать, что знание это радикально отлично от того, которое мы называем «научным». Чтобы согласиться с положением «дважды два – четыре», не нужно ничего, кроме элементарной логики. Такое знание не зависит от внутреннего состояния того, кто высказывает подобное утверждение – оно обязательно, очевидно и постоянно всюду и всегда. Человек на вершине радости и человек на глубине отчаяния (например, замышляющий самоубийство) одинаково знают, что дважды два – четыре, и это знание ни в коей мере не зависит от радости одного и отчаяния другого и, в свою очередь, вряд ли влияет на них – это так, это бесспорно, и больше ничего. Но утверждение, что Иисус Христос есть Бог и Человек или что в Человеке Иисусе Бог сошел на землю к людям, – утверждение это самоочевидной истиной для всех стать не может, ибо вне веры не имеет вообще никакого смысла. Но для верующего оно предельно точно выражает его внутреннее знание, его душевный и духовный опыт.

Дело, однако, в том, что антирелигиозная пропаганда берет слова и формулы, выражающие веру, и оперирует с ними так, как если бы они относились к плоскости «дважды два – четыре», в каковом случае ей и вправду нетрудно показать недоказуемость этих религиозных утверждений. Бог стал Человеком – как это возможно? Действительно, с точки зрения простой логики, это кажется невозможным, и даже если бы это и было теоретически возможно, то как доказать окончательно и бесспорно, что соединение Бога и человека совершилось именно во Христе? Вся эта атака, годами ведущаяся на религию и объявляющая ее своего рода «наукой», чтобы тем легче затем разгромить с позиций науки настоящей, только унижает самих атакующих. Ибо религия начинается с различения веры и знания – не с противоположения, а именно с различения. И как любовь невозможно измерять градусником, так веру нельзя сводить к логическим и научным утверждениям.

Настоящий вопрос – вопрос о том, не есть ли вера особое знание, не сводимое к знанию всецело и исключительно рационально- дедуктивному. Антирелигиозная пропаганда покоится на наивном убеждении, что в человеке все и всегда до конца рационально и что пресловутое «научное познание», во имя которого «развенчивают» религию, составляет единственный первичный опыт и первичную потребность человека. На деле это убеждение, конечно, наивно: в человеческой жизни есть множество областей, к которым неприложимы методы, используемые наукой. Да, без науки, пусть самой элементарной, без «дважды два – четыре», пожалуй, и обеда не сварить, и уж, конечно, не долететь до Луны. Но вот никто никогда еще не полюбил другого человека на основании научных выкладок. Бесконечная наивность примитивного рационализма, к которому хочет свести решительно все в жизни антирелигиозная пропаганда, противоречит элементарному опыту всех людей. Ни красота, ни любовь, ни вера попросту никак не зависят от той бесконечно ценной, бесконечно нужной, но далеко не всеобъемлющей науки, что основана на принципе «дважды два – четыре».

И потому само выражение «научное мировоззрение», по существу, нелепо. И хотя наука, ее выводы, достижения и методология составляют, без сомнения, часть целостного мировоззрения, это последнее столь же несомненно наукой не исчерпывается, поскольку в него входят или, по крайней мере, должны входить и опыт любви, и опыт красоты, и опыт веры. Ибо все эти три опыта в человеке первичны, так же как потребность научного постижения явлений природы и жизни. Чем полнее человек, чем полнее его мировоззрение, тем более открыт он ко всем основным проявлениям человеческой природы. Ученый-химик, равнодушный к красоте, такой же получеловек, как эстет, ко всему в мире подходящий с позиции «красивости».

Но это многообразие человеческого опыта не значит, что всякая его сфера отделена непроницаемой стеной от всех прочих – иными словами, что науке нет никакого дела до любви, красоты и веры, а вере, в свою очередь, до науки и т.д. Если трагическая и, повторяю, наивная ошибка так называемого научного мировоззрения в том, что оно, сводя все к пресловутой «науке», попросту отвергает самобытность и самостоятельность других видов человеческого опыта, то мировоззрение религиозное, христианское совершенно свободно от такого упрощения. Христианство, напротив, утверждает, что каждый из этих опытов обогащает другие, что все они взаимосвязаны. Основное религиозное утверждение, что вера без дел мертва (Иак.2:20), как раз и означает, что вера, не прорастающая в любовь, – не настоящая вера. С другой стороны, знание, которое в какой-то момент перестает стремиться к целостному овладению всей реальностью, – ненастоящее и неполное знание. И, наконец, опыт красоты, не преобразующийся в знание, любовь и веру, остается мертвым эстетизмом.

В конечном итоге христианский замысел о человеке – это замысел о человеке целостном, в котором все примирено и соединено, без отрицания или уничтожения любой из сторон многогранной и бесконечно богатой человеческой природы. И с этой точки зрения, конечно, не религия, не опыт веры сужают, упрощают и обедняют человека, aτο самое «научное мировоззрение», где нет места всему, что во все времена составляло глубину и радость человеческой жизни.

Только сказав все это, только установив все необходимые различия, можно по-настоящему поставить вопрос о вере и знании.